Н. М. Теребихин
Петр I – культурный герой
и ономатет Русского Севера
// Живое слово. – Архангельск, 1998

В исторических преданиях Русского Севера Петр I предстает не только в образе культурного героя, покоряющего и усмиряющего первобытный хаос морской (водной) стихии, преобразующего (доустраивающего) иррегулярный природный ландшафт России в «правильный» (регулярный), но и в ипостаси Поэта — ономатета, устанавливающего имена частей и элементов нового космоса русской жизни.
«Но поэт еще и установитель имен (ономатет): немую до него Вселенную он сотворил в слове, собрав ее по частям, по элементам, которые он отождествил и выразил в звуке (нужно помнить об установке на мотивированность, сугубую неконвенциональность имени в архаическом сознании: поэт дает имя вещи или человеку только тогда, когда он «найдет», откроет, выявит внутреннюю суть объекта, жестко связанную с ее наименованием)» [1]. Петр как культурный герой и ономатет не только переустраивает Русский Север «на новый манер», но и создает его новый ономастикой, во многих своих разделах восходящий к священному первообразу — первоимени-теониму «Петр» («камень»). Образ камня занимал исключительно важное место в словаре символов петровской эпохи, в архетипике миросозерцания и поведения самого преобразователя. «Так Феофан Прокопович регулярно уподобляет императора Петра апостолу Петру, обыгрывая евангельские слова о Петре как камне, на котором будет воздвигнуто грядущее здание...<...>...Та же ассоциация Петра и камня реализуется в противопоставлении деревянной Руси и каменного Петербурга» [2].
Не только сподвижники царя-реформатора воспринимали его так, но и сам Петр ощущал себя краеугольным камнем, положенным в основание новой, молодой России. Петр одновременно и творец, демиург нового мира, и творительная (строительная) жертва, из тела которой должен быть развернут космос «регулярной» российской государственности и общественности. Все эти идеологемы и мифологемы петровской эпохи порождены мистическими глубинами имени царя-преобразователя. Как давно уже было отмечено П. Флоренским, имя обладает мощным преобразовательным потенциалом и первичной онтологичностью по отношению к его носителю: «"По имени и житие"» — стереотипная формула житий; по имени — житие, а не имя по житию. Имя оценивается Церковью, а за нею — и всем православным народом как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия; как идея; а святой — как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование сделавший прозрачным так, что чрез него нам светит благороднейший свет данного имени. И все-таки имя — онтологически первое, а носитель его, хотя бы и святой,— второе» [3].
Имя Петр означает «камень», и потому носитель этого имени (российский самодержец) в своей эмпирической жизни «обречен» на постоянное следование (воспроизведение) собственной «каменной» сущности, на постоянные встречи с разнообразными воплощениями петрографического архетипа, которые, как придорожные знаки, указывают направление жизненного пути.
Каменные знаки судьбы сопутствуют Петру на всем протяжении его культуртрегерского путешествия по Русскому Северу, начавшегося в 1692 году посещением Вологды и Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере. С основанием этого монастыря связана весьма значимая для «петрографической мифологии» топонимическая легенда о камне спасения (Спас-камне): «А тут Спас-камень-храм! Монастырь!..<...>...В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник — монастырь... Князь, спасавшийся вплавь от врагов, начал тонуть в тяжелых латах и пошел уже ко дну, как вдруг почувствовал под ногами камень, который и спас его» [4]. Образ камня, восставшего из вод первобытного хаоса (камня, «плывущего» по воде),— это «ландшафтная» иконография имени Петр, которое соединяет в себе две стихии — камень и воду. Первоначальное имя апостола Петра — Симон, который был наречен Кифой («камнем») самим Иисусом Христом. «История призвания Петра излагается по-разному: Христос увидел Симона, рыбачившего вместе с Андреем на море Галилейском, и позвал обоих за собой, прибавив: «Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» (Мк. 1, 16-18); мотив рыболовства обретает сакральный смысл, смежаясь с архетипами воды и рыбы, важными для христианского символизма» [5].
Амбивалентность имени Симона-Петра предельно полно выражает «водно-каменную» сущность не только царя-преобразователя (Петра I), но и всей России, постоянно возвращающейся в своей «вневременной» истории к первоначальным временам творения, когда среди вод первобытного хаоса по слову Божию явилась твердь. И становится ясным, что «магнитное» силовое поле, порожденное божественной творительной энергией, исходящей из библейского образа тверди среди вод, не могло не затягивать в себя (притягивать к себе) Петра, который в сокровенной глубине своего имени ощущал тектонические сдвиги и разломы в русской душе, жаждущей ввержения в пучину первобытного водного хаоса, для того чтобы в нем обрести опору, утвердиться на краеугольном камне веры.
Следовательно, сама «водно-каменная» семантика имени «Петр» (его внутренний энергийный смысл) определяла пространственную телеологию путешествия Петра по Северу, во время которого он постоянно встречается со своими «тезоименными» ландшафтными копиями, которые в природных формах камня и воды воспроизводят иконографию имени царя-культуртрегера. Не случайность, но «синонимическая» запрограммированность подобных встреч Петра и камня настойчиво акцентируется в исторических преданиях Русского Севера, излагающих религиозно-мифологическую версию культуртрегерского похода царя по землям Северной Руси. Во время плавания по реке Сухоне флотилия петровских кораблей подошла к Тотьме: «Вот ехали. Ну, пообедать надо где. А там на средине реки большущий камень стоит, примерно как порядочный дом...<...>...Там и обедали со своей 22 всей свитой. Пообедали, Петр посмотрел: - Какая, - говорит, - тут тьма!.. Ну, после этого и создалось, что Тотьма, присвоили» [6]. По другой версии предания, «для царя раскинули шатер на лугу. И с тех пор это место люди стали называть «Царев луг». В одном месте, на большом плоском камне, торчавшем из воды, Петр устроил для себя и свиты обед, и этот камень назвали тотмичи "Царский стол"» [7]. 
Подобное же предание о «каменном столе» Петра I отмечено и в Каргопольском крае: «Вот камень был среди порогов у нас. Там было вырублено на камне ( камень был большой - это мертвая голова), вырублены там ложка, вилка. И будто бы Петр Первый ехал и именно вот на этом камне он обедал» [8]. Мотив царского обеда на самом большом камне речного порога восходит к кругу мотивов, сюжетов и образов основного мифа о поединке Бога-громовержца с его хтоническим Противником (змеем, чертом, дьяволом). «Таким образом, можно думать, что особенности рельефа данной территории, как и сами названия отдельных ее элементов, получают объяснение в свете основного мифа, действие которого может быть приурочено к этим местам». [9]. В контексте основного мифа важную роль играет мотив похищения – «запирания» скота, воды противником Громовержца, с которым связывается и происхождение речных порогов. В ведийском варианте основного мифа противник Громовержца Вритра задерживает скот и воды (само имя Вритры объясняется как «порог», «запор»). После поражения Вритры скот и воды освобождаются» [10]. В славянской мифологической модели мира противником Громовержца выступает хозяин нижнего, подземного мира - бог Волос-Велес с его хтоническими (черт, водяной леший и т. д.) и христианскими (Никола, Власий и т. д.) субститутами. Волос-Велес и является хозяином речных порогов, в честь которого совершался специальный обряд «порогового жертвоприношения». На Русском Север этот ритуал являлся частью культа Николы - морского бога - водителя по водами. На Северной Двине, немного ниже Березника, «есть тоже прославленное чудесами резное изображение св. Николая. Все суда, благополучно прошедшие порог, жертвуют «на масло» угоднику» [11].Жертвоприношение коровьего масла (или « на масло») хозяину речных порогов св. Николаю перекликается с ритуалом, существовавшим «в новгородских и вологодских храмах св. Власия, когда в день памяти этого святого хозяева приносили коровье масло (которое называется при этом воложным) и клали его перед образом» [12].
Исходя из приведенного ритуально-мифологического контекста, мотив «царского обеда» на камне может рассматриваться как мифологема жертвоприношения — ритуальной трапезы, посвященной хозяину речных порогов. Анализ тотемского и каргопольского преданий в терминах основного мифа позволяет объяснить и все топонимическое поле, упоминаемое в фольклорных текстах (Тотьма, Лось-камень, Мертвая голова). Народная этимология ойконима Тотьма («какая тут тьма»), этимология петронимов (Мертвая голова, Лось-камень) обусловлены их связью с мифологическими представлениями о мире хозяина речных порогов — бога нижнего, хтони-ческого, мертвого, кромешного царства смерти и тьмы («Тотьмы»). Наименование тотемского порога Лось-камень может быть связано с «астрономическим кодом» основного мифа, в котором имя созвездия Плеяд — Волосины — соединяется с архаическим наименованием Полярной звезды — Лось, отраженным в архангельских говорах [13]. С другой стороны, лось как дикий субститут коровы (быка) отмечается в севернорусской легенде об олене, в которой раскрывается этимология обряда «ильинского» или «флоровского» жертвоприношения скота во время храмового праздника, посвященного Илье, Флору и Лавру.
С набором мотивов и образов основного мифа связано и другое историческое предание, приуроченное к знаменитому сухонскому перекату Опоки: «В одном месте, около деревни Чертенино, внимание Петра привлек огромный камень с трещиной посредине, а из трещины ключом била вода, стекавшая в Сухону... Кормчий, устюжанин... пояснил:
— Да, государь, камень этот — чертово чудо. У нас про то все знают. Черта звали Васькой, и камень этот так зовется... Однажды в предутреннюю пору катил черт камень, хотел в Сухоне проход запереть, дабы наш хлеб в Архангельск не увозили. А тут как раз петухи запели, перестал черт катить камень, со злости хрястнул его лапищей, и вода пошла» [14]. Топонимическая легенда, излагающая народную этимологию «чертова» («святого») источника, этимологию ойконима (Чертенино) и петронима (Васька), представляет сокращенный (до одного персонажа) вариант основного мифа, в котором реализованы мотивы «запирания» реки (источника), разбивания каменной преграды и освобождения земных вод. Имя одного из персонажей мифа, противника Громовержца черта, породило не только название деревни (Чертенино), но и петроним (Васька), который полностью соответствует ономастикону мифологических персонажей и атрибутов, связанных с миром противника Громовержца — бога Волоса-Велеса: василек — название цветка и болезни; Василий (волос) — название болезни; кот Василий (Васька) и ряд других [15].
С сухонским порогом Опоки связано еще одно предание, в котором под позднейшими историческими наслоениями просвечивает архаичный мифологический мотив человеческого жертвоприношения хозяину водной стихии. «Сохранилась легенда: на Сухоне, в местности, называемой Опоки, кормчий, управлявший петровским судном, показался царю нерасторопным. Петр глядел-глядел на него, рассердился, схватил в охапку и сбросил в воду» [16].
В соответствии с другим вариантом предания, Петру не понравился ответ лоцмана-кормчего на вопрос о причинах бедности сухонских крестьян. В словах мужика-«вожа» прозвучали нотки осуждения петровской податной политики, и потому Петр столкнул правдолюбца в воду.
О том, что предложенная нами реконструкция мифологемы человеческого жертвоприношения хозяину речных порогов не является искусственной, натянутой, свидетельствуют разнообразные данные севернорусского морского (водного) фольклора (былина о Садко) и ритуала (обряд умилостивления озера Онего): «Каждый год накануне зимнего Николы пред всенощной из каждой рыбацкой семьи к известному месту собираются старики. На берегу ими делается человеческое чучело и в дырявой лодке отправляется в озеро, где, конечно, и тонет. Два-три старика поют песню, где просят Онего взять «чучело селоменное в портах и рубахе», без жены, без детей, без материнских слез и причитаний. И для большей вразумительности призывают имя Николы-Морско-го» [17]. Вообще следует отметить, что архетип жертвоприношения (в том числе и человеческого) является краеугольным основанием морской (водной) мифологии, и потому присутствие этого мотива в преданиях о «царском столе»-камне, о жертве хозяину речных порогов раскрывает глубинную архаику тех порождающих схем и моделей, которые лежат в основе петровского культуртрегерского мифа.
Эти модели породили и топонимическую легенду о происхождении названия свирского порога Лисья Голова: «Ехал по Свири Петр этот на судах... и доехал до порога Лисьей Головки, а тут были уже лошади приготовлены до тяги. Потянули первое судно, а оно на камень... Тут доложили царю, что кабы не камень, так простору бы больше было и ход бы чистый был. Его царская милость сам смотрел камень и задумал поднять и отвалить в сторону...<...>... Под личным наблюдением царя сделаны были под камень закладки, и он был поднят из воды... но дело все испортил один старик... которому было велено подложить балки под камень, когда он будет на виду: старик оплошал, и камень, сорвавшись с веревки и цепей, юркнул в воду. Император... в справедливом гневе изволил обозвать его из царских уст Лысой головой. С этой-то поры и мужика звали Лысой головой, да и и порог стали называть Лысой Головой, а что теперь-то зовут Лисьей Головой — так это уже по забытью народ переменил» [18].
В этом предании, порожденном схемами основного мифа, Петр наделяется также функциями культурного героя — Громовержца, который в ходе поединка с Противником — хозяином речного порога — стремится очистить речное русло, освободить воды от каменной преграды. На связь предания с мифологемами космического поединка указывает и название камня — петроним Лисья (Лысая) Голова, мифологическая семантика которого явно обнаруживается при включении его в топонимическое поле такого выдающегося сакрального объекта, как Лысая гора. Топоним Лысая гора (иногда, в народном «изводе»,— Лисья гора) неоднократно встречается на картах священной географии Обонежья. Из них наибольший интерес представляют Лисья гора в окрестностях Кадникова и находящаяся неподалеку от нее Лысая гора в устье реки Кубены [19]. С кадниковской Лисьей (Лысой) горой связана легенда об окаменевшей беременной женщине: «У подошвы горы показывались два заостренных столба, вбитые в землю, и невдалеке от них камень, форма которого несколько напоминает человеческую фигуру. Под столбами лежат два страшных разбойника, имя одного Корелка. ..<...>... В слабом подобии человеческой фигуры народная фантазия видит изображение облика беременной женщины» [20].
По другому варианту предания, женщина превратилась в камень после того, как она бранными словами оскорбила солнце. Анализ атрибутивного и персонажного состава «лысогорского мифа» указывает на его связь с брачной (эротической) символикой (беременная женщина, столбы — фаллические знаки), с мотивами нарушения запрета (бранное оскорбление солнца), с колдовской, разбойничьей мифологией хтонического мира (столбы-колья, вбитые в могилы разбойников-колдунов).
В топонимической легенде об этимологии кубенской Лысой горы ее наименование связывается с деяниями белозерского князя Глеба, который въехал на эту гору на «лысом» коне, «а другие говорят, что прозвание дано горе в честь самого князя, так как он был лыс» [21]. Интересно, что князь Глеб, подобно Петру, выступает в функции культурного героя, который для преодоления каменной преграды выкапывает новое русло для истока Сухоны из Кубенского озера [22].
Брачные (эротические, фаллические) мотивы «лысогорского мифа», зафиксированные вологодским преданием, сближают его с известным у восточных славян праздником Ярилина дня, который совершался «в роще на холме, называемом Ярилина плешь» [23]. Топоним Ярилина плешь является синонимом Лысой горы. При этом «лысина» или «плешь» связаны с наименованием как женского, так и мужского половых органов [24]. Ярилин день — это весенне-летний праздник плодородия, во время которого отменялись все запреты и ограничения на отношения между полами, происходила нейтрализация или инверсия всех остальных мироустроительных связей и отношений. Ярила — амбивалентный образ, который может одновременно воплощать в себе как функции Громовержца (Юрий-Георгий, Илья, Перун), так и его Противника. «По многим данным, в культе Ярилы существенную роль играл конь» [25].
Учитывая разнообразные языковые, фольклорные, обрядовые данные, можно было бы следующим образом выразить существо «лысогорского мифа» и соответствующего ему топонима Лысая гора (Лысый Камень). Лысая гора — это сакральный объект, пространство, где совершались календарные весенне-летние «новогодние» обряды брачного поединка, воспроизводившего божественный брак Неба и Земли (иерогамию), во время которого происходила карнавальная нейтрализация или инверсия всех космологических связей и элементов: жизнь — смерть, молодость — старость, мужской — женский. Карнавальный, оргиастический смысл «лысогорского мифа» ярко раскрывается в хорошо известной мифологеме шабаша ведьм на Лысой горе. «Ритуальная оргия, призванная способствовать урожаю, также имеет божественный образец: иерогамию оплодотворяющего бога и матери-Земли. Плодородие в сельском хозяйстве стимулируется безграничным сексуальным неистовством. С определенной точки зрения оргия олицетворяет хаос, царивший до сотворения. Так, некоторые церемонии по случаю наступления Нового года включают и оргиастические ритуалы; социальные «смешения», разврат и сатурналии символизируют возврат к аморфному состоянию, которое предшествовало сотворению мира» [26].
Таким образом, приведенные данные позволяют говорить о том, что наименование свирского порога Лисий Камень связано с мотивами брачной версии основного мифа о поединке Громовержца со Змеем, в ходе которого происходит преобразование первобытного хаоса в упорядоченный космос, воплощенный в гармонии земного ландшафта. Первоначальная андрогинная бисексуальная природа «лысого» камня дробится и расчленяется культурным героем Громовержцем, который отделяет жизнь от смерти, молодость от старости, мужское от женского, камень (космос) от воды (хаоса).
Культуртрегерское путешествие Петра по Русскому Северу, отмеченное каменными знаками его судьбы, завершается на берегах Невы, воплотившись в статуарный образ «Медного всадника». В севернорусских исторических преданиях, интерпретирующих этот образ, Петр предстает не как «медный», но как «каменный» всадник: «Будучи необыкновенно одаренным и сильным, а в то же время и слишком самоуверенным, Петр раз похвалился, что на коне своем перескачет через какую-то широкую реку, но как бы в наказание за похвальбу он тут на коне и окаменел в то самое время, когда конь передними ногами отделился уже для скачка от земли»; «Петр Первый за Неву ладил перескочить, да змея за хвост коня захватила — не дала перескочить. Так Петр Первый и остался стоять на берегу Невы окаменевши...» [27].
В скульптурном образе «Медного (Каменного) всадника» предельно полно выражено существо «петровской идеи», опирающейся на архаичный фундамент основного мифа, сюжет и мотивы которого для Петра были не какой-то отстраненной фольклорной «досюльщиной», но составляли злободневное средоточие его личностного бытия, всей исторической драмы России эпохи великих космологических преобразований. Драматизм, в форме поединка изначально укорененный в сюжете основного мифа, существенно усилен в его русском изводе, поскольку для русской религиозно-мифологической традиции было характерно неразличение, смешение верхнего и нижнего планов мироздания, героя и антагониста космического поединка. Амбивалентность русского космоса закреплена в водно-каменной семантике двойного имени Симона-Петра, который, «подобно Николе, может выступать в качестве христианского заместителя противника бога Громовержца» [28].
Как противник Громовержца Петр связан с хтонической водной стихией, и в евангельском образе Симона он является покровителем рыбаков: «Считает памятующая евангельскую повесть народная Русь рыболовство апостольским делом; отдают себя наши поречане-паозеры под надежную защиту галилейских рыбарей, сделавшихся по слову Божию — ловцами человеков. Св. апостол Петр принимается русскими рыбаками и рыбопромышленниками за своего исконного покровителя ...Почти в каждом летнем жилье рыбачьей артели можно найти образ святого покровителя рыболовов. Петров день (29 июня) повсеместно слывет рыбачьим праздником: так заведено на Руси со стародавних времен» [29].
Двойственность «стихийной» природы Петра (камень и вода) воплощена в статуе «Медного всадника», в архитектонике Петербурга, в самом «петербуржском мифе», суть которого Г. Л. Тульчинский образно и емко определил как «крепость гнилого камня». Петербург — «каменный город. Но его камень — не скала, неподвижная твердь и опора, а нечто зыбкое, камень на болоте. По финской легенде, приводимой Одоевским, при строительстве города закладные камни уходили в топь, пока Петр не простер ладонь, на которой потом и был выстроен город. Ладонь потом была убрана, а город остался. Город без фундамента, без основания. Его камень — подвижен... П.-камень, который вода точит. Его земля — «мать сыра земля», сыра до слякоти, до топи, до испарений» [30].
Петербург, развернутый из тела «строительной жертвы» (Петра),— это город камня, но камня, покоящегося на воде, точнее, плывущего по безопорной, безосновной, беспочвенной водной стихии. В этом смысле Петербург изоморфен всей России, а петербуржский миф о постоянной жизни на краю, на пределе, над бездной исчерпывающе раскрывает содержание «русской идеи» и состояние русской души. «Это жизнь на краю жизни и смерти, заглядывание в мир иной, поиск и надежда на обретение спасения: себя, России, человечества. Высшее напряжение сил — интеллектуальных и нравственных, экономических и физических, политических и просто человеческих. Постановка предельных и запредельных вопросов, поиск ответов на них. Отсюда и особая роль П. в становлении общественного сознания и личностных духовных биографий. Это город — испытание России и личности. П. — порождение русского самосознания и, как это ни звучит парадоксально,— "самый русский город"» [31].
В этом смысле и Петр — «самый русский царь», который осознал водное (морское) предназначение России и вывел ее к морю, точнее, повернул (перевернул) русский народ к его родовым морским истокам: «Говорит, что начал впервые думать о море, когда прочел сказание летописца Нестора о морском походе киевского князя Олега под Царьград. Если так, то он воскрешает в новом древнее, в чужом родное. От моря через сушу к морю — таков путь России» [32].
В своем стремлении сформулировать «российскую идею» Петр часто обращался к библейскому образу строительства Ноева ковчега — корабля спасения. Подобно своему ветхозаветному предтече-кораблестроителю (Ною), Петр строит корабль-ковчег России, которой предстоит вечное плавание по водам всемирного потопа. «Спасительное» одиночество «Летучего голландца» превращает Россию в плавучий остров-камень, который не тонет потому, что он является краеугольным камнем веры и спасения. Эти сотериологические образы острова — корабля-камня, порожденные евангельским призванием Петра [«И Я говорю тебе: ты — Петр (камень), и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 1, 18)], составили ядро символического фонда «петровского мифа», его ономастического пространства, отраженного в имяславии храмов и кораблей Русского Севера, в петровской семиотической революции поморского флота.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Топоров В. Н. Первобытные представления о море (общий взгляд)
// Естественнонаучные знания в древности. М., 1981. С. 23.
2. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва — третий Рим» в идеологии Петра Первого // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 244.
3. Флоренский П. А. Имена // Опыты. М., 1990. С. 362.
4. Криничная Н. А. Предания Русского Севера. СПб., 1991. С. 47.
5. Нестерова О. Е. Петр // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 307.
6. Криничная Н. А. Предания Русского Севера... С. 179.
7. Коничев К. И. Петр Первый на Севере. Л., 1973. С. 29.
8. Криничная Н. А. Северные предания (Беломорско-Обонежский регион). Л., 1978. С. 148.
9. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С. 175.
10. Там же. С. 174.
11. Верещагин В. В. На Северной Двине. 1896. С. 98.
12. Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 128.
13. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей... С. 49.
14. Коничев К. И. Петр Первый на Севере... С. 32.
15. Успенский Б. А. Филологические разыскания... С. 131.
16. Коничев К. И. Петр Первый на Севере... С. 30.
17. Данилов В. Работы по этнографии в учительских институтах и семинариях // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. 64. 1916. № 8. С. 116.
18. Криничная Н. А. Северные предания... С. 144.
19. Кузнецов А. В. Об отражении языческих верований северных славян в топонимии Вологодской области // Вопросы топонимики Подвинья и Поморья. Архангельск, 1991. С. 35—39.
20. Вологодская старина: Историко-археологический сборник. Вологда, 1890. С. 432.
21. Там же. С. 431.
22. Кузнецов А. В. Об отражении языческих верований... С. 40.
23. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей... С. 219.
24. Успенский Б. А. Филологические разыскания... С. 105.
25. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей... С. 212.
26. Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. С. 93.
27. Криничная Н. А. Предания Русского Севера... С. 219.
28. Успенский Б. А. Филологические разыскания... С. 126.
29. Коринфский А. А. Народная Русь. Смоленск, 1995. С. 529.
30. Тульчинский Г. Л. Город — испытание // Метафизика Петербурга. СПб., 1993. С. 152.
31. Там же. С. 154.
32. Мережковский Д. С. Антихрист (Петр и Алексей) // Мережковский Д. С. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1990. С. 414.