<<< | Содержание | >>>

Глава I
ПРОСВЕЩЕНИЕ, ОБРАЗОВАНИЕ И ОБУЧЕНИЕ НА РУСИ 
В VI – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIII В.

1. ВОСПИТАНИЕ У ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН В VI–IX ВВ.

Практика воспитания, типичная для феодального общества, начала складываться у восточных славян в VI–IX вв. В это время в Среднем Поднепровье возник союз племен, на базе которого в IX в. сформировалось Древнерусское государство с центром в Киеве [179, 235–256].

Благодаря археологическим открытиям последних десятилетий, работам историков, этнографов, фольклористов и лингвистов стало возможно значительно полнее, чем ранее, реконструировать различные стороны жизни восточных славян в VI–IX вв., в том числе основные черты и особенности воспитания детей и подростков.

В эту эпоху существенное влияние на характер педагогической практики восточных славян оказывала древняя традиция, уходящая своими корнями в недра первобытнообщинного строя.

В первобытном обществе воспитание осуществлялось преимущественно в процессе включения детей в конкретные виды деятельности. Однако уже на заре человеческой истории существовали первые институализированные формы воспитания – специальные ритуалы. Среди них особую роль играли возрастные инициации, имевшие место, как свидетельствуют данные фольклористики, и у предков восточных славян [163, 52–166; 199, 12]. В первобытных родовых общинах подростки, достигшие половой зрелости, проходили специальную подготовку, в ходе которой их учили охотиться и изготовлять орудия труда, развивали волю и выносливость, приучали быть дисциплинированными, приобщали к религиозным тайнам. Эта подготовка завершалась обрядом инициации, в ходе которого подростки должны были доказать свою физическую и социальную зрелость. Прошедшие испытания признавались полноправными членами общин, получали статус взрослого человека. Инициации обеспечивали усвоение подростками важнейших трудовых знаний, умений и навыков, системы ценностей, правил поведения и мировоззренческих представлений, принятых в общине.

В первобытных родовых общинах воспитание носило общественный характер. Все дети без исключения воспитывались в духе взаимопомощи, коллективизма, подчинения личных интересов интересам общины. Община выступала как совокупный воспитатель. На каждом ее члене лежала обязанность заботиться о детях, руководить их поведением. Основные педагогические функции выполняли, как правило, ближайшие родственники и наиболее опытные, авторитетные сородичи.

Различия в воспитании детей определялись их полом. Мальчиков готовили преимущественно к мужским видам деятельности (охота, изготовление орудий труда), а девочек – к женским (собирательство растительной пищи, ведение домашнего хозяйства, уход за детьми). Это обусловливалось господствующей системой половозрастного разделения труда и соответствовало потребностям производственной жизни.

В VI–IX вв. педагогическая практика у восточных славян [Обособление восточных, западных и южных славян произошло в середине I тысячелетия н. э. [213, 152–290]] претерпела заметные изменения. Хотя воспитание детей по-прежнему осуществлялось главным образом в процессе включения их в различные виды деятельности, хотя продолжали существовать обряды инициации и различия в воспитании девочек и мальчиков продолжали оставаться очень существенными, на характер воспитания оказывали сильное влияние процессы, связанные с разложением первобытнообщинного строя и формированием раннеклассового общества. В основе этих процессов лежал переход к земледельческо-скотоводческой экономике, возникновение общественного разделения труда.

Зарождение имущественного и социального неравенства, постепенное дробление общин на семьи, становившиеся самостоятельными хозяйственными ячейками, приводило к превращению воспитания из всеобщего, равного, контролируемого общиной в семейно-сословное. Основные функции воспитания, цели, содержание и формы которого все более различались для разных социальных групп населения, сосредоточивались в семье. Инициации утратили свой всеобщий характер и стали достоянием элиты, институтом, закрепляющим ее привилегированное положение, возвышающим над основной массой общинников, подчеркивающим исключительность элиты.

В VI–IX вв. у восточных славян уже вполне сформировалось четыре социальных слоя – общинники-земледельцы, ремесленники, племенная феодализирующаяся знать и языческое жречество [104, 44–56]. Воспитание представителей каждой общественной группы имело свои специфические черты.

Цели воспитания и соответственно средства, используемые для их достижения, определялись теми конкретными потребностями, которые обусловливали необходимость воздействовать на психику детей, руководить их поведением, передавать детям знания, прививать умения и навыки, формировать ценностные ориентиры. Общая направленность воспитания, осуществляемого в конкретных жизненных ситуациях, была неразрывно связана с образом идеального героя, специфического для каждой социальной группы. Этот образ воплощал в себе как бы высшую цель воспитания, в принципе недостижимую, но определяющую его общую конечную направленность.

Идеал вождей и воинов ориентировал на подготовку к войне и руководству жизнью общины. Жреческий идеал предполагал интеллектуальную подготовку и овладение священным религиозным знанием. В основе идеала основной массы общинников лежал труд как высшая социальная и нравственная ценность.

Древнейшие русские былины, такие, как «Волх Всеславьевич», рисуют идеальный образ вождя-воина, на примере которого воспитывалась племенная знать восточных славян, и прежде всего вожди и дружинники. Образцом для массы общинников являлись герои многих сказок – Иван Крестьянский Сын, Никита Кожемяка и другие. Для них производительный труд, как земледельческий, так и ремесленный, являлся важнейшим и почетнейшим занятием. Идеалу языческого жречества соответствовали часто встречающиеся в фольклоре образы мудрых старцев, владеющих магической «хитрой наукой», умеющих общаться с богами, предсказывать судьбу, превращаться в зверей.

Идеалы различных социальных групп, получая педагогическое преломление, помогали взрослым придать соответствующую направленность развитию личности ребенка, обратить его преимущественно к производственной (сельскохозяйственной или ремесленной), военно-политической или религиозно-культовой деятельности.

Воспитание детей основной массы населения – крестьян-земледельцев, живших в VI–IX вв. соседскими общинами, осуществлялось в семье. Роль родителей в воспитании детей заметно возрастала. В патриархальных семьях мальчики и девочки, достигнув определенного возраста, воспитывались главой семьи и его женой.

С момента рождения и до 3–4 лет ребенок преимущественно находился на попечении матери, что, однако, не исключало участия отца и других членов семьи в его воспитании. Мать, а вместе с ней и другие члены семьи заботились о ребенке, обеспечивали по мере его взросления усвоение им элементов жизненно необходимого опыта. На этом этапе жизни ребенка его воспитание было тесно связано с уходом за ним. Само значение славянского слова «дите» исторически восходит к выражению «кормить грудью» [209, 36–37]. В славянском языке глаголы «родить», «вскармливать», «воспитывать», «растить» произошли от одного корня [40, 36].

К 3–4 годам ребенок начинал выполнять посильную работу, помогая старшим, главным образом матери. Воспитание осуществлялось в практике повседневной жизнедеятельности. Старшие члены семей поощряли игры, развивающие у детей ловкость, силу, смекалку, формирующие умения и навыки, необходимые для будущей производственной деятельности [205, 20].

С 7 лет начинался новый период в жизни ребенка, новый этап в его воспитании. Мальчики переходили в возрастную группу отроков. В восточнославянском языке слово «отрок» означало мальчика 7–14 лет, который не получил еще право голоса зрелого мужчины [209, 47]. Этот переход освещался особым обрядом, так как мальчики переходили из женской в мужскую половину семьи. Мальчики-отроки помогали отцам в выполнении «мужских» видов работ, прежде всего в сельском хозяйстве, в земледелии и животноводстве. Девочки, осваивали «женские» виды работ – учились вести домашнее хозяйство, прясть, ткать, лепить горшки и т. п.

Наряду с трудовым опытом подростки усваивали правила поведения и мировоззренческие представления общины.

По достижении 14 лет подростки становились полноправными членами семьи. В этом возрасте они получали военную подготовку, необходимую для каждого мужчины.

Постепенно общественное разделение труда привело к отделению ремесла от земледелия. Ремесленники начали селиться в укрепленных поселениях – городищах [186, 242]. Техническая специфика ремесел, использующих гончарный круг, керамические горны, литье в закрытых моделях, потребовала профессиональной организации ремесленников. Значительно возросло время на овладение профессией [115, 117]. Так же как и дети крестьян-земледельцев, дети ремесленников постепенно включались в трудовой процесс. Ремеслу обучались мальчики. Передача ремесленного опыта требовала интенсивного воспитательного воздействия старших.

В VI–IX вв. у восточных славян складывается такая форма воспитания, как ремесленное ученичество. Оно охватывало не только детей ремесленников, но и детей, поступивших к ним в обучение.

Особенности ремесленного ученичества определялись тем, что ученик жил в семье мастера, помогал ему в мастерской и его жене в ведении домашнего хозяйства. Постепенно мастер раскрывал ученику различные производственные секреты, передавал знания, необходимые для овладения основами металлургического, кузнечного, ювелирного и других ремесел, формировал умения и навыки. Мастер также вводил ученика в круг моральных ценностей и религиозных представлений, принятых в среде ремесленников, которые имели у восточных славян славу колдунов и чародеев. Ремесленное ученичество как форма воспитания занимало промежуточное положение между неинституализированным и институализированным воспитанием.

В VII–VIII вв. у восточных славян происходило формирование сословной иерархии феодального общества [82, 291]. Дети племенной знати согласно существовавшему у восточных славян обычаю отдавались до 7–8 лет на воспитание в другую семью, подчиненную или зависимую. Это явление было типично для эпохи перехода от первобытного к классовому феодальному обществу. Как пережиток переходной эпохи, получивший в условиях феодальной Руси новое социальное значение, так называемый обычай «кормильства» сохранился и в Киевском государстве [44, 43–44]. Этот обычай был исторической модификацией такой распространенной у многих народов нашей страны формы воспитания, как аталычество – обязательное воспитание детей вне родной семьи [149, 38].

Разложение первобытнообщинного строя совпало с переходом от матриархата к патриархату. Поскольку первоначально род был матрилинейным, восстановление его прав на детей приняло форму передачи их из отцовской семьи в семью материнского дяди, который и становился главным воспитателем. Так появилась исторически первая форма воспитания детей вне родной семьи. Родовая семья, отстаивая свои права на детей, заставляла еще недостаточно окрепшую отцовскую семью отдавать своих детей сначала навсегда, а затем на более или менее длительный срок. Дальнейшая эволюция привела к окончательному распаду материнского рода, уступившего свое место роду отцовскому. И обычай обязательного воспитания детей вне родительской семьи, являвшийся пережитком первобытной общности детей, принял форму, соответствующую патриархальному порядку. Детей стали отдавать на воспитание в любую другую семью, но только не в родственную по материнской линии. Но и этому обычаю со временем стала противостоять противоположная тенденция, порожденная экономическими потребностями каждой семьи оставлять и воспитывать своих детей у себя. К концу эпохи разложения первобытнообщинного строя, когда социальная дифференциация общества уже вполне определилась (как это было, например, у восточных славян), традиция воспитательства стала сводиться к обычаю отдавать детей из привилегированных семей в семьи рядовых общинников [45, 15–16].

В восточнославянском обществе VI–IX вв. «кормильство» (или «кумовство») было, вероятно, весьма распространенным обычаем, объективно препятствовавшим отрыву знати от основной массы племенного населения. Через механизмы воспитания, более или менее единого для всех детей доподросткового возраста и знатного и незнатного происхождения, патриархальный род в условиях еще не окончательно сложившегося классово-антагонистического общества поддерживал свою распадающуюся целостность. Возвращаясь в дом родителей, подростки из знатных семей получали в своей семье воспитание, соответствующее их привилегированному социальному статусу. Они приобретали знания, умения и навыки, необходимые для военного и административного руководства общиной.

Большую роль воспитание играло в подготовке профессиональных воинов. Уровень экономического развития восточных славян уже в VI в. позволял «не только прокормить, но и снарядить в дальний поход вождя и его дружину» [178, 73]. Дружинники представляли социальную группу профессиональных воинов, живших уже в VII в. в специальных укрепленных лагерях [193, 62]. Дружина обогащалась, обособлялась от общины, и ее пополнение осуществлялось все более за счет детей самих дружинников. Военизированная племенная знать у восточных славян формировалась, вероятно, с помощью такой испытанной тысячелетиями раннеродовой формы воспитания, как обряды посвящения.

С двенадцатилетнего возраста будущие дружинники жили в специальных домах – гридницах, где и проходили военную подготовку [139, 841].

Подготовка дружинников представляла собой единственную известную институализированную форму воспитания у восточных славян в VI–IX вв.

Воспитание у восточных славян в VI–IX вв. все более приобретало семейно-сословный характер и определялось общественным разделением труда.

2. ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ КНИЖНОЙ СИСТЕМЫ ОБУЧЕНИЯ В ДРЕВНЕРУССКОМ РАННЕФЕОДАЛЬНОМ ГОСУДАРСТВЕ

На этапе формирования Древнерусского государства были заложены особенности дальнейшего развития всей средневековой системы образования на Руси, оказавшейся во многом отличной от образовательной системы Западной Европы. Древнерусская педагогика зарождалась при взаимодействии двух культур – языческой культуры восточных славян и христианской культуры, распространившейся в стране с принятием новой официальной государственной религии. Педагогические представления славян исходили из мифологического сознания, свойственного языческой культуре, в которой действовала своя система социализации, обучения и воспитания детей, составившая в дальнейшем основу народной педагогики феодального периода. Христианское мировоззрение постепенно вторгалось в языческое сознание масс, разрушая его и взаимодействуя с ним. Языческая культура была бесписьменной, знания передавались устным путем, христианская же культура потребовала новой системы обучения, нацеленной на приобщение к книжности, необходимой для овладения христианской догматикой и отправления богослужений. Таким образом, главным в системе христианского обучения стала работа с текстом. Естественно, это обусловило появление иных методов обучения, отличных от существовавших в бесписьменной культуре.

Однако главным фактором в развитии у славян письменной культуры стало не принятие Русью христианства, а появление у восточных славян крупных городов и образование государства. Зарождение письменной культуры связано именно с городским типом культуры. Эта культура – порождение города, вне зависимости от того, какой характер (рабовладельческий, феодальный) имеет город и какую религию (язычество, христианство, мусульманство) исповедуют его жители. На родо-племенном уровне, как показывает история многих народов, письменная книжная культура даже при существовании примитивных письмен (на Руси такими, вероятно, являлись знаменитые «черты и резы») не зарождается.

Возникновение городов связано с переходом племен к более высокому, государственному уровню развития, который потребовал новых форм социализации, иного воспитания и обучения. Овладение славянами письменной культурой отвечало не только потребностям христианской религии, но и функционированию начавшего зарождаться государственного аппарата, было необходимым для законодательства, дипломатии, торговли, официальной идеологии. Недостаток грамотности сдерживал их развитие.

Как отмечается в «Повести временных лет» (988 г.), с целью распространения письменной культуры уже князем Владимиром была сделана попытка организации христианской школы. Но школьная «прививка» на языческой почве проходила болезненно. Сам акт крещения населения не мог сразу изменить сложившееся за тысячелетия языческое мировоззрение. Следы его можно увидеть даже в трудах такого высокообразованного приверженца новой христианской культуры, как митрополит Иларион [120]. На первом этапе школа воспринималась населением как опасное новшество, способное разрушить вековые устои. То, что матери по отданным в школу детям плакали «аки по мертвици», не есть метафора летописца – по их представлениям, сыновья действительно умирали для жизни прежнего уклада, «если учесть пропасть, разделявшую две культуры, и последствия, которые были связаны с тем, что человек окажется по другую сторону этой пропасти. Если детей брали на войну, они имели возможность вернуться и продолжить род и племя со старой культурой и устной литературой; научившись же письменной литературе, они теряли свою родо-племенную принадлежность, поскольку в этом случае самоопределение по вере возвышалось над самоопределением по крови» [164, 33].

В IX–X вв. в раннефеодальном обществе восточных славян еще значительную роль играл родо-племенной уклад [184, 226], а с его постепенным изживанием продолжали действовать пережиточные родо-племенные традиции. Это обусловливало сохранение родо-племенных форм воспитания и обучения.

Создававшиеся школы не смогли сложиться в «стройную и стабильную школьную систему, какая существовала в Византии и Западной Европе. Причина этого в исторических условиях: Киевская Русь была молодым государством, возникшим «примерно на пять веков позднее, нежели первые государственные объединения германских племен, завоевавших западную часть Римской империи» [101, 10–11]. Государственные и общественные институты Древнерусского государства, не испытавшие влияния высокой цивилизации Римской империи, под воздействием которой складывались государства Западной Европы, оказались в Киевской Руси достаточно слаборазвитыми и не требовали большого притока грамотных людей. Ученики школ имели весьма ограниченную сферу применения своих знаний. Если в Византии в VIII в. «выпускники школ... могли стать чиновниками императорской или церковной канцелярии, податными сборщиками, судьями, секретарями, адвокатами, офицерами, переписчиками-каллиграфами и т. п.» [100, 479], то в домонгольской Руси общественные условия не могли дать такого широкого поля деятельности для образования и тем самым не стимулировали его развития.

Европейские страны, и особенно Византия, были прямыми наследниками античной образованности и школьной системы, а на Руси в ситуации встречи языческого и христианского мировоззрения славянское язычество оказалось без традиций школьного книжного образования, каким обладало язычество античности. Поэтому заимствование византийской школы здесь, так же как и в других сферах заимствования, не было легким и простым, а испытало сильнейшее влияние славянской языческой культуры, не знавшей школы и не воспринимавшей ее как необходимость.

Огромную роль в становлении древнерусской книжной образованности сыграли контакты с другими славянскими государствами, принявшими христианство ранее Руси. «Первые просвещенные кадры... были, вероятно, подготовлены с помощью представителей южнославянских государств» [107, 40]. Это оказалось возможным потому, что языком богослужения, как и языком делопроизводства в Киевской Руси, стал не греческий, а родной, славянский язык.

Хотя книжный церковнославянский язык имел значительные отличия от разговорного языка [211] и требовал специального изучения, оно не было столь сложным, как изучение латыни в странах Запада. Обучение на родном языке требовало гораздо меньших усилий, что в свою очередь не могло не повлиять на характер школ и отчасти даже тормозило организацию школьного обучения.

Если заботы о распространении христианства и устройстве школ первоначально взяло на себя государство, то с упрочением древнерусской церковной организации они полностью перешли в ее ведение. Освоение христианской книжности стало профессиональной задачей священства. Отсутствие у православных священников целибата (безбрачия) способствовало потомственной передаче профессии и связанных с ней знаний. Традиции семейного обучения делали излишним обучение школьное.

Развитие школы как социального института зависело от уровня социального развития общества и его запросов.

3. КУЛЬТУРА И ПРОСВЕЩЕНИЕ В X – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIII В. ШКОЛЫ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА

Появление образования неразрывно связано с возникновением письменности. Одним из сложных и до сих пор окончательно не решенных вопросов является вопрос о начале письменности у восточных славян.

Лаконичные свидетельства наших древних летописей, житийной литературы, сведения, содержащиеся в записках иностранных путешественников, данные археологии позволили установить, что письменность стала известна на Руси еще до принятия христианства. Так, «Паннонское житие» Кирилла сообщает, что когда он прибыл в Корсунь (Херсонес Таврический, в конце 860 г.), направляясь из Константинополя в Хазарский каганат (еще до создания славянской азбуки), то там ему показали Евангелие и Псалтырь, написанные «русскими письменами» [64, 7.1, 115]. О существовании у славян в докирилловский период знаковой системы сообщает черноризец Храбр в сказании «О письменах» (X в.): «Ведь прежде славяне, когда были язычниками, не имели письмен [Списки памятника имеют разночтения: вместо «письмен» – «книг»], но читали и гадали с помощью черт и резов» [190, 102]. Можно предполагать, что «русские письмена», «черты и резы» представляли собой одну из разновидностей рунического письма, которым пользовались восточные славяне до конца IX – начала Х [О существовании на территории Северной Руси рунического письма свидетельствуют надпись на деревянном стержне из Ладоги, граффити на монетах из Тимеревского клада (конец IX в.), надпись на кости домашней свиньи из Новгорода (начало X в.) и металлической подвеске из Ладоги (вторая половина X в.) [166, 36–45]]

Приблизительно с начала IX в. на Русь начинает проникать христианство. Согласно окружному посланию константинопольского патриарха Фотия, «не только болгары обратились к христианству, но и тот народ, о котором много и часто говорится... т. е. так называемые русские. Поработив соседние народы и через то чрезмерно возгордившись, они подняли руку на ромейскую империю. Но теперь они... приняли пастыря и с великим тщанием исполняют христианские обряды» [105, 77].

Можно предположить, что вместе с появлением на Руси первых греческих миссионеров во второй половине IX в. началось индивидуальное обучение русичей грамоте. По-видимому, первоначально число грамотных людей в древнем Киеве составляло буквально единицы. Они еще при князе Аскольде начали вести отдельные исторические записи. Об этом свидетельствует Никоновская летопись (XVI в.) под 876 г.: «Василие же... сътвори же и мирное устроение с прежереченными Русы, и преложи сих на христианство, и обещавшеся креститися, и просиша архиерея, и посла к ним царь» [156, 13]. «Киевские погодные записи, – полагает Б. А. Рыбаков, – можно предположительно считать первой русской летописью князя Аскольда» [177, 172].

Договоры, заключенные князьями Олегом в 911 г., Игорем в 944 г. с греками, были написаны как по-гречески, так и по-русски.

Греческие послы, явившиеся в Киев к Игорю, приводили христиан-русских к присяге в церкви Ильи, «что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы: это была соборная церковь, так как много было христиан варягов и хазар» [152, 54]. Существование в Киеве соборной христианской церкви и общины в первой половине X в. бесспорно свидетельствует о наличии необходимого минимума богослужебных книг и грамотных людей. Возможно, что клирики этой церкви занимались индивидуальным обучением грамоте. К середине X в. христианская прослойка среди киевского населения увеличилась в связи с крещением в Константинополе матери великого князя Святослава княгини Ольги (955).

О распространении грамотности на Руси в X в. свидетельствуют и археологические находки. Так, при раскопках Гнездовских курганов близ Смоленска был обнаружен глиняный сосуд первой четверти X в. с надписью «горухща» (горчица) [3, 71–79]. Эти находки говорят об использовании письменности и в быту, а не только в культовых целях.

Обращают на себя внимание и свидетельства арабских писателей-путешественников. Так, Ибн Фадлан видел надпись на могиле знатного руса (922). Любопытный факт сообщает Ибн-ан-Недим: «Мне рассказывал один, на правдивость коего я полагаюсь, что один из царей горы Кабк (Кавказа. – Авт.) послал его к царю Русов; он утверждал, что они имеют письмена, вырезываемые на дереве. Он же показал мне кусок белого дерева, на котором были изображения; не знаю, были ли они слова или отдельные буквы...» [46, 240].

Все эти факты свидетельствуют о том, что ко времени официального принятия Русью христианства в крупнейших политических центрах Древнерусского государства Киеве, Новгороде, Смоленске уже существовала письменность, были грамотные люди, хотя и в относительно небольшом количестве, и, вероятно, существовало индивидуальное обучение грамоте.

Первое официальное свидетельство о начале систематического обучения в столице Древнерусского государства Киеве содержится в «Повести временных лет» под 988 годом. Оно связано с крещением Руси Владимиром Святославичем: «И нача ставити по градам церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градам и селам, послав нача поимати у нарочитое чади (знати) дети и даяти нача на ученье книжное» [152, 118–119]. Как следует из этой лаконичной записи летописца, насаждение христианства и введение на Руси книжного обучения осуществлялись путем крутых правительственных мер.

Великий князь и его ближайшее окружение, греческие священники, пришедшие с ним из Корсуня вместе с царевной Анной, были заинтересованы в распространении новой, христианской религии как теологической основы формирующегося феодального государства. Именно этими причинами и были продиктованы заботы Владимира Святославича о распространении образования среди господствующего класса. Образование насаждалось сверху, и детей «нарочитой чади», т. е. людей именитых, бояр, повелением князя забирали у родителей и отдавали «на учение книжное» «учителям», по-видимому, грекам и болгарам, а также и русичам, овладевшим «премудростью книжною».

По вопросу о том, какой характер носили учебные заведения, созданные по распоряжению князя, исследователи имеют различные мнения. Большинство вслед за Е. Е. Голубинским полагают, что, заботясь о распространении образования в боярской среде, киевский князь использовал опыт греков (византийцев), у которых образование было делом частным [Точку зрения на школы Киевской Руси как на государственные дворцовые учреждения отстаивает С. Д. Бабишин [18, 19]] [58; 54]. «Приведены были из Греции ученые люди и открыли у себя на домах частные пансионы, в которые были розданы и имели быть отдаваемы дети бояр для учения. Намерение и желание правительства было то, чтобы в этих пансионах дети бояр получили возможно лучшее научное образование, какое могли дать приведенные учители, чтобы они изучили все то, что было в Греции» [49, т. I, 711]. Однако, считает исследователь, попытка Владимира ввести просвещение не удалась. «Оно у нас не принялось и не привилось и весьма скоро от нас исчезло» [там же, 709]. Причиной этого, по мнению Е. Е. Голубинского, явилось отсутствие казенных училищ и частные формы обучения. И окончательный вывод исследователя: «Владимир желал и пытался было ввести к нам просвещение, но его попытка осталась безуспешною. После него мы уже не делали никаких попыток и остались без просвещения, при одной грамотности, при одном умении читать. Грамотность, а не просвещение – в этих словах вся наша история огромного периода, обнимающего время от Владимира до Петра Великого...» [там же]. Но факты во многом опровергают точку зрения Е. Е. Голубинского.

Введенное Владимиром Святославичем просвещение успешно развивается его продолжателем Ярославом Мудрым (ум. в 1054 г.). Слагая настоящий гимн просветительской деятельности Ярослава, летописец отмечает: «Отец ведь его Владимир земли вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение получая книжное» [150, 302].

Ярославу Мудрому Киевская Русь была обязана созданием первой библиотеки при построенном в Киеве знаменитом Софийском соборе. «Красуется эта церковь и прославляется во всех странах соседних, поскольку не найдется другой такой во всем подлунном мире в полунощных странах от востока до запада» – так характеризовал ее современник митрополит Иларион [79, 58].

Ярослав, как сообщает летописец, «собрал книгописцев множество, которые переводили с греческого на славянский язык» [150, 302]. Уже в 30-е гг. XI в. великий киевский князь смог привлечь для работы по созданию библиотеки большое количество писцов. Вряд ли это были дети «нарочитой чади», хотя, как известно, даже князья в Древней Руси не гнушались перепиской книг. Собранные Ярославом писцы, по-видимому, владели греческим языком, а также древнееврейским и сирийским.

Созданная по инициативе Ярослава Мудрого библиотека включала произведения, как переведенные непосредственно с греческого, так и переписанные древнеболгарские переводы [118; 182].

Прославление просветительской деятельности Ярослава Мудрого летописец завершает похвальным словом книге, знанию, образованию: «Велика ведь бывает польза от учения книжного; книги наставляют и научают нас пути покаяния, ибо мудрость обретаем и воздержание в словах книжных. Это – реки, напояющие вселенную, это источник мудрости, в книгах ведь неумеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они – узда воздержания... Если поищешь в книгах мудрости прилежно, то найдешь великую пользу для души своей» [150, 302].

Весьма примечательно, что в этом гимне книге, книжному учению летописец подчеркивает ее роль не только в образовании, но и в нравственном воспитании. Книга – источник мудрости, знания и одновременно средство «наказания», т. е. наставления, поучения, «узда воздержания» от низменных побуждений и страстей.

В 1030 г. Ярослав Мудрый учреждает школу в Новгороде, «собра от старост и погювых детей 300 учити книгам» [155, 126]. В этом лаконичном летописном известии обращает на себя внимание довольно большое число набранных для учения детей и их социальный состав – это уже не дети «нарочитой чади», а дети кончанских и уличанских старост [Великий Новгород административно делился на «концы» (районы), а «концы» – на улицы], приходских священников.

«Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором в 80-е гг. XI в., свидетельствует о существовании «школы» в таком небольшом городке Киевского государства, каким был тогда Курск. «Феодосии попросил... отдать его учителю поучиться божественным книгам, что и сделали. Скоро постиг он всю грамоту, так что поражались все уму его и способностям и тому, как быстро он всему научился» [142, 309]. По-видимому, речь здесь идет об училище, в котором было несколько учителей и много учеников. Таким образом, можно говорить о постепенном распространении школ в городах Киевской Руси. В XII в. известны школа в Галиче, созданная Ярославом Осмомыслом, школа в Смоленске, учрежденная князем Романом [О просвещении и письменности в Смоленске.: [11, 245–253].]. В начале XIII в. известность приобретает школа во Владимире-на-Клязьме, патроном которой был высокообразованный князь Константин Всеволодович. О существовании многих школ сообщает в своей «Истории...» В. Н. Татищев, располагавший рядом неизвестных нам источников. В этихшколах были собраны дети «знатных, средних и убогих» (бедных) [206, 63] ДПоказательно обращение нравоучительного сборника «Златоструй», созданного в X в. в Болгарии и широкоизвестного на Руси: «Но молю вы, возлюблении, аще и богат еси, и нищ, аще и раб, аще и свобод, аще и мужеск пол, аще и женск, но вси пытайте книг. Свитый бо книги сокровище суть» [35, 1232].

О распространении грамотности на Руси свидетельствуют и берестяные грамоты [Текст о берестяных грамотах написан Л. В. Мошковой]. К настоящему времени их найдено около 700 в Новгороде, Старой Руссе, Смоленске, Пскове, Витебске, Мстиславе, Твери, Звенигороде Галицком и Москве. Большинство грамот обнаружено в Новгороде. (То, что грамоты найдены только в этих 9 городах, может объясняться условиями, при которых береста сохраняется в течение веков, – повышенной влажностью почвы.) Но при раскопках практически всех древнерусских городов были найдены орудия письма по бересте – писала, свидетельствующие о постоянной практике письменного общения. Писалами сделаны многочисленные граффити на стенах церквей [39; 116].

В Новгороде были также найдены церы [В Византии церы использовались для обучения письму, записи деловых документов. завещаний и пр.] – дощечки с углублением для воска, которые использовались в процессе начального обучения. Две из них имеют на одной из сторон вырезанный алфавит. С их находкой стало понятным назначение лопаточки на конце многих писал: ею стиралось написанное на воске.

Берестяные грамоты представляют собой документы бытового назначения: частные письма (самая многочисленная группа), хозяйственные записи, челобитные, учебные упражнения и др. Из изданных к настоящему времени новгородских грамот учебные составляют чуть более 3% (19 из 614). Вероятно, такой низкий процент ученических упражнений объясняется тем, что, «обучаясь письму, маленькие новгородцы прибегали в основном к воску», следовательно, «редкость школьных упражнений на бересте не должна нас удивлять» [236, 57]. Датируются найденные берестяные грамоты XI–XV вв. Верхний рубеж их бытования связан с вытеснением бересты и пергамена как основного писчего материала бумагой.

Изучение содержания грамот заставило в корне пересмотреть вопрос о распространении грамотности в Древней Руси. Стало очевидным, что владели грамотой не только лица духовного звания и представители феодальной администрации, но и городское (посадское) население. Кстати, среди авторов новгородских берестяных грамот духовенства оказалось очень мало. Б. В. Сапунов пришел к выводу, что в начале XIII в. процент грамотных среди всего населения не опускался ниже 1–2 %, а в городах достигал 10 %, т. е. 20% от числа всего взрослого населения [181, 198–207]. Эти подсчеты сделаны в основном на данных книжной письменности. Возможно, что анализ найденного к настоящему времени числа грамот в сочетании с другими источниками (граффити, надписи на бытовых предметах и др.) позволит с большей достоверностью решить вопрос об уровне грамотности отдельных социальных слоев в Древней Руси.

В первые годы после обнаружения берестяных грамот многие исследователи говорили об их «безграмотности», т. е. о несоответствии их графико-орфографических систем нормам книжного языка того времени. В настоящее время эта точка зрения принципиально пересмотрена. В литературе существуют две трактовки данного явления. Одна из них говорит о том, что «...написания берестяных грамот представляет собою результат попытки реализовать в письме навыки, полученные в процессе овладения чтением», а система письма «имеет более или менее индивидуальный характер» [211, 38]. Иначе говоря, грамоты написаны людьми, которых учили читать по-церковнославянски, но не учили писать, если под обучением письму понимать усвоение определенных графических и орфографических правил.

А. А. Зализняк считает, что берестяные грамоты написаны на основе графико-орфографических систем письменной фиксации древненовгородского диалекта, отличных от системы книжного письма [237, 10, 217]. Из этого можно сделать вывод о существовании в Новгороде особого, светского обучения письму.

Немаловажную роль в развитии образования играли монастыри. Одним из крупнейших культурных центров, поставлявших кадры церковных иерархов – епископов в другие города Руси, был Киево-Печерский монастырь, созданный «не от князей и вельмож», а «трудами Антония и Феодосия». Тесно связанный с Афоном – этой средневековой международной «академией православия», Киево-Печерский монастырь стал центром русского летописания. Монах Никон Великий явился инициатором создания первого Киево-Печерского свода 1073 г., в котором была выработана основная патриотическая концепция начальной русской летописи. О Никоне неоднократно упоминает «Житие Феодосия Печерского»: Никон в келье игумена «сидит бывало... и пишет книги», в то время как сам Феодосии в это время прядет нити для книжных переплетов [142, 345].

Школу нравственного воспитания и образования прошел в Киево-Печерском монастыре Нестор, создатель 1-й редакции «Повести временных лет», автор «Жития Феодосия Печерского» и «Чтения... о Борисе и Глебе». В стенах Киево-Печерского монастыря протекала жизнь первого князя-монаха Святослава Давыдовича, постригшегося в монахи в 1106 г. под именем Николая Святоши. Он занимался переписыванием книг, составивших часть монастырской библиотеки и хранившихся на «полатех» наряду с «харатьями» – пергаменами греческих мастеров, расписавших Великую Успенскую Печерскую церковь.

Как сообщает Киево-Печерский патерик, искусным в книгописании был чернец Иларион, который дни и ночи переписывал книги в келье игумена Феодосия. Можно предположить, что в функции игумена входило также наблюдение за работой писцов. Прилежно читает по ночам книги монах Дамиан. В монастыре начинает учиться грамоте «простец словом» Спиридон. При этом патерик сообщает и об основном методе обучения грамоте – заучивании текста наизусть: Спиридон «начал учиться книгам и выучил всю Псалтырь наизусть» [143, 587]. Хорошо изучил все иудейские книги Ветхого завета Никита Затворник. Он читал греческие, латинские и древнееврейские тексты. Подвизался в монастыре и творец канонов Григорий. Как сообщает епископ Симон в своем послании Поликарпу, ряд монахов Киево-Печер-сокого монастыря возглавили затем епископские кафедры Новгорода, Ростова, Суздаля и Владимира. Естественно предположить, что это были люди образованные. В свою очередь епископские центры Руси становились средоточием культуры и образованности. И вероятно, местное духовенство занималось обучением грамоте горожан. Судить о том, как протекало это обучение, можно по берестяным грамотам, и в частности по «школьным» упражнениям новгородского мальчика Онфима [236, 40–57].

С первых шагов развития образованности в древнерусском обществе воспитывается глубокое уважение к книге, бережное отношение к ней. Так, Устав Федора Студита (ум. в 862 г.), принятый Киево-Печерским монастырем в XI в. и получивший затем широкое распространение на Руси в XII–XIII вв., содержит статью «О том, иже съ всяцемь прилежанием книг блюсти книгохранильнику порамон/арю/»: «Да имеет аж (порамонар) да отрясает и затваряет книжные хранилы, да не подаеть никомуже хартии прикоснутися, да не осквернять их; да бывають же и четния с свещами чистами и тънъками, и да блюдоут чьтоущеи ни капати ни слиною из уст их окропит, ни рукама окалят...» [36, 27]. Обращают на себя внимание изображения книг в древнерусской иконописи, где святители держат их в левой руке и обязательно на плате.

Наряду с простым обучением грамоте (не знавшим первоначально сословных ограничений) существовала и более высокая ступень образования – «книжное учение».

Уже с середины XI в. в Киеве существует определенная группа лиц, «преизлиха насышьтьшемся сладости книжные», т. е. обладавших широким кругом знаний, начитанностью. В эту группу, очевидно, входили сам князь Ярослав Мудрый, его дети и ближайшее окружение. Именно к ним обращался митрополит Иларион в своем знаменитом «Слове о законе и благодати», построенном по всем правилам риторической науки и искусства. Мы не располагаем сведениями, как и где обучался сам Иларион, а также его слушатели. О его высокой образованности свидетельствует его произведение, ни в чем не уступающее «Словам» прославленных византийских ораторов.

Сын Ярослава Мудрого Всеволод, как свидетельствует Владимир Мономах в своем «Поучении», «дома седя», т. е. живя в Киеве, изучил пять иностранных языков и «в том бо честь есть от инех земль» [142, 400]. По-видимому, Всеволод знал греческий, латинский, польский, шведский и норвежский языки. Была грамотна и дочь Ярослава Мудрого Анна, ставшая затем королевой Франции, женой французского короля Генриха I. Сохранился ее автограф «Ана ръина». Можно предположить, что образованными людьми были и Изяслав и Святослав Ярославичи, о чем свидетельствует знаменитый «Изборник великого князя Святослава» 1073 г. (см. разд. И, гл. 1.2).

Широкое образование получали не только княжеские сыновья, но и дочери. Так, Ефросинья, дочь полоцкого князя Всеслава Брячеславича, о котором говорит автор «Слова о полку Игореве», получила образование в Полоцке. О страстной любви полоцкой княжны к «книжному учению» говорится в «Повести о Ефросиний Полоцкой». Ее усердие и прилежание к занятиям приводили в изумление родителей, «вести же разидошася по всем градом о мудрости ея и блазем учении ея». Постригшись в монахини, Ефросинья «начат книги писати своима руками и наем емлюще». Как величайшее сокровище бережет она книги, ибо ими «утешается ея душа и веселится сердце». Ефросинья просит отца прислать к ней сестру Городиславу, дабы обучить ее грамоте [145, 172–179]. Очевидно, образованной женщиной была сестра Владимира Мономаха Янка (конец XI – начало XII в.). Высокообразованной была дочь черниговского князя Михаила Ефросинья (первая половина XIII в.). Как свидетельствует ее житие, она «не в Афинех учися... но афинейския премудрости изучи». Ее учителем был черниговский боярин Федор, и, вероятно, под его руководством она учила «философию же и историю и всю грамматикию, числа и кругов обхождение» [Житие... великая княжны Евфросинии Суздальския. СПб., 1889. С. 67. Однако существует мнение, что сообщение об обучении Ефросиний наукам тривиума является топосом византийских житий, заимствованным русским автором и к реальной биографии святой не имеющим отношения [30]].

Диалектика, риторика и грамматика составляли тот тривиум, который лежал в основе «энкиклиос педиа» («всеохватывающее обучение») византийской средней школы и который, вероятно, был известен и в Древней Руси в рамках «учения книжного».

Грамматика, судя по сочинениям известного византийского ученого и богослова Иоанна Дамаскина (VIII в.) – сочинения его были широко известны в Древней Руси и пользовались авторитетом и популярностью, – включала в себя учение о восьми частях речи, сведения по этимологии, о грамматических категориях, поэтической образности языка. На Руси был известен трактат Георгия Хировоска «О образех», созданный в Византии в VIII–IX вв. и включенный затем в состав «Изборника 1073 г.».

В преподавание грамматики входило изучение и толкование текстов Священного писания: Евангелия, Псалтыри и некоторых библейских книг. По всей вероятности, ученики знакомились с текстами античных авторов – Гомера, Платона, Аристотеля. Об этом свидетельствуют слова митрополита Климента Смолятича (середина XII в.), который был обвинен пресвитером Фомой в том, что он «творит себя философом». Отвечая на это, Климент писал: «...излагал я Гомера, и Аристотеля, и Платона, которые среди греческих столпов славнейшими были» [143, 283]. Исследователь творчества Климента Смолятича Н. К. Никольский пришел к выводу, что русский митрополит «был знаком с подлинным или переводным текстом некоторых из сочинений греческих философов и поэтов» [130]. На знание Климентом одного из важнейших разделов византийского образования – схедографии – обратил внимание историк церкви Е. Е. Голубинский [50, 49–59]. Схедография включала в себя упражнения как орфографические, так и словарно-грамматические, связанные с изучением грамматических форм, этимологии, когда редко употребляемые слова объяснялись при помощи общеупотребительных слов. В занятия схедографией включались шарады: слово разделялось на части, приобретающие самостоятельное смысловое значение.

Учащиеся под руководством учителя обучались правильному произношению и написанию слов, пониманию уже устаревшей лексики. С этой целью под руководством учителя создавались специальные схедографические лексиконы. Такова, например, «Азбука сотворена по альфе, еже есть по скоростихии, како которая буква глаголется и на колько делится речь и пословица и в колико сочетается» [234, 781–784]. Схедография подготавливала к усвоению тривиума, и в первую очередь грамматики и «диалектики» – логики, искусства вести полемику. Методика преподавания состояла в том, что учитель читал и толковал текст, задавая ученикам вопросы, цель которых заключалась в том, чтобы обнаружить скрытый аллегорический, символический его смысл. Судя по сочинениям Климента Смолятича, он был хорошо знаком с диалектикой, риторикой и грамматикой, т. е. со всем тривиумом.

В тривиуме важное место отводилось риторике, обучению навыкам красиво говорить и писать [Текст о риторике написан В. И. Аннушкиным]. Представления о риторике на Руси имеют историческим источником греко-латинско-византийскую культуру. Сущность риторики как научной и педагогической дисциплины перешла в средневековые руководства от античных философов, риторов и педагогов. Образцами риторского искусства также служили «Слова» Иоанна Златоуста – знаменитого византийского оратора (347–407), ученика софиста Либания. Произведения Иоанна Златоуста пользовались широкой известностью на Руси, входили в состав Изборников 1073 и 1076 гг., сборников «Златоструй», «Измарагд» и «Златоуст».

Многочисленное использование в древнерусских памятниках слов «ритор», «риторика», «ветия», «ветийство», «хитростное глаголание» с очевидностью показывает, что правилам построения речи и обучению «науке риторике» уделялось серьезное внимание. Это диктовалось во многом проникновением на Русь христианства и его книжной культуры.

В сочинении Георгия Хировоска «О образех» [62, 65 – 67] представлены 27 риторических фигур и тропов: «инословие» (аллегория), «превод» (метафора), «приятие» (металепсис) и др. Принципы и форма их описания дидактичны – они соответствуют потребности передачи знаний, прежде неизвестных на Руси. Некоторый термин получает определение, затем приводится пример: «Инословие – это когда говорят нечто одно, а иное разумеют. Например, сказано богом змее: «Проклята ты от всех зверей». Слово «змея» иносказательно обозначает дьявола, а не змею» или «преступное» (инверсия) – это переставленное от начала идущего к последующему. Например, вместо «Призываю господа» говорим «К господу взываю» [62, 65; 67]. Как видим, риторическая терминология появляется в одном из первых известных книжных памятников Древней Руси. Однако «...перевод трактата Георгия Хировоска не привлек внимания древнерусских и южнославянских писателей. В последующем литературном процессе славянского средневековья непосредственного участия он не принимал» [30, 13].

Статья Георгия Хировоска не единственное указание в Изборнике 1073 года на риторические знания, которые приходили на Русь вместе с сочинениями христианско-византийской учености. Так, в «Начале притьчам Василия Великого» пишется об осуждении тех, кто не только «божьствьныих словес учение преобидеша, нъ и творитвьная и ветииская и хытростьное изобретение многыя упраздни». Пренебрежение к нормам риторики ставится в вину тем, кто «в суетьних пытаниях състаревъшся», но «учения разум» так и не обрел [80, 203 об.]. По сочинениям древнерусских писателей мы можем судить, что они были знакомы с нормами риторики. Риторика чаще всего определяется славянским словом «ветийство», а «ритор» – «ветия», но встречается и термин «риторика». Риторика в Древней Руси рассматривалась как «высшая» наука. Приезжие ученые-греки высоко ценились за знание не только грамматического, но и «риторического художества». Об «историцах и ветиях» говорит Кирилл Туровский – блестящий оратор и представитель торжественно-учительного красноречия на Руси. Он писал, что писатель и оратор («летописец и песнотворец») должен вслушаться в происшедшее («приклоняють своя слухы в бывшая межю цари рати...»), украсить деяния героев подобающими словами («украсять словесы и възве личать мужьствовавъшая крепко по своемь цари... и тех славяще похвалами венчают»). Возвышенно-хвалебный строй эпидеиктических речей позволяет назвать их создателей «песнотворцами» [62, 72–73].

В риторически организованной речи учителю и ученику предлагались правила жизненного поведения (в частности, речевого поведения), которым должно было следовать в соответствии с христианско-этическими нормами жизни. Сборники под названием «Пчела» содержат множество изречений о житейской мудрости и добродетели. Почти половина из них относится к правилам практической риторики, т. е. нормам речевого поведения, записанным в наставлениях античных и христианских писателей. Формируются нормы общения: «Соломон рече: во уши безумнаго ничто же глаголи, егда похулить мудрая твоя словеса»; «Пифагор: удобь есть камень всуе пустити, нежели слово праздно»; «Фотий: слово подобно есть зерцалу, яко же тем образ телесный и личный является, тако же и беседою душевный образ образуем назнаменуется». Слово есть благо при правильном обращении с ним («Слово аки благы житьем одевает душю образом... Ластвици тишину проповедають весньную, а мудрая словеса беспечалие»). Именно словом человек отличен от прочих животных («То его знаменье, то же его град, то же его сила, то же оружье, то же и стена») [62, 69–70]. Эти правила речи (педагогический настрой в них очевиден) являлись фактически «теорией речи» в Древней Руси, ее практической риторикой.

Наконец, в состав тривиума входила диалектика, под которой в средние века подразумевались в первую очередь начала философии.

Как указывает Ф. Энгельс, «...монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер» [1, 360]. Иоанн Дамаскин различал философию теоретическую, которая включала в себя богословие, арифметику, музыку, геометрию, астрономию и физиологию (учение об окружающей природе), а также философию практическую – этику, политику, экономику.

Лица, оканчивавшие университет в Константинополе, получали звание философа, т. е. учителя, преподавателя. Это звание прочно закрепилось за Кириллом-Константином, просветителем. «В древней славянской и русской письменности слово «философ» употреблялось чаще всего в значении «ученый, образованный человек» [53, 26]. В статьях Изборника 1073 года широко представлена философская терминология, вырабатываемая старославянским языком [148] [Анализ неточностей перевода этого трактата со старославянского на современный русский язык, сделанный Б. Пейчевым, дан в статье А. М. Камчатнова [84, 67–73]]. «Книжником и философом, которого в Русской земле не бывало», называет летописец митрополита Климента Смолятича.

Звания «философ» летописец удостаивает волынского князя Владимира Васильковича: «Володимер же бе разумея приятъче и темно слово (понимал притчи и «темные» слова), и повестив со епископом много книг, зане быс книжник велик и философ, акогоже не быс во всей земли и ни по немь не будет...» [153, 913]. Высокообразованным был внук Владимира Мономаха, который с «грекы и латины говорил их языком, яко русским». Сын Всеволода Большое Гнездо ростовский князь Константин (ум. в 1218 г.) «великий был охотник к читанию книг и научен был многим наукам; того ради имел при себе и людей ученых, многие древние книги греческие ценою высокою купил и велел переводить на русский язык, многие дела древних князей собрал и сам писал, також и другие с ним трудилися; он имел одних греческих книг более 1000, которые частью покупал, частью патриархи, ведая его любомудрие, в дар присылали» [36, 18]. «Блаженный, милостивый и учительный епископ» – так именуется один из инициаторов создания Киево-Печерского патерика – Симон [152, 448].

Обучение арифметике на начальном уровне в Древней Руси состояло в овладении нумерацией, а на повышенном заключалось в овладении счетом на абаке [Абак – механическое приспособление для выполнения арифметических подсчетов, состоящее из вычислительного поля и счетных элементов, предшественник современного прибора «счеты». Текст об обучении счету написан Р. А. Симоновым.]. Основой его являлась общеобразовательная арифметическая культура, включавшая в себя умение записывать и прочитывать числа в древнерусской нумерации. При анализе особенностей обучения счету в Древней Руси необходимо учитывать, что в число арифметических действий входили: запись чисел (нумерация), удвоение, раздвоение, сложение, вычитание, умножение, деление. Теперь неупотребляющиеся удвоение и раздвоение играли важную роль базовых действий, на основе которых выполнялось умножение и деление.

Усвоив в процессе обучения структуру счета, т. е. постигнув связь между счетными единицами и пятерками, переход по десятеричному принципу с нижнего счетного уровня на последующие, изучив другие особенности записи чисел, переходили к выполнению арифметических действий. Об этом свидетельствует комплекс задач XI в. по расчету дохода, который должна принести вотчина за ряд лет с учетом прогнозируемого приплода от скота и получаемой продукции (шерсти, сена, ржи, овса и др.). Нереальный характер содержания этих арифметических задач чем-то напоминает условный характер современных математических упражнений.

О фактах обучения счету на абаке в системе монастырского образования на Руси в XII в. свидетельствует календарно-математический трактат «Учение им же ведати человеку числа всех лет». Он был написан Кириком, иеродиаконом новгородского Антониева монастыря в 1136 г. В трактате речь идет о единицах счета времени (год, месяц, неделя, день, час), дается пересчет числа лет (6644), прошедших от мифического Адама до 1136 г., – в месяцах, неделях, днях и часах. Наибольшее в трактате число – 29 120 652 (количество «дневных» часов в 6644 годах) получается умножением числа 2 426 721 (количество дней за эти годы) на 12. Этот результат Кирик мог получить на древнерусском абаке того типа, какой применялся и для решения вышеназванных арифметических задач. Трактат Кирика внес существенный вклад в развитие древнерусской математической культуры, выразившийся в первую очередь в увеличении разрешающей способности абака.

<<< | Содержание | >>>