В это очень сложное время двое уже немолодых людей стремились поддержать друг друга. «Вы убеждали меня всегда оставаться русской женщиной – сильной, волевой», – писала Агния Кузнецова Олегу Константиновичу [15]. «Спасибо, что не забываете старых друзей. Это ведь тоже сейчас не в моде» [16]. А последние строки последнего письма Агнии Кузнецовой, датированного 21.03.1993 года, о будущем: «Дай бог, чтобы внукам досталось что-то разумное, светлое, интересное» [17].
____________________
1 ПОКМ 19369/41
2 Там же, /32
3 Там же, /34
4 Там же, /35
5 Там же, /38
6 Там же, /39
7 Там же, /33
8 Там же, /30
9 Там же, /29
10 Там же, /43
11 Там же, /49
12 Там же, /53
13 Там же, /48
14 Там же, /46
15 Там же, /28
16 Там же, /47
17 Там же, /53
Е. Е. Боброва
Пермь
«Хочется попасть в гущу политической работы...» (по страницам дневника студента 1920-х годов)
В 1922 году постановлением Главпрофобра в Пермском университете был открыт педагогический факультет, объединивший физико-математический факультет, общественно-педагогическое отделение ФОПа и институт народного образования [1]. Факультет стал одним из самых крупных в университете: на нем обучалось более 900 студентов, а его преподавательский коллектив составляли педагоги (в том числе 19 профессоров), многие из которых в дальнейшем стали учеными с мировым именем. По воспоминаниям современницы, особую «демократическую струю» на факультет вносили студенты, прошедшие рабфак [2].
Среди тех студентов, кто, несмотря на юный возраст, уже имел трудовой (причем педагогический) стаж, был и Вячеслав Пискарев. Он родился в 1904 году в Очере в семье мещанина, окончил Верх-Очерское начальное народное училище и школу II ступени, после чего, проработав год учителем в сельской местности, в 1922 году пополнил ряды пермского студенчества. Вступив в самостоятельную трудовую жизнь, Вячеслав в 1921 году начал вести дневник. Сохранилось четыре тонкие тетради с пожелтевшими и потрепанными листами, местами трудно читаемые из-за выцветших чернил, которые вдова В. Пискарева Ганна Васильевна Макаревич вместе с материалами своего личного архива передала (1983) на хранение в Пермский областной краеведческий музей. Дневник датируется июлем 1921 – январем 1924 года и содержит наблюдения юноши и его размышления о поисках своего места в строительстве «новой жизни».
Ответ на вопрос, что побудило молодого человека начать документировать свою жизнь, можно отчасти найти, заглянув на страницы дневника 1921 года, где Вячеслав Пискарев пишет (здесь и далее сохранена орфография и пунктуация автора): «...я думаю, почему я не писал его [дневник] в 19 – 20 году? Как приятно его бы прочесть. Очень жаль... Недостатки этого дневника: мало описаны душевные переживания. Желаю более обратить на свой внутренний мир. ...когда будет мне грустно и тебя возьму и вновь все прочту и вспомню прожитые дни» [3] .
Первые записи в дневнике свидетельствуют о том, что Пискарев полон надежд и решимости получить дальнейшее образование, продолжить учебу потому, что «сильно тянет к общественной жизни и политическим занятиям», однако «материальные отношения заставляют итти в учителя» [4]. Он замечает, что «проклятая материальная сторона взяла верх над чистыми духовными стремлениями», и «придется на целый год оставить политическое развитие». Говоря современным языком, Вячеслав Пискарев был весьма политизирован, причем принимал как единственно верные официальные оценки тех или иных событий и явлений. Например, он говорит, что «далеко ушла вперед русская деревня за время революции», хотя и отмечает: «...с болью на сердце приходится видеть какой закоренелый собственник русский крестьянин, для которого нет ничего дороже себя» [5]. Молодой человек тяжело переживает тот факт, что «голод дал себя знать на всех проблесках человеческой жизни», и это в такой «первой свободной стране» как «Россия, где все доступно и возможно, если захочешь». С трудностями жизни в деревне начинающего педагога примиряло сознание того, что «раньше нарочно шли в народ, чтоб быть ближе и учить..., а русский крестьянин и теперь еще темен и нуждается в помощи».
Мечта В. Пискарева о поступлении в университет, чтобы «учиться, учиться до профессора» и «все знать и понимать», стала явью, и новоиспеченный студент общественно-экономического отделения педагогического факультета Пермского университета продолжает фиксировать интересные события своей, теперь уже студенческой, жизни. 30 апреля 1923 года он, в частности, пишет: «И у нас в общежитии идет приготовление к празднику «весны и свободы»... Да я люблю такие широкие праздники, на которые готовится ни семья, ни группа, а трудовая семья всего мира» [6]. Он с подъемом рассказывает и о молодежном карнавале в Перми, и о прогулках по набережной вечерней Камы, не забывая, впрочем, и о политике. Следом за поэтическим повествованием о том, как «ясное голубое небо своим сводом прикрыло Каму, но она прошла под свод и скрылась далеко, далеко» можно прочесть следующее: «Буря возмущения, негодования пронеслась по Перми по всей России. Убит представитель, убит дипломат от социалистической республ[ики] (Речь идет о В. Воровском). ...Враги не могут примирится с существованием] социалистической] республики, которая растет, ширится и сменяет старые формы» [7]. Искренние, порой наивные рассказы о буднях студенческой жизни перемежаются со строками, по стилю больше подходящими для идеологически выверенных передовиц газеты «Правда».
Школьником В. Пискарев прочел произведения Н. Гарина «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», главный герой которых вызвал у него большую симпатию. Став студентом, Вячеслав вновь вспомнил о «Темке – баловне судьбы» и заметил, что когда-то завидовал ему, а «теперь совсем нет, потому что тип студента нынче другой» [8]. Судя по дневниковым записям Пискарева, пермские студенты образца 1923 года учились, преодолевая пробелы среднего образования, так как «жили в период реорганизации школы, ...были свидетелями коренных изменений в прогнившей жизни...» Кроме того, сам Вячеслав был очень увлечен комсомольской работой: «Я долгое время думал миновать союзную работу и взяться за партийную, но теперь я мыслю иначе... Комсомольцы уже воспитываемые в других условиях, чем партийцы, и потому они минуют некоторые грязные черты буржуазного общества. Наконец они как менее уставшие являются более чуткими, отзывчивыми. Работа среди молодежи более интересна, правда она требует известного умения, подходов» [9]. В сентябре 1923 года Пискарев с группой молодежи побывал в Москве, где «куется новая жизнь», и пришел к выводу, что хотел бы остаться там работать.
Начиная вести дневник, Вячеслав Пискарев записал: «Работы для себя лично исполнять не хочется. Хочется попасть в гущу политической работы, хотя бы в губернский город и быть маленьким участником той грандиозной работы, которая сейчас проделывается в России» [10]. Можно сказать, его желание активно участвовать в политической жизни и проявить себя в качестве общественного деятеля осуществилось. Пискарев вступил в 1926 году в ВКП(б), окончил в 1928-м университет, получив квалификацию педагога по обществоведению, а 31 августа 1937 года, будучи доцентом пединститута и заведующим отделом школ и науки Пермского ГК ВКП(б), был арестован по обвинению в принадлежности к антисоветской диверсионно-вредительской организации, якобы проводившей вредительскую работу в аппарате горкома, и осужден по ст. 58-7.5.11. УК РСФСР на высшую меру наказания. К моменту ареста семья Вячеслава Васильевича Пискунова состояла из беременной жены и двух малолетних детей. Молох сталинизма – эта страшная, ненасытная сила, требовавшая человеческих жертв, – уничтожил «маленького участника грандиозной работы», который в юности так радовался, что живет в «первой свободной стране».
____________________
1 Пермский государственный университет имени А. М. Горького. Исторический очерк. 1916 – 1966. – Пермь, 1966. – С. 35.
2 Генкель М. А. «Я благодарна своим учителям» // Пермский университет в воспоминаниях современников. Вып. 1. – Изд. Томского университета. Пермское отделение, 1991. – С. 6.
3 ПОКМ. Фонд Макаревич Г. В. (1157). № НВ 3737/75.
4 Там же.
5 Там же.
6 Там же. № НВ 3737/76
7 Там же.
8 Там же
9 Там же.
10 Там же. № НВ 3737/75
____________________
Н. А. Васильева
Пермь
«Коли не глух, услышишь тоску и печаль русского человека...» (о новых поступлениях писем в фонд Астафьевых)
В семейном фонде Виктора Петровича и Марии Семеновны Астафьевых, хранящемся в Государственном архиве Пермской области, на учете состоит 780 единиц хранения за 1928 - 1992 годы [1]. Почти треть из них выделены в категорию особо ценных.
В фонде представлены все виды документов, характеризующие жизнь и творчество этих талантливых людей. Это авторские рукописи художественных произведений, публицистических статей, очерков, сценариев фильмов, пьес и рецензии на них, отзывы на произведения начинающих авторов и известных писателей. Общественную деятельность и личную жизнь семьи Астафьевых отражают автобиографии и характеристики, анкеты и интервью. О значимости Виктора Петровича и Марии Семеновны Астафьевых свидетельствуют многочисленные буклеты, статьи о них и их творчестве, поздравления к юбилеям, по поводу награждений и присвоения званий от президента России и до простого почитателя таланта. Огромный интерес представляют фотографии семьи Астафьевых, снимки в кругу друзей, во время встреч с читателями, редких минут отдыха.
В 2001 - 2002 годах в архив поступило полторы тысячи новых документов, почти шесть тысяч листов за 1952 - 2002 годы, которые в настоящее время находятся в процессе научно-технической обработки – проходят стадию разбора. Среди этого, приятного для нас изобилия, выделяется огромное количество писем, телеграмм, поздравительных открыток – от собратьев по перу – писателей В. Курбатова, С. Залыгина, Н. Вагнера, Н. Домовитова, Л. Кузьмина, от друзей – известных художников, скульпторов, артистов, от представителей власти, политиков, религиозных деятелей.
Значительная часть писем от «простых русских людей», как сами себя называют большинство корреспондентов. Для Астафьевых эта почта самая дорогая, хотя требующая больших затрат души. В. П. Астафьев в одной из своих статей пишет: «В последние годы из почты, мне присылаемой, я близко к сердцу принимаю письма-повествования о своей жизни наших простых людей. У них и рассказы просты, безыскусны, и жизни у всех похожие, драматичные, часто трагичные, а ни стона, ни жалобы, лишь в самой тональности письма, коли не глух, услышишь тоску и печаль русского человека, тоску по настоящей жизни, печаль о напрасно прожитых днях».
В своих письмах незнакомые люди рассказывают о своей жизни, проблемах, о том, что в произведениях Марии Семеновны и Виктора Петровича находят подтверждение своим переживаниям.
Темы, затронутые в письмах, разные – раскулачивание, политические репрессии, Великая Отечественная война, бездушие и несправедливость чиновников, переживание о судьбе страны и своих близких после политических, экономических и социальных реформ конца XX века.
Виктор Петрович и Мария Семеновна не остаются равнодушными читателями присланной им корреспонденции. На каждом из писем пометки Виктора Петровича, а чаще всего Марии Семеновны: «отчитателей», «от писателей», «прочитано», «в статью», «использовать для выступления», «ответить» и т.д. По тону письма чувствуется, что люди доверяют Астафьевым: «Как читатель, давно преклоняюсь перед Вашим даром и умением выражать «глас народа». По Вашим книгам всегда будут судить о России, о россиянах, их нелегкой судьбе, какой нет ни у одного народа мира...», потому и пишут читатели в своих письмах о произведениях Астафьевых: «...Читала как про себя...»
Как остаться равнодушными после строк одного из многих ровесников Астафьевых! На семи тетрадных страницах он описывает убористым почерком свою жизнь, подобную жизни многих из этого поколения, которым довелось пережить раскулачивание, ссылку, войну, да еще перестройку. В конце письма он подводит итог: «Вся жизнь – история страны». Другой автор пишет: «Знаем, что наше поколение жизнь прожило. Не так, как хотело, а как довелось».
Часто люди обращаются к Астафьевым как к последней инстанции. Вот строки одного из многих подобных писем: «В 1930 году моих родителей, нас, троих ребятишек и деда выбросили из родного дома (и так полдеревни). Погрузили на сани и погнали в ссылку» и далее: «Хочу реабилитации моей семьи. Разыскиваю по архивам хоть что-то о раскулачивании. В справках – не значатся, не числятся, не сохранилось». Как это знакомо архивистам!
Особенно много пишут о войне. Часто затрагивают тему сохранения семьи, уважения к женщине. Откликаются на статью Виктора Петровича о своей жене и беспокоятся о женщинах России, которые вынесли бремя лихих годин нашей истории: «...Русская женщина, как тебе не воздать должное!»
Многие авторы писем озабочены современным состоянием культуры, высказывают боль за молодых писателей: «...горестно вместе с Вами думать и знать о тягостном, беспросветном положении честных, даровитых, верных правде писателей, ютящихся вдали от Москвы, в российской глубинке...» Много писем от учителей, переживающих за духовность, нравственность нашей молодежи.
В некоторых письмах после анализа политической ситуации в современном обществе высказываются мысли о неверии в будущее. Вот как пишет один автор: «Короче, боль и тоска. Не дотянем до возрождения ...» Но все-таки большинство авторов писем мыслит как писатель-оптимист из Красноярска: «И все же, хоть нелегко живется, но легче сейчас дышать и думать. Верю во все хорошее, доброе, оно наступит в России, может раньше, чем предсказывают экономисты и социологи. Неизмеримая сила хранится в непобедимой России».
Перед архивистами стоит сложнейшая задача описать, систематизировать это богатейшее наследие Астафьевых.
Подводя итоги, отметим, что богатейшее письменное наследие Астафьевых еще ждет своего исследователя, а архивисты постараются сохранить его на долгие годы.
____________________
1 ГАПО. Ф. р.1659. Оп. 1.
____________________
М. Г. Нечаев
Пермь
«Рукописи не горят...» (о жизни и наследии М. Г. Торновского)
Динамика российской истории XX века такова, что позволяет говорить о нем, как о переломном. На рубеже веков заново были открыты многие неизвестные имена российской интеллектуальной элиты. Михаила Георгиевича Торновского вполне можно отнести к таким именам.
О его рукописи «От господина Великого Новгорода до Великого океана» начали говорить и писать в пермской прессе еще в 1994 году [1]. Рукопись и архивно-следственное дело в отношении М. Г. Торновского хранятся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области [2].
Михаил Георгиевич родился в 1882 году в Покровске Саратовской губернии [3] в семье крестьянина. В 1904 году окончил Иркутское военное училище и начал служить младшим офицером. Участвовал в русско-японской войне в составе первой маньчжурской армии. За боевые отличия был награжден Орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. С 1906 по 1909 годы – начальник учебной полковой команды (подготовка унтер-офицеров). В 1910 году окончил Главную гимнастическую фехтовальную школу в Санкт-Петербурге. С 1910 по 1914 годы – начальник дивизионной школы по подготовке инструкторов гимнастики, фехтования и спорта. В 1914-м окончил курсы преподавателей военных училищ и в этом же году стал преподавателем Иркутского училища. Начал читать лекции по тактике и топографии, а также вел занятия по физической подготовке юнкеров и фехтованию. Кроме того, преподавал в гражданских учебных заведениях Иркутска: реальном (первом), промышленном училищах и в учительском институте. Из наградного листа [4] известно, что М. Г. Торновский в годы первой мировой войны в чине капитана занимал должность командира 1-й роты юнкеров. 17 октября 1916 года «по личному желанию» в составе 242 пехотного Луковского полка отправился в действующую армию и командовал 3-м батальоном вплоть до революции. За отличия в боях на Румынском фронте с 10 по 22 декабря 1916 года у деревни Моара-Луи-Трандофик, Лункавице и Векерении и местечке Мачин награжден Орденом Святой Анны 2-й степени с мечами (ранее тем же орденом, но только 3-й степени его наградили в 1910 году). Летом 1917-го получил чин подполковника и после ранения был направлен в Иркутское военное училище, где принял 1-ю роту юнкеров [5].
Во время подготовки вооруженного выступления большевиков в Иркутске в начале ноября 1917 года М. Г. Торновский предложил арестовать руководство партии большевиков. Однако за подобного рода предложение по требованию комиссара Временного правительства Кругликова его отстранили от командования ротой и арестовали. После вооруженного выступления его освободили из-под ареста и он выехал в Маньчжурию в город Харбин, где вступил в «Комитет защиты Родины и Учредительного собрания», организованный генеральным консулом Временного правительства Поповым и генерал-лейтенантом Д. Л. Хорватом. Комитет был создан для «изыскания средств, оружия и формирования белогвардейских отрядов для борьбы с Советской властью» [6]. М. Г. Торновский занимался вопросами снабжения военных формирований оружием и денежными средствами. Комитет сформировал несколько отрядов численностью 1000 человек. После взятия Иркутска белыми М. Г. Торновский в августе 1918 года вновь приехал в свое родное военное училище, где принял командование первой ротой [7]. В октябре 1918-го М. Г. Торновский выехал в Стерлитамак по приглашению начальника штаба Южной армии генерала И. В. Тонких. Там ему поручили на базе существующих двух рот сформировать первый егерский полк специального назначения [8].
Егерский полк нес охрану штаба армии и считался стратегическим резервом. Кроме того, через этот полк проходили все вновь прибывшие в Южную армию офицеры. Здесь проверялись их знания в области военных наук, а также «политическая благонадежность». Только после такой проверки они проходили аттестацию и назначались по полкам армии [9]. Под командованием М. Г. Торнов-ского полк принимал участия в боях против частей Красной армии в районе Актюбинска, Иргиза и Кокчетава. Он был произведен в чин полковника и командовал полком вплоть до ноября 1919 года. Затем был командирован в ставку Колчака. До ставки он так и не добрался, а уехал к своей семье в Монголию, в Уpry [10].
В феврале 1920 года Монголия была занята войсками генерала Унгерна – начальника дивизии Семеновской армии. Он объявил мобилизацию российских военнослужащих, проживающих в Монголии. В июне 1920 года М. Г. Торновского назначили начальником штаба отряда генерала Резухина, с которым он принимал участие в боях с китайской армией и был тяжело ранен. В июле 1920 года генерал Унгерн предпринял поход в Забайкалье – «поход на Русь». М. Г. Торновский назначается походным интендантом, а также организатором агитационной кампании среди казачества, но несмотря на «тыловой» характер своей деятельности, не избежал участия в боях с Красной армией [11].
В октябре 1920 года в дивизии произошел «бунт против генералов». Унгерн бежал из дивизии, а генерала Резухина убили. М. Г. Торновский принял командование отрядом Резухина и повел его в Маньчжурию, где по его инициативе бойцы отряда были разоружены и получили китайское местожительство. После сдачи оружия в Хайларе Михаил Григорьевич от китайского генерала Джан-Кун получил специальную грамоту, которая давала право проживания в Маньчжурии в любом ее пункте [12]. На этом его военная карьера завершилась, и начался новый этап в жизни. По географическому местопребыванию этот этап можно разделить на харбинский (1920 - 1932) и шанхайский (1932 - 1947).
В Харбине Михаил Григорьевич занимался легковым извозом и одновременно был представителем «Русской духовной миссии». Духовная миссия занималась распространением русских учебников для средних школ. Михаил Григорьевич был представителем духовной миссии на общественных началах с 1921 по 1927 годы. Затем он стал заведующим типографией Софийского прихода. Год работал управляющим издательства «Просвещение», которое принадлежало «Союзу учителей» КВЖД. В 1925 году он перешел на работу в издательство Фоменко, где издавались книги и брошюры для учебных заведений, детская литература и календари, заведующим книжным и писчебумажным магазином. С 1925 по 1928 годы проработал управляющим издательства газеты «Гун-бао» (выходила на русском и китайских языках), после увольнения перешел в издательство «Восток», также управляющим. В Харбине М. Г. Торновский вел активную общественную деятельность: читал доклады и лекции, устраиваемые «Обществом ревнителей военных знаний», написал несколько десятков статей. Кроме того, состоял практически во всех эмигрантских организациях: «Эмигрантский комитет» (с 1922); «Русский общевоинский Союз» (с 1923); «Офицерское собрание» (с 1931); «Общество ревнителей военных знаний» (с 1928) [13].
В начале 30-х годов Михаил Григорьевич из «вечного управляющего» издательств превращается в строителя. Он начинает работать в качестве доверенного лица инженера Рахманова, который по подряду строил один из участков железной дороги. После окончания строительства М. Г. Торновский выехал вместе с семьей из Харбина в Шанхай, где он открыл угольный склад, затем работал на заводе выработки фруктовых и минеральных вод, став в конечном итоге владельцем этого завода. Однако эта производственная деятельность оказалось недолговечной – любовь к «печатному слову» одержала новую победу. В 1936 году Михаил Григорьевич стал управляющим газеты «Новый путь». В Шанхае он также продолжал активно участвовать в белоэмигрантской общественной жизни. Вступил в члены «Национально-Трудового Союза нового поколения», стал председателем «Русского общественного собрания», которое ставило перед собой культурно-просветительские цели, создал землячество – «Союз иркутян». В 1937 году в Шанхае было организовано «Бюро российских эмигрантов» или БРЭМ, объединившее все белоэмигрантские организации (эта организация в Китае была создана раньше – в 1934) [14].
В 1941 году Михаил Григорьевич вышел из всех белоэмигрантских организаций, о чем сделал публичное заявление, которое было помещено в ряде эмигрантских и иностранных газет. Причиной выхода из этих организаций явилось то, что он не был согласен с их решением оказать всемерную поддержку Германии в борьбе против Советского Союза [15].
С 1939 вплоть до 1942 года сотрудничал с американским телеграфным агентством «Пресс-Уаллерс». После закрытия агентства японцами работал на французском винокуренном заводе, а затем в охранном агентстве. И вновь газета – стал заведующим «Русской коптилки». С приходом в Шанхай американских войск служил в их штабе охранником. В 1945 году М. Г. Торновский принял советское граждансво, а в 1947-м ему разрешили въезд в СССР. Советский консул убедил его в том, что за его прошлую антисоветскую деятельность он нести ответственность не будет [16]. В декабре 1947 года М. Г. Торновский перебрался в город Молотов, где работал на строительстве «Камгэса» бухгалтером и архивариусом вплоть до 1949 года.
6 июля 1949 года 67-летнего Михаила Григорьевича приговорили к работам в исправительно-трудовом лагере в Мордовии сроком на 25 лет. На заседании Центральной комиссии по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении, 30 мая 1955 года отменили постановление от 6 июля 1949-го и М. Г. Торновского освободили из-под стражи [17].
М. Г. Торновский на протяжении более чем 20 лет писал огромный труд: «От Господина Великого Новгорода до Великого океана: историко-социально-экономические записки». Основу этой работы составляет машинописный текст, имеющий множество вставок. Вместе они составляют около 700 листов.
Рукописная книга состоит из введения, двух частей и приложения. Цель книги четко сформулирована во введении: «На этих страницах конспективно (подчеркнуто М. Г. Торновским) изложено шаг за шагом движение русских людей на северо-восток и рассказано о главных героях, создавших Россию в Азии. Записки в исторической своей части дают полную картину, как и кем создавалась Азиатская Россия...» [18]
Если говорить о методологической составляющей данной работы, то необходимо отметить, что автор явно придерживается патриотических позиций – история как «героический эпос русских людей». Его патриотизм заключается в том, что исторические события рассматриваются с точки зрения государственных интересов. Россия воспринимается как «Великая империя», а Советский Союз как продолжатель «имперской политики». Хотя М. Г. Торновский нигде не пишет о своих симпатиях к «евразийству», но совершенно очевидно из текста, что он стоит на их мировоззренческих позициях [19].
Еще одна особенность делает данную работу совершенно уникальным произведением – это ее жанр. Автор определяет его как историко-социально-экономические записки. Но можно вполне четко сказать, что это не просто отдельно взятые записки на вольные темы, а книга, ставшая серьезным и глубоким исследованием важнейших страниц в отечественной истории, и охватывающая период с расселения славян до 1941 года. Причем, позволю предположить – это одна из первых работ в отечественной историографии, написанных в уникальном жанре историко-геополитического анализа.
В первой части, которую автор назвал исторической, рассматриваются периоды русской колонизации восточных земель. Колонизация, по мнению М. Г. Торновского, начинается с Господина Великого Новгорода. Затем идет долгий и интересный рассказ о роли родов Строгановых и Демидовых, а также атамана Ермака Тимофеевича в освоении Урала и Сибири. И дальше автор подробно описывает «закрепление русских» по речным бассейнам Сибири. Панорама превращения Азии в Евразию разворачивается достаточно широкая, вплоть до Северной Америки и даже Канарских островов. Это наиболее интересные и малоизвестные для широкого круга читателей страницы.
Пристальное внимание автор уделил военным аспектам темы (вооружение, тактика, стратегия и т.д.), а также сложным международным отношениям России с Великобританией, Германией, Францией, США. Японией, Китаем, Монголией и т.д.
Во второй части дается социально-экономический обзор Азиатской России без земель Средней Азии. Эта часть работы не менее интересна, чем первая, и представляет из себя вполне самостоятельное и законченное исследование. В приложении представлены воспоминания и статистика в табличных вариантах.
Данная рукопись имеет неоспоримые достоинства и ее необходимо подготовить к печати. М. Г. Торновский писал ее вплоть до ареста и, видимо, искренне верил, что когда-нибудь труд его жизни увидит свет. Очень жаль, что этот труд, хранившийся в архиве свыше 56 лет, до сих пор остается в единственном рукописном варианте.
____________________
1 Клеветов В. От господина Великого Новгорода до Великого океана // Звезда. – 1994. – 18 мая.
2 ГОПАПО. Ф. 641. Он. 1. Д. 9027.
3 Покровск, расположенный на левом берегу Волги напротив Саратова, в советскую эпоху был переименован в город Энгельс.
4 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 107.
5 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 21.
6 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 23.
7 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 26.
8 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 16, 29.
9 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 30.
10 В настоящее время Улан-Батор
11 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 16, 36.
12 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 41.
13 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 41 - 42, 44, 49 - 50.
14 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 74, 77 - 78.
15 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 40, 87, 109.
16 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 151.
17 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Л. 20, 40, 87 109, 141, 148.
18 ГОПАПО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 9027. Приложение. Л. 4.
19 Подробней об евразийстве см.: Мир России. – Евразия: Антология /Сост.: Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. – М., 1995.
____________________
В. Г. Светляков
Пермь
В. П. Астафьев: штрихи к творчеству и портрету (обзор переписки писателя и С. М. Гинца)
Может быть, только с возрастом приходит ко многим понимание, насколько интересны и важны письма, переписка людей, в которых, как в зеркале, отразились время, события, личностные отношения, решение каких-то конкретных проблем. Письма, даже написанные «под настроение», «по случаю», «на скорую руку», отражают многообразный мир людей, их тревоги, заботы, переживания. Не случайно считается: письма – форточка души человека.
Как магнитом, притягивает к себе переписка политиков, ученых, писателей, словом, творческих личностей. В их переписке нет проходных, случайных тем: они пишут о том, что больше всего занимает их ум, волнует душу.
Все эти рассуждения построены на основе переписки писателя Виктора Петровича Астафьева с редактором Пермского книжного издательства Савватием Михайловичем Гиндем, редактировавшим его книги («Сибиряк», «Дикий лук», «Рассказ о любви» и другие). Их переписка невелика по объему: это три письма СМ. Гинца В. П. Астафьеву, написанные в 1970 - 1971 годах, и 12 писем и открыток В. П. Астафьева С. М. Гинцу, написанные в 1960- 1970 годах, но сколько в них проблем и тем, связанных, главным образом, с историей создания и издания новых книг писателя. Переписка расширяет представления, углубляет наши знания о творческой лаборатории известного писателя, о его деловых и душевных качествах.
Так, первого декабря 1960 года Гинц получил письмо Астафьева, в котором он уведомляет адресата: «Высылаю рукопись и договоры [1]. Как будто все нормально. Сцену припадка контуженных не смог снять. Слишком много на нее ложится смысловой нагрузки и, кроме того, она влечет за собой большие изменения в тексте... Без нее рассказ сразу становится облегченным и суживается тема. Пусть остается. Натуралистичности особой я в ней тоже не вижу. Она сурова, даже жестока, а это вещи, конечно же, неприятные, но что сделаешь. Кабы все состояло из приятностей, было бы и жить легко» [2].
Месяц спустя встревоженный Астафьев пишет Гинцу из Латвии, где он находился на курорте, по поводу неприятностей, связанных с изданием его книги «Звездопад» в издательстве «Молодая гвардия» и двух его рассказов, объединенных авторским заголовком «Рассказ о любви» в Пермском книжном издательстве. Рукопись, предложенную писателем, издательство решило вопреки воле автора выпустить в свет под названием «Звездопад».
В этой ситуации, по словам В. П. Астафьева, в издательстве «Молодая гвардия» «..меня взяли за шиворот: «Пошто так?» Я тык-мык, а крыть мне нечем. Говорю, мол, ничего подобного и т. д. и т. п. Сами понимаете, что сборник на 18 листов, итог десятилетнего труда, не должен гибнуть из-за книжонки в 2 листа, издаваемой в Перми» [3].
В связи с этой щекотливой обстановкой Астафьев обращается к Гинцу с просьбой написать письмо в «Молодую гвардию», предлагая его набросок: «Писатель Астафьев издает в Перми такие-то и такие-то вещи, из коих следует, что это не то, что подозревается». В конце письма Астафьев признается: «Я не знаю даже, как это лучше сделать, но московская книга не должна погибнуть. Она важна не только для меня, но и для всей нашей организации. Может быть, я и заблуждаюсь в отношении последнего, но это дела не меняет» [4]. Вероятно, эта история так потрясла Виктора Петровича, что через полтора месяца он снова возвращается к этой теме в письме к Гинцу: «Дикий лук» я доработал, и вроде бы он стал лучше, но есть «но». От меня потребовали современные вещи в сборник и «Лук» я включил туда. Согласиться на издание «Лука» после того, что было со «Звездопадом», мне просто боязно. Лишь недавно утряслись все требования и наконец-то все улеглось, и рукопись сборника отдали художнику, а мне выслали аванс. Теперь дело за редактором и сдачей в набор. Сдача по графику в марте. Но и здесь есть «но». Дело в том, что по плану мой сборник 16 листов, а нынешний фактический объем 18. С бумагой в «Молодой гвардии», как везде, туго. Боюсь, что меня заставят втиснуться в плановый объем и кое-что вытащить из сборника» [5].
В этом случае Астафьев обещал Пермскому книжному издательству отдать свой «Дикий лук» «в уже исправленном и, кажется, вполне пригодном для редактуры виде». В случае, если «с «Луком» не выйдет, я возможно пришлю» другой рассказ. «Называется он «Еловая шишка», посвящен теме защиты природы, действие происходит на Урале, в чусовских лесах. Если это Вас хоть немного успокаивает, я доволен. А то найдутся такие длинные языки и скажут: «Вот уже и обходит Астафьев родное издательство». Скажут ведь, знаю» [6].
Далее Астафьев интересуется переизданием его книги «Тают снега», просит «попутно» ответить, «сдвинулось ли с места и пошло ли дальше разговоров дело с квартирой для меня. А то время бежит, скоро и курсам конец» [7].
15 марта 1961 года Гинц получает письмецо Астафьева. Тот сообщает: «Прочел верстку. Не могу похвастаться, что внимательно, все недосуг, закрутила треклятая столица, но мне кажется, там все нормально в тексте» [8].
28 мая 1961 года Астафьев посылает записочку Гинцу, уведомляя о заключении договора с издательством, но просит договор не пересылать ему, поскольку «через полмесяца я поеду домой» [9].
В деле хранится письмо В. П. Астафьева, относящиеся к этому периоду (к сожалению, писатель часто не датировал свои письма и открытки, в этих случаях выручают конверты с почтовым штемпелем). Он сообщает Гинцу: «Посылаю рассказы, а аннотацию принесу сам, потом... Последнюю страницу из «Останутся воспоминания» переписал оттого, что она сильно истрепалась. В «Диком луке» снял сцену и расстроился, очень мне ее жаль. Ну пусть подавятся проклятые литы! Боюсь, что эта уступка повлечет за собой другие претензии со стороны лита» [10].
В переписке имеется несколько поздравительных открыток Астафьева к Новому году, Дню Восьмого марта, первомайским праздникам, и каждый раз он находил новые слова, поздравляя коллегу по литературному цеху: здесь и доброжелательность, здесь и юмор, здесь и отношение Астафьева к происходящему в жизни страны.
Например, 6 ноября 1961 года Астафьев, поздравляя Гинца с праздником Великого Октября, желает «хорошего здоровья, отличных рукописей, как в серию, так и вообще в редакторский портфель». 24 декабря 1962 года Астафьев, поздравляя Гинца с наступающим Новым годом, желает: «Новых книг Вам, новых авторов и, главное, большого здоровья! Пусть не покидает Вас рабочее настроение никогда и доброта, с которой Вы относитесь к искусству и к нам, грешным!» 25 апреля 1969 года в новом поздравлении, адресованном Гинцу, Астафьев пишет: «С праздником Весны! Всем Вам весенних радостей, доброго здоровья, веселого застолья и хороших книг, как весною, так летом, осенью и зимою. Да сдохнет от весеннего солнца тот, кто эти книги губит и душит, да оживет, как трава, тот, кто их пестует» [11].
Безусловно представляют интерес и ценность для нас также письмо и открытки С. М. Гинца, направленные Астафьеву. Они расширяют наши представления об Астафьеве как писателе и человеке.
Так, 4 января 1971 года Гйнц благодарит Астафьева «за новогодние приветы» и не скрывает: «очень, очень хочу свидеться, когда Вы вновь будете в Перми (не так много людей, с которыми интересно говорить). 8 сентября 1971 года Гинц в письме дает высокую оценку книге Астафьева «Пастух и пастушка»: «Читал и не мог остановиться, даром что слушал тебя, когда ты, Виктор Петрович, читал...Давно не было у нас таких вещей, как твоя. Впечатление удивительное». И обращается к писателю с просьбой: «Я, мы (имея ввиду жену) никогда не выпрашивали книги у авторов. А тут мы оба с большой просьбой: ежели есть возможность, пошли, Виктор Петрович, нам номер «Современника» с повестью. И прости за клянченье» [12].
23 октября 1970 года Гинц поздравляет супругов Астафьевых, Виктора Петровича и Марию Семеновну (Корякину), с серебряной свадьбой. Это событие, пишет он: «достойное солидного празднования и достаточного количества хорошего коньяка». Далее в письме Гинца есть примечательные слова: наша писательская организация, «в коей я не состою, но которая мне не безразлична, осиротела с Вашим отъездом. Часто думается: эх, надо бы Астафьева! Он хоть и загибал порой, но ведь все это из-за желания добра, он хоть и чрезмерно резок бывал порой, но ведь это все в интересах организации, да нет, не организации, а творчества». И высказывает пожелание: «Не забывайте Пермь, тем более, что мы, так сказать, коренные пермяки, все равно считаем Вас своим. Не забывайте Пермь, бывайте в ней, не забывайте нас» [13].
В. П. Астафьев последовал этому призыву: все последующие годы, проживая в Красноярске, он не прерывал связи с Прикамьем, навещая места, ставшими для него близкими и родными, переписываясь с пермяками. Пермское книжное издательство не раз давало путевку в жизнь его новым произведениям. Еще при жизни Виктор Петрович передал в Государственный архив Пермской области часть своего личного фонда. После его смерти Мария Семеновна Астафьева-Корякина дополнила личный фонд мужа. Есть надежда на пополнение этого фонда в дальнейшем. Словом, В. П. Астафьев прописался навечно на пермской земле.
Письма В. П. Астафьева, другие его документы имеются и в других фондах, хранящихся в ГАПО, в частности, в фонде Пермского книжного издательства, в личном фонде А. М. Граевского. Наверняка, они есть и в других архивах области, в музеях. Наверное, по таким крупным личностям, как В. П. Астафьев, независимо от противоречивого отношения к нему в обществе, необходимо создавать единую базу данных.
____________________
1 Возможно, речь идет о рукописи «Рассказ о любви» и договорах об издании рассказов «Дикий лук» и «Рассказ о любви», увидевших свет в 1961 г.
2 ГАПО Ф. р.1588. Оп. 1. Д. 237. Л. 2.
3 Там же. Л. 3 об., 4.
4 Там же. Л. 4, 4 об.
5 Там же. Л. 6.
6 Там же. Л. 6 об.
7 В 1960 г. В.П.Астафьев учился на литературных курсах в Москве.
8 ГАПО. Ф. р.1588. Оп. 1. Д. 237. Л. 8.
9 Там же. Л. 9.
10 Там же. Л. 13.
11 Там же. Л. 11, 12, 16.
12 ГАПО. Ф. р-1588. Оп. 1. Д. 197. Л. 8. На письме есть приписка Наны Кирилловны, жены Гинца: «Потрясена правдой, образами, языком. Трагическая книга, изумительная вещь и такая светлая любовь. Спасибо большое».
13 Там же. Л. 10.
____________________
В. П. Пономаренко
Соликамск
Культурная жизнь Соликамска в 30 – 40-е годы XX столетия
В городе существовало несколько культурных центров – клубы Горняков и им. Дзержинского, Дом культуры, музей, парк культуры с летним кинотеатром, танцплощадкой, эстрадой, летними читальными беседками и библиотекой. При клубах и Дворце действовали различные кружки.
Во Дворце культуры была общественная библиотека с хорошим читальным залом, и жители окрестных деревень, даже в зимние морозы, по вечерам и выходным дням приходили читать новые газеты. Посещали различные кружки. Хоровым кружком руководила Елизавета Николаевна Панаева; драматический возглавлял Сергей Гремячкин. Был еще планерный кружок от ОСАВИОХИМА. Художники Карпов и Царев руководили изостудией, обосновавшейся в клубе Горняков. Воспитанниками изостудии организовывались выставки.
Работал духовой оркестр, руководимый Михаилом Петровичем Казаковым и кружок баянистов под руководством Константина Полубоярова.
Строительство и ударная работа калийного комбината привлекли много разных художников в Соликамск. Например, московский художник В.С.Бибиков (1903-1973) создал серию гравюр на дереве «Соликамский калий», В. В. Почитайлов – в 1932 году картину «Общий вид Соликамского калийстроя», в 1933 году в Соликамск приехал Г. М. Шегаль (1889 - 1956). Ромахов – оставил большую работу «Гостиный двор в»Девятую пятницу»(1940).
Развитие культуры в городе во многом было связано с именами людей, попавших сюда по воле неблагоприятной к ним судьбы.
В 1936 году Алексей Иванович Парфенов был направлен в город начальником радиоузла, который находился во Дворце культуры поселка Калиец. За очень короткий срок под руководством Алексея Ивановича был радиофицирован весь поселок и близлежащие деревни, совхозы и колхозы. Его жена, Мария Степановна, была активной участницей хоровой капеллы, которую возглавляла одна из самых ярких личностей того времени – Елизавета Николаевна Панаева, певица киевской оперы. Она обладала замечательным голосом и эффектной внешностью. Ей пришлось отправиться в добровольную ссылку в Соликамск, так как она была женой человека, близко стоящего к правительству, но в начале 30-х годов репрессированного.
Елизавета Николаевна организовала хоровую капеллу и за короткий срок сумела подготовить классический репертуар из 150 номеров хорового и 100 номеров сольного пения. Уже к 1936 году ею были поставлены оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Кроме того, Панаева вела занятия с хором вокалистов.
Ежемесячно в клубе Горняков в поселке Калиец, в старой части города, а также в поселке бумажников давались концерты и спектакли. Оформлял их художник С. М. Огарков, бывший референт князя Михаила Романова, сосланный на постоянное место жительства в Соликамск. Человек широко образованный, он страстно отдавался работе хоровой капеллы, был другом и советником Панаевой. Репетиции проводились в клубе Горняков, а Дворец культуры строился. Всего в капелле занимались 40 человек: учителя, инженеры, служащие, домохозяйки и т. д. В их числе были Георгий Мельников, Людмила и Ирина Волковы, Муза Махиева, Зинаида Патрушева, Любовь Чучнева, Иван Усенко, Иван Полубояров, Сергей Шессер и многие другие. Главным покровителем хоровой капеллы был управляющий трестом «Союзкалий», директор калийно-магниевого комбината Владимир Ефимович Цифринович, масштабно мыслящий руководитель.
В 1936 году над головой Елизаветы Николаевны начали сгущаться тучи, и она была вынуждена уехать. Уезжая, просила сохранить коллектив, но в 1937 году он постепенно распался.
Наряду с капеллой существовал драматический кружок, душой которого был режиссер Сергей Леонтьевич Гремячкин. В 1937 году в Соликамск прибыли супруги – актриса Елизавета Тимофеевна Возная и Г. А. Ивановский, бывший администратор театра в Херсоне. Руководители кружка осуществили постановку таких пьес как «Овод» Л. Войнич, «На дне» М. Горького, «Гроза», «Не все коту масленица», «Без вины виноватые» А. Островского и другие. Спектакли пользовались огромным успехом. Вскоре было принято решение присвоить коллективу звание рабочего театра, признать его профессиональным коллективом. В таком состоянии он просуществовал с 1938 по 1941 годы, когда многие артисты ушли на фронт. В самом начале войны погиб режиссер С. Л. Гремячкин. В 1941 году прибыл эвакуированный из Ленинграда актер Воробейчик Лев Дмитриевич и сразу же возглавил осиротевший драматический театр.
Активно действовал в те годы и музей, основанный в 1929 году. Сотрудники организовывали выставки по истории калийной промышленности, занимались сбором материала по истории края. Начатые в 1935 году работы по реорганизации музея и приспособлению переданных ему зданий (Богоявленская церковь, дом Воеводы), к сожалению, не были завершены – помешала война. В 1938 году в Соликамск приехал Московский квартет им. М. И. Глинки в таком составе: руководитель Калужский Михаил Абрамович (виолончель), Хосин Самуил Борисович (первая скрипка), Шольц (вторая скрипка), Багров (альт), Альтерманц Элла Григорьевна (пианино). Квартет находился в городе 7 месяцев, а затем вернулся в Москву. По инициативе квартета были открыты музыкальные классы при Дворце культуры, которыми впоследствии руководила Ливанова Евгения Андреевна.
В городе побывали и гастролирующие артисты – негритянская певица Арле Тиц, джаз СССР, китайские иллюзионисты и другие.
Несмотря на трудности, связанные с Великой Отечественной войной, культурная жизнь в городе не остановилась. Правда, многие здания культуры были переданы на хозяйственные нужды, и основная нагрузка легла на клуб Горняков. Был возобновлен драмкружок, которым руководил Л. Д. Воробейчик – ему удалось поставить пьесы «Синий платочек», «Лес», «Медведь».
В городе было много эвакуированных, среди которых и деятели культуры. В их числе профессор Свердловской консерватории Трувер Карлович Шейблер с супругой Марией Сергеевной; музейные работники, сопровождавшие ценности музеев Москвы, Ленинграда, Загорска, Краснодара. 16 августа 1942 года в Соликамске было организовано отделение по эвакуации художественных ценностей и их охране в тылу. Из Москвы была отправлена партия экспонатов по железной дороге, затем баржами по Каме. Так, в город доставили много экспонатов русского, советского и зарубежного искусства из Государственного театрального музея им. А. А. Бахрушина; научно-исследовательского музея архитектуры им. А. В. Щусева; Государственного Музея керамики и «Усадьбы Кусково»; Загорского музея-заповедника; Государственного Музея Изобразительного искусства им. А. С. Пушкина; Государственного Русского музея; Музея-мастерской скульптора А. С. Голубкиной; выставки произведений М. Ю. Лермонтова и собрания произведений дирекции выставок и панорам; в октябре 1942 года прибыли ценности Краснодарского художественного музея им. Л. Луначарского. Кроме того, летом 1942 года ожидалось поступление экспонатов Сталинградского художественного музея, но они погибли в пути.
Под хранилище был выбран известный архитектурный памятник XVII века – Троицкий собор – обширное каменное, но не отапливаемое здание находилось в ведении музея. Летом в соборе было вполне терпимо, но зимой, когда морозы доходили до 45 градусов, больше 40 минут в нем находиться было нельзя даже в валенках.
В Соликамск вместе с экспонатами прибыли научные сотрудники музеев. Они, несмотря на трудности военного времени, организовали в хранилище строгий порядок, дежурства, обходы. Иван Захарович Птицын – директор Загорского музея – привез экспонаты древнерусской иконописи и прикладного искусства XIV -XVII веков. Возглавил хранилище Борис Николаевич Эмме.
В составе Соликамского объединенного хранилища работали: О. А. Панкова-Постникова, зам. директора по научной части музея керамики; П. Я. Козан, зав. отделом Русского музея; директор музея архитектуры Михаил Павлович Цапенко сопровождал ценности до Соликамска, а затем выехал в город Чимкент, к месту эвакуации Академии архитектуры.
Здесь также работали М. Н. Каменская, К. Г. Костенко, А. К. Осипова, М. П. Богоявленский (директор и старший научный сотрудник Краснодарского музея) и другие.
Коллектив Соликамского хранилища сразу принял активное участие в общественной жизни города. С апреля 1942 года директором музея стал Дмитрий Иванович Удимов, по образованию историк-археолог, именно он установил тесные связи местного и эвакуационного отделения музеев.
Большой интерес вызвала в Соликамске организованная летом 1942 года выставка произведений советских художников-графиков на темы из истории ВКП(б). На ней было показано 140 произведений 84 художников. Среди представленных авторов были: А. П. Бубнов, П. В. Васильев, Б. И. Пророков, М. С. Сарьян, Д. И. Шмаринов и другие.
Была проведена большая работа по разбору фондов музея Борисом Николаевичем Эмме и Дмитрием Ивановичем Удимовым. Было осмотрено большое количество церковной одежды, тканей, серебряных и медных монет, сосудов, образцов чеканки, вышивки, кружев. Выделено 134 предмета музейного значения, часть которых Эмме научно описал. В 1943 - 1944 годах с его участием были изучены предметы деревянной резьбы и печные изразцы, а также изразцы на Богоявленской церкви, Троицком соборе, доме Воеводы. Б. Н. Эмме в содружестве с художником М. П. Богоявленским в 1944 году подготовил альбом с рисунками изразцов и текстом научного описания. В 1943 году с помощью Дмитриева Н. Н. – зав. отделом древней живописи Русского музея – было осмотрено 400 древних икон, из которых 68 выделены как уникальные. Зав. отделом скульптуры Русского музея Преснов руководил осмотром деревянной скульптуры. Было выделено 45 предметов музейного значения.
На протяжении всего военного времени не прекращалось пополнение фондов музея. Было приобретено большое количество изразцов. М. П. Богоявленский – старший научный сотрудник Краснодарского музея и художник – по заказу Соликамского музея написал 15 картин и рисунков по истории города и калийного комбината. Творческое сотрудничество Михаила Петровича Богоявленского с Соликамским музеем не прошло бесследно. Спустя 30 лет оно было увековечено открытием в 1975 году художественного отдела на основе его коллекции, состоящей из 1350 работ, переданной в дар женой художника Александрой Ивановной Богоявленской.
В 1943 году научный сотрудник Русского музея О. А. Панкова-Постникова написала историко-художественный очерк «Соликамские памятники древней архитектуры», консультантом по исторической части очерка был Д. И. Удимов. Сам Дмитрий Иванович вел серьезную работу по изучению истории Соликамска и прилегающих райнов.
Культурно-просветительская работа из-за отсутствия экспозиции в годы войны проводилась за пределами музея. Большое количество лекций было прочитано в госпиталях. Основной темой было краеведение, а также лекции на патриотические темы: о А. Суворове, М. Кутузове, войне 1812 года и т. д.).
В школе №1 организовывались выставки: в 1942 году – «И. В. Сталин», в 1943-м – «От солеварен до комбината».
Одной из главных задач, стоящих перед музеем в военное время, была охрана памятников истории города. В 1942 году по инициативе Удимова работала комиссия по осмотру памятников архитектуры и определению их состояния. В состав комиссии входил архитектор Госстройконтроля 3. И. Крылова и ответственные хранители специального груза О. А. Панкова-Постникова, Б. Д. Козан, Б. Н. Эмме. Обследовали Крестовоздвиженский и Троицкий соборы, Богоявленскую церковь. 8 января 1943 года комиссия в составе начальника изосектора по Молотовской области А. Иогансона, а также Д. И. Удимова и 3. И. Крыловой добились, чтобы девять памятников архитектуры были взяты на государственную охрану.
Таким образом, научная, выставочная и лекционная работа играла огромную роль в культурной жизни Соликамска военных лет, сближала коллектив музейных работников с общественностью города.
В октябре 1944 года был получен приказ о реэвакуации всех музейных ценностей, что хранились в Соликамске. Для руководства этой работой прибыл заместитель председателя комитета по делам искусства при Совете народных комиссаров РСФСР А. Г. Глина. Сотрудник Русского музея Лев Петрович Харко, археолог, прекрасный знаток античной нумизматики и блестящий рисовальщик, вывозил из Соликамска музейные экспонаты, а главный хранитель Николай Федорович Лапин отвечал за их сохранность.
Большой благодарности заслужил коллектив Соликамского музея военных лет за хранение бесценных экспонатов эвакуированных музеев.
Значительное влияние на культурную жизнь города оказали и выступления многих театральных коллективов, находящихся в эвакуации на Урале. Уже в октябре 1941 года давал представление в городе Пермский оперный театр. Соликамские зрители увидели крупнейшие довоенные работы – «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, «Дубровский» Э. Направника, «Травиата» и «Риголлето» Д. Верди. Пермская филармония организовала бригады для обслуживания населенных пунктов области. В их программе традиционными были симфонические концерты, творческие вечера солистов театра оперы и балета им. Кирова, в то время находящегося в эвакуации в Перми. Проводились концерты в госпиталях и больничных палатах.
В течение двух с половиной лет лет в Березниках размещался Ленинградский театр юного зрителя. Летом 1943 года труппа театра плавала по Каме и Вишере на специально оборудованной барже-пароходе с небольшим зрительным залом (заезжала в Соликамск).
Театр показывал пьесы А. Островского «Бедность – не порок», А. Афиногенова «Машенька», сказку «Кот в сапогах» Л. Макарова и С. Димина, а также несколько водевилей.
Всего за годы войны на Западном Урале творческие работники провели 5706 концертов и выступлений. По инициативе Соликамских кружковцев проводились концерты, доходы от которых шли на помощь фронту. Всего жители города внесли в фонд обороны более 22 миллионов рублей. Велика здесь доля и работников культуры.
До сих пор остается неизученной деятельность репрессированных, отбывавших свое заключение в Соликамске. Научные сотрудники музея по крупицам собирают материал об этих людях.
В 1940 году был арестован и прибыл в исправительно-трудовой лагерь художник-карикатурист Константин Павлович Ротов и пробыл здесь до 1948 года. В 20-х годах он работал в журнале «Крокодил» и постоянно в нем печатался, был сотрудником многих газет и журналов. Из воспоминаний знавших его людей известно, что Ротов возглавил художественную мастерскую Усольлага, находившуюся в Соликамске. С Ротовым в лагере подружился художник А. С. Белоусов, в 1989 году журнал «Крокодил» опубликовал его пейзаж, написанный в 1944 году в Соликамске. В этом же лагере с Ротовым в художественной мастерской какое-то время находился молодой М. Танич, очень известный сейчас поэт-песенник. Чего только ни делали в мастерской: наглядную агитацию для лагеря, писали копии с известных картин и продавали их в Перми и Соликамске. Было налажено производство детских игрушек. Поступали заказы и весьма серьезные, например, оформление Пермской областной сельскохозяйственной выставки. Начальство относилось к К. Ротову уважительно, и несколько раз его даже вывозили из зоны на этюды. В Соликамском музее хранятся несколько его работ.
В лагере находился архитектор Ф. М. Тольцинер. Какое-то время пребывал в пересыльной тюрьме писатель В. Шаламов, написавший пронзительно-трагические рассказы о лагерной жизни.
Жеромская Нина Михайловна – актриса Ленинградского театра драмы – была репрессирована и в Соликамске жила с 1941-го года по 1959-й. Ею были поставлены несколько спектаклей на сцене клуба Горняков.
Профессор Ленинградской консерватории музыковед Вульфиус Павел Александрович отсидел несколько лет в лагере п. Мошево, затем устроился во Дворец культуры художественным руководителем, организовал детский хор и занимался вокалом.
Хочется как можно больше узнать о творческой интеллигенции, жившей в 30 - 40-х годах в нашем городе. Рассказы о них во многом могли бы завершить картину культурной жизни Соликамска тех лет.
Таким образом, 1930- 1940-е годы, суровые и трагичные, не остановили культурную жизнь Соликамска, так как она имела прочные корни, уходившие в глубь веков, и на ее развитие неоценимое влияние оказала деятельность многих творческих личностей, живших и работавших в нашем городе.
И. К. Плотникова
Соликамск
Судьбы технической интеллигенции в период тоталитаризма Степан Павлович Соляков (1911 - 1978)
Когда речь заходит об интеллигенции, то чаще имеют ввиду представителей гуманитарных профессий, а ведь в XX веке в России именно инженеры составляли ее значительную часть. Конечно, не все выпускники технических вузов подпадают под это определение в нашем общепринятом российском представлении. Но человек, о котором здесь идет речь, был настоящим интеллигентом. Степан Павлович Соляков, выдающийся инженер, ученый, металлург-исследователь, создатель своего направления в металлургии никогда не был репрессирован, сослан, ущемлен в правах. Возможно даже, в чьих-то глазах он был баловнем судьбы, хотя в его жизни были ситуации, возникавшие из-за его непростого импульсивного характера, которые могли повлечь за собой большие неприятности...
Он стал инициатором и основателем первого в цветной металлургии опытного цеха, ставшего экспериментальной базой для испытания новой технологии и оборудования всей титаново-магниевои промышленности. Стахановец, фронтовик, первый в Пермской области Заслуженный изобретатель РСФСР, его по праву можно назвать героем своего времени. Такая личность могла сформироваться и состояться именно в России, в XX веке. «Это герой для романа Солженицына» – примерно так сказала о нем его ученица и коллега Т. А. Якимец.
В одном его заявлении (это место зачеркнуто) написано: «Я знаю, о таких людях книги пишут, чтобы на примере их жизни и борьбы воспитывать новое поколение инженеров – творцов новой техники».
Имя Степана Павловича Солякова неразрывно связано с Соликамским магниевым заводом. После окончания Свердловского Индустриального института он попадает в Соликамск в момент монтажа основных цехов завода. Затем с группой молодых инженеров и рабочих отправляется на стажировку на Ленинградский опытный магниевый завод. После пуска завода 14 марта 1936 года Соляков становится сменным инженером главного цеха завода – цеха электролиза магния.
Магниевый завод в Соликамске – детище первых пятилеток. Наличие крупнейших месторождений калий-магниевых солей повлекло строительство калийного комбината в 1927 году, а в 1932 году принимается решение о строительстве магниевого завода. Магний – крылатый металл – необходим молодой советской республике, его также собираются использовать в мостостроении, машиностроении и других отраслях. «Магний нам нужен, как воздух!», – сказал Сталин директору калийного комбината Владимиру Ефимовичу Цифриновичу. Строился завод, как и все предприятия того времени, ударными темпами, энтузиазмом молодых строителей, а также силами заключенных и спецпереселенцев.
К концу 1937 года завод достигает проектных мощностей в тысячу тонн магния. Но смонтированное технологическое оборудование оказывается несовершенным. Уже в 1937 году Степан Павлович Соляков вместе с группой работников УНИХИМА (Уральский научно-исследовательский институт химии) предложил новую конструкцию электролизной ванны. Производительность электролизера возросла вдвое, эта конструкция сохранилась на заводе до 1968 года. В Соликамском краеведческом музее есть фотография Солякова в момент монтажа этой ванны. На обороте им написано: «...Эта ванна была для меня в эти дни все». Как всерьез написала одна студентка, со вздохом: «Степочка так любит свою ванну, как редкие любят девушку». И это действительно было так. Его работа была для него подлинным творчеством, единственным, чему он отдавал себя целиком. До начала войны у него возникает масса изобретений и рационализаторских предложений, его идеи почти сразу реализуются в производстве. Уже тогда он был, как позже говорили его коллеги, «фонтаном идей».
Нужно отметить, что уровень ряда инженеров на СМЗ действительно был высок, они были молоды, талантливы, полны энтузиазма. Ведущий специалист треста «Союзкалий» Я. М. Хейфец писал: «Работает на заводе, в основном, молодежь: самому «старому» инженеру 35 лет, остальным от 26 до 33».
1937 год прошел ураганом как по всей стране, так и по тресту «Союзкалий» и входящему в него магниевому заводу. Были арестованы его руководители во главе с директором В. Е. Цифриновичем, ряд ведущих специалистов. Но Солякова этот ураган не задел, хотя его характер и поступки, впрочем совсем не демонстративные – просто он так жил, не раз могли дать повод. В архиве СМЗ в его личном деле хранятся интересные документы. Выписка из приказа от 2.09.1937: «...Соляков не предъявил пропуск (на проходной). Пропуск оказался в негодном состоянии, Соляков пререкался с охраной, ругался». Он просто хотел попасть на завод, а в негодном состоянии мог оказаться и его новый костюм, прожженный при испытании очередной ванны. Также имеются распоряжения, где ему ставят «на вид» за непредоставление технических отчетов. Он, конечно, понимал необходимость порядка в документации, просто рука не успевала за мыслью.
В личном деле хранится характеристика 1939 года на Солякова СП. для поступления в аспирантуру, но этого не случилось: он получил ожоги на работе и полгода провел в больнице.
Начало войны Соликамский магниевый завод встретил самостоятельным предприятием, он был выделен из состава калийного комбината. Завод выпускал металл, из которого делали авиационные моторы и бомбы, но по каким-то причинам у него не было «брони». 350 кадровых рабочих ушли на фронт, на их места встали женщины и подростки. Позднее, когда СМЗ становится единственным поставщиком крылатого металла в стране, он получает бронь, квалифицированные кадры должны работать на победу в тылу. Но Степан Павлович Соляков уже на фронте.
С 1941 по 1945 он был начальником химсанроты в частях Волховского фронта, закончил войну в звании инженер-капитан. В послевоенных анкетах в графе «награды», кроме боевых медалей «За отвагу» и «За Победу над Германией», мы читаем: за изобретение и разработку нового способа дегазации и за разработку средств химзащиты награжден часами и портсигаром.
В воспоминаниях заместителя директора завода по кадрам (в годы войны) И. Ф. Малышева есть примечательный эпизод. Директор Ф. Г. Фальский, до назначения на эту должность работавший в Свердловском Индустриальном институте, вызвал его и спросил об инженере Солякове, которого он знал как эрудированного студента. Узнав, что он на фронте, дал задание написать в военкомат письмо о возвращении его на завод. Подтверждает этот факт документ в архиве из Главного управления алюминиевой промышленности Наркомата цветных металлов. Директору СМЗ Фальскому предлагали возбудить ходатайство о возвращении инженера Солякова в промышленность. Ответа не последовало.
Во время войны Соляков был исключен из партии. Часто такое событие влекло за собой дальнейшие репрессии. Но для него это был просто факт в биографии. В анкетах он указывал, что причиной послужило чтение немецких листовок, высказывания о революции в Латвии и о колхозниках-спекулянтах. Но по воспоминаниям Т. А. Якимец, работавшей с ним долгие годы, произошло это из-за того, что в 1944 году, находясь на постое в одной избе, он был против того, чтобы корову хозяев зарубили на мясо. Ему приказали положить партбилет на стол, что он и сделал. Этот поступок полностью в духе Степана Павловича. О неприятностях с начальством из-за несдержанного характера в этот период он пишет родным. На той же открытке есть такая фраза: «Имею желание по окончанию войны стать доктором-профессором или главным инженером крупного завода».
После войны Степан Павлович год проработал в Ленинграде старшим инженером конструкторского отдела Гипроалюминия. Но в 1946 году он возвращается на Соликамский магниевый завод, главное дело его жизни. В автобиографии 1947 года он пишет: «...в настоящее время все силы и время отдаю на решение крупных проблем магниевой промышленности, для чего по моей инициативе в мае 1946 года был организован опытный цех, и я был назначен начальником». Невозможно переоценить значимость этого события в цветной металлургии, цех стал действительным полигоном для технологий и оборудования, которые в дальнейшем внедрялись на титано-магниевых комбинатах в Березниках, Запорожье, Усть-Каменногорске. В последнее время эти разработки находят применение и за рубежом: в Израиле, Китае.
Степан Павлович Соляков до конца жизни оставался все тем же генератором идей. И он щедро делился ими. Его коллеги говорят, что масса диссертаций была сделана на его идеях. Но сам Соляков так и не имел ученой степени. Среди его учеников были директора и главные инженеры, лауреат Государственной премии, кандидаты технических наук и даже заместитель министра цветной металлургии. Сам же Степан Павлович до конца жизни работал в опытном цехе научным руководителем. Образцовым администратором он быть не мог в силу своей прямой и свободолюбивой натуры. У него был даже свой режим работы, он мог уйти в середине дня на несколько часов, прийти вечером и работать до ночи, без выходных и праздников. Он не очень-то вписывался в заданные рамки, но на него махнули рукой. В 50-е годы в его характеристике был упрек в негативном отношении к общественной работе. Он отвечал, что не может участвовать в массово-политической работе, как с подчиненными, так и с самим собой, потому что у него не остается на это времени. Дать такой ответ в те годы – поистине смелый поступок. В 1961 году ему ставили в вину финансовые нарушения, но Степан Павлович ничего не нарушал, он просто пытался ускорить решение проблемы. В общем, напрямую система его ни разу не задела, очевидно осознавая его безусловную значимость. Его изобретения и рацпредложения материально поощрялись, к его 50-летию в 1961 году он был награжден орденом «Знак почета», ему было присвоено звание Заслуженного изобретателя РСФСР. Дирекция и партком ходатайствовали о назначении ему персональной пенсии. Но все же многие его коллеги считают, что его вклад в науку не был оценен в полном объеме. Разработанный им принцип хлорирования и конструкция хлоратора явно были достойны Государственной премии.
В одном поздравительном письме к юбилею есть такая характеристика: «Вас интересует не только все новое в области науки и техники, но и постановки московских театров, Вы очень любите и природу – море, Каму, лес». Кроме того, он очень любил поэзию, особенно Есенина. Другими словами, Степан Павлович Соляков состоялся и реализовался полностью. Он сумел прожить свою жизнь абсолютно свободным человеком, практически всегда говорил и делал только то, что хотел. И это на режимном предприятии, в те времена, которые мы теперь называем тоталитарными... Ему некогда было бояться. Неоднократно его жизнь могла пойти по-иному, но спасало то, что главным в его жизни было дело, которому он посвятил всю свою жизнь. Это дело можно по праву назвать гражданским и научным подвигом.