|
«Педагогика» – греческое слово, буквально означает «детовождение», или искусство воспитания. И хотя в Древней Руси не было детской литературы, музыки, книжной графики, общая культура русского народа была в высшей степени педагогична. Древнерусская педагогика большое значение придавала воспитанию таких нравственных качеств, как правдолюбие, миролюбие, трудолюбие, кротость, честность, доброта, уважение к старшим. Детей учили грамоте примерно с семи лет, и грамотность, как показывают многочисленные находки археологами берестяных грамот, была широко распространена в городах. Но гораздо раньше, нежели человека начинали учить грамоте, его вводили в единый для всех возрастов мир специфически средневековой книжной культуры и учили жить в нем самостоятельно, ответственно и серьезно, наравне со взрослыми. Это мир органически сплоченных вокруг литературы разных видов творчества – музыки, живописи, прикладного искусства, элементов сценического действа, архитектуры (архитектура вмещала писаное слово, музыка – человеческий голос – его интонировала, живопись – иконы и фрески – его иллюстрировала). В этом храмовом ансамбле литературы и искусств не делали существенного различия между взрослыми и детьми. Это не означает, конечно, что дети не играли в детские игры, что родители им и с ними не пели песен, не рассказывали им сказок. Дети слышали множество рассказов, историй, сказок и «старин», былин и небывальщин. В устном творчестве-исполнительстве дети участвовали наравне со взрослыми. Средневековая словесная культура делилась на две, имевшие лишь некоторые точки соприкосновения части – устно-литературную и письменно-литературную, но обе эти части были одинаково доступны детям и взрослым. И в трудах, насколько мы можем себе это представить, дело обстояло подобным же образом. Нам неизвестно, были ли на Руси профессиональные учебные заведения (если не считать таковыми монастыри), да и вообще учебные заведения, полностью отрывавшие детей от единой со взрослыми жизни. В крестьянском хозяйствовании дети участвовали вместе со взрослыми – им всегда находилось посильное, но настоящее дело. В больших семьях, а таких было множество, старшие дети помогали воспитывать младших, приобретая при этом собственный жизненный опыт. Взрослые мастера брали себе юных помощников, и те, помогая им, учились их «художеству» или «хитрости». Малолетних князей в восемь лет «сажали на коня», и те, случалось, броском своего маленького детского копья между ушами лошади ей под ноги начинали вполне серьезные «взрослые» битвы («Повесть временных лет»). Все это можно было бы рассматривать как искусный педагогический прием доверительного введения маленького человека в соответствующие сферы ожидающей его деятельности, если бы это был только педагогический прием. Но это было подлинное посвящение, приём в настоящую жизнь, который вовсе не исключал ученичества, а скорее делал его более серьезным и ответственным. Большое влияние на воспитание детей оказывала церковь. Она стремилась распространять свое влияние на все сферы деятельности и сознания, на все поведение человека. Церковь не запрещала, скажем, веселья и смеха, но ставила им некоторый «ограничитель» для того, чтобы человек никогда не терял контроля над собой. Так, тому, кто рассмеялся до слез, полагалось в наказание три дня есть всухомятку и класть по 25 земных поклонов. Та же самая кара следовала за хулу погоды – снега или дождя «твари божьей». Гораздо строже было наказание за смех и «повести» (разговоры) в церкви – двенадцать дней сухоядения и по сто поклонов в день. А еще суровей, отметим для сравнения, – вред другим людям и своей душе – воровство и клевету – сорок дней примерно той же «эпитимии» (помимо уголовных наказаний). Постоянной мишенью русской учительной и проповеднической литературы было пьянство. Пьяница, учили, «сам себе враг и убийца»; пьянство землю опустошает, лишает человека свободы, семьи, красоты, здоровья. «Не буди винопийца!» – взывали книги и проповедники («Слово о хмеле», «Пчела»). Однако призывы к воздержанию и самоограничению никогда не бывали чрезмерны: «Отрекись объядения, а не яствы, отрекись блуда, а не женитьбы» (из «Поучения» духовника кающимся, XV в.). Человека учили терпимости по отношению к другим людям, доброте, отзывчивости, человек призывался к сердечной мудрости и умственной премудрости. И как на главное средство для этого ему указывали на книги: «Велика бо полза нам, в мятежи мира сего будуще, почитание книжное есть; а се же велми есть зло и погибель души – еже, не слышаще учения, безвестно жити»; «Всем бо делом добрым начало есть поучение святых книг» («Слово» Григория папы римского), «Птицам того ради крыле дане, да сетей человеческих избежать, а человеком книги, яже всю неприязнену лесть обнажають» («Слово Иоанна Златоуста, како не ленитися книг чести»); «Велика бо бывает полза от учения книжного; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и въздержание от словес книжных. Се бо суть рекы, напающе вселенную, се суть исходищи мудрости», – читаем в «Повести временных лет». Подобных гимнов книге как источнику мудрости в древнерусской литературе много. О какой же мудрости идет речь? В последнее время за рубежом активизировались попытки дискредитировать древнерусскую культуру как якобы культуру невежества и даже мракобесия. Конечно, это говорят и пишут «мудрецы века сего», глухие к слишком для них простому и человечному голосу древнерусской культуры. Причина же, по которой, на их взгляд, эта культура недостаточно интеллектуальна, простовата, как раз в том, что она стремилась быть не только умной, но мудрой. Разум, знания ценились очень высоко: «Ничто же разума есть честнейше, ибо разум свет есть душе словесние, такожде пакы неразумие тма есть» («Диалектика» Иоанна Дамаскина). Человек по нерадивости неразумный хуже бессловесного животного, «невежество злее согрешения» – это были общие оценки. Но ясно виделась и страшная опасность, которую представляет ум, ускользающий из-под контроля нравственности. Подвижники – юродивые в жизни и Иванушки-дурачки в сказках – как раз и обнажали безумие «эмансипированного» разума. Древняя Русь была и умней, и эрудированней, и искусней, чем ее часто представляют. Настоящая мудрость не преследовала временных эффектов, превосходства силы над справедливостью, нечестной добычи. Она стремилась распространять ко всему в жизни нравственное отношение: «Добро бо книги почитаеши не славохотия ради, но поучаючись благая деяти и в правде жити» («Измарагд»). Однако именно духовная мудрость требовала упорной учебы, постоянного и вдумчивого чтения книг, знакомства с мировой историей, осмысления своего собственного и своего народа места в ней, требовала литературного, музыкального и эстетического развития – но только вдобавок к нравственному. Произведения древнерусской литературы глубоко нравственны. Нравственность была краеугольным камнем воспитания. Многие правила воспитания из произведений древнерусской литературы не устарели до настоящего времени: «Больного навестите», «Не пропустите человека, не поприветствовав его» («Поучение» Владимира Мономаха); «Если кто в печали человеку поможет, то как студеной водой его напоит в знойный день» («Моление Даниила Заточника»); «Того считай другом, кто любит тебя, а не тех, кто вокруг тебя», «Кто хочет другими управлять, пусть научится владеть собой» («Пчела»); «Получив добро, помни, а сделав – забудь», «Меч губит многих, но не столько, сколько злой язык» (из «Изречений Исихия и Варнавы») и т. д. Переведенная с греческого языка литература принесла на Русь немало достижений античной науки и культуры. Изучая в первую очередь оригинальную древнерусскую литературу, мы еще, к сожалению, недостаточно внимания уделяем такой важной и богатой составной части древнерусской культуры, как переводная литература, а без этого трудно понять отдельные русские произведения, а следовательно, и древнерусскую культуру в целом. Причем для нас особенно важно то, что переводная литература при всем своем жанровом разнообразии носила преимущественно учительный характер и древнерусские произведения как бы ставились рядом с переводными в общем деле учительства. Мудрость и учительность были свойственны всей древнерусской культуре. Но неверно думать, что эти духовные качества исключали практичность и полезность. Напротив, культура дорожила одними, чтобы не потерять другие, не оказаться исчерпанной тем или иным конкретным практическим результатом, но приносить их всегда, оставаясь духовно неисчерпаемой. С. 61–79 Комментарии и примечания Литературные памятники, включенные в книгу, даны либо в переводе на современный русский язык, либо в оригинальном виде. Все тексты прокомментированы составителями и содержат ссылки на источники. В ряде случаев сохраняется написание слов, принятое в X–XVII вв. Отсутствующие в современном алфавите знаки заменяются соответствующими им современными: i – и, θ – ф, Ђ – е, ъ в конце слова не сохраняется и т. д. Сокращения текста обозначаются тремя точками. ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ Особенности воспитания детей у восточных славян Чтобы понять особенности воспитания детей в период первобытнообщинного строя и его разложения, а также содержание древних пословиц, которые сохранились в народной памяти до наших дней, необходимо выяснить общественное разделение труда и основные черты брачных отношений, определяющих содержание, методы и формы воспитания детей в то далекое время. Изменения брачных отношений и первобытной родовой общине были обусловлены осознанием опасности кровосмешения, угрожавшего существованию коллектива, что привело к запрещению (табу) внутриродовых браков. Постепенно система запретов распространилась на другие сферы межличностных и коллективных отношений. По мнению многих ученых, через табу укрепились в ранних родовых общинах первые общечеловеческие моральные нормы, регулировавшие поведение взрослых и детей. Ими были положены начала таких методов воспитания, как предупреждение, уговор, пример, укор, порицание и др. Под их влиянием зародились первые зачатки народной педагогики. Развитие общественных отношений во многом зависело от складывавшихся новых отношений между мужчинами и женщинами, которые определяли формы общественной организации людей и их личной жизни. Таким образом, воспитание зависело и от структуры семьи. Воздействие этих факторов четко проявило себя в период экзогамии (буквально: «брак вовне»), т. е. во временных брачных связях с членами другого рода. В создавшихся условиях отец оставался ребенку неизвестным. Дети считались сыновьями и дочерьми матери и ее рода. Хотя мужчины и женщины материнского рода работали вместе, жили они в разных помещениях. Матери после воспитания ребенка до 4–5 лет оставляли девочек в женском доме, мальчиков передавали в дом, где жили мужчины. С переходом к патриархату, когда преобладающее место в экономической жизни рода занял мужчина, совершается переход от экзогамии к моногамии. Мужчина ломает экзогамный брак и берет жену в свою семью. В связи с возникновением единобрачной семьи мужчины и женщины ушли из мужских и женских домов, последние расформировались в дома молодежи, куда по традиции родители продолжали отдавать своих детей на воспитание [105, с. 280–309]. Многочисленные упоминания о домах молодежи сохранились в русских, украинских и белорусских волшебных сказках под названиями «домов в лесу», «домов (шалашей) в степи» [65, с. 159–177; 87, с. 174–176; 102, с. 64; 125, с. 44]. Воспитание детей в этих домах было равным для всех и отвечало коллективным общественным отношениям, сложившимся в родовой общине. Здесь старцы приучали подростков к собиранию плодов, обучали правилам охоты, изготовлению простейших орудий труда, передавали заветы предков, моральные нормы, приобщали к обычаям и обрядам рода. Воспитание и обучение завершалось инициациями – посвятительными обрядами, долженствующими определить физическую зрелость юноши и его производственную готовность встать в ранг взрослых мужчин. Цикл посвятительных обрядов длился около 10 лет [20, с. 66]. С усложнением хозяйственной деятельности единобрачная семья нуждалась в рабочей силе. Поэтому родители прекращают посылать своих детей в дома молодежи, которые постепенно исчезают. Однако в обществе были еще сильны старые традиции. Дети воспитывались у брата матери, т. е. у дядьки. В свою очередь отец ребенка принимал на воспитание детей родной сестры. Создавались оригинальные семьи, в которых дядьки воспитывали не своих детей, а детей сестер, т. е. племянников [56, с. 108–109]. Дядьки были наиболее близкими наставниками племянников и племянниц, а те первыми их помощниками. Такой структурой семьи объясняется тот факт, что во всех индоевропейских языках первоначальным смыслом слова отец был не родитель, а кормилец [60, с. 15, 20]. В этих условиях народная педагогика в поэтических формулах отразила роль дядьки в системе воспитания детей: «Каковы дядьки, таковы и детятьки»; «У доброго дядьки добры и детятьки». Нет оснований в вышеприведенных пословицах видеть значительно позднего дядьку – кума, крестного отца. Его роль в воспитании детей была ограничена. Кроме этого, название крестного отца дядькой локализировано пределами лишь нескольких губерний [66]. Мать – первая воспитательница В силу биологических закономерностей мать стоит к ребенку ближе всех. Прежде всего от матери ребенок перенимает родную речь, усваивает психологию старших, мораль окружающей социальной среды. То, что дает ребенку мать, никто дать не может. Но самое главное – мать дает ребенку жизнь. Анализируя археологические памятники трипольской культуры (конец IV – начало III тысячелетия до н. э.), Б. А. Рыбаков пишет, что космогонические представления трипольцев связаны с образом женщины. «Земля, почва, вспаханное поле были уподоблены женщине; засеянная нива, земля с зерном – женщине, «понесшей во чреве своем». Рождение из зерна новых колосьев уподоблено рождению ребенка. Женщина и земля сопоставлены и уравнены на основе древней идеи плодовитости, плодородия [97, с. 178]. Многие речения о матери нашли отражение в первых памятниках древнерусской письменности. Публикуя старинную пословицу «Держи матерь во чти и в матерстве», т. е. почитай, чти ее, В. И. Даль слово «матерство» объясняет как достоинство матери [32, с. 308]. Уважение к матери считалось первой нравственной заповедью детства. Нарушившему ее угрожает проклятие: «Укоряющего старость материю, да исклюют его вранове, да съедят орли» [107, с. 126, 127]. Народная педагогика с древнейших времен измеряла воспитанность детей их заботой о старости прежде всего матери. Как общественное предписание Детям звучат пословицы об их обязанности беречь достоинство, здоровье матери, заботиться о ее старости. Воспитание детей в семье В VIII–IX вв. совершается переход к семье, состоявшей из супругов и их детей, еще не вступивших в брак. Малая семья, выделившаяся из большой семьи, жила в отдельном небольшом жилище и стала первичным производственным коллективом. Возникновение ее было вызвано повышением производительности труда и достаточной рентабельностью небольшого хозяйства [132, с. 216]. С усовершенствованием земледельческих орудий, развитием ремесла, промыслов производственные возможности малой семьи значительно возросли, что привело к росту ее экономической самостоятельности. В пользу преобладания малых семей свидетельствует устройство небольших поселений и жилищ в IX–X вв. [91, с. 17–49], уплата дани от «дыма» [5, с. 61–62]. «Русская Правда», касаясь порядка раздела имущества, ясно очерчивает круг членов семьи – это жена, сыновья, дочери [85, с. 94–108]. Вывод о малой семье как основном типе семейной организации в Древней Руси XI–XIII вв. подтверждают также берестяные грамоты, эпиграфические материалы, где отсутствуют упоминания родового или патронимного родства. Малые семьи и соседская община явились первыми элементами зарождавшегося феодального общества [103, с. 96–97]. Сохранение большой семьи в IX–XIII вв. Я. Н. Щапов локализирует лишь территорией лесных массивов, где население вынуждено было осваивать земли силами большого коллектива [132, с. 216]. Малая семья была многодетной. В детях родители видели прежде всего твердую гарантию в новых рабочих руках, которые могли помочь обеспечить хозяйственную стабильность семьи. В этот период усложняется бытовая обрядность, связанная с появлением новорожденного. Собранные этнографами в прошлом веке материалы свидетельствуют о значительной роли в этой обрядности языческих верований. Новорожденного одевали в вывернутый шерстью наружу кожух, обносили вокруг избы и таким образом прилучали его к домашнему очагу. Этим актом ребенок зачислялся в семейный коллектив. Возле мальчика клали какой-либо инструмент, чтобы ребенок вырос умельцем, а возле девочки – пучки льна, которые символизировали женское занятие [59, с. 290–294]. В этих и им подобных обрядах языческие суеверия переплетались с надеждой на счастливую судьбу ребенка. Обряды не заслоняли главного – радости от появления нового человека. Гамма возвышенных чувств выражала жизнеутверждающий оптимизм, связанный с увеличением семьи и продолжением рода. В малой семье отпала потребность воспитывать детей у дядьки. Обычай посылать сыновей и дочерей для воспитания на сторону продолжал сохраняться лишь в семьях князей и феодальной знати. Образование индивидуальной семьи имело положительное значение для воспитания детей. К. Маркс писал, что отдельный «дом и двор, являющиеся исключительным владением индивидуальной семьи, в определенной степени способствуют развитию личности...» [1, с. 418–419]. Здесь дети воспитывались в духе взаимопомощи, взаимоподдержки. У старших формировалось ответственное отношение к младшим, а у младших – обязанности перед старшими. Старшие оказывали большую помощь родителям, приобретали опыт воспитания, младшие старались подражать старшим. «Передний заднему мост», – утверждала пословица [16, с. 111]. В малой семье усилилось чувство личной ответственности родителей за воспитание детей, укрепились новые оценочные категории – авторитет родителей, чувство супружеского долга, честь семьи. Обобщенный в устном народном творчестве, опыт семейного воспитания становится важнейшей частью народной педагогики. Домашние воспитатели – дедушка и бабушка Возникновение семьи с ее индивидуальным хозяйством при утрате коллективного социального обеспечения престарелых людей породило проблему заботы детей о нетрудоспособных по возрасту родителях. Практическое решение этой проблемы обусловливалось единством интересов старых и молодых членов семьи. Родители не только передавали детям свой производственный опыт, но и готовили их к тому, чтобы дети были способны прокормить их в старости. В семейном воспитании большое место занимало формирование таких духовных качеств, как осознание сыновнего долга и уважение старости, великодушие к людям престарелого возраста. Поскольку мать и отец были заняты тяжелым земледельческим трудом, то старики последние годы своей жизни посвящали внукам. Они становятся главными воспитателями детей, передавая им нравственные нормы и заповеди, трудовые навыки и народные знания. О них К. Д. Ушинский писал: «Природные русские педагоги – бабушка... дед понимали инстинктивно и знали по опыту, что моральные сентенции принесут больше вреда, чем пользы, и что мораль заключается не в словах, а в самой жизни семьи, в охвате ребенка со всех сторон и отовсюду ежеминутно проникает в его душу» [121, с. 177]. Общаясь с дедушками и бабушками, дети усваивали важные истины: нельзя делать того, что осуждают старшие, не делать того, что они не велят, нельзя бездельничать, когда мать и отец трудятся, нельзя требовать от родителей того, что они дать не могут. Осуждение плохих поступков внуков бабушками и дедушками носило благородный характер, имело высоконравственный смысл, оно предостерегало детей мудрым снисхождением к шалостям, предвидело искупление детьми вины добрыми поступками. В свою очередь, отец и мать воспитывали у детей чувство долга перед их воспитателями, учили быть благодарными за те затраченные усилия и пережитые тревоги в процессе воспитания детей. Ребенок был обязан научиться выражать родителям свою благодарность хорошим поведением и послушанием. Воспитательное влияние на внуков подкреплялось культом предков. По тогдашним верованиям, они оставались покровителями детей и после своей смерти: дух их продолжал обитать в жилище, помогал потомкам в случае беды. Считалось, что живут духи под печью. Когда семья переходила в новопостроенное жилище, самая старая женщина обращалась к печи и говорила: «Милости просим, дедушка, к нам на новое жилье». Тут же прямо дается домовому название «дедушка». Образы домовых духов дошли к нам в изображениях на навершьях ритуальных палок X – XIII вв., обнаруженных в Новгороде, в форме вырезанных лиц бородатых человечков. Б. А. Колчин предполагает, что на этих палках изображены домашние духи, и прежде всего домовые [51, с. 4–43]. Кумовство Расселение малых семей было связано с перемещением населения и возникновением новых населенных пунктов. Рвались сложившиеся веками в большой патриархальной семье родственные связи. В этот период на уровне соседской (территориальной) общины возникает институт кумовства как одна из форм общественного воспитания детей. Кумовство – результат распада родовой общины, трансформации «дядьки» из воспитателя племянников в своей семье в духовного наставника тех же племянников в семье их родителей. М. О. Косвен пишет: «Кум – персонаж исторически гораздо более поздний, чем материнский дядя» [55, с. 104]. В памятниках письменности термин «кум» встречается впервые в Уставе Ярослава Мудрого (XI в.). Это означает, что обычай кумовства существовал задолго до появления Устава, являлся древним общенародным обычаем. В тех случаях, когда в территориальной общине не было родственников, родители подбирали кума и куму среди соседей. В жизни кум и кума выступали как нравственные наставники ребенка и выполняли вспомогательную функцию в его воспитании. Хотя они были больше символическими, чем фактическими, опекунами, их моральное влияние на детей имело большой вес. История народного воспитания свидетельствует, что педагогическая функция кумов сохраняла свою практическую значимость в течение многих веков. С принятием христианства кумовство прибрала к рукам церковь. Кум и кума были объявлены крестным отцом и матерью. По каноническим правилам крестный отец – это прежде всего «воспреемник» при крещении дитяти, т. е. при принятии его в «лоно церкви». В условиях двоеверия крещение новорожденного соверщалось под давлением церкви, так что многие дети оставались некрещенными. У них не было ни крестного отца, ни крестной матери, зато по обычаю обязательно были кум и кума. Детское побратимство и посестринство С возникновением соседской общины возникает новая форма общения детей подросткового возраста – побратимство и посестринство, которые строились не по принципу родства, а на основе личных симпатий. Узы, соединявшие побратимов, нередко оказывались сильнее родства, но по традиции принимали форму последнего. «Моральное влияние, унаследованные взгляды и образ мышления старой родовой эпохи, – писал Ф. Энгельс, – еще долго жили в традициях, которые отмирали только постепенно» [2, с. 118]. Модель совершения актов побратимства и посестринства реконструировали этнографы по сохранившемуся еще в XIX в. обычаю в глубинных местах России, Украины и Белоруссии. Наиболее древним способом братания было заключение союза между сверстниками путем обмена горстями земли. Земля символизировала силу обоюдной клятвы и верности слову. Зашивали горсть земли в ладанку и носили ее на шее. В этом проявляется связь обычая с языческими верованиями [54, с. 161]. Подробное описание побратимства оставил украинский писатель И. Франко, наблюдавший его среди пастушков в горных селениях Карпат. Дети брали палку, разрезали ее на половинки, делали на них зарубки, в которые вкладывали несколько зерен, затем соединяли половинки и, взявшись за палку, вели краткий диалог: «Побратим?» – «Побратим». – «До какого времени?» – «До гробовой доски». С этого момента подростки обращались друг к другу на «вы», называли себя побратимами, братанами и помогали друг другу во всем [123, с. 197–198]. Побратимство занимало большое место в воспитании и самовоспитании подростков. Стимулом к чистоте нравственных взаимоотношений, критерием дружбы выступала совесть и воля побратимов. Верность клятве формировала понятие о дружбе и чести как высших нравственных качествах. По-иному совершалось посестринство. Этнографические материалы показывают, что акт посестринства приурочивали к весне. Девушки шли в лес, выбирали самую красивую березку, украшали ее цветными лентами, а после «завивали ее», т. е. загибали концы веток в кольцо, закрепляли их так, чтобы образовались венки, которые как бы росли на дереве. Под березой водили хоровод и пели песню:
После окончания хоровода девушки целовались через венок и давали друг другу слово посестринской верности. В других местах украшенную березку устанавливали в поле и повторяли в такой же форме ритуал посестринства [110, с. 27; 41, с. 30, 59]. Внимание, которое уделялось березке, объясняется, по-видимому, тем, что береза первая весной зеленеет. Обычай побратимства и посестринства, уходящий в период становления территориальной общины, знаменовал появление новых форм воспитания. Воспитание почитания земли и хлеба Пословицы о хлебе такие же древние, как земледелие. Они могли изменяться, но суть их оставалась прежней. Первые шаги сознательной жизни ребенка наши далекие предки связывали с воспитанием у него почитания хлеба и земли как источников жизни человека. По древнейшей традиции детей приучали, стоя на земле, не говорить о ней плохого слова, ибо «мать – сыра-земля не простит этого» [24, с. 57]. Ранней весной нельзя было бить по земле палкой, потому что в это время она находится в состоянии беременности [117, с. 75], т. е. рождает хлеб и дает жизнь всем растениям. С принятием христианства это языческое верование даже попало в церковную книжность: «Если бил землю... 15 дней епитемьи», т. е. церковного наказания поклонами и др. [109, с. 237]. При встрече со взрослыми следовало кланяться и доставать рукой до земли, чем выражалось пожелание богатства. Не менее почитался хлеб. Ему придавалось столь важное значение, что появление на свет ребенка обставлялось различными обрядовыми действиями и ритуалами, связанными прежде всего с хлебом [126, с. 12]. Худое слово о хлебе считалось проявлением величайшей безнравственности. Под влиянием таких наставлений у детей складывалось представление о хлебе как не только о материальной, но и моральной ценности:
С почтительным отношением к земле передавался опыт ее обработки, народные знания о способах выращивания хлеба. «Земля-кормилица, а сама есть просит», она напоминает тарелку, «в которую что положишь, то и возьмешь». На этих простых истинах были основаны принципы народной педагогики: а) нельзя воспитать трудолюбия у детей лишь одним словом, как и невозможно воспитать их без серьезных умных дел; б) чем раньше дети будут привлечены к труду на земле, тем лучше они будут воспитаны. «Сынок – сосунок, не век сосун, через год – стригун, через два – бегун, через три – игрун, а там и в хомут» [54, с. 669]. Дети исподволь включались в круг хозяйственных забот семьи и незаметно впитывали простую и мудрую мораль: «Будешь трудиться – будешь кормиться». Смысл пословиц был связан с моральной подготовкой детей к земледельческому труду: «Горька работа, да сладок хлеб». Практическое начало участия подростков в земледельческом труде начинается со вспомогательных работ. Археолог В. П. Левашова во время раскопок обнаружила среди находок X–XI вв. детские серпики [61, с. 67]. Юношей приучали к возделыванию ржи – главной культуры земледелия в Древней Руси. В детском фольклоре рожь по количеству упоминаний занимает первое место среди других культур. Педагогическую мысль о воспитании трудолюбия народ излагал в своих речениях в форме противопоставления или по аналогии тех или иных качеств личности, что соответствовало общему уровню состояния мышления людей того времени. Такое изложение нравственных истин имело глубокий педагогический смысл, ибо создавало ситуации для личного восприятия одних и отвержения других моральных установок, выраженных в пословицах и поговорках. Особое внимание народная педагогика уделяла предупреждению проявлений в детях лени. Формирование трудолюбия считалось высшим долгом родителей, а лень – следствием плохого семейного воспитания. Чем больше возрастало участие детей в труде, тем больше они узнавали нового, усваивали народные знания и производственный опыт. Однако далеко не все то, чему учили детей, что им передавали, было правильным. Рядом с добытыми знаниями оставалась огромная область незнания: вера в добрых и злых духов, в магические силы растений и животных и т. п. Однако при этом процесс обучения в своей основе строился на жизненных потребностях социальной жизни человека. Воспитание детей-сирот Перечисленные пословицы на первый взгляд лишены между собой логической связи. В действительности они отражают существенный элемент народной педагогической культуры – заботу или раздумья о детях, оставленных родителями, подкидышах. Категория брошенных матерями малюток являлась наиболее страдающей частью детей. Следовало бы ожидать, что об их судьбе позаботится церковь, с ее проповедью братолюбия. Историк русской церкви Е. Е. Голубинский пришел к выводу: «Наши епископы периода домонгольского (как и всего последующего времени) не ознаменовали себя в этом отношении ничем» [27, с. 552]. Небезучастным к судьбам сирот оставался народ. Сложившаяся еще в период матриархата традиция заботиться всей родовой общиной о ребенке в классовом обществе трансформировалась в виде попечительства над домами убогих детей при скудельницах. Скудельница – общая могила, куда свозили зимой замерзших, утонувших, умерших во время эпидемий для последующего захоронения весной. При скудельницах сооружали сторожки (боже-домки). В случаях необходимости в эти помещения свозили брошенных матерями малюток [44, с. 460; 112, с. 178–190]. Скудельниками подбирали старцев и старух, которые могли выполнять обязанности сторожа и воспитателя. Содержались сироты в этих домах за счет подаяний населения окрестных городов и сел. Детям приносили продукты питания, одежду, игрушки. Тогда, по-видимому, и возникла пословица: «С мира по нитке, а бедному сироте сорочка». Этнограф И. И. Иллюстров, исследуя пословицы о скудельницах и при них детских приютах, писал, что здесь покрывались народным милосердием несчастное рождение и несчастная смерть: «Живой не без места, а мертвый не без могилы» [43, с. 460]. При всей своей примитивности дома убогих детей являлись выражением народной заботы о сиротах, проявлением человеческого долга перед детьми. В домах скудельники смотрели за их физическим развитием. С помощью сказок, пословиц передавали им нравственные правила человеческого общежития, коллективные отношения сглаживали остроту детских характеров. Домам убогих детей не суждено было попасть на страницы древнерусских произведений, но они нашли отражение в пословицах. При раскопках в Киеве [11, с. 250], Копыси, Меджибодне [13, с. 163], Звенигороде (Львовская обл.) археологи нашли скопления детских костей XII–XV вв., явившихся следствием массовой смертности детей в домах убогих, вероятно, во время эпидемий. Опекунство Доклассовое общество сиротства не знало: дитя считалось сыном или дочерью всего рода. Иные условия сложились, когда детей начали воспитывать отец и мать. При смерти отца и матери появилась проблема сиротства и наследования собственности. В этой связи возникло опекунство. Порядок определения опекуна изложен в ст. 99 «Русской Правды». В ней идет речь о том, что если в семье останутся сироты или мать после смерти мужа выйдет замуж, то ближайший родственник берет детей вместе с имуществом под опеку до совершеннолетия. Передача имущества должна проходить в присутствии посторонних, т. е. под общественным контролем общины. Опекун имел право пользоваться этим имуществом, отдавать его взаймы, пользоваться прибылью, за что должен был кормить и воспитывать сирот. При достижении воспитанниками совершеннолетия он должен полностью возвратить им наследство (задницю), а в случае утраты уплатить его стоимость. Если же детей и имущество примет под опеку отчим, то условия опеки те же. Статья 99 чисто русского происхождения и отражает народные воззрения на заботу о сиротском детстве. «Русская Правда» предусматривала назначение опекуна из числа ближайших родственников и ни в коем случае человека из другого рода, за исключением отчима, при котором была мать детей. Назначение опекуном родича соответствовало традиции, шедшей от родового строя. Определение детей на опеку выражалось термином «дать на руки». На опекуна возлагались различные обязанности: кормить, одевать детей, сохранить их имущество и возвратить им его в целости. Педагогическая функция определялась словом «печаловаться», которым выражалась забота о воспитании детей. Понятие «печаловаться» означало покровительствовать, усердно и ревниво заботиться о ком-либо, в частности о сиротах, относиться к ним как к родным, заступаться за них. Поэтому в народе опекуна называли печальником. По словарю В. И. Даля, печальник – благодетель, наставник, проявляющий к подопечным милосердие и усердность, выполняющий обязанности родителей [33, с. 106–107]. Сведения об опекунах, завладевших имуществом подопечных, а также об отчимах-растратчиках содержатся в новгородской берестяной грамоте № 112, отразившей сложность ситуаций в борьбе за наследство. Подробно описан аналогичный конфликт в Киево-Печерском патерике в рассказе о монахе Захарии. Во всех сложных ситуациях «Русская Правда» вносила определенный порядок в защиту прав и интересов детей и воспрепятствовала произволу со стороны опекунов и других лиц, что гарантировало сиротам нормальные условия для воспитания и развития. ЗАГОВОРЫ Заговоры – один из древнейших видов устного народного творчества. Это отдельная устойчивая поэтическая формула или целое произведение, построенное чаще всего на сравнении реального с желаемым. «Заговор матери» – интереснейший памятник народных воззрений на роль матери в жизни детей, поэтический рассказ о безмерной материнской любви. А. Блок назвал его «золотым словом» [14, с. 101]. В произведении сердце матери «способно впитывать в себя все цветы и звуки, дышать многообразием мира» и таинственных сил. Душа матери зрячая и чуткая, в ней нет предела стремлению познать будущее сына, уберечь его от возможных несчастий и напастей, встречающихся на жизненном пути. «Отсюда, – писал А. Блок, – материнская любовь как высшая тайна, родная Стихия, как цветы из бездны». В заговоре мы слышим «широкую многострунную музыку – от нежных лирических мелодий до настоящей яростной страсти» [14, с. 101–102]. Корни заговора уходят в дохристианскую эпоху, в языческое миропонимание, в нем нет упоминания о боге, ангелах. Персонажи заговора (волхвы, летучий змей огненный, кощей-ядун) – языческое представление об окружающем мире. 1 ...каменя горючего – алатыря – по заключению исследователей, так восточные славяне называли янтарь.
КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ Колыбельные песни – первые поэтические произведения, обращенные к ребенку. Под их влиянием малыш познает звуки родной речи, начинает понимать обращения к нему матери, отдельные явления в окружающей его среде. Колыбельная песня не рассчитана на постороннего слушателя, и это придает ей особую сердечность. В колыбельных песнях раскрывается внутренний мир матери. Мать выражает в них самые различные чувства, надежды и мечты о грядущих удачах и благополучии дитяти, тревожится о его дальнейшей судьбе. Исполнение колыбельных песен имеет свои, присущие только их содержанию особенности: негромкость, нежность, эмоциональность, ритмичность. Глубокий нравственный смысл колыбельных песен часто является фундаментом, на котором строится эстетический мир ребенка. При археологических раскопках древнего Новгорода обнаружены детские колыбели. Среди них – две лубяные XIII–XIV вв., и две деревянные XIII в. Лубяные колыбели сделаны из луба и бересты в виде сшитой коробки высотой 20–30 см. Колыбель привязывали к толстой жерди, верхний конец которой крепили к потолку. Первая обязанность матери – создать условия для спокойного сна ребенка. Народная фантазия возложила эти функции на персонифицированные образы – Сон, Дрему и кота – их помощника. Принято считать, что кот своим мурлыканьем способствует засыпанию ребенка, и это сделало его популярным героем колыбельных песен [48, с. 43–44]. Хотя Сон и Дрема генетически связаны с мифологическими представлениями восточных славян-язычников, в колыбельных песнях это поэтические образы с наилучшими человеческими чертами. Они стремятся быть ближе к ребенку, разделяют между собой обязанности («А ты будешь колыхать, а я буду усыплять», «Ты ложись в головку, а я в ножки»). Присутствие этих образов во многих восточнославянских колыбельных песнях, стойкость их мотивов – свидетельство древности самого жанра. Непослушных детей предупреждали Букой: «Не ходи, там Бука, Бука съест» [120, с. 407]. Такую же роль выполняла Кобылка: «Вот придет Кобылка, вот идет Кобылка», и ребенок смирялся. Эти образы использовались в целях торможения отрицательных реакций ребенка. Продержались они в крестьянской среде до XX в. ___________________
1 Полог – покрывало над колыбелью; бранный – полотняный с узорами.
ПЕСТУШКИ И ПОТЕШКИ Свое название пестушки и потешки получили от слов «пестовать», «тешить», известных очень давно. Термин «пестун» был равнозначен более позднему слову «воспитатель», он встречается на страницах летописей. На ответственность пестуна за воспитание ребенка указывает поговорка: «Словно пестун, привязался, так следом и ходит». Пестушки и потешки – короткие стихотворные приговоры, которые сопровождают движения ребенка в первые месяцы жизни.
Пестушки незаметно переходят в потешки-песенки, которые поет мать, играя с ребенком. Первая песенка, помещенная в «Антологии», записана в XIX в. и относится к пестушкам. Текст второй обнаружен А. А. Медынцевой на стене Новгородского Софийского собора. Запись датируется XII – первой половиной XIII в. [70, с. 149]. Какая связь между потешкой и песней? И в том и в другом произведении главным персонажем выступает птица, предмет ее заботы – изготовление каши, которой кормили детей. В этих двух элементах просматривается традиционность, варьирование текста, связь между песнями. По-видимому, песенка о перепелке – результат детского творчества, пестушка «Сорока» создана взрослыми раньше. «Перепелка» является следствием переработки текста «Сороки» и приспособлением его для игры за пределами избы, двора, в лесу. Известно, что у детей очень рано появляется интерес к подвижным играм. В данном периоде народная педагогика использовала поэзию пестования – потешки, пестушки, приговоры. Этот этап развития ребенка в народе было принято называть пестованием. Слово «пестун» встречаем в одном из самых древних памятников русской письменности – «Остромировом евангелии» (1056–1057). Существование слова «пестун» в древнерусском, болгарском, словацком, словенском, польском, чешском языках свидетельствует о бытовании его еще в общеславянский период, где оно было равнозначно более позднему термину «воспитатель» [122, с. 251]. Анализ текстов пестушек позволяет выделить главные их особенности: быстрый ритм, шуточно-юмористическое содержание, связанное с различными движениями детей: протягиванием рук, первыми шагами, движением, беганием. Пестушка «Сорока» относится к тем отшлифованным произведениям устного народного творчества, которое дошло до наших дней. З. П. Васильцова, характеризуя пестушку, пишет, что исполнение ее бабушками в прошлом и в наше время – это театр одной артистки: бабушки и в роли сороки, и в собственной роли, сама же и поет. Режиссура тоже ее. Родное слово в ее устах становится великим воспитателем. Никакая книга, никакой магнитофон, никакой телевизор никогда не смогут заменить бабушку [21, с 30]. Пестушки являлись средством развития у детей раннего возраста речи, эмоциональных свойств, эстетических чувств, ориентировочной особенности детского сознания и самосознания.
СКАЗКИ Сказки составляли важную часть народной педагогической культуры. Первые упоминания о них относятся к периоду Киевской Руси, однако истоки их теряются в первобытном обществе, когда человек верил в свои родственные связи с различными видами животных, в чудесные действия сверхъестественных сил. Впоследствии народ стал использовать сказки как средство воспитания детей. Сказка приобрела иносказательный смысл с присущей ей художественно-поэтической привлекательностью. В ней всегда изображается красивый, таинственный мир, живущий согласно своим сказочным законам, где действуют необыкновенные герои, где свет, правда и справедливость при помощи существ, обладающих фантастической силой и добротой, побеждают зло, несправедливость, ложь. Если в условиях семейной жизни нарушение детьми правил поведения, непослушание влекут за собой порицание, осуждение и другие формы наказания, то в сказке за это угрожают серьезные опасности, даже смерть, но при помощи внешних сил сложная ситуация, в которой оказался ребенок, всегда оканчивается благополучно. Таковы сказки «Солнце, Месяц и Ворон Воронович», «Гуси-лебеди», «Морозко» и многие другие. Во всех случаях смысл сказки имел жизненно-практическое назначение. Сказки превращаются в оригинальный свод нравственных поучений детям с иллюстрацией живых примеров о том, какая может постигнуть их беда, если они не слушаются старших, пренебрегают их советами, наставлениями, предупреждениями. В сказках маленького, неопытного и неосмотрительного персонажа всегда выручают птицы, звери, Солнце, Мороз, Ветер и другие силы. Но они добры лишь при условии ласкового отношения к ним. В условиях опасной ситуации сказка вводит ребенка в царство фантазии, возбуждает его чувства и эмоции. Элементарные нормы поведения, требования старших в сказке изложены без окриков, наказаний, к которым часто прибегают родители, и непринужденно входят в сознание и душу растущего человека, становятся его внутренним приобретением. Характерная педагогическая особенность сказок состоит в том, что добрые действия Лебедя, Ежика, Медведя, Мороза и т. п., помогающие ребенку, соответствуют его предметно-образному мышлению. Сказка становится величайшей воспитательной силой. Это назначение сказок очень верно подметил К. Д. Ушинский, назвав их проявлением педагогического гения народа. Сказки способствовали усвоению ребенком народнопоэтической речи, приводили в движение его воображение, душевные силы. С их помощью трудовой народ учил детей познавать социальное зло, рожденное разложением родового строя и возникновением собственности. В этот период героями сказок становятся социально обездоленные дети («Сивка-Бурка», «Лошадиная голова», «Конек-горбунок» и др.); в них изображены обиженные мачехой падчерица, младший брат старшим в борьбе за наследство. Хотя детские персонажи волшебных сказок всегда пассивны, они оказываются мудрыми и при помощи внешних сил достигают справедливости. Таким образом, сказки формировали у детей основы социального сознания, гуманистический оптимизм и вселяли веру в лучшее будущее. Педагогическая эффективность сказок усиливалась богатством поэтических средств. Наличие развернутых эпитетов, диалогов, динамичность событий, пафос действий положительных героев делали сказку привлекательной. Несомненно, что всякая сказка имеет элементы иллюзорного фантастического отражения мира. Однако идейные, нравственнее ее мотивы отражали общественное бытие и ничего общего не имели с религией, затуманивавшей сознание человека. Основным признаком религиозной иллюзии всегда является . вера в сверхъестественную силу, в сказках же эта сила выступает лишь как фон, за которым развертываются события, имеющие место в жизни. Не установка на вымысел, иллюзию – главная черта сказок, а установка на раскрытие жизненной правды с помощью вымысла и фантазии. Кроме этого, детские сказки вообще отличаются своей безбожностью, они избавлены от образов святых. Отсутствие в сказках этих персонажей свидетельствует об охране народной педагогикой детского сознания от раннего влияния религии.
ИГРУШКИ На территории Советского Союза первые детские игрушки, найденные археологами, относятся к бронзовой эпохе и представляют собой копии предметов быта и труда земледельцев. Рядом с ними обнаружены гладкие камешки, ракушки, кусочки обработанного дерева, фигурки из глины, которыми, очевидно, играли дети. Много игрушек найдено при археологических раскопках поселений IX–XIII вв. В 1871–1873 гг. археолог Д. Я. Самоквасов при раскопках Черной могилы в Чернигове обнаружил детские игральные косточки IX–X вв., известные в народе под названием «зерни». В. В. Хвойко на среднем Поднепровье выявил детские свистульки и погремушки X–XI вв. [124, с. 52–60]. Кроме погремушек и свистулек археологи чаще всего находят глиняные лошадки, собачки, барашки, птички, фигурки человечков. В XII в. игрушки занимали столь важное место в воспитании детей, что изготовление их стало особым промыслом. В 1932 г. А. В. Арциховский во время раскопок в Новгороде обнаружил остатки мастерской по изготовлению детских глиняных свистулек. В 1937 г. здесь была выявлена другая мастерская гончара-игрушечника XII–XIII вв. Аналогичные мастерские раскопаны в Киеве, Галиче, Старой Рязани, Смоленске, Чернигове [6, с. 254]. С раннего детства родители учили детей рассматривать игрушки-куклы, различать форму, величину, цвет, оттенки, усваивать соотношения величин (маленькие – большие), а со временем пользоваться ими. Игрушки служили средством воспитания детей. В живой и увлекательной форме они преследовали цели умственного, физического, эстетического воспитания, развивали фантазию ребенка, направляли его воображение на осмысливание впечатлений от окружающей жизни, помогали освоиться с привлекательным для детей миром взрослых и в игре подражать им. Весьма примечательную группу детских игрушек представляют писанки – поливные керамические поделки в форме яйца. Символическое значение яйца как знака непрекращающейся жизни позволяет предполагать, что писанки восточным славянам были известны с глубокой древности. Это же подтверждается их окраской в желтые и красные цвета, в которых славяне видели начало весеннего возрождения природы. До нас дошли писанки из Киева, Старой Рязани, Галича, Гродно, Новгорода, Плеснеска, Черниговщины, Волыни, в основном датируемые временем между Х–ХIII вв. [68, с. 43–44]. Орнаментированные различными растительными узорами, «писанки являлись предметом забавы для детей и в то же время играли большую роль в развитии чувства прекрасного. Само собой разумеется, что большую радость доставляли детям писанки натуральные (раскрашенные яйца). Видимо, писанки в течение веков выполняли и нравственные функции. Долгое время в Карпатах бытовало поверье о том, что, пока люди будут расписывать писанки, до того времени между ними будет мир и согласие. С незапамятных времен здесь сохраняется обычай – разрешение детских конфликтов путем обмена писанками. Особенно большое количество разнообразных игрушек обнаружено при археологических раскопках древнего Новгорода. Б. А. Колчин отметил две их особенности – массовость и художественную примитивность. Игрушки воплощены в трех древнейших образах: коня, птицы и женщины (куклы). Почти все они деревянные и встречаются в слоях начиная с X в. В связи с тем что в древнее время куклы были тесно связаны с пережитками языческого мировоззрения и могли нести культовые функции, Б. А. Колчин пришел к выводу: к детским игрушкам можно причислить только тех кукол, которых, судя по поздним этнографическим источникам, дети наряжали в разные одежды [51, с. 51]. Исследователь отдельно выделил технические игрушки: кубари (волчки), вертеницы (вертушки с крыльями, аналогичными современному пропеллеру), оружие – мечи, луки и стрелы [51, с. 47]. Особенно популярной игрой было гонять волчки-кубари. Их выявлено более 700. Кубарь представляет собой удлиненное деревянное тело яйцевидной формы со срезанным верхом. Запускали кубарь веревкой, а вращение поддерживалось подхлестыванием. Значительная часть новгородских технических игрушек связана с копированием военных доспехов. Тревожная жизнь Новгорода XII–XIII вв., боевые традиции горожан – все это нашло отражение в игрушках, и прежде всего в детских мечах. Известно, что восточные славяне рассматривали меч как военную эмблему Руси, на нем клялись русские в верности слову, о чем упоминается в договоре князя Игоря с греками; мечами победили новгородцы немецких псов-рыцарей на льду Чудского озера. Свое восхищение доспехами и храбростью новгородских воинов мальчик Онфим запечатлел на берестяной грамоте. Остатки детских игральных мечей обнаружены археологами при раскопках в Гродно, Пскове и Старой Ладоге [130, с. 253]. Среди найденных новгородских древностей в большом количестве оказались мячи. Набивали мячи шерстью, мхом или кострикой. Столь же распространенным у новгородских детей был шар – мазло: деревянный мяч, который загоняли клюшкой в лунку [53, с. 101]. Увлекались дети игрой со скакалками и ездой на палках. Скакалок здесь выявлено около 50 [50, с. 18]. С усложнением орудий труда и технологии земледелия, ремесла дети не могли не принимать участия в тех сферах производственной деятельности, которые были доступны взрослым. Они вопроизводили орудия и формы труда в игрушках и играх. Отождествляя себя со старшими, моделируя систему отношений, в которые вступали взрослые в процессе производства, дети осваивали в играх, забавах смысл трудовой деятельности, ее отдельные операции. Тиун – древнерусское название княжеского или боярского управителя, хозяйственного наместника. В разных редакциях «Русской Правды» тиун (тивун) упоминается более 90 раз [85, с. 500–501].
ЗАГАДКИ О широком бытовании в жизни восточных славян загадок имеются летописные свидетельства, относящиеся к X в. В «Повести временных лет» приведен рассказ о том, как княгиня Ольга попросила послов древлянского князя Мала явиться к ней не на конях, не пешком, но в ладьях. Ольга предложила послам что-то вроде загадки. Среди средств умственного воспитания загадкам отводилось едва ли не первое место. Отгадывание загадок требовало усиленной мыслительной деятельности, напряжения ума, всестороннего мысленного охвата тех или иных явлений природы, предметов, сравнений и т. п. Принято считать, что наиболее древние загадки связаны с построением мира, небесными светилами, сменой дня и ночи, громом, ветром, которые человеку представлялись живыми существами. Эти загадки сохранили языческое понимание сил природы. Отдельную группу составляли загадки о животных и растениях («Чертогон, чертогон, он и бегает, как огонь» (заяц), «Под мостом, мостом сидит барыня с хвостом, есть хочет и вылезать не хочет» (мышь), о бытовых предметах и т.п. Подбор загадок соответствовал возрасту детей. С их ростом загадки из предмета развлечения и развития речи начинали выполнять новую функцию – источника знаний. Подбирались более сложные по содержанию загадки, которые расширяли представления детей об окружающем мире. Воспитательной функции содействовала яркость, конкретность факта или предмета, лежащего в основе загадки, что соответствовало особенностям детского мышления. Позже следовали загадки, в которых речь шла о человеке и частях его тела, затем о мире природы и животных, о предметах и понятиях духовной культуры и, наконец, о Вселенной. Мы не будем приводить примеры таких загадок, так как они общеизвестны, но для того чтобы раскрыть методику использования их, сошлемся на одну интересную запись. В 1928 г. К. П. Герд в исследовании по этнографии Вотского края отметил любопытную черту: загадывание на вечерах молодежи проходило по определенной системе. Оно начиналось с загадок о человеке, об одежде, затем следовали загадки о доме, огороде, саде, пасеке, поле, и все это завершалось загадками о небесных явлениях [26]. Как видим, система загадок строилась по тематическим кругам. Исследователь пришел к выводу, что определенный порядок в загадывании облегчал положение тех, кто их отгадывал. Кроме того, при таком способе постановки загадок развивалось ассоциативное мышление. Характерно, что известный исследователь русского фольклора Д. Н. Садовников, собиравший загадки в русских деревнях, следуя народной традиции, также группировал их по тематическим кругам. Сопоставляя эти факты, можно заключить, что вечера загадок являлись своеобразными уроками умственного воспитания и средствами развития познавательных способностей детей. Особое место занимали загадки-задачи; многие из них начинались словами: «Летело стадо гусей...» Для подсчета количества птиц требовалось проведение в уме и при помощи пальцев, суставов счетных операций, верное рассуждение, смекалка. Удачная отгадка считалась признаком ума и сообразительности. Загадки развивали пытливость у детей. Чтобы вызвать интерес к загадкам, им придавали ритмичность, вид умной игры и забавы. Загадки использовались древнерусскими учителями в процессе обучения детей. Записи загадок учениками XII в. обнаружены на стенах Киевского и Новгородского соборов Софии. Содержание этих загадок основано на тексте Псалтыри, которая в то время была основной учебной книгой в школах грамоты.
СКОРОГОВОРКИ Скороговорка – жанр устного народного творчества. Это короткие речения с повторением трудновыговариваемых отдельных звуков, которые предназначались для детей с дефектами речи с целью устранения этого недостатка. Скороговорки принадлежат к наиболее древним началам народной логопедии – о методах и средствах исправления у детей нарушения речевой артикуляции, картавости, недосказанности окончания слов, гугнивости (произношения слов в нос) и др. О гугнивых упоминается в «Повести временных лет»: «...и ясен будет язык гугнивых» [81, с. 81]. Нарушения речи у детей в Древней Руси называли болбанием [15, с. 33]. Наиболее распространенным методом исправления речи у детей было повторение вслед за взрослыми правильного произношения звуков животных и птиц. С ростом ребенка родители переходили к скороговоркам. Незатейливые речения выполняли и другую функцию. В детских играх, забавах на быстрое произношение скороговорок они становились источником юмора, смеха, веселья. Благодаря скороговоркам дети учились быстро, четко и правильно говорить.
СЧИТАЛКИ (СЕЧКИ) Считалки-сечки одна из форм детской игры, которая была связана с приобретением и закреплением навыков устного счета. Свое название игра получила от начальных слов «секу, секу». Сечки, как правило, связаны со счетом зарубок на деревянных палках, стволах и др. Зарубки – одна из форм математического письма наших предков. Археологи раскопали в Новгороде погреб XII в. и на наружной стороне его северной стенки обнаружили параллельные зарубки в порядке венцов – один, два, три и так до 14-й зарубки на верхнем бревне. Следовательно, строитель различал бревно по числу зарубок. Позднее, в XVI–XVII вв., в Запорожской Сечи писаря вели счет казаков посредством зарубок на палках. Во время игры дети повторяли считалку столько раз, сколько это нужно для счета. Исполнитель задачи произносил каждый слог стишка в такт с ударом топорика, ножа по деревянному предмету и оставлял зарубки, пока не называл нужное число. По окончании текста стишка и последнего удара ребята считали нанесенные зарубки, и если их количество совпадало с загаданным числом, задача считалась успешно решенной. На древность сечек указывает конец многих стишков, который звучит как заклинание: «Будь, мое пятнышко, двадцать два».
ДЕТСКИЕ ЗАКЛИЧКИ Большая роль в умственном воспитании детей, в развитии их познавательных способностей и нравственных качеств принадлежала детскому фольклору. Понятие «детский фольклор» вошло в науку сравнительно недавно, но глубокая древность многих произведений, относящихся к нему, не подлежит сомнению. Выделение детского фольклора в самостоятельную область устного народного творчества объясняется его особой педагогической функциональностью и проявлением в нем особенностей детского миропонимания. Язык детского фольклора отличается большим своеобразием. Детский фольклор условно можно разделить на три группы. Первая группа – это произведения, созданные взрослыми для детей: колыбельные песни, потешки, пестушки, прибаутки, забавлянки, припевки. С их помощью ребенок познавал родную речь, эстетически воспринимал окружающий мир. Вторая группа детского фольклора пополнялась за счет произведений, утративших свое значение в жизни взрослых, но переработанных в соответствии с психологией детского возраста (заклички, песни-хороводы, колядки, сказки, загадки). Третья – охватывала произведения, созданные ребятами. Последние представляли собой специальную детскую субкультуру, которая выражала мысли, чувства, эмоции, характеризовала занятия детей. К этой группе принадлежали прибаутки, считалки, скороговорки, прозывалки, поддевки, игровые песни-голосянки, песенки сказочного содержания, дразнилки. В «Антологии» эти три группы детского фольклора рассматриваются в плане их влияния на развитие речи, мышления детей, мотивации поведения, накопления положительного морального опыта в межличностных отношениях. В жанровой пестроте детского фольклора особо выделялись песенки-заклички, в которых наиболее заметны следы языческих верований. Возникновение закличек теряется в религиозно-магических земледельческих обрядах, связанных с вызовом плодородия. Заклички непосредственно были обращены к силам природы и преследовали цель вызвать желаемое. К ним обращались как к живым существам. С расширением заклинательных формул усложнялась их художественная структура, они превращались в небольшие художественные произведения. Нехитрые стишки символизировали вызов солнца – источника света и тепла, оживляющих окружающую природу, предвещающих рост хлебов, дождя, отсутствие которого губило тяжелый труд земледельца. Заклички указывают на ограниченность хлебных запасов и на надежду щедрых плодами весну и лето. Исполнялись заклички индивидуально, но в большинстве случаев они были связаны с детскими праздниками встречи весны. В. Я. Пропп писал: «Впрочем, обозначение праздника весны словом «встреча» не совсем точно. Весну не «встречают», а «кличут», «окликают», «гукают», «заклинают», т. е. призывают путем заклинаний. Происхождение этого праздника не составляет проблемы: первобытный земледелец не до конца понимал закономерности смены времен года. Не исключалась возможность, что зима будет длиться вечно и весна не наступит. В предотвращение такого бедствия весну призывали» [88, с. 31]. Принимая участие в праздниках «гукания» весны, дети выражали сочувствие ожиданиям взрослых, наблюдали за изменениями в окружающей природе, осмысливали зависимость урожая от климатических условий. И хотя магическая обрядность тесно переплеталась с языческой религией, однако было бы неправильно недооценивать ее место в трудовом воспитании, которое имело свое самостоятельное значение и производственную основу. Игровая и песенно-поэтическая основа детских праздников придавала им романтическую окраску. Б. А. Рыбаков пишет, что языческая романтика придавала особую красочность всей народной культуре [97, с. 606].
ИГРОВЫЕ ПЕСНИ-ХОРОВОДЫ «Игра есть дитя труда, – писал Г. В. Плеханов. – Нет ни одной формы игры, которая не имела бы своего образца в том или ином виде серьезного занятия...» [80, с. 338]. Если в истории человечества труд предшествовал игре, то в индивидуальном развитии ребенка игра предшествовала труду и тесно с ним переплеталась. Цикл игровых песен-хороводов «А мы просо сеяли», «Лен» имел прежде всего практическое назначение и был связан с хозяйственным укладом жизни хлеборобов древности. Просо, по археологическим данным, на территории нашей страны выращивают с незапамятных времен. О просе не раз упоминает Геродот. Это было одно из наиболее распространенных культурных растений. Из проса изготовляли крупу и муку. В VI–VIII вв. развивалась подсечная система подготовки очищенных от леса земельных участков для посева сельскохозяйственных культур. Подсечное земледелие требовало больших затрат труда. Рубка и сжигание леса, корчевание пней – все это трудоемкие работы. Поэтому подсечное земледелие было по плечу большим коллективам, большой патриархальной семье. В этой семье дети выступали помощниками взрослых, выполняя посильные работы. Воспроизведение в песне-хороводе «А мы просо сеяли» движений, связанных с подготовкой почвы, посевом, уборкой урожая, в своем первоначальном значении имело цель при помощи магических действий и заклинательных слов содействовать росту хлебов. С переходом песни в детский фольклор изменилось ее назначение. Это же относится и к игровым песням-хороводам «Мак», «Лен» и др. В магических движениях дети познавали значение отдельных трудовых процессов («Научи меня, мати, на лен землю пахати»). Сквозь оболочку магии в песнях этого жанра просматривается отражение языческого миропонимания в тесной связи с усвоением трудового опыта взрослых. Безусловно, песни-хороводы не были школой трудового воспитания, однако они воспитывали уважение к труду, любовь к земле, дающей блага человеку, помогали осмысливать значение и последовательность трудовых операций. То, что познавали дети во время имитации этих операций, со временем использовалось в их деятельности.
КОСТРОМА Песня «Кострома» еще один пример того, как из песенного репертуара взрослых отдельные произведения переходили в детский фольклор. В древности песня и связанный с ней обряд имели аграрное значение и заключались в том, чтобы помочь созреванию урожая. Отличительной чертой таких песен является изображение фантастического существа, обладавшего лишь некоторыми свойствами человека, олицетворявшего смену времени года. В «похоронах» Костромы персонаж изображали в форме раскрашенной куклы-чучела. В результате величания чучела возникал, естественно, смех, но смех ритуальный, магический. «Магическое значение, – писал В. Я. Пропп, – имело не всякое праздничное веселье, не всякий смех, а смех при растерзании или вообще при умерщвлении куклы. Смех влиял на природу не непосредственно, а через воскресение умерщвленных антропоморфных олицетворений праздника, которые воскресали в травах и злаках, которые своей смертью и своим воскресением будто бы создавали урожай» [86, с. 104]. Б. А. Рыбаков акт «похорон» Костромы относит к числу аграрно-магических обрядов, обращенных к природе. «Имя Костромы обычно связывают с понятием косматости земли, покрытой растительностью. В таком его, очевидно, случае следует расчленять так: Кострома, т. е. «поросшая земля» [97, с. 378]. Обряд «похорон» Костромы совершался следующим образом. Сделанное из соломы чучело клали в корыто и разыгрывали сцену похорон, после бросали чучело в реку или погребали в поле. Существовал и другой вариант «похорон». Костромой избирали девушку, чаще – девочку. После исполнения песни и связанных с ней драматических действий наряженную Кострому купали в реке. В обряде «похорон» зафиксирован ряд древних языческих элементов, которые отражали фантастические представления об умирающей, а затем воскресающей богине растительности. Кострома интерпретировалась в конкретном образе умершей, когда-то веселой женщины, олицетворяющей буйное весеннее развитие злаковых культур. Песня, связанная с «похоронами» Костромы, сопровождалась магическими, ритуально-игровыми действиями и входила в цикл весенне-летней аграрно-календарной обрядовой поэзии. С утверждением христианства смысл Костромы забылся и песня вместе с импровизацией похорон пополнила репертуар молодежного и детского песенно-игрового фольклора. Во Владимирской губернии в XIX в. Кострому величали только дети, а взрослые считали ее «греховной» игрой. В записях этнографов Кострома известна еще как детская песня-игра «Кострубонько».
КОЛЯДКИ Колядки относятся к песням, приуроченным к новогодним святочным обрядам. Об их древности свидетельствует употребление всеми славянскими народами, в том числе русским, украинским и белорусским, термина «коляда». Из описания праздника календас хорезмским ученым-энциклопедистом Бируни (973–1048) узнаем, что в начале XI в. коляда от восточных славян попала в Среднюю Азию к хорезмийским христианам. Характерными чертами, связывающими хорезмийский календас с древнерусским типом колядового обряда, являются название праздника календас – коляда, связь этого термина с обрядами обхождения детьми домов с песнями, награждение колядовщиков подарками [118, с. 87–88]. Колядование как обычай был широко известен в Древней Руси. Сюжет колядок состоял из следующих частей: а) пожелания богатого урожая, приплода скота; б) величания членов семьи и пожелания им доброго здоровья; в) надежды на добро и благополучие в новом году. Колядованию предшествовала подготовка. Для неопытных «колядовальщиков-недоросточков» [127, №1030] из числа знатоков песен подбирался учитель. Им мог быть педагог местной школы, так как церковь колядованию детей не препятствовала. Об этом свидетельствует долго сохранявшийся старинный обычай начинать коляду от дома своего учителя. Дети и взрослые колядовали раздельно, вследствие чего был выработан специальный детский репертуар. И те и другие выделяли из своей среды старшего («березу») и мехоношу. Колядование длилось с 24 декабря по 6 января, т. е. в дни зимнего солнцеворота, и совершалось в строгом порядке: по определенной улице; пели отдельно хозяину, хозяйке, после членам семьи [127, с. 121]. В величальных колядках встречаются порой настоящие жемчужины ни с чем не сравнимой народной поэзии. Через колядки дети приобщались к народному песенному искусству. Величальные мотивы колядок, хотя генетически восходят к магии (сравнение хозяина с месяцем, хозяйки с солнцем, детей со звездами, пожелание убранных шелком палат, обилия домашнего скота и т.п.), имели под собой социальный смысл. Колядки переносили бедного смерда, холопа в мир мечты о лучшем будущем. Песня радовала, а горькое чувство жизненных хлопот, хоть и ненадолго, отступало в сторону. В фантастических картинах богатства рисовалось не реальное, а желаемое. Иллюзорные картины вызывали стремление к лучшему, совпадали с мечтами угнетенных масс. Поэтическая фантазия затрагивала сознание и чувства детей, молодежи – исполнителей колядок, помогала осознавать существующее социальное неравенство между людьми, мечтать о лучшем будущем. В этом состояла социально-воспитательная функция колядок. Многие колядки оканчивались просьбой об угощении. Безусловно, это детям приносило свою радость. Но просьба подарка не была попрошайничеством. Как справедливо заметил В. Я. Пропп, это была услуга за услугу [88, с. 43]. Подарок за колядку – форма вознаграждения за пожелание благополучия. В самом же акте пожелания чужим людям богатства, счастья, здоровья заложены гуманистические мотивы, способствовавшие воспитанию у детей щедрости, доброты, уважения к людям.
ВОСПИТАНИЕ БЕРЕЖНОГО ОТНОШЕНИЯ К ПРИРОДЕ В числе средств воспитания широко использовались запреты, которые в народе называли запуками [99, с. 30–38]. Запуки представляли собой словесные предписания, оберегающие птиц, животных, растения от бессмысленного уничтожения. Им принадлежала немалая роль в формировании у детей бережного отношения к природе. С незапамятных времен замечалось, что детям и особенно подросткам свойственно обостренное любопытство, принимающее иногда нездоровые формы в обращении с птицами и другими бессловесными существами. Привыкнув пренебрежительно смотреть на них, не умеющих говорить, но способных чувствовать боль и насилие, подросток постепенно переносит такое представление на своих младших товарищей. Чувство жестокости порождает преступление. В данных случаях запуки выполняли роль дисциплинатора, регулятивную и сдерживающую функции. Разнообразие природы, ее красота рассматривались народной педагогикой «как набор пособий для наглядного обучения нравственности» [7, с. 163]. Наблюдая за природными явлениями формировали у детей чуткое отношение ко всему живому, помогали осмысливать великое право всего живого на жизнь. Издавна средства природы использовались в целях воспитания детей. Среди них особое место отводилось птицам – спутникам человека с доисторических времен. Изображения птиц встречаются в пещерах периода неолита. Прекрасные рисунки пернатых выявлены среди орнаментальных узоров росписей на керамике трипольской культуры, которая обнаружена на территории Украины и Молдавии. Как предполагают археологи, птицы символизировали семейный очаг и плодородие [71, с. 100–104]. Почитание птиц вошло в сознание народа так глубоко, что их приносили в жертву богам. Византийский император Константин Багрянородный писал, что русы клали на жертвенник у дуба живую птицу и предварительно гадали, колоть ее или выпускать на волю. В воду спускали живых петухов воины Святослава Игоревича, пытаясь предвидеть исход сражения. Древний слой этнографического материала показывает, что радость всех детских праздников была связана с птицами. Во время праздника встречи весны подростки подбрасывали в воздух хлебных и глиняных птичек. Как высоко они взвивались, так высоко должен подняться хлеб [46, с. 191–194]. В других местах малыши носили в руках изготовленные из дерева птички от дома к дому и славили весну [112, с. 170]. М. Е. Шереметьева оставила следующее описание детского праздника «гукания» весны: «В этот день дети вылезают с «птушками» на поветы, на стенки овинов, на крыши сараев и овинов и оставляют их там; сажают их на лозы, на ракиты, на рябины, на дубы, на плетни в садах, на яблони» [128, с. 39–40]. Во время археологических раскопок Новгорода обнаружены фигурки деревянных птичек XI–XIII вв. с отверстиями в брюшках для прикрепления хвостового оперения. Скульптурками птиц, видимо, украшались дома [51, с. 50]. Надписи учеников XI–XII вв. под рисунками петуха, голубей, жаворонков выявлены на стенах Киевского Софийского собора. Среди детей хорошо известна песенка, которую поют матери своим малышам: Сорока, сорока, кашу варила, на порог вскочила, Гостей поджидала. Гости не бывали, кашки не съедали. Но аналогичную песню пели новгородские матери детям еще в XII в. Ее обнаружила археолог А. А. Медынцева на стене Новгородского Софийского собора: «Перепелка парит в дубраве, поставила кашу, поставила пироги, туда иди» [70, с. 149]. При помощи птичьего пения учили детей ориентироваться во времени суток, определять часы дня и ночи. О знании русами «тайн» пения птиц упоминает автор «Слово о полку Игореве» [108, с. 55]. Азербайджанский поэт XII в. Низами в поэме «Семь красавиц», перечисляя достоинства русской девы, отметил: «...Тайны знанья обучалась; птиц и тварей крик разумела, понимала, как родной язык» [74, с. 454]. Очевидно, здесь речь об умении определять суточное время по пению птиц. Известно, что соловьи поют во 2-м часу ночи, в 3 часа просыпаются кукушка, зеленушка, иволга, в 4 – трясогузка, в 6 часов подают голос воробьи. Таким образом, любовное отношение детей к птицам способствовало не только эстетическому воспитанию, оно имело практическое и нравственное значение.
НАРОДНЫЕ ПРИМЕТЫ Подготовка подрастающего поколения к труду определялась не только суммой приемов и навыков ведения земледелия, но и усвоением народных знаний об изменениях в окружающей природе. Наблюдения развивали у подростков познавательное мышление. Пользуясь современной терминологией, народные приметы наших пращуров можно разделить на три основные группы: фенологические, энтомологические, астрономические. Детей учили наблюдать за растениями, которые ежегодно в одно и то же время начинали новую стадию развития, перед изменениями погоды выделяли сок, нектар, меняли позицию листья, лепестки и т. п. Соответственно была сформулирована стройная система кратких народных изречений: «С березы обильный сок – на дождливое лето», «Летом на деревьях желтый лист – ранняя осень», «Поздний гриб – поздняя зима» и др. Родители учили детей изготовлять нехитрые деревянные «барометры» из можжевельника и пользоваться ими. Сухой можжевеловый сучок с длинной веточкой прикрепляли к стенке. Напротив конца ветки прибивали дощечку с расчерченными линиями. Впитывая в себя влагу перед дождем, ветка опускалась вниз; если же влажность уменьшалась перед жаркой погодой, ветка заметно подымалась вверх. В некоторых русских деревнях до недавнего времени это примитивное приспособление называли «колдун» [47, с. 52]. Детей особенно привлекала исключительная чувствительность и способность насекомых, птиц, рыб изменять свое поведение в связи с предстоящей погодой: «Шумливый крик лягушек – предвестник хорошей погоды», «Муравьи спешат к муравейнику – на дождь». Наблюдения приносили большую пользу пахарю. По ним ориентировались в сроках посева хлебов: «Комар на тело – овес на землю», «Кукушка закуковала – время сеять просо» и др. Позволяли определять погоду и небесные светила в зависимости от состояния атмосферы и солнечных лучей, проходящих сквозь толщу воздуха: «Прозрачный воздух зимой на мороз, летом – на ясную погоду», «Красное вечернее небо – жди дождя», «Ясный месяц дождя не предвидит» и многие другие. Все эти народные афоризмы такие же древние, как и земледелие. В течение веков они изменялись, шлифовались, приобретали более совершенную стилистическую конструкцию, но сущность содержания их оставалась прежней. Повторение явлений природы давало возможность детям замечать определенную зависимость между ними, понятно, без понимания действительных причин, ибо знания о природе тогда вообще были ограничены и связывались с суевериями. Однако не все они смыкались с религиозно-иллюзорными представлениями. Во многих было рациональное зерно, лишь частично затемнявшееся религиозной фантастикой. Проверенные многовековой практикой, приметы воздействовали на умственное воспитание подростков, учили их читать явления природы, замечать определенную цикличность в круговороте явлений окружающего мира, развивали наблюдательность. С накоплением производственного опыта и развитием земледелия у восточных славян возникли условия для создания аграрного календаря. Календарь явился тем стержнем, вокруг которого группировались различные средства и формы трудового воспитания. Больше всего были доступны детям устные календари с многочисленными местными вариантами. Хранились они в памяти родителей, пополнялись, приспосабливались к историческим изменениям ведения земледелия. Для хранения календаря в памяти к каждому дню или неделе «прикреплялись» имена языческих богов и божков («день Перуна», «день Купалы» и др.) и сопровождались краткими присловьями, указывающими на начало или конец тех или иных сезонных явлений природы или работ. После принятия христианства на Руси языческие имена постепенно заменялись именами христианских святых. В новом варианте календаря сохранились лишь прежние народные формулы: Тимофей-полузимник (29 января); Родион-ледокол (начался ледокол) (8 марта); Орина-разрой берег (начался весенний разлив рек) (16 апреля); Борис и Глеб – сей хлеб (9 мая); Алена-льнянца (начинай сеять лен) (21 мая); Федосья-колосница (появляются колосья на хлебе) (29 мая) и т. д. Таким образом календарь указывал, когда приступать к пахоте, сеять, жать, когда ждать дождя и др. К огромному количеству святых легко было приспособить все сроки начала разнообразных земледельческих работ. Конечно, привычные обряды, связанные с почитанием земли, хлеба, природы, были для земледельца делом более близким, чем церковные проповеди. Народные острословы добавили к именам святых меткие и не всегда почтительные присловия: «Акулина – вздерни хвосты» (1 марта – оттепель), «Прасковья-грязнина» (14 октября, при начале осенних непогод) и др. Но тем не менее присловья выступали как психологическая опора усвоения порядка и характера трудовых операций. Оснащенный афоризмами, поговорками, часто образными и выразительными, поэтическими и оригинальными, календарь быстро запоминался детьми. Раскрытие изменявшегося характера хозяйственного цикла в течение года, а затем ежегодное повторение всего комплекса работ по астрономическому кругу помогали детям последовательно овладевать навыками земледелия, народными, ботаническими, метеорологическими, астрономическими знаниями, понять общую характеристику времен года, усвоить природные единицы их изменения по фазам Луны, дням весеннего и осеннего равноденствия, определять сроки весны и зимы, воскрешения рек, начало и конец полевых работ. Усвоение подростками народных примет, выработка у них умений пользоваться земледельческим календарем – важная часть истории народной педагогики и народной педагогической мысли. ____________________ 1 Монастырь гудит – так киевляне определяли по звону колоколов Киево-Печерского монастыря приближение ненастья. Наукой доказано, что перед дождем повышается слышимость звуков (лай собак, пение петухов). Особенности громкости колокольного звона указывают на приближение непогоды. 2 Венцы вокруг Солнца и Луны – признак приближения ненастья. Из-за незнания причин атмосферных явлений, они воспринимались как предвестники неудачи, несчастья. Больше всего люди боялись галооптического явления в атмосфере, связанного с преломлением и отражением света в кристаллах льдинок, главным образом в перисто-слоистых облаках. Если ледяных пластинок в воздухе много, зеркальное отражение Солнца искажается. Чаще всего гало бывает в виде окрашенного круга, нескольких простых кругов, столба, окрашенного в красные тона. Вот как описано это явление в «Слове о полку Игореве»: «Храбро сражались русские воины, и серым волком бежал половецкий хан, спасаясь за великую реку. Русская рать двинулась дальше изгнать иноземцев из Русской земли. И наступило ненастье. Черные тучи поползли по небу, и четыре солнца засияли над Русской землей. – Быть большой беде, – говорили воины, глядя на это чудо. И скоро с Дона реки и от Южного моря полетели стрелы половецкие...» [108].
3 Во время дождя – подальше от дуба. Восточные славяне в языческие времена называли дуб перуновым деревом – по имени бога грозы Перуна. Почему же молнии отдают предпочтение дубам? Это объясняется тем, что корневая система дуба очень развита и проникает глубоко в землю, достигая водоносных слоев. Поэтому дуб служит отличным громоотводом для других деревьев. Наши далекие предки, по-видимому, знали о том, что во время грозы под дубом укрываться опасно. Подсчитано, что из 100 ударов молнии на дуб приходится 54, тополь – 24, сосну – 6, липу – 2, акацию – 1 [92, с. 90].
Восточные славяне считали дуб священным деревом, возле него ставили скульптуры богов. Под роскошным шатром дубовых ветвей проводились народные собрания, дубовыми листьями украшали героев-победителей, возвращавшихся из ратных походов. На Руси были известны «громники» – устные и письменные сборники различных примет. Они предсказывали погоду по грому. Ряд примет в «громниках» был связан с языческим миропониманием, суевериями. Но среди народных примет о громе и грозе много правильных. По ним дети учились наблюдать за сложными атмосферными явлениями и предсказывать погоду: «Утром слышен гром – вечером дождь», «Молния на западе – дождь следом», «Гром в сентябре – теплая осень» и др. Народное погодоведение являлось частью умственного воспитания подрастающего поколения. Умение предсказывать изменения погоды опиралось на народный многовековой опыт, который хранил немало тайн, частью раскрытых, частью не разгаданных до сих пор.
С. 82–83
НАСТОЛЬНЫЕ ИГРЫ В последние десятилетия археологические открытия установили широкое бытование на Руси шахматной игры. Это нашло отражение в былинах. Шахматные фигурки обнаружены почти в 30 древнерусских городах. Более 100 выявлены в слоях XII–XIII вв. древнего Новгорода. Б. А. Колчин пришел к выводу, что в шахматы играли почти в каждой новгородской избе, не исключая ремесленников и холопов [52, с. 52–53]. Если играли в шахматы старшие члены семьи, то дети следовали их примеру, о чем свидетельствуют шахматные фигурки меньшего размера. Резко отличаются они и по внешнему виду, напоминая маленькие цилиндрики, усеченные конусы и т. п. Большинство из них глиняные, деревянные, поэтому они были дешевле и доступнее детям. Коллекция таких шахматных фигурок XII в. обнаружена в Минске. Все они оказались сделанными вручную обычным ножом [38, с. 195]. Аналогичные находки известны при археологических раскопках Новгорода, Бреста, Мстиславля. Игра в шахматы развивала умственные силы, математическое мышление подростков, формировала у них сосредоточенность, самодисциплину. Наравне с другими народными играми церковь запрещала и шахматную игру, объявив ее «бесовским наваждением». Однако игра столь глубоко вошла в быт народа, что наступление церкви оказалось бессильным. Продолжали играть в шахматы взрослые и дети, бедные и богатые, ремесленники и бояре. Играют в шашки-шахматы, во тыи велеи золоченыя. И. М. Линдер объясняет эти слова так: в Древней Руси все шахматные фигурки назывались шашками, сама игра – шахматами. А раз так, «то «играть в шашки-шахматы» могло означать в прямом смысле «играть фигурками в шахматы». Но позднее термин «шашки» перешел в другую игру – и отсюда смешение понятий, особенно в представлении последующих поколений» [62, с. 140]. «Велеи» и «тавлеи» – одно и то же: шахматная доска (золоченая), на которой, играя, передвигали фигуры [62, с. 143].
НАРОДНАЯ ПЕДАГОГИКА О ПРАВИЛАХ ПОВЕДЕНИЯ В народе слово «вежество» употреблялось для обозначения знания и соблюдения правил прилежного поведения. В. И. Даль приводит следующие народные толкования термина «вежество» – приличие, доброе поведение и обращение, или вежливость – учтивость, учливость, учтивство... вежливый, соблюдающий светские, житейские приличия, учтивый, услужливый, предупредительный» [31, с. 330]. Все противоречащее вежеству считалось невежеством. Вежество составляло важную часть нравственной культуры народа, его педагогических воззрений. В обществе, вышедшем из родового строя, создавалась новая мораль, нормы и правила поведения, утверждавшие свою этику, эстетику отношений, внешний облик общения с окружающими людьми, способы его проявления. Все это находило выражение в вежестве, в гуманизации межличностных отношений, в преодолении грубости. Тон и манеры поведения определялись правилами приличия, следовательно, в задачу воспитания детей входило приучение их к этим правилам. Не случайно берестяная грамота ученика Онфима к товарищу по школе Даниле начинается словом «поклон». В одной из былин мать мечтает о том, чтобы ее сын был похож вежеством на Добрынюшку Никитича. В помощь родителям и детям в форме пословиц и поговорок народной педагогикой была разработана система правил-наставлений, являвшаяся устным учебником нравственного воспитания. У В. И. Даля находим свод этих народнопоэтических моральных стандартов: «От учтивых (вежливых) слов язык не отсохнет», «В чужом доме не будь приметлив, а будь приветлив», «Не стыдно молчать, когда нечего сказать» и т. п. [30, с. 680–681]. Характерно, что подобные стандарты имеются в «Поучении» детям Владимира Мономаха [81, с. 157–158]. Учтивость, внимательность, уважение другого человека как обычай восточных славян отмечали иностранные путешественники X–XIII вв. * * * Пословицы и другие жанры устного поэтического творчества выражали идеологию, мораль разных классов, сословий древнерусского общества. Классовые противоречия привели к тому, что в каждом сословии слагались свои нравственные нормы, которые зависели, как пишет Л. Н. Пушкарев, от материального состояния [90, с. 12]. Подлинная сущность прогрессивной педагогической мысли, нашедшая свое выражение в фольклоре, нередко затемнялась наносным слоем чуждых представлений, которые внедрялись в сознание народа феодалами и церковью. Свидетельством этих устремлений являются речения о покорности властям, идеалы богоугодного христианина, которые столь ясно отразились в житиях Феодосия Печерского, Авраамия Смоленского и других. Тем не менее консервативные элементы в фольклоре не отражали истинно народных педагогических взглядов на воспитание.
С. 142–143
ШКОЛЬНЫЕ ДРАЗНИЛКИ Дразнили – один из давних видов детского фольклора. В большинстве в них высмеивались лень, нерасторопность, безделье, болтливость, жадность, ябедничество. Начало дразнилки часто начиналось с имени, а далее следовало прозвище («Роман – кожаный карман»), которое иногда дополнялось несколькими рифмованными рядами:
Дразнилки выдумывали дети во все времена. Известна детская дразнилка XII в., обнаруженная исследователем В. Н. Щепкиным на стене Софийского собора в Новгороде: «Кузьма пороса» [73, с. 32]. В том же соборе была выявлена нацарапанная дразнилка XIII–XIV вв. следующего содержания: «Якиме стоя усне, а рта и о камень не ростепе» [41, с. 199]. Кто сочинил и написал эту шутку, неизвестно. Адресована она уснувшему в церкви прихожанину. Это мог быть взрослый человек, но мог уснуть во время церковной службы и подросток. Б. А. Рыбаков при расчистке штукатурки древнего храма в Звенигороде (Московская обл.) обнаружил дразнилку: «Яко кошкина образина» [56, с. 127]. Это уже не детская дразнилка, она отражает грубость взрослого человека и заметно отличается от наивности, присущей детям. В 1952 г. при раскопках в Новгороде выявлена берестяная грамота (№ 46), которая поставила всех участников археологической экспедиции в тупик. На ней оказались две строки с оборванными концами. Текст расшифровал А. В. Арциховский, прочитав буквы первой и второй строк по вертикали:
Пословица читалась так: первая буква верхней строки, затем первая буква нижней строки и далее в таком же порядке. Получается: «Невежя писа, недума каза, а хто се цита...» Далее, в оторванной части, по предположению ученого, стояло ругательство. Берестяная грамота оказалась типичной школьной дразнилкой, которая свидетельствует о бытовании рифмованных шуток среди учащихся новгородских школ XII–XIV вв. Написана дразнилка нехитрой детской тайнописью, видимо, для того, чтобы, если попадет в руки учителю, тот не мог ее прочитать. Рассматривая содержание грамоты № 46, В. Л. Янин пишет: «Не правда ли, это напоминает известную школярскую шутку: «Кто писал, не знаю, а я, дурак, 142 Антология педагогической мысли народов СССР читаю?» Представляете себе этого недоросля, который придумывал, как бы ему поза-мысловатее разыграть приятеля, сидящего рядом с ним на школьной скамье» [81, с. 56]. В сущности, дразнилки являются формой детской сатиры. Иногда их еще называют поддевками или обзывалками. Наблюдения показывают, что этот древний жанр детского фольклора сохранился среди детей 6–10 лет до наших дней. Большинство дразнилок носит юмористический характер («Ленка-пенка», «Машка-букашка», «Сашка-комашка», «Федька-редька» и др.). В большинстве случаев дразнилка указывает на какие-либо физические особенности ребят. Подобно упомянутой новгородской дразнилке, встречаются и сатирические стишки: «Федя-бредя съел медведя»; «Алеша-Алексей – полна пазуха мышей» и т. д. Некоторым дразнилкам присуще гиперболическое преувеличение тех или иных недостатков подростков, что иногда придает им грубость. Во многих случаях это объясняется случайным подбором слов для рифмовки и не вызывает у окружающих ребят конфликтных ситуаций.
С. 260–277 КАРИОН ИСТОМИН [Биографические данные о Карионе Истомине составлены Е. Н. Дзюба, ей же принадлежит публикация букваря.] (ОК. 1650–1717) Видный деятель просвещения, составитель первого в России иллюстрированного букваря и других учебных книг, поэт и переводчик. Получил высокое по тем временам образование, обучался в школе при Спасском монастыре, позднее в патриаршей школе. Окончил Славяно-греко-латинскую академию. Преподавал греческий язык в Типографской школе при Московском печатном дворе, работал справщиком (редактором) Печатного двора. Карион Истомин был близок к таким известным просветителям, как Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев, разделял их взгляды на реорганизацию школьного образования, выступал за расширение школьных программ за счет введения так называемых свободных наук – грамматики, диалектики, риторики, арифметики, геометрии, астрономии и музыки. Эти науки, а также философию и теологию он воспел в «Полисе» (1694). Карион Истомин – автор рукописной грамматики, сочинения морально-дидактического характера «Домострой» (1696) о правилах поведения детей в семье и школе, а также «Книги вразумления» (1683), которая носила нравственно-религиозный характер. Карион Истомин поддерживал идею создания высшей школы по типу Славяно-греко-латинской академии. После 1701 г. жил в Новгороде, работал в школе учителем греческого и латинского языков.
БУКВАРЬ СЛАВЕНОРОССИЙСКИХ ПИСМЕН УСТАВНЫХ И СКОРОПИСНЫХ, ГРЕЧЕСКИХ ЖЕ, ЛАТИНСКИХ И ПОЛСКИХ, СО ОБРАЗОВАНИЕМ ВЕЩЕЙ И СО НРАВОУЧИТЕЛНЫМИ СТИХАМИ... Под всяким же писменем, ради любезнаго созерцания отрочатом учащимся предложены виды во удобное звание в складе: да что видит, сие и назовет слогом писмене достолепнаго начертания тех. Яко А – Адам, алектор, аспид и проч. Б – брань, брада, бычь. В – венец, виноград, воин. Град, гроб. И весь букварь тако изявлен. Зане сими писмены вещи в склад или слог имут начало. Инии же, яко ъ и ь инии не начинают вещи названия, но припрягаются к другим писменем. И тех слов всяк смотри в средине или в конце речений в своем их порядке по азбуки славенской. Яко сие бабр, багор, вервь, селдь, лебедь и прочее... Да в ползу всякая душа во имени господни пишущи оная и чтущи спасение огорстит и получит благословение божие в заповеданном делании своем на земли и на небеси. Сего бо ради и делаемо есть сие. А иде же в вещах и словах букваря сего недосталость узрится, яко в перводелании благоразумие не осудне же изволь кождый в при-личество исправити. Ибо в новости с трудом и иждивением собирася и издася... Писавый исправления и прощения просит кланяяся худ Карион иеромонах Истомин.
Сий букварь счини иеромонах Карион, а знаменил и резал Леонтей Бунин. 7202 г. (1694).
С. 295–299
ИЗ УЧЕБНЫХ КНИГ О вселенной Природа. Насколько солнечный круг больше земного, настолько земной больше лунного. Так говорят те, кто хорошо изучил астрономию; они полагают, что земной круг заключает в себе 25 тем [1] стадий [2], а поперечник ее более 8 тем... Солнце в поперечнике считают более 300 тем стадий, а на вид кажется нам его поперечник величиною с локоть, но писание справедливо говорит, что не светило так мало, а наше зрение уменьшает его, смотря в высоту... Взойди на высокую гору и посмотри на ровное место: какими покажутся тебе пасущиеся стада – не вроде ли муравьев или мух? Или взойди на вершину высоких холмов и посмотри оттуда на море, какими покажутся тебе плавающие по нему корабли? Не представится ли каждый твоему глазу меньше голубя? А в нем бывают огромные грузы. Или как велики морские острова? На них бывают бесчисленные города и села, а ты представляешь их себе какой-то плавающей черной точкой. Или где высокие горы изрезаны глубокими пропастями, а когда смотрим на них, они кажутся гладкими. Как мы уже сказали, зрение наше, устремляясь в пространство, постепенно теряет способность видеть. Итак, когда мы смотрим в ту безмерную высоту, как можем определить величину светил? Господь сказал: да будут знамения на дни, на времена и годы; поэтому и бывают знамения в тех светилах на бурю, на тихую погоду. И вот если по обе стороны солнца явится знамение, блестящее наподобие солнца, это означает сильный дождь и ветер. Если же такое знамение явится с одной северной стороны, значит – будет северный ветер, а когда оно явится с южной, то означает ветер с юга. Подобно тому и луна тоже представляет много различных знамений. Если в четвертый день (новолуния) она будет чиста и тонка, предвещает долгую тихую погоду; если же будет тонка, но не чиста, а словно огненная, это означает сильный ветер, если при этом оба рога месяца одинаковы по виду; если же северный рог луны на ущербе будет более чист, это означает западные ветры. Когда же полная луна потемнеет, это к дождю... Эти знамения составляют великую милость и заботливость творца бога: они предвещают какое-нибудь неожиданное зло. Мы слышали, что некоторые пустые люди говорят, будто люди рождаются под той или другой звездой, и потому один бывает рус, другой белокур, третий красен, четвертый черен. Эта ложь явилась от неверных эллинов. Кроме того, эти люди рассказывают, прельщая нас, будто можно знать, каким возрастет человек телесно, считают себя знающими по течению звезд о болезнях и о смерти человеческой, предсказывают о подвигах храбрости, о жизни и богатстве... Нам же следует изобличить их... Бог сотворил все эти светила в четвертый день: тогда Адама еще не было на земле, – чье же рождение предзнаменовало такое множество звезд?.. Обличим их и на счет русости и белости человеческой: неужели все эфиопляне родятся под одной и той же звездой, что они страшно черны, словно демоны?.. Звезды. Про звезды, которые, по-видимому, падают к земле, люди говорят, что это действительно звезды, а другие говорят, что это мытарства лукавые. Но это не звезды и не мытарства, а пламенные обломки небесного огня; они падают вниз и по мере падения растопляются на воздухе. Поэтому никто никогда не видал, чтобы они упали на землю, они всегда на воздухе сливаются и рассыпаются. Они называются денницами. Звезды же никогда не падают... Это же, как мы сказали, суть пламеновидные отломки от небесного круга, и воистину это так. О земле Земля. Земля не четвероугольна, не треугольна и не кругла, а устроена наподобие яйца. Подобно тому, как устроено яйцо: снаружи имеет белок и скорлупу, а в середине стоит желчь, – так же разумей и о земле. Земля есть желток в средине яйца, а воздух и небо – белок и скорлупа яйца. Как скорлупа окружает внутренность яйца, так окружает небо землю и воздух; и насколько отстоит от земли видимое нами небо, настолько же отстоит оно и под землею с четырех сторон, т. е. с востока и запада, севера и юга. Отовсюду земля окружена небом – и наверху, и внизу, и со всех четырех сторон; как средина яйца окружена скорлупою, так же земля окружена небом. Она стоит посредине, а небо вращается и безостановочно движется под нею и над нею, как это мы видим. Земля висит на воздухе посреди небесного пространства, не прикасаясь нигде к небесному веществу... Некоторые же говорят, будто земля стоит на семи столпах, но это – неправда: если бы земля стояла на семи столпах, то во что же были бы водружены столпы? Гром и молния. Гром и молния бывают таким образом. Вверху встречается несколько ветров: один дует в одну сторону, а другой в другую, и один несет облако, а другой другое; они, встретившись друг с другом, сталкиваются и испускают грохот с огнем. Подобно тому как кремень, ударяясь о железо, гремит и дает огонь, так и облака, сталкиваясь друг с другом, рождают грохот и огонь; грохот и есть гром, а огонь – молния. Поэтому не иначе бывает гром и молния, как тогда только, когда есть облака. Гром бывает сперва, а молния после; мы же сперва видим молнию, а потом слышим гром – это потому, что зрение наше более быстро и человек видит то, что хочет, без всякого промедления, поэтому глаз сейчас же видит молнию. Слух же воспринимает медленно и не сразу слышит звук грома и слышит его после молнии. То же можешь заметить, когда рубят дрова. Если рубящий далеко от нас, то мы видим, как топор ударяет по дереву, стука же не слышим, а спустя некоторое время слышим и стук. Подобно этому и молнию видим немедленно, а гром слышим после. Но эти молнии бывают от столкновения облаков, они не вредоносны и никому не вредят; если же во время столкновения облаков случится, что упадет частица огня небесного и, падая, соединится с облачной молнией, тогда такая молния спускается на землю и попаляет, что встретит по дороге – человека ли, или животное, или дерево. Радуга. Дуга солнцезарными лучами, словно каким-нибудь ртом, тянет воду испарением теплоты и осушает водоточные жилы и мокроту и в виде облака превращается в дождь. Эту дугу (господь) положил как знамение и повелел ей вбирать в себя водное излитие, чтобы не повторилось того, что было до этого знамения, когда облака наводнили и потопили поднебесную; этим знамением бог указывает человеческому роду не бояться потопа. Сам господь сказал: «Это будет знамением между мною и вами и твоим племенем после тебя». Итак, эта дуга по повелению божию собирает воду морскую, как будто в мех. О растениях Асиди. Трава, от которой убегают нечистые духи; растет она в индийских странах. О животных Балена. Рыба морская; величина ее бывает в длину 60 сажен, а поперек – 30 сажен. Когда она начинает играть, то кричит как лютый зверь. На носу у нее поднимаются вверх как будто две большие дымовые трубы, а как прыснет, то этим прыском может потопить корабль, если он плывет близко. Птица алконост. Есть птица именем алконост; гнездо свое имеет на песчаном берегу моря, у самой воды, туда и кладет свои яйца. Птенцы ее выводятся зимою, и когда почует, что время им вылупляться из яиц, она берет яйца, несет на средину моря и опускает в глубину; в это время море сильно бушует и бьет о берег. Но когда алконост снесет все яйца в одно место, опустит в глубину, а сам сядет над ними сверх воды, то море станет неподвижно на 7 дней, пока птенцы алконостовы не вылупятся в глубине и, вышедши наверх, не узнают родителей своих. Птица фюникс. Есть птица в великой Индии, называемая фюникс, о ней пророк. Давид сказал в 91-м псалме: «Праведник, яко фюникс процвете». Эта птица – одногнездница, не имеет ни подруги, ни детей, но одна в своем гнезде живет. Питаться она летает к кедрам ливанским и, летая там, наполняет крылья свои ароматом, поэтому всегда она благоухает. Когда же состарится, взлетает ввысь, берет огонь небесный и, спустясь, зажигает гнездо свое, тут же она сгорает и сама, но из пепла гнезда своего опять рождается, и какою была прежде птицей, такою же является и потом, с тем же нравом и тем же свойством. Птица харадр. Есть птица, называемая харадр, о которой написано в книге Второзакония. Птица эта вся белая, и нет в ней никакой пестроты; внутренности ее исцеляют очи слепым. Если кто заболеет, то посредством харадра можно узнать, останется жив человек или умрет: если умереть больному, то харадр отвернется от него, а если выздороветь, то харадр с веселием взлетает на воздух против солнца, и окружающие думают, что харадр берет болезнь и распускает ее по воздуху. Дикий вол. Дикий вол видом похож на вола, а хвост у него лошадиный. Если он зацепится хвостом за дерево или за камень, то стоит неподвижно, не желая оторвать ни одного волоса. Но тамошние жители, прийдя, отсекают хвост мечом, и он, прежде жалея один волос оторвать, теперь лишается всего хвоста и бежит. И у него хватает смысла беречь волосы свои, не так, как у безумых людей, бреющих бороды... Из хвоста его добывают хонень, которым красят хвосты лошадям. О людях Итанесиес называются люди, живущие за полуночным морем. У них такие большие уши, что они могут ими закрыть все тело... Вретания. Большой остров длиной в тысячу верст, а шириной в триста. На нем живет два больших племени: одно – каледонцы, другое – меаты. Последние живут на диких горах и пустынных равнинах, не имеют ни городов, ни жилищ, а переходят с одного места на другое нагие и босые; земли не пашут, а питаются от разведения волов и овощами; царя у них нет [11, с. 55–58]. Из «Азбуковника полного» Грамматика. Кто книжная писмена устраяет, или стихи соплетает, или повести изъясняет, или посланиа посылает, или что таковых оставляет: то все мною, Грамматикою, снискает. Понеже на времена развожду, и на числа разочту, и на лицо роскажу, и на падениа уклоню [1], и на супружества сведу [2], степени разсужду и роды разберу. Диалектика. Что чюдитеся и на мя зряще помышляете, и ко мне мнимаго ради строптивства не приступаете? Не есмь такова, еже вы мните мнительством, но есмь мудрая зрительством, есмь бо велика и честна и естеством свободна, едина от седми мудростей Диалектика по еллинех, по сладчайшему же ми словенскому языку Словесница нарицаюся, селение же имам и соуз общаго рачительства со премудрою Грамматикою и со красовитою Риторикою: одесную мене первая и ошуюю другая. Егда убо согласимся уставы, тогда чинно всяку стихам красоту полагаем, речение же и учение приличным подобием и ямвийскою мерою украшаем. Риторика. Есмь бо от седми честная и великая свободная мудрость. Риторика нарицаюся, сиречь хитроречия источник. Тем приими-те мя с любовным вожделением, аз же дамся вам с быстрым светлоречением: аз бо есмь мудрость сладкогласнаго речениа, аз сладость дивнаго сказания, аз доброта неоскудеваемого богатства, аз сокровище некрадомого стяжательства, аз велеречие, не отягчающее ушеса... Селение и удобное совокупление имам с Диалектикою; похвальная же и златострунная Грамматика с нами же и начало нам. Музыка. Щедрого и преблагого бога, давшего нам разум, познание своея истины, восхвалим вси не в варганы, и тимпаны, и мусикии, в них же беззаконный он папа Петр гугнивый повеле в церкви играти и есть начальник богомерзкому сему гудению и игранию; Мусику же и аз предлагаю, но не руками человеческими, ниже теслы и ножами устроениу, но гласом из гортани нерукотворенныя происходящим восхвалим господа, и поем ему разумно во псалмех и пениих и песнех духовных... Сия мудрость, или муза, или Музыкиа имя есть нарицательное, рода женска, числа единственного, образа единородного, еже есть простого, падениа именователного, и звателного, и отрицателного. И по философии деветь музы, си есть деветь угодий, или деветь сосудов или органов ко глаголанию, еже есть две губы или устне, четыре зубы началные, последняя, си есть конечная часть языка, горло дыхателное, гортани тщина и паючи, и сии деветь угодна глаголются музы, амоис, еже есть вода, зане без волготы онех, еже есть без мокрот, не может родитися глас, паки Музикиа глаголется некогда петие, и некогда мудрость, и.от музы глаголется музика, си есть уметель тоя хитрости... Утверждайте очи, отверзите слухи, ускоряйте духи, егда убо возшумлю, тогда вси умы возбужду... Арифметика. Еллинским языком Арифметика нарицаюся, сладчайшим же мне, рекши русским языком Числительница... Геометрия. Юже видиши землю, от нея же ты и создан еси, по писанному, яко земля еси и в землю паки пойдеши, амо же вси тлении отходим, помысли, кто сию измери и пределы положи, точию один бог. Той бо измеривый пядию небо и дланию землю, нам же созданию своему – человеком тленным, даде сея широту, и долготу, и толстоту доброумеренною вервию любомудрыя Геометрии измеряти и тем комуждо данныя пределы познавати, ей же ныне предисловие полагаю, на видение доброты ея вас призываю... Астрономия. Звездозаконие же по-словенех. Ова от сих Африка, ова же Асиа, и ина Европа, каяжда бо от действа своего вину звания прият. Асиа бо первая часть земли студености ради тако именуема, от Европы бо к Северному морю рекою Доном отделяется, а к Среднему морю рекою Истьмою; к ней прилег великий круг Акияна-моря. В той убо части Асии великого благочестия светлосиятельное государство Российскаго царства пресветлая и богом снабдимая великая держава... [7]. |
