В первом выпуске альманаха “Череповец” была опубликована статья В. А. Саблина “Шекснинское восстание 1918 года”, в которой автор осветил один из эпизодов гражданской войны в нашем крае, уделив главное внимание событиям, происходившим на станции Шексна. Между тем осенью—зимой 1918 года волнения крестьян охватили целый ряд волостей Череповецкого и Вологодского уездов и выразились как в активном, так и в пассивном сопротивлении советской власти. В Череповецком центре хранения документации при архивном отделе мэрии Череповца находится личный фонд красногвардейца П. Л. Павловцева. в документах которого содержатся воспоминания двух очевидцев (П. П. Сахарова и А. Н. Суворова) этих событий, публикуемые в данном альманахе.
Вышеназванные мемуары поступили в Центр хранения документации в 1985 году от А. М. Павловцевой (вдовы П. Л. Павловцева) — держателя его личного фонда. К сожалению, об авторах воспоминаний известно немного[1].
Павел Павлович Сахаров родился в 1900 году, русский, выходец из крестьян. Закончил двухклассное училище, затем учительские и военно-инженерные курсы. Член коммунистической партии с 1920 года. До 1920 года занимался своим хозяйством. В 1920—1921 годах являлся политруком военно-инженерной школы, в разные годы занимал должности инструктора политотдела 23-й, 51-й дивизий, инструктора Череповецкого горкома ВКП(б). В августе 1927 года был направлен на партийную учебу. Последние годы его жизни прошли в Боровичах Новгородской области, умер в 1969 году.
Воспоминания П. П. Сахарова оформлены рукописно в школьных тетрадях, записывались с 17 февраля 1967 года по январь 1969 года.
Воспоминания — особый вид исторических источников. Они могут не совсем точно отражать события, доносят их до нас через личное восприятие авторов. В публикуемых документах из фонда П. Л. Павловцева имеются некоторые неточности и расхождения в освещении шекснинских событий. Один из авторов мемуаров, П. П. Сахаров, признавал: “Это неизбежно. На то они и воспоминания. Один и тот же факт даже в свежем восприятии может получить двоякое освещение. А события, о которых идет речь, имеют давность почти в полсотни лет...”[2]. В то же время свидетельства очевидцев ярко воспроизводят детали жизни тех лет. трагизм происходивших событий, отношение к ним современников.
Воспоминания П. П. Сахарова и А. Н. Суворова публикуются согласно правилам издания исторических документов в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации. Стилистические особенности документов сохранены. В примечаниях даны необходимые пояснения к тексту.
Г. Н. Пахний
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Биографические данные об авторах мемуаров предоставлены директором Вологодского областного архива новейшей политической истории С. Н. Цветковым.
2 ЧЦХД. Ф. р-1070. Оп. 1. Д. 119. Л. 54—55.
Часа в три ночи 3 декабря 1918 года меня разбудил чем-то сильно встревоженный отец.
“Павлик, вставай скорее! На улице что-то неладное творится. По деревне проехала группа конная. Все вооруженные. Двое остались в деревне, ходят по домам и приказывают всем мужикам немедленно идти в Чуровское, если у кого есть оружие, — брать его с собой”.
Сон моментально как рукой сняло. “Вот оно, началось”, — пронзила мысль. Вчера я пришел домой с работы поздно, около двенадцати часов ночи. Формально числился я в Чуровском волостном военкомате рядовым красноармейцем. Но работа моя не заключалась в несении красноармейской службы. Вот уже полгода как я вступил в коллектив коммунистов и сочувствующих. Членом РКП(б) меня не приняли не потому, что я был недостоин этого, а лишь потому, что в волостном коллективе было всего два члена партии: заведующий земельным отделом Васильев Иван Васильевич да волостной военком товарищ Макаров Никита Андреевич. Поэтому в волости не было ячейки РКП(б), имеющей право приема в члены партии, а был создан коллектив коммунистов и сочувствующих, председателем коего и являлся, как говорится, по совместительству зав. Вол. земотделом Ив. Вас. Васильев. К августу месяцу 1918 года наш коллектив вырос до 45 человек, из них 43 товарища, в том числе и я, числились сочувствующими. Ивану Васильевичу стало уже не по силам одному руководить таким коллективом, и на общем собрании коллектива 8-го августа 1918 года была выдвинута моя кандидатура на должность секретаря коллектива. Этому выдвижению способствовали два обстоятельства: во-первых, по тому времени я был “сильно” грамотным, окончил с отличием двухклассное училище да еще год учился, готовясь поступать в Череповецкую учительскую семинарию или же в техническое училище. Правда, ни туда, ни сюда не поступил, хотя вступительные экзамены и сдавал на круглые пятерки. Не так-то просто было в 1913 году сыну рабочего, да еще находящегося на подозрении у полиции (отец мой после 1905 года был поднадзорным, ему не разрешалось работать на питерских заводах), поступить в среднее учебное заведение, даже такое, как Череповецкое техническое училище', которое выпускало масленщиков на буксирные пароходы, а в лучшем случае — помощников машинистов на те же пароходы, т. е. обычных рабочих с очень невысоким разрядом. Во-вторых, весной 1918 года я участвовал в чрезвычайно важной для бедняцкого населения волости работе — производил учет казенных, помещичьих, монастырских и церковных земель и лесов, которые той же весной были разделены среди безземельных и малоземельных крестьян. Эта работа в земельной комиссии2 сделала меня в известной степени известным большинству членов коллектива коммунистов и сочувствующих, получивших земельный надел. Поэтому я был избран секретарем буквально единогласно.
Одновременно на мою долю выпали и обязанности партийного библиотекаря, что по теперешним понятиям означает обязанности партийного пропагандиста. В моем распоряжении было несколько десятков политических брошюр, газеты, листовки, воззвания, получаемые из [Череповецкого. — Ред.] укома РКП(б), которые я был обязан или выдавать для чтения гражданам, или сам читать и разъяснять при удобных к тому случаях. Нужно отметить, что в то время эта работа была повседневной. Пропагандист 1918 года был занят, в отличие от нынешних [1960-е годы. — Ред.] условий работы пропагандистов, не раз-два в месяц, а каждый день и часто по нескольку раз в день. В октябре месяце мы получили из укома РКП(б) директиву — организовать ячейку комсомола. Эту директиву для исполнения И. В. Васильев передал мне. Стыдно теперь признаться, но долго ломал голову над словом, что это такое “комсомол”. До сих пор, несмотря на свою “высокую” грамотность, я не встречал в русском языке слова “комсомол” и потому не мог понять, чего от меня требовала эта злосчастная директива. Пришлось с большим ущербом для моего самолюбия (ведь я значительно грамотнее его) все же обратиться к И. В. Васильеву с вопросом, что такое обозначает слово “комсомол”? Разъяснение получено полное.
С каким азартом принялся я выполнять эту директиву! Ведь мне самому только 18 лет. И из таких, как я, парней создать самостоятельную политическую организацию, и это сделать поручили мне! Да от такого счастья на первом году моей общественно-политической работы можно с ума сойти! Целую ночь я сидел над составлением воззвания к молодежи. Ведь надо написать коротко, ясно и подробно, прочувственно, зовуще и привлекающе, политически грамотно. Не знаю, насколько мне удалось все это изложить на одной стороне листа писчей бумаги? Но восклицательных знаков на этом полулисте у меня было использовано, помню, не менее десятка.
Это была ночь с субботы на воскресенье. И я решил не терять ни одного часа. Завтра в церковь придет к обедне много молодежи. Нет, не молиться, особой набожностью молодежь нашей волости не отличалась, а просто использовать удобный случай, чтобы удрать от родителей и погулять, встретиться с любимой, да мало ли дел у молодежи падает на воскресенье, которые можно сделать под удобным и убедительным для родителей предлогом — пойти к обедне.
Вот почему мой опус, результат ночного бдения, к утру был накрепко наклеен на церковных воротах. Правда, для молодежи шестидесятых годов такая “оперативность” волостного комсорга наверняка покажется наивной, смешной и даже, может быть, глуповатой, но что было, то было, и не осуждайте комсорга, который сам только что узнал, что значит слово “комсомол”3. Может быть, не так уж он был наивен и глуп. Результат — в то же воскресенье к вечеру в ячейке КСМ было, по крайней мере, пять человек, из числа которых, например, в недалеком будущем вырос крепкий коммунист, лучший председатель крупнейшего в Пришекснин-ском районе колхоза Николай Иванович Иванов (ныне покойный), а многие другие погибли в тот же год, защищая советскую власть с оружием в руках в рядах Красной Армии, отбивавшей нашествие на молодое социалистическое государство четырнадцати империалистических государств. Итак, к ноябрю i918 года я — партактивист Чуровской волости в трех отраслях общественно-политической работы.
Вот почему тревожился отец, отрывая меня от сна, почувствовав, что в волости творится что-то неладное, опасное для моей жизни. Это же заставило и меня действовать быстро и обдуманно, без каких-либо ошибок. Вчера мы допоздна засиделись в военкомате. Обсуждали слагающуюся в волости неблагоприятную политическую обстановку. Дело в том, что после торжественно отпразднованной первой годовщины Октября нам нужно было провести два чрезвычайно важных государственных мероприятия, связанных с личным воздействием на широкие круги населения волости. После окончания первой империалистической войны, февральской и октябрьской революций 1917 года в деревню прибыли солдаты-фронтовики, и каждый из них привез с собой какое-либо боевое оружие. В каждой деревне можно было найти по нескольку боевых винтовок всевозможных систем, а пистолетов было на руках бессчетное количество. У нас были сведения, что кое у кого из кулаков припрятаны даже пулеметы. Каждый молодой парень считал для себя делом чести и личного геройства всегда иметь в кармане заряженный пистолет. Часто на молодежных гуляньях стоило только двум парням задраться, начиналась такая перестрелка, что было похоже, как будто в деревне открылся боевой участок фронта, стреляли все участвующие в гулянье. Убийство стало обычным явлением. Огнестрельное оружие стало использоваться и для совершения разбойных преступлений, росла преступность со смертельным исходом для пострадавших. Так, в д. Высоково Чаромской волости было совершено разбойное нападение на дом старика Степана Ковина. Его жена была убита, а сам старик получил тяжелые ранения.
В центре Чуровской волости, в д. Игумново, в августе месяце 1918 года появилась банда под командованием местного игумновского жителя Чернова, известного в деревне под кличкой “Има”. Приехала [банда. — Ред.] с большой помпой поездом из самого Питера. Вся банда в составе примерно двадцати человек была шикарно одета в богатые матросские костюмы, хорошо вооружена винтовками, пистолетами, палашами, выдавала себя за карательный отряд Петроградской Ч К. Эта банда терроризировала не только население деревни Игумново, которое весной этого года самосудом убило брата Имы — вора А. Чернова, но даже блокировала работу волисполкома. На почте и телеграфе установила свой контроль. Военком поручил лично мне во что бы то ни стало связаться с Череповцом и просить срочного выезда в волость специального отряда Череповецкой ЧК. Ему самому, как и членам волисполкома, Има запретил выходить из помещения. Такая связь мне удалась, и прибывшей объединенной оперативной группой Петроградской и Череповецкой ЧК банда Имы была ликвидирована. Оказалось, что за Имой и его бандой уже давно охотилась Петроградская ЧК. Его разбойные действия в д. Игумново помогли ЧК напасть на его след и быстро ликвидировать банду.
Вся эта обстановка обязывала нас, парторганизацию и военкомат, принимать срочные меры по изъятию у населения огнестрельного оружия. К декабрю месяцу было уже изъято некоторое количество. В военкомате скопилось штук до сотни винтовок, столько же примерно пистолетов всевозможных систем, даже были изъяты два пулемета. Вчера вечером мы и занимались упаковкой оружия в ящики, чтобы в ближайшие дни отправить его в Череповец в уездный военкомат. Помню, уж очень мне понравился своим никелевым блеском револьвер системы “Смит и Вессон”, я попросил военкома Н. Макарова подарить мне этот револьвер. Он посмеялся над моим вкусом и толком в вопросах вооружения, вышел со мной вместе на крыльцо и выстрелил в стоявшую метрах в пяти от крыльца старую березу. Пуля, ударившись в стылую древесину, отскочила назад и упала нам под ноги. Так военком разочаровал меня в боевых качествах столь понравившегося мне оружия.
Изъятие оружия у населения не проходило без острых стычек с владельцами, и действиями военкома они, конечно, довольны не были. Еще и оружие все не изъяли, а уже создали для себя в волости не одну сотню личных врагов. Шло глухое недовольство нашими действиями. Нам грозили местью. Оружия же на руках у населения оставалось еще очень много, и нам надо было усиленно работать, а людей для проведения этой работы у нас было мало. Как решить эту задачу? Вот что мы обсуждали вчера, упаковывая оружие. Второе важное мероприятие также должно быть нами очень умело проведено — это мобилизовать в Красную Армию всех бывших унтер-офицеров бывшей царской армии. Пока мы еще проводили только учет подлежащих мобилизации. Ежедневно вызывали в военкомат человек по пятьдесят и составляли соответствующие документы. Вчера тоже прошла такая же группа мобилизованных. Отправка их в уездный военкомат в Череповец намечалась на ближайшие дни. Это мероприятие вызвало уже явное брожение не только среди мобилизуемых, но и всего населения. Большинство призываемых прямо заявляло нам, что они не пойдут воевать. А в стране обстановка с каждым днем усложнялась. Интервенты все сжимали кольцо осады молодого Советского государства. Вчера долго не уходили из Чуровского по домам мобилизуемые. Собирались кучками и о чем-то шептались, иногда спорили. Обстановка в волости складывалась явно тревожная, назревало что-то очень серьезное, опасное. Вот и об этом мы говорили вчера, расходясь поздно ночью по квартирам. Но самым опасным было то, что в волости чувствовалось явно кулацко- эсеровское влияние. Даже в волисполком проникли кулаки, эсеры и меньшевики: эсеры Аникин, Мотынь, меньшевик Афанасий Шумов и другие. Вот это-то и было основной питательной почвой вспыхнувшего антисоветского восстания4.
Дежурным по военкомату на эту ночь остался сам волвоенком Никита Андреевич Макаров.
Теперь вот мы вдвоем с отцом решаем, что же делать. Пришли к выводу, что я должен немедленно бежать в дер. Гологузку, расположенную в километре от нашей деревни и километрах в 3-х от села Чуровского. В этой деревне жил председатель нашего коллектива коммунистов И. В. Васильев. Нужно его информировать о происходящих событиях и с ним вместе решать, что делать дальше. Ивана Васильевича я уже застал на ногах, одетым, но сидевшим на табурете у стола и тяжело раздумывавшим о создавшемся положении. Он уже знал, что в волости вспыхнули неблагоприятные события, и теперь составлял план своих дальнейших действий. Я подоспел очень кстати. Мы решили осторожно и немедленно идти в Чуровское, чтобы точно установить характер и размеры происходящего. Из вполне понятной предосторожности мы не могли открыто идти в Чуровское обычной дорогой, а пустошами направились сначала в дер. Починок, где в бывшем волостном правлении располагается волисполком. В дореволюционное время и волость-то наша называлась не Чуровская, а Починковская, т. к. волостное правление находилось в специально выстроенном для него казенном доме, расположенном около деревни Починок, в двух верстах от Чуровского. Само же Чуровское было крупным торговым центром волости и церковным приходом.
В волисполкоме мы нашли лишь одного сторожа. “А члены исполкома, что ночевали здесь, в окно повыскакивали и разбежались неизвестно куда, как только к волисполкому подъехали какие-то военные верхом на конях. Потом и верховые все уехали в Чуровское”, — сообщил нам очень испуганный сторож.
Мы решили пробираться в Чуровское. Но идти не вместе, а разделиться: Иван Васильевич околицами пройдет в бывшую богадельню и там спрячется, а я должен был незаметно войти в село со стороны торговых рядов, замешаться в толпе повстанцев, проникнуть в штаб восстания, узнать количество участников восстания, кто руководит им, какие планы у вожаков восстания. Нам уже было ясно, что в волости произошло кулацкое восстание. Оставалось установить перечисленные данные, связаться с городом, получить указания, как действовать самим. На этом мы и разошлись, каждый на свой путь проникновения в Чуровское.
Здесь я должен чуть-чуть отклониться в сторону и посвятить несколько строк описанию села Чуровское, поскольку оно стало центром кулацко-эсеровского мятежа. Почему именно Чуровское избрали мятежники своей штаб-квартирой?
Село Чуровское, как я уже сказал, было крупным торговым центром не только для своей волости, но и имело торговое влияние далеко за ее пределами. Оно расположено в 8-ми километрах от -железнодорожной станции Шексна Сев. ж. д., в центре плотно населенного района.
В дореволюционное время в Чуровском устраивались крупные ярмарки. На зимних “ярманках”, как их называло местное население, можно было бы встретить и обозы со свежим замороженным знаменитым белозерским снетком. Эту мелкую, почти прозрачную рыбку знала даже заграница, она [рыбка. — Ред.] была предметом экспорта. Сами же торговцы снетком — это были белозерские рыбаки. Значит, ехали на ярмарки Чуровские за 120 километров. Можно было встретить со своим товаром, свежей мороженой салакой, почему-то называвшейся “сельдью”, и рыбака с Финского залива. Летом на Чуровских ярмарках целые торговые ряды занимали своим “святым” товаром (иконами) владимирские богомазы, а на торговой площади возвышались горы кулей со свежими огурцами, привезенными по реке Шексне ярославскими “огурешниками”. Так широко торговало Чуровское.
О местных же торговцах и говорить нечего. Почти в каждой деревне, где было больше 30 дворов, обязательно был и свой купчик, а в приходских центрах по соседству с церквями орудовали и совсем крупные, гильдейские купцы: Репины, Куликовы — в Усть-Угольском, Ряхины и Сальниковы — в Чуровском, Бороничевы и Соколовские — в Чаром-ском. Во время ярмарок все они съезжались со своими товарами в Чуровское. Вот почему Чуровское широко было известно и было избрано мятежниками своим центром.
Само село со стороны Лисьей Горы начиналось торговыми рядами. Между этих рядов был и въезд в село по дорогам, связывающим Чуровское с соседней Чаромской волостью. Торговые ряды представляли собой рубленные из бревен и вплотную соединенные друг с другом временные торговые помещения — лавки. В ряду было таких лавок 15—20, а рядов было всего четыре. Между рядами шли дороги, выводившие на обширную площадь, на которой во время ярмарок располагались торговцы с возов — крестьяне со своими товарами, предметами собственного производства, живым скотом и ремесленники со своими изделиями.
Дальше большую территорию занимали церковь и кладбище, огороженные высоким каменным забором. В праздники вокруг церковной ограды молодежь и устраивала свои гулянья.
В селе размещались почта, телеграф, телефон, двухклассное училище. Вот сюда, в это село, сегодня и была моя задача незаметно проникнуть. Это было очень трудно. Ведь вчера еще я здесь работал и был, как говорится, на виду. Вся надежда моя была на то, что сегодня в селе очень тесно, на улице толпится, по крайнему счету, не менее трех тысяч народу. Авось мне и удастся затеряться в этой толпе и выполнить задание, не будучи обнаруженным. К тому же вид у меня еще вполне мальчишеский, и никому в глаза бросаться я не буду. С этими шансами на успех все же я благополучно миновал торговые ряды и вышел на площадь, действительно, легко замешался в толпе, свободно пробрался к штабу восстания, который находился, как я уже выяснил, в нашем помещении волвоенкома-та, в доме попа Николая Соколова, хотя Н. Соколов еще летом куда-то удрал из села, и дом, как бесхозный, был перед самой Октябрьской годовщиной занят под волостной военкомат. В нем же отдельную комнату занимал и коллектив коммунистов и сочувствующих, т. е. там же было и мое рабочее место, мой кабинет. Председатель же коллектива И. В. Васильев работал в кабинете в своем земотделе, в той самой бывшей богадельне, куда он сейчас, разойдясь со мной, и направился.
Казалось, все идет хорошо, как нами и задумано, по плану, но... “Эй, стой, комиссар! Куда пробираешься?” — вдруг неожиданно слышу я выкрик около своей головы. Повернул голову и вижу: меня догоняет парень лет шестнадцати, хорошо мне известный, носивший кличку Петька Курок, мальчишка из деревни Игумново, брат того самого Имы, банду которого чекисты ликвидировали несколько месяцев тому назад не без моего, как я уже говорил, участия. Курок, безусловно, знал о моей роли в ликвидации его братца, поэтому, задержав меня, он немедленно во все горло оповестил всех находившихся поблизости, что поймал волостного комиссара, комсомольского заводилу.
Несколько пар рук тотчас же вцепились в полы моего пальто, скрутили мне руки за спину, и в штаб восстания я попал значительно раньше, чем намеревался там быть по своему плану. Курок, как герой, шествовал впереди моего конвоя, играя тем самым револьвером “Смит и Вессон”, который вчера так нравился мне самому.
Вот и пришли. Что-то теперь со мной будет? Узнает ли Иван Васильевич, что я “провалился”? Как мне себя вести с вожаками мятежа? Вот вопросы, которые теснились в моем мозгу.
Но лучше расскажу, что было дальше. Не скрою, хорошего я ничего не ожидал и себя героем с поднятой головой не чувствовал. Главное — как себя вести?
Еще несколько довольно чувствительных толчков в спину, и я очутился в зале, так и у попа, и у нас называлась большая комната, расположенная в передней части дома.
В красном углу за письменным столом военкома сидел человек в офицерской форме с золотыми погонами на плечах в чине поручика царской армии. Это был, как потом стало ясно, сам “главнокомандующий” восстанием Николай Шерстнев. Он в недавнем прошлом действительно был строевым офицером бывшей царской армии, по происхождению же был просто богатым крестьянином-кулаком из дер. Царево Ягановской волости, что километрах в 20-ти от Чуровского.
За соседним письменным столом сидел, тоже в офицерской форме, но с серебряными погонами чиновника военного времени, хорошо мне знакомый, сосед, сын небогатого кулачка (из той же деревни, 'из которой был родом и наш председатель И. В. Васильев), совершенно незаметный до сего дня человек — Иван Ильич Смирнов. Оказывается, он (ни больше ни меньше!) — начальник штаба восстания. Смирнов разбирался в ворохе каких-то бумаг. Ему помогал, к великому моему изумлению, наш военкоматский военрук — не то Чистов, не то Чистоткин, фамилию его уж я сейчас точно и не помню. Последнее меня очень удивило, ведь наш же работник, даже недавно вступивший в коллектив как сочувствующий и вдруг ... в числе мятежников, да еще в штабе работает! Здесь же в зале толпились еще десятка два разных людей, многих из них я знал в лицо, это были преимущественно местные богачи, как бывший старшина волости Мясников, известный эсер Аникин. Других я никогда не встречал, но по одежде было видно, что тоже кулачье, прибывшее откуда-то издалека. Несколько человек были, как и Шерстнев со Смирновым, одеты в офицерскую форму, с погонами на плечах. Удивляло и присутствие здесь, да еще в звании начальника штаба, Смирнова. Хотя он и сын бывшего маклака5, занимавшегося в довоенные годы скупкой кожевенного сырья, но давно прогоревшего, был совершенно незаметным в деревне человеком. Брат же его, Андрей, был советским активистом с первых дней революции, сейчас состоял в коллективе коммунистов, как и я, сочувствующим и работал председателем сельсовета. Сегодня ночью мы с Васильевым зашли за ним, но не застали дома. Он, почувствовав неладное, как после выяснилось, немедленно скрылся, чтобы не попасть в руки повстанцев. Уж очень много у него было врагов среди богачей, против которых он активно выступал, особенно нынче весной, когда земли делили, а ему как председателю сельсовета приходилось в этом деле быть первой скрипкой. Вот так делились на два борющихся лагеря в 1918 году даже в одной семье. А как делились силы в народной массе в нашей волости, об этом скажу ниже.
Итак, я — перед лицом “главнокомандующего” восстанием, самого Шерстнева. Еще на улице, пока меня вели в штаб, я не раз слышал эту фамилию как фамилию человека важного, души восстания, обещавшего в несколько дней изгнать коммунистов во всем Череповецком уезде.
Петька Курок торжественно доложил, что именно он поймал важного комиссара — это меня-то, значит. Поэтому совершенно не боялся, что Шерстнев может отобрать у него украденный ночью при разгроме воен-коматского склада блестящий “Смит и Вессон”, которым он и сейчас продолжал горделиво поигрывать, красуясь перед находящимися в комнате такими солидными дядями.
“Ну-с, молодой человек, докладывайте, где хранятся документы и бумаги военкомата и вашего коллектива коммунистов?” — услышал я обращенный ко мне вопрос Шерстнева.
Как же так? Раз так спрашивают, значит, у них нет наших бумаг. Где же сейчас Никита Макаров? Ведь он оставался дежурить в военкомате. Сумел ли он спрятать или уничтожить важные документы? Что отвечать? Все эти вопросы мгновенно пронеслись в моем мозгу. Вчера, уходя с работы, я аккуратно сложил все дела коллектива коммунистов на своем письменном столе, а сегодня, когда меня вели сюда по коридору мимо моей комнаты, я мельком взглянул через стеклянную дверь на свой стол (благо, на улице уже светало, и в комнате стало все видно) и заметил, что на нем абсолютно ничего не было. Раз спрашивают, значит, Никита все же успел что-то сделать с наиболее важными документами, в том числе и с документами коллектива коммунистов, — сделал я вывод. Значит, исходя из этого надо и вести себя дальше.
Кто я и что я — об этом в штабе никто даже не нашел нужным спрашивать. Да и действительно, не было смысла терять время на ненужные расспросы. Ведь многие из присутствующих здесь прекрасно знали и меня, и мою роль в волости. Шерстневу же, видимо, было все доложено обо мне, еще пока меня вели в штаб. К тому же он очень спешил, и поэтому допрос начался с сугубо делового разговора.
Сделав невинный вид, я сказал: “Откуда мне знать, где бумаги военкомата, а свои дела я вчера, уходя домой, оставил в порядке в своей комнате”. “Веди, показывай!” — уже повысил голос Шерстнев. Я пошел в свою комнату в сопровождении Шерстнева и еще нескольких вооруженных винтовками человек. Как и ожидал, в комнате ни на столе, ни в шкафу, где хранилась моя партбиблиотека, никаких бумаг не оказалось. Лишь на полу валялись затоптанные в грязь несколько брошюр из библиотеки, бумага коих не годилась для курильщиков. Большинство же книг было, видимо, растащено на курево, а может быть, некоторые книги попали в руки и тем, для кого они имели политическую ценность. Ведь в коллективе нас было официально зарегистрированных, сочувствующих РКП(б) 43 человека, а среди населения волости сочувствующих, не записанных в коллектив, было больше сотни. Многие из них сегодня были в Чуровском, следя за событиями. Да на стене красовалось крепко наклеенное мое воззвание к молодежи, призывающее записываться в комсомол, дубликат того, которое я с таким мучением составлял месяц тому назад и наклеивал на церковные ворота.
“Где?” — заорал Шерстнев. Я молча пожал плечами и, указав на разгромленную библиотеку, ответил: “Наверное, ваши забрали, вон так, как и все книжки растащили и затоптали в грязь”.
В это время один из моих конвоиров обратил внимание Шерстнева на люк, находившийся в комнате, который закрывал вход в подполье, где попадья, наверное, хранила запасы овощей и картофеля на зиму. Меня в сопровождении конвоира заставили зачем-то лезть в подполье. Я уже подумал, не пристрелить ли меня там, в подвале, задумал Шерстнев. Но оказывается, просто он решил, что только там могли быть спрятаны бумаги военкомата и коллектива, люк-то он сейчас только увидел, ночью его было нельзя заметить. Тем более, как я потом узнал, в этой комнате был арестован и Н. Макаров, который, дежуря в военкомате, решил расположиться ночевать на лежанке печи, выходившей в эту комнату, где и приготовил себе постель. Поэтому Шерстнев логически мог подумать, что бумаги могли быть Макаровым спрятаны только здесь, в подвале. Конечно, кроме плесени, разного мусора и старых развалившихся кадок, ничего мы там не нашли. Шерстнев рассвирепел. “Говори, сукин сын, где бумаги? — заорал он на меня. — Не скажешь, прикажу немедленно расстрелять вас обоих, мерзавцев!” Тут я понял, что “обоих” — это значит, в их руках находится и Никита Макаров. Я молчал, хотя в этот миг в качестве вещественного подтверждения слов получил от Шерстнева еще несколько увесистых оплеух.
“Отведите в кладовку! — распорядился Шерстнев. — Пусть подумает, и если до вечера не скажут, где бумаги, ночью расстрелять!”
“А что там ждать ночи? Стукнуть обоих сейчас, и конец. Некогда с ними возиться!” — раздался чей-то злобный выкрик из свиты Шерстнева. Но приказ Шерстнева все же был выполнен, меня втолкнули в кладовку, находившуюся тут же рядом, в сенях поповского дома. Надо сказать, что кладовка у попа была добротная, рубленная из тех же бревен, что и весь дом. Поэтому как арестантское помещение была не хуже, чем “холодная” при бывшем волостном правлении на Починке. Там, в кладовке, на полу, завернувшись в шинель с головой, лежал Никита Макаров. Он, не спавший всю ночь и изрядно избитый, сейчас крепко спал.
Настроение мое, признаюсь, в этот момент было, прямо сказать, самое неважное. Нет! Как хотите, а совершенно здоровому парню в 18 лет, только что еще начавшему познавать все радости жизни, любимому прекрасной девушкой, ужасно, до невозможности тяжело думать, что вот через несколько часов тебя ждет глупая, но неизбежная и неумолимая смерть от пули. И не в бою, что было бы вполне нормально, а “у стенки” будут стрелять в тебя, в беззащитного.
Почему? За что в тебя будут стрелять? Ведь никому я ничего не сделал плохого! Тот же Шерстнев, только что распорядившийся о нашем расстреле, нас даже до сего дня не знал, никогда в глаза не видел. Большинству народа, толпившемуся сейчас на улице, мы делали ведь только хорошее. Весной многим дали землю, о которой они мечтали всю жизнь. Летом освободили волость от банды Имы, от разбойничьих действий которой было в страхе все население волости. Вот оружие отбирали, так это тоже было в интересах большинства населения, это тоже создавало более спокойную жизнь. Призывали в Красную Армию — ведь нужно же защищать молодое свободное государство! Во всех этих делах принимал и я активное участие. Но разве это плохо? Нет! Так за что же грозятся меня расстрелять? Единственный враг, которого я знал во всем Чуровском, — это Петька Курок, который этим летом лишился двух старших братьев. И мог мне мстить, так как знал, что в ликвидации банды Имы я сыграл самую решающую роль. Я не делал секрета из того, как я под ружейным огнем банды сумел прорваться на телеграф и дать сигнал в Череповецкую ЧК о появлении и действиях банды. Даже гордился и хвастался этим перед молодежью. Курок и раньше грозил мне отомстить за брата. Но ведь не Курок же хочет меня расстрелять, а люди, которым я ничего плохого не делал.
А жизнь-то какая прекрасная началась!
Нет, только мы, недавно вырвавшиеся из гнета полицейского, царского режима, освободившиеся от гнета и пут капитализма, во всей полноте понимали вкус и содержание слова “свобода”. Позднее, спустя больше чем двадцать пять лет, также полно, как мы в 1918 году, понимали слово “свобода” люди освобожденных от фашистской оккупации территорий, жители освобожденного от блокады Ленинграда, освобожденные пленники гитлеровских лагерей смерти.
С каким восторгом, с радостью до наслаждения работалось на укрепление молодого Советского государства! Нет слов, чтобы все это выразить на словах, выразить со всей полнотой чувства, с которыми мы переживали победы Великого Октября! В подтверждение выражения этих чувств скажу, что в то время, в 1918 году и даже в 1919 году, мы забыли такое понятие, как заработок, [забыли. — Ред.] о заработной плате. Работая по 16—18 часов в сутки и имея свободного времени только во время сна, довольствовались куском сухого хлеба, часто добытого с боем, путем конфискации у какого-либо хлебного спекулянта. Кружка же горячего чая с сахаром или сахарином, тоже конфискованными у спекулянтов, была нечасто случавшейся роскошью. А тем не менее настроение было всегда, каждый день каким-то праздничным, радостным.
Но сейчас я себя чувствовал прескверно. Нет, повторяю, я далеко не был героем, я не был и трусом, но умирать было страшно. В тяжелой тревоге я растолкал Макарова. “Никита Андреевич! Проснись! Что же теперь с нами будет? Что делать?” — тряс я за плечи Макарова. “Ничего не будет, успокойся и ложись спать”, — успокоил меня Макаров. Потом, окончательно проснувшись, он сел и потребовал рассказывать, как я попал сюда, где был и что видел и слышал. Я подробно рассказал все то, что рассказывал выше здесь, в воспоминаниях. “Значит, Васильев на свободе. Это хорошо! Он сумеет сообщить обо всем в Череповец, и сегодня же к нам придет выручка. Только бы нам продержаться до завтра, а завтра весь этот сброд будет разогнан. А расстрелять нас не расстреляют, духу у них не хватит, успокойся!” — утешал меня Никита Андреевич. После этих слов мне стало как-то значительно легче. Как будто даже светлее стало на душе. И окончательно придя в себя, я спросил Макарова, а что же с ним самим произошло за эту ночь.
Вчера, когда мы с Васильевым ушли по домам, Н. Макаров, оставшийся дежурить в военкомате, прежде чем лечь спать, решил немного протопить печку. Благо топливо было под руками. Празднуя первую годовщину Великого Октября, все помещение военкомата у нас было украшено зеленой хвоей, еловым лапником. За месяц, что прошел после праздника, хвоя высохла, и иголки, неприятно шурша по обоям, постоянно сыпались на пол. Вот Макаров и решил сухим лапником протопить печь, а заодно и помещение прибрать. Набив полную печь этим топливом, он сел около открытой топки и наслаждался пышущим из печки жаром. Это было очень приятно, так как на улице погода была мерзкой, сырая и холодная, и в доме было сыро и неуютно. Стояла так называемая вве-денская оттепель. Сегодня 20-е ноября наступило. Во многих деревнях праздновался праздник “Введения пресвятой богородицы”6. В это время ежегодно почему-то были оттепели и первый ноябрьский снег всегда стаивал. Так было и нынче.
Печка протапливалась, и Никита Андреевич уже собирался залечь на теплую лежаночку, что была в комнате коллектива коммунистов.
Вдруг в парадную дверь с крыльца раздался громкий стук. Кто-то явно пытался силой вломиться в военкомат. Макаров поставил на боевой взвод свой браунинг и, выйдя в сени, спросил: “Кто там ломится, что надо?”
В ответ раздалась неистовая матерщина и многоголосые злобные выкрики: “Открывай подобру, большевистская сволочь!”
Военком сразу же сообразил, что дело неладное. Что этот разбойный налет на военкомат — что-то очень серьезное. Простые бы грабители не напали на учреждение, в коем ничего ценного нет. Тем не менее нужно что-то предпринимать. Отбиваться одному против десятков, а может быть, и сотен, нападающих совершенно бессмысленно. В первую очередь нужно спрятать секретные и важные бумаги, которые хранились в ящике письменного стола у самого военкома. Но куда спрятать? Из дома не выйти, а внутри дома надежно спрятать негде. И мысль, как вспышка, подсказала — в печку, сжечь!
Он быстро вернулся в дом, тщательно заперев за собой на крепкий железный крюк входную дверь из сеней в комнаты. Несколько минут — и все бумаги из ящиков письменного стола запылали на горячих углях еще не совсем протопившейся печи. Еще несколько минут — и документы коллектива коммунистов, которые были в ящиках моего стола, а частью вчера мною аккуратно сложенные стопочкой на столе, разделили участь военкомовских бумаг. Еще несколько минут работы кочергой, и от веса бумаг в печи остался пепел, смешанный с горячей золой, остатками еще недавно так украшавшей помещение праздничной хвои.
Вот и порядок! Теперь можно и “гостей” ждать. Все равно хозяину из дома никуда не уйти. Дом окружен большим числом вооруженных людей, намерения которых тов. Макарову были уже ясны. С улицы довольно четко доносился вой собравшихся и выкрики: “Бей большевиков! Бей коммунистов! Да здравствует народная крестьянская власть!” Это кулац-ко-эсеровский лозунг. Значит, на улице явно кулацко-эсеровский мятеж, восстание против советской власти.
Но поповский дом построен добротно. Крепки двери и запоры. Лишь минут через 30—40 мятежникам удалось сорвать двери на крыльце и в сенях и ворваться в комнаты. Никита Андреевич, казалось, совершенно спокойный, лежал на теплой лежанке. Ворвавшиеся немедленно поставили его на ноги, попутно в качестве приветствия отвесив несколько тяжелых оплеух.
Командующий этой оравой Шерстнев приказал немедленно сдать ему лично все дела военкомата. Макаров спокойно ответил, что он враг бумажной волокиты и никаких дел для сдачи у него нет. Шерстнев рассвирепел от такого ответа, но времени у него было мало. Нужно срочно создавать штаб восстания и принимать меры для дальнейшего развития. Поэтому, добавив Никите Андреевичу еще лично от себя пару ударов по лицу, приказал запереть арестованного в кладовку.
Вот так мы и в беде оказались опять вместе в этой поповской кладовой, как были вместе вчера на работе.
Теперь самое время вспомнить, а что же происходило в эти часы с И. В. Васильевым? Как он встретил сегодняшний день? Где он, наш председатель коллектива коммунистов и сочувствующих Чуровской волости?
И. В. Васильеву повезло. Он оказался в более выгодных условиях, чем мы с Макаровым. Как я уже писал, мы с ним расстались на подходе к селу Чуровскому, и он избрал местом своего пребывания бывшую богадельню. Почему именно богадельню? Такое название носило здание за околицей села. За церковной оградой. В нем был размещен ряд волостных учреждений: правление общества потребителей, Чуровское кредитное товарищество (отделение Череповецкого кредитсоюза), правление Чу-ровского сельскохозяйственного товарищества, в котором по совместительству был председателем И. В. Васильев, и, наконец, земельный отдел волисполкома, заведование которым было основной работой Васильева.
А богадельней это добротное, несколько лет тому назад построенное здание называлось потому, что в нем раньше действительно лет пять были богадельня для безродных старух и приют-интернат для детей-сирот, учащихся в Чуровском двухклассном церковно-приходском училище. Содержалось это богоугодное заведение на средства церковного прихода. Церковный староста очень гордился, что имеет такое заведение. Но [в] последние годы или потому, что чуровские попы стали очень жадны и скупы, или потому, что церковные доходы резко сократились, но в годы первой империалистической войны финансирование богадельни с каждым месяцем уменьшалось и уменьшалось, а после Октябрьской революции и совсем прекратилось. Старушки голодали, голодали, и которые перемерли, которые отправились по миру нищенствовать. Ликвидировался и сиротский приют. К весне 1918 года эти богоугодные заведения перестали существовать, но здание продолжало носить название “богадельня”, хотя теперь в нем и размещались кооперативно-хозяйственные органы. Привычное название без какой-либо причины по отношению к расположившимся в нем учреждениям. Я упустил своевременно рассказать, что на подходе к Чуровскому мы встретили осторожно пробирающегося между кустарниками по берегу реки Чуровки, одетого в солдатскую шинель, с вещевым мешком за плечами человека. Остановили и опросили его. Оказалось, что это был красноармеец комендантской команды Череповецкого уездного военкомата, получивший увольнительную на двое суток для поездки домой к родителям за хлебным и прочим продовольственным подкреплением. С питанием в те годы даже и в воинских частях было очень тоще. Здоровому, молодому, не страдающему отсутствием аппетита красноармейцу недельного пайка хватало с трудом на 2—3 дня. Поэтому многие, у кого была такая возможность, подкреплялись и удовлетворяли свой аппетит за счет родительских запасов. У кого такой возможности не было, жили впроголодь.
Этот отпускник, не помню его фамилии, но помню, что он родом из дер. Разбуй (верстах в 2-х от Чуровского), приехал домой вчера вечером, а ночью узнал, что в волости восстание, что железнодорожная станция Шексна уже захвачена повстанцами. Поэтому он решил немедленно, не дожидаясь истечения срока отпуска, возвратиться в Череповец и намерен где-то переправиться на другой берег реки Шексны, и дальше пешком двигаться в город. До Череповца от Чуровского насчитывалось 36 верст пути. При нормальных условиях к вечеру того же дня он может быть уже в городе. Только вот никогда в жизни он пешком в город не ходил и боялся заблудиться. Мне же приходилось попадать этим путем в город, правда, по санному пути, но я мог перечислить все деревни, через которые надо идти, что я немедленно и сделал, подробно разъяснив красноармейцу, где, у какого перевозчика он может перебраться за реку, через какие деревни должен идти, какие надо миновать, опасаясь, что там он может быть задержан восставшими. И. В. Васильев попросил красноармейца взять с собой от него записку и передать ее или в ЧК, или, в крайнем случае, уездному военкому тов. Баранову. Кажется, Баранов тогда был уездным военкомом. Красноармеец согласился доставить в город донесение Васильева, и они пошли в земотдел. Взяв письмо, он немедленно отправился своим путем дальше, торопясь до свету подальше отойти от Чуровского. А Васильев закрылся в своем кабинете — ожидать разведданных от меня, как было условлено. Не знал он, что этих данных он от меня уже не дождется, что мы с Никитой Макаровым в руках восставших, в кладовке на запоре, что нам уже пригрозили расстрелом. Вот сколько событий произошло за несколько часов, за одну ночь! Но дождался он других посетителей. В богадельню нагрянула группа во главе с членом штаба восставших эсером Аникиным Василием Михайловичем, который хорошо знал тов. Васильева. Аникин предложил Васильеву примкнуть к восстанию и тоже предупредил, что в противном случае он будет расстрелян. Сказал, что многие члены волисполкома поддерживают восстание. Последнее было и неудивительно, так как среди членов исполкома были люди кулацко-эсеровского толка. Даже таких было большинство, а коммунистов-то было только Васильев да Макаров.
Васильев, конечно, отказался от предложения Аникина. Тогда последний объявил, что Васильев арестован, и, приставив к нему охрану из двух вооруженных мужиков, сам отправился осматривать помещение. Видимо, разыскивалось помещение для размещения на ночлег командного состава восставших. Охрана удобно расположилась в теплой комнате и была довольно благодушно настроена. Этим воспользовался арестованный. Он повел довольно обстоятельную беседу со своей стражей. Разъяснил мужикам, что из их затеи ничего не выйдет, а вот через несколько часов из города придут воинские части, разгонят всех мужиков по домам, а тех, которые шли против советской власти с винтовками в руках, ЧК обязательно всех расстреляет. Мужики были явно напуганы и встревожены этим разъяснением, и, когда к вечеру со станции Шексна стала доноситься ружейная и пулеметная стрельба (это прибыл первый отряд Череповецкого штаба ЧОН), мужички совсем растеряли свою боевитость. Уже они стали оправдываться перед Васильевым, что их в Чуровское пригнали силком, а сами они и не думали выступать против советской власти.
Одним словом, к концу дня Васильев окончательно договорился со своей охраной: как только стемнеет, под защитой темноты всем троим разойтись по домам и хорошенько спрятаться до тех пор, пока повстанцы не будут разогнаны. Так и сделали.
Для нас с Макаровым наша кладовка тоже обернулась другой, благоприятной и полезной для нас стороной. Ведь она находилась в самом-самом центре восстания. Сорванные ночью с петель двери в штаб совершенно не закрывались, и мы слышали каждое слово, которое произносили вожаки восстания. Причем они не жалели своих голосовых связок. Поэтому мы каждую минуту знали их замыслы, знали их планы. Знали мы и настроения самих масс восставших, так как окно из кладовки выходило на улицу, и мы не только слышали, что творилось на улице, но даже и видели. В это окошечко (жалко, оно очень маленькое: вылезти и бежать через него было нельзя) мы видели буквально всю базарную площадь села, на которой толпились повстанцы. По этим прямым, непосредственным наблюдениям мы могли точно подсчитать силы восставших, количество и качество вновь прибывших в Чуровское повстанческих сил. Причем слушать и наблюдать нам здесь абсолютно никто не мешал. Так поповская кладовка обратилась благом для нас — нашим НП в лагере врагов. Только вот мерзли мы очень, и голодный желудок давал себя знать, бескомпромиссно требуя хотя бы кусочка хлеба. Правда, у меня в кармане чудом сохранился сунутый матерью на дорогу еще ночью кусок хлеба, но мы его разделили и съели утром, как только меня сунули сюда. Да он не утолил и десятой доли того голода, какой мучил нас, только аппетит разжег.
Из первых же наблюдений мы сделали вывод, что дела повстанцев идут значительно хуже, чем хотелось бы его вожакам. С утра Шерстнев приказал комплектовать роты и батальоны восставших. Комплектование явно не клеилось. В строй охотно встали лишь те из унтер-офицеров, которые вчера нам заявили, что идти в Красную Армию не хотят, да еще чересчур горячие сынки кулаков, подталкиваемые своими папашами. Большинство же прибывших в Чуровское мужичков всеми силами старались избежать построения в строевые ряды. Многие правдами и неправдами стремились тайком, задворками улизнуть по домам. Другие прямо заявляли, что им нужно немедленно попадать домой, скотина-де не кормлена, дров у хозяйки нет и т. п. Третьи корчили страдальческие лица: де умирают от голода, вот сбегают домой за хлебцем и обязательно вернутся. Конечно, всем этим заверениям нельзя было верить ни на йоту — если уйдут, то больше их уже штаб восстания не увидит. Это понимали мы, но понимали и вожаки восстания. Так что толпившиеся на улице силы в несколько тысяч человек были призрачные силы. Лишь к концу дня штабу удалось скомплектовать так называемый первый полк восставших и направить его к железной дороге на станцию Шексна, расквартировать его в ближайших к железной дороге деревнях Лютчик, Пестово и других. Штаб знал, что Череповец, конечно, вышлет отряды ЧОН и ЧК для подавления восстания по железной дороге. Вот Шерстнев и выслал этот полк с целью встретить и разбить воинские части сразу по прибытии их на ст. Шексна при высадке из вагонов.
Но что это был за полк? Сброд крикунов, не знающих никакой дисциплины, толпа неорганизованных мужиков. Участвовавшие в восстании бывшие офицеры царской армии, фельдфебели и унтер-офицеры, поставленные командирами батальонов, рот и взводов, даже в момент самого выхода из Чуровского не могли удержать людей в каком-то подобии строя, несмотря на сплошной мат и угрозы, в изобилии изрыгавшиеся из уст этого комсостава по адресу нарушителей дисциплины. Мы с Никитой от души смеялись, наблюдая через свое окошечко за комплектованием и отправкой полка.
Вторым уязвимым местом восставших была ничтожная вооруженность. На вооружении первого полка, в котором, по нашим подсчетам, было человек пятьдесят—шестьдесят, были два пулемета, штук 150 винтовок разных систем — русских, австрийских, японских и прочих — да столько же пистолетов, тоже всевозможных систем, вплоть до дуэльных образца XVIII века, захваченных сегодня ночью при разгроме волвоен-комата. Надежды вожаков восстания на то, что оружие принесут с собой мужики (то, которое было укрыто и не изъято еще нами), явно не оправдались. С оружием пришли лишь некоторые кулаки, самые заядлые враги советской власти. И первый полк “на позицию” пошел наполовину без оружия. Правда, на станции Шексна был еще с ночи какой-то передовой отряд повстанцев, который в первые часы восстания сумел разоружить военизированную охрану железнодорожного моста через реку Шексну и захватить у охраны 55 винтовок и станковый пулемет. Вот так обстояло дело с вооружением у повстанцев в Чуровском. Из разговоров и споров, доносившихся к нам в кладовку из самого штаба, было ясно, что в других волостях, примкнувших к восстанию, с оружием дело обстояло еще хуже. А главное, почти совершенно не было патронов. Не знаю точно, но убежден, что больше, как по одной обойме на винтовку, патронов быть не могло, ибо именно такие запасы патронов были у нас в военкомате, а других источников поступления вооружения у повстанцев не было. Еще хуже было с боеприпасами для пистолетов. Вот что представляли собой главные боевые силы повстанцев.
Кроме того, среди вожаков восстания явно не было единства в стратегии и тактике восстания, в плане действий.
Сквозь матерщину и невообразимый гвалт, доносившийся к нам из штаба, явно были понятны три плана действий, три разных мнения у вожаков восстания. Одна группа, состоящая из наиболее горячих и быстрых на руку кулаков, требовала немедленно всем двинуться пешим путем в Череповец, чтобы к ночи уже быть в городе, захватить город, в чем-де им помогут знакомые горожане, не терпящие советскую власть. Причем эта группа, отстаивая свой план, кричала громче всех. Вторая группа, которую возглавлял сам Шерстнев, предлагала все имеющиеся силы держать на станции Шексна и в засаде вдоль железнодорожного полотна, чтобы встречать красноармейские отряды, вот-вот приедущие по железной дороге из Череповца, быстро нападать на них, разоружить, предложить побежденным и разоруженным красноармейцам примкнуть к восстанию. Таким путем усилить восстание, а потом уже двинуть на Череповец. Третья группа, хотя и робко, предлагала укрепляться в самом Чуровском, разослать гонцов во все волости Череповецкого уезда, в соседний Кирилловский и Вологодский уезды, поднять там на восстание всех мужиков этих уездов. Тогда-де не страшны будут никакие красноармейские части, тем более что в Череповце красноармейских частей почти нет. Из Вологды тоже никого послать не могут, так как все силы там брошены под Архангельск, откуда двигались английские интервенты. Верх взял план Шерстнева, и поэтому первый скомплектованный полк двинулся на станцию Шексна.
Но к середине дня стало видно, что народу в Чуровском резко поубавилось, что на комплектование второго полка уже нет людских ресурсов. Опять поскакали конные нарочные по деревням и соседним волостям за народом. Надо отдать справедливость, что соседи, видимо, не спали, и там кулачье действовало. К вечеру в Чуровское вновь начали прибывать новые отряды повстанцев из Ягановской и Чаромской волостей. В штабе настроение у вожаков явно улучшилось. За день прискакали нарочные из Домшино, Чебсары и Марьина (это волости Вологодского уезда) с донесениями, что там тоже мужики подняты на восстание. Еще с утра нам было известно, что вся Усть-Угольская волость и соседняя Пача участвуют в восстании. Теперь, с присоединением к восставшим волостей Вологодского уезда, железная дорога Петроград — Вологда на участке ст. Шеломово — Чебсара — в руках повстанцев. Вот что услышали мы из штаба восстания.
Такая ситуация, конечно, не прибавила нам с Макаровым бодрости. Снова мы начали ждать наступающей ночи с тревогой. Ведь не в шутку грозил нам Шерстнев расстрелом. Восстание разрастается, его вожакам некогда с нами возиться, возьмут выведут за двор, и прощай, жизнь! Что им стоит уничтожить двух коммунистов? Да еще таких, у которых наверняка есть сторонники среди толпившихся в селе людей, которые, возможно, готовят что-то для освобождения арестованных. Ведь стреляли же они [эсеры. — Ред.] 30 августа в Ленина, ведь после 6 июля — эсеровского мятежа в Москве — террор вошел в программу эсеров, ведь Шек-снинское восстание — отголосок Ярославского мятежа, где были зверски уничтожены все коммунисты, попавшие в руки эсеров7. “В этой обстановке есть все данные к тому, что нас ждет неизбежный расстрел”, — думали мы, ожидая уже наступающей ночи. В декабре очень рано темнеет, сейчас времени около 6-ти часов вечера, на улице совсем темно.
А в Чуровском народу опять прибывает и прибывает. Конные нарочные гонят из деревень мужиков, удравших днем по домам по разным причинам, а главное, по причине нежелания участвовать в этой кулацко-эсеровской авантюре. Прибывают довольно крупные отряды, как уже сказал выше, из Ягановской и Чаромской волостей. Причем эти отряды были из более надежных для штаба сил, с большой прослойкой кулацких элементов, сознательно идущих на антисоветское восстание. Как потом стало нам известно, с места они вышли в значительно большем количестве, но по пути здорово подтаяли. Те крестьяне, которых силком заставили идти в Чуровское, по дороге полегоньку отставали, отсеивались при каждом удобном случае. До Чуровского же дошли те, которые намерены были драться с советской властью до победы.
Мне стал известен факт, говорящий о том, как делились крестьяне на два лагеря в ходе самого восстания. Из села Чаромского шел в Чуровское уже скомплектованный там полк повстанцев численностью до тысячи человек. На полпути, у деревни Окаемово, на сухой горе вокруг школы расположился этот полк на привал передохнуть и закусить. Вдруг в расположении полка на крыльцо школы поднялись два человека, одетые в военную форму. На груди одного красовался полный бант Георгиевских крестов8. Это был житель деревни Окаемово, в недавнем прошлом прапорщик бывшей царской армии, Георгиевский кавалер всех четырех степеней Александр Веселов. С ним вместе — односельчанин и его дружок Осип Белов. Ося Белов сразу же обратился к отдыхавшему Чаромскому полку с речью. Смысл его речи сводился к тому, что мужики совершают большую ошибку, примкнув к восстанию, что из этой кулацкой авантюры ничего не получится и завтра восстание будет разогнано, а участники его будут наказаны по законам военного времени. “Поэтому, мужики, возвращайтесь лучше по домам, пока не поздно”, — предложил Белов. Саша Веселов побренчал своими крестами, которые подтверждали, что он не был трусом в боях, поддержал выступление Белова и заявил, что они, как и все мужики деревни Окаемово, против восстания, никуда из своей деревни не тронутся, советуют и чаромским мужикам разойтись по домам. Командир полка, какой-то бывший офицер, набросился на выступавших, приказывая своим помощникам арестовать Белова и Веселова и доставить в штаб восстания, в Чуровское. Но полк, словно по команде, поднялся на ноги, и раздалось грозное предупреждение: “Не тронь!”. После получасового острого спора девять десятых “бойцов” полка, взвалив на плечи котомки, повернулись, как говорится, “кругом арш!” и зашагали, направляясь каждый к своей деревне. В Чуровское же двинулась лишь сотня с небольшим, правда, заядлых врагов советской власти. Вот так проходило пополнение повстанческих сил. Однако к вечеру 3-го декабря 1918 года в Чуровском снова было все же не менее 1800—2000 человек. Штаб решил провести с собравшимися митинг, на котором разъяснить им задачи восстания и планы штаба. Ораторов на митинге было много. Митинг явно затягивался, а слова требовали все новые и новые. Известно ведь, что все эсеры очень любили поговорить, покрасоваться перед народом своими речами, а здесь собрались сейчас эсеры с трех волостей. Не буду приводить содержание этих речей, все они были на одну колодку: “Долой коммунистов, да здравствует крестьянская власть!”. Трибуной выступавших было высокое крыльцо — галерея магазина чуровского потреб, общества, как раз напротив дома военкомата, а следовательно, и нашего НП, поэтому мы видели и слышали каждого выступавшего. Выступал на митинге и старый учитель Крутец-кой школы Илья Платонович Медведев. Его смелая речь была резко направлена против восстания, он призывал крестьян немедленно разойтись по домам. И с большой горечью я должен сказать, что Медведев был первым расстрелян прибывшим карательным отрядом по очевидной ошибке. Когда командир карательного отряда собрал в Чуровское несколько мужиков из соседних деревень и задал им вопрос, кто призывал к восстанию, кто выступал на митинге повстанцев, какой-то ни в чем не разбирающийся мужичонка указал на учителя Медведева. Его арестовали и тут же у крыльца военкомата и расстреляли. Разбираться было некогда. Нас же с Макаровым еще в Чуровском в этот момент не было. Мы скрывались от повстанцев и вышли из укрытия через несколько часов после прибытия карательного отряда. К своему ужасу увидели уже труп Ильи Платоновича. Когда узнали, что он погиб не от руки повстанцев, а от пули своих, рассказали, что представлял собой этот учитель. Командир отряда был очень огорчен своей ошибкой, но Ильи Платоновича уже нет. Был найден и крестьянин, который указал на Медведева. Но это оказался неграмотный и слаборазвитый человек, мстить ему за смерть учителя было бессмысленно. Он и сейчас утверждал, что учитель Медведев выступал на митинге, он сам его слушал, а что говорил Медведев, он не понял. Но теперь надо рассказать, как же все-таки случилось так, что нас с Макаровым в момент прибытия карательного отряда не оказалось в Чуровском? А вот как. Когда 3 декабря на улице шел у повстанцев митинг, штаб восстания оказался пустым. Вернее, почти пустым. Кто-то не пошел на митинг, притаившись в темноте в помещении штаба. Часовой, охранявший нас, решил, что арестованные надежно заперты и никуда не денутся, и, чтобы лучше послушать, о чем говорят на митинге, проверил запор и отправился на улицу на крыльцо. Отсюда с крыльца прекрасно слышны все речи, а в штаб никто мимо него ведь не пройдет. Запор же нашей “тюрьмы” заключался в прочном пробое в ободверине9 и в крепкой стальной петле-накидке на двери. Накидка [была. — Ред.] одета на пробой и, чтобы как-нибудь не соскочила, закреплена обыкновенным деревянным суком. Никакого замка, чтобы запереть дверь, в штабе не оказалось. Итак, теперь наш сторож — прочный сук, однако настолько прочный, что самим нам из-под него не уйти.
В штабе — тишина. Мы тоже притихли. Ведь ночь наступила. Что-то она нам сулит?
Вдруг... кто-то там за дверью тихонечко, будто мышонок, скребется около пробоя! Слышим, кто-то осторожно извлекает из пробоя запорку. Медленно и тихо приоткрывается дверь, и чуть слышным шепотом кто-то говорит: “Ребята, бегите! Только осторожно, часовой на крыльце, бегите через хлев!” Не знаю, как часовой не слышал ударов наших сердец, так громко они бились от радости и неожиданного освобождения!
Осторожно прокрались мы в хлев. Осмотрелись. Поп любил, видимо, свою скотину, и это было на пользу нам. В хлеву были довольно большие окна, через любое из коих легко можно вылезти на улицу. Сразу же за хлевом начиналась поскотина (пастбище для скота), покрытая кустарником, где легко можно скрыться. Дело одной минуты, и рама из окна без шума была выставлена. Еще минута — и мы на полной свободе. Теперь спокойно, скрытые темнотой и кустарником, мы можем решить, где укрыться от повстанцев, решить, что делать дальше. А пока скорее к кому-либо из своих покушать. Есть страсть как хочется. Решили идти: я к себе в деревню, а Никита Макаров — в дер. Рублево, где у него была хорошая знакомая, будущая жена. Но, оказывается, мы совершили в своих действиях грубейшую ошибку, чуть не стоившую, теперь уж безусловно, нам жизни, зачеркнувшую и наш побег, и опасные для него действия неизвестного нам нашего освободителя. Мы на радостях не заперли за собой дверь в кладовку, из которой так легко бежали. Часовой, видимо, решил проверить свой пост, или ему надоело слушать эсеровскую болтовню на митинге, но он вернулся в помещение и обнаружил, что дверь открыта, а арестованных нет. Несколько выстрелов тревоги, и следом за нами бросились с фонарями не менее десятка человек погони. Все поповское пастбище было протяженностью не более полукилометра. Дальше его ограничивала река Чуровка. В летнее время эту речку петух вброд перейдет, сейчас же она после оттепели и таяния первого снега шумела и бурлила, как в весеннее половодье. Перебраться через нее было можно по мосту деревни Деревнище. Так называлась, очевидно в насмешку, деревенька дворов в пять в полуверсте от Чуровского. Но мы пробирались кустарником, сделали некоторый крюк и оказались от моста дальше, чем преследователи. Поэтому путь на мост для нас оказался отрезанным. Решили бежать прямо полем между этой деревенькой и деревней Игумново, расположенной выше по реке. Но для этого нужно было форсировать реку вброд. Иного выхода у нас не было, и мы, не раздумывая, бросились в воду. Хоть погода и была оттепельная, но вода в реке оказалась очень холодная. К тому же к ночи начало подмерзать. Хорошо, что речка-то узкая, метров 8—10 в ширину, а то, если бы она была вдвое шире, кажется, было бы не перебраться, до того показалась холодной вода. А все же было лучше это вынужденное купание, чем обратно плен у повстанцев и теперь уж неизбежная смерть, наверняка расстрел — был наш твердый вывод. Поэтому река была форсирована успешно. На скорую руку отжав платье от лишней воды, вылив и из сапог, мы бегом двинулись к намеченным нами местам укрытия. Преследователи, перехватив мост, решили, что мы не полезем в бушующую реку, что укроемся где-то здесь в кустах, тщательно обыскивали пастбище, заглядывая под каждую елку. На это у них ушло порядочно времени, а мы были уже далеко и благополучно прибыли туда, куда шли. Идти прямо домой было рискованно. Несомненно, Шерстнев, не поймав нас сразу же после побега, пошлет своих людей к нам домой. Правда, где мог укрыться Макаров, он не мог знать, как и никто, кроме близких друзей, не знал о том, что Никиту частенько тянуло на Рублево. Мой же адрес был известен многим, и, конечно, вожаки восстания были глупы, если бы позабыли его. Вот поэтому, подойдя к родной деревне Лысково, я огородами, никого по пути не встретив, пробрался не домой, а к другу своего детства, члену организованной мною ячейки комсомола Коле Иванову. Дома у Иванова оказались только он да его мать. Николай был одет в шубу и валенки — приготовился уйти куда-то в укрытие. Дома было оставаться нельзя — по деревне постоянно шныряли нарочные из штаба восстания, вылавливая мужиков, укрывшихся от шерстневской мобилизации.
Коротко объяснив причину своего появления у него в доме и в таком виде (с меня после купания в Чуровке буквально текла вода), я попросил дать мне что-нибудь сухое из одежды, чтобы переодеться, а главное, дать мне хоть кусок хлеба. Николай быстро собрал мне кое-что из своей одежды. Мою же расстелили на горячей печи для просушки. Хорошо подкрепившись, и сам я забрался на широкую русскую печь. Через несколько минут, совершенно разомлев от тепла, я уже спал так, что стреляй из пушек — не разбудишь. Коля в это время внимательно следил за улицей. Но прежде чем уснуть, я попросил Николая и его мать никому, в том числе и моей матери, не говорить, что я здесь. Мало ли что может быть? Узнает мать, будет беспокоиться, что не пройдет незаметным для младших брата и сестренки, а придут меня искать, они с перепугу и ляпнут, что я где-то поблизости скрываюсь. Тогда перетрясут всю деревню. Лучше, если никто ничего не знает. Так и уговорились.
Около полуночи Николай растолкал меня от сна. Одежда моя высохла. Одевшись потеплее и захватив с собой обширный отцовский тулуп, мы с Николаем отправились на гумно, полностью набитое соломой и сеном. Глубоко закопавшись в свежее душистое сено и завернувшись с головой в теплый овчинный тулуп, мы после короткого совещания о плане своих действий на завтра через час уже спали спокойным, беззаботным сном. Теперь нас не касались никакие восстания, никакие заботы и страхи.
Декабрьские ночи длинные. Спать в сене мягко и тепло. Проснулись мы на самом рассвете. Выбравшись из своего уютного убежища, решили все же разведать, что творится на белом свете. Осторожно вышли на улицу. Никого кругом. В деревне абсолютная тишина, даже Говор, единственная, но ужасно беспокойная собака в деревне, молчит. Пошли в дом Николая. Мать возилась у топившейся русской печи. На столе — горка блинов. Основательно позавтракали, а за завтраком узнали, что ночью в деревню приезжали конные из Чуровского. Обыскали все дома, всех мужиков, которые оказались дома, забрали и угнали опять в Чуровское. Попались и наши отцы.
Мы решили, что объявляться нам еще рано. Если в деревне узнают, что мы дома, об этом могут узнать и в Чуровском. А рядом по соседству с домом Иванова жил единственный в нашей деревне кулак, мельник Федор Романов. Сам он старик и сейчас дома — мельницу нельзя было бросить, осенью еще у всех есть зерно, и у мельника было работы по горло. А сын его, Андрюха, конечно, в Чуровском — явный сторонник восстания. Для нас будет беда, если Романов пронюхает, что дома сидят два парня, да еще комсомольцы.
И снова душистое сено да теплый тулуп гостеприимно приняли нас в свои объятия. С большим терпением вылежали мы в сене еще и хотя короткий, но весь зимний день, а для нас тянувшийся неимоверно долго. А чуть стемнело, мы вновь были дома. Снова плотно пообедав, решили больше в сене не прятаться, а идти на разведку. Установить точно, что делается в Чуровском и на станции железной дороги. Выйдя из деревни, мы взяли направление к станции. Прошли полем километра полтора. Со станции Шексна еще днем доносились до нас в наше убежище звуки редких пушечных выстрелов. Сейчас же была полная тишина, даже ружейных выстрелов было не слышно. Что же происходит? Вдруг мы заметили, что со стороны железной дороги движется довольно большая толпа мужиков. Присев около дороги в кустиках, подождали, пока мужики подойдут поближе, чтобы распознать, чьи это люди. Когда толпа почти совсем поравнялась с нами, мы с радостью узнали, что это наши лысков-ские мужики, а с ними и мужики соседних деревень. В толпе мы увидели и своих папаш. Вот удача-то! Теперь все разузнаем.
Выйдя из засады, мы набросились на мужиков с расспросами: откуда они идут, почему не по дороге из Чуровского и не по дороге со станции, а как-то без дороги, полями и пастбищами?
И мужики нам рассказали. Утром, когда их пригнали в Чуровское, так, как и вчера, шло комплектование рот и батальонов второго повстанческого полка. К полудню полк был скомплектован. Но это был смех, а не полк — смеялись и сейчас мужики. Правда, людей в него зачислили даже больше, чем во вчерашний полк. Кстати, от которого почти ничего до сегодня не осталось, больше половины народу разбежалось. Остались верны восстанию лишь кулацко-эсеровские “гвардейцы” — заядлые кулаки. В новом полку винтовками были вооружены только первые два ряда в каждом взводе, то есть 8 человек, остальных “вояк” командиры заставили взять “на плечо” колья из изгородей, чтобы, когда полк шел от Чуровского к станции, хоть издали создавалось впечатление, что все с оружием. “Все изгороди поразобрали "на винтовки"”, — смеялись мужики. Медленно, с привалами через каждый километр полк двигался к станции. После каждого привала в рядах не досчитывалось несколько десятков “бойцов”. Отпросившись у своих командиров по нужде в кусты, большинство оправлявшихся уже в ряды не возвращались, а под прикрытием кустиков бегом устремлялись в сторону от полка. Так в значительно сокращенном составе добрались до дер. Пестово и расположились на последний привал. Тут услыхали и увидели, что со стороны Череповца движется паровоз с платформами. Дойдя до Усть-Угольского переезда, поезд остановился, и с платформы сначала раздалась пулеметная очередь, а спустя некоторое время — пушечный выстрел. “Уж тут нам некогда было раздумывать и выбирать дороги. Бросились бежать, кто куда, куда глаза глядят, лишь бы подальше. Командиры матюгаются, пытаются остановить, а мы, что с кольями вместо ружей, удираем”, — рассказывали незадачливые повстанцы, смеясь и над собой, и над всей этой кулацко-эсеровской авантюрой с антисоветским восстанием. Вот что узнали мы о событиях истекшего дня непосредственно из уст самих участников событий. И вместе со своими папашами отправились по домам.
Теперь постараюсь рассказать о том, как же в самом деле шли дела наших сил по подавлению и ликвидации восстания.
В Череповце о восстании, конечно, узнали сразу же, утром 3 декабря, когда повстанцы разоружили железнодорожную охрану. Кто-то из телеграфистов или дежурных по станции сообщил по железнодорожному телеграфу о происходящем. Но то ли в первые часы значения этому событию должного придано не было, то ли действительно в городе сил не было, на что, например, и надеялись некоторые вожаки восстания, призывавшие немедленно двигаться на Череповец и захватить город, только первый отряд красноармейцев на паровозе с двумя платформами прибыл лишь после полудня 3 декабря10.
Повстанцы ждали и подготовились к встрече. На линию железной дороги набросали старых шпал и бракованных рельс[ов], штабеля которых стояли вдоль линии. По левой стороне дороги, от самого железнодорожного моста и километров на пять вперед к станции Чебсара, мимо станции Шексна просматривалась низина шириной 2—3 километра, покрытая низкорослым ельником, называемая Барбач. Ныне здесь, на бывшем Барбаче, раскинулся целый городок Шексна-2, рабочий поселок строительства Череповецкой ГЭС. Барбач в те годы пользовался дурной славой. Ночью пассажиры, идущие на станцию или со станции, не рисковали в одиночку пересекать его — можно было остаться без багажа в лучшем случае.
Вот в этом Барбаче повстанцы и устроили свои засады. Как только поезд перешел мост и приблизился к Усть-Угольскому железнодорожному переезду, из барбачских зарослей раздался интенсивный винтовочный огонь по паровозу и платформам. Правда, огонь этот не нанес урона красноармейцам. Платформы были укреплены мешками с песком. Со стороны поезда был дан ответный огонь. Но позиция прибывшего отряда была в самых невыгодных условиях. Поезд, остановленный завалом на рельсах, на железнодорожном полотне был, как на столе, открытым для любой пули, летящей с любой стороны, в то время как повстанцы, укрытые лесом, были невидимы, и огонь красноармейцев был бесприцельным, слепым. Постреляв впустую час или два, поезд медленно, задним ходом отошел за мост на правый берег реки. За рекой к самому полотну железной дороги примыкало большое село Нифонтово, население которого также принимало участие в восстании. Да и другие ближайшие деревни все были охвачены восстанием. В таком окружении и, учитывая слабость своих сил в сравнении с силами восставших, превосходящих в десятки, а может быть, и в сотни раз, командование красноармейским отрядом решило пока временно отступить, чтобы потом, подкрепив себя артиллерией, завтра вновь ударить по повстанцам. Поезд к ночи ушел в Череповец. Назавтра поезд вернулся на станцию Шексна опять во второй половине дня. Видимо, в Череповце не так-то просто было достать две пушки, что теперь стояли на платформе. После первых же выстрелов, разбивших колокольню запогостской церкви и один дом в деревне Овинцы, мужики, встреченные нами, и бежали с “поля боя”.
Огонь пушек был перенесен на Чуровское и окружавшие его деревни. Тут уж началось массовое дезертирство из рядов повстанцев. Даже наиболее надежные силы повстанцев (кулачество, вооруженное винтовками) бросали оружие и бежали, не разбирая дорог, кому куда ближе, кто домой, кто в надежные укрытия.
Шерстнев и его штаб из себя выходили, пытаясь навести хоть какой-нибудь порядок, задержать бегство и занять оборону хоть какими-нибудь силами. Где там! Бегство было буквально паническим. Наконец и сами вожаки восстания поспешили покинуть Чуровское, спасаясь от движущегося со станции карательного отряда Череповецкой ЧК. В Чуровское отряд пришел ночью. Рано утром вышли из укрытия И. В. Васильев, Макаров и другие работники, скрывавшиеся в эти дни от повстанцев. Когда пришел в свой военкомат и я, там уже были все наши в сборе. Шло обсуждение вопроса о дальнейшей ликвидации последствий восстания, выявление и вылавливание вожаков восстания.
Было решено в первую очередь направить погоню за Шерстневым, который, по полученным сведениям, с группой своих ближайших помощников на конях, верхами, направились в Ягановскую волость, в родные для Шерстнева края. Он был родом из дер. Царево Ягановской волости. Командир карательного отряда (забыл его фамилию, латыш по национальности) выделил группу человек [в] пятнадцать для поездки в д. Царево. Требовался проводник, хорошо знающий дорогу. Я вызвался этим проводником. Те края я несколько знал: у моих родителей был покос в Ягановской волости. Ежегодно мы всей семьей выезжали на покос, а зимой, уже по санному пути, я не раз ездил за сеном. Так что дорога в Яганово мне была знакома зимой и летом. Мобилизовав из ближайших деревень подвод десять в санях, наша группа и отправилась на задание. Всего пути до Царева от Чуровского примерно километров 25, но мы очень спешили, гнали коней во весь опор и поэтому на полпути, при переправе через реку Шексну в Анисимовских грядах, уставших коней отпустили домой, а сами быстро на лодках перебросились на другой берег. В деревне Анисимово мобилизовали свежие подводы и — дальше в погоню. Перевозчик нам подтвердил, что вчера ночью он перевозил Шерст-нева и с ним несколько человек через реку. Это говорило за то, что мы на правильном пути, идем по свежему следу. Как ни торопились, но в дер. Царево мы прибыли поздно вечером. Деревня уже спала, а в доме Шерстнева тоже было темно.
Без звука окружили дом. Это был добротный дом, всем своим видом показывающий, что здесь живет крепкий, богатый кулак. Стоял он на краю деревни, как-то особняком от других домов. Несколько человек поднялись на крыльцо и вежливо постучали в дверь. Никто не вышел на наш стук. Стали стучать громче. Вдруг дверь быстро открылась, в ее раме появляется сам Шерстнев с пистолетом в руке. Раздаются почти в одно мгновение два выстрела, и дверь вновь захлопывается на запор. Двое из наших оказались ранеными, к счастью, не опасно для жизни. Все наши попытки голыми руками взломать дверь оказались тщетными. Пришлось послать людей в деревню за топорами, а пока стали из винтовок простреливать дом в окна, в двери, в обнаруженные другие слабые места.
Наконец дверь была сломана. Осторожно вошли в дом, но никаких признаков жизни никто из дома не подавал. Тщательно обыскали каждый уголок дома, для чего были мобилизованы в деревне фонари. Но Шерстнев как сквозь землю провалился, не нашли. Лишь к утру обнаружили в хлеву, под коровьей кормушкой труп человека, одетого в военную форму без погон. Вытащили на свет. Никаких документов у убитого не оказалось. Труп был еще теплым, видимо, одна из пуль, что пускали мы сквозь стены во время простреливания дома, и оборвала жизнь этого человека. Собранные жители дер. Царево заявили, что этого человека они видят первый раз в жизни, что это, видимо, кто-то из гостей Шерстнева. Не видел его среди шерстневской свиты и я там, в штабе восстания. Видимо, это был один из тех, кто привез Шерстневу приказ поднять восстание. А вот кто это был и откуда сюда прибыл, мы так и не могли установить. Шерстнев же у нас ушел, из рук ушел.
На обратном пути мы арестовали в селе Яганово одного мужичонку, который сам расхвастался, как он “наводил порядки” в волисполкоме, когда разогнали коммунистов, как развешивал в волостном правлении иконы и портрет царя повесил, из дому, говорит, принес, как он выгонял всех мужиков в поход против большевиков. Этот кулак принял нас за вооруженный отряд повстанцев, не слышал еще, что восстание уже подавлено. Арестовали и, выяснив, что это за птица, расстреляли на месте.
На дальнейшем пути арестовали еще в дер. Речная Сосновка братьев Петряковых — активных помощников Шерстнева. Тоже расстреляли на месте. В течение последующих двух недель работы карательного отряда, с которым теперь я уже ездил как равноправный боец этого отряда, мы нашли, арестовали и расстреляли в Чуровской, Чаромской, Ягановской, Усть-Угольской волостях, если память мне не изменяет, четырнадцать активных вожаков восстания. Самым же главным организаторам восстания — Шерстневу, Аникину, Смирнову и некоторым другим удалось тогда скрыться. Позднее они были все переловлены или сами явились с повинной, но уже все эти типы жизнь себе сохранили, отбыв лишь каждый какой-то срок тюремного заключения. После победы в гражданской войне советская власть стала милостивой. Шерстневу все же не удалось сохранить жизнь. Он был пойман лет через пять после восстания. Все эти годы скрывался под другой фамилией. Последний год перед провалом он работал батраком на мельнице у мельника Григория Игумновского, значился по документам демобилизованным красноармейцем Николаем Соколовым. Что его потянуло на места своего преступления, объяснить нельзя. Только мельница, где он устроился на работу, была рядом с Чуровским. Одна из женщин дер. Игумново, с которой Шерстнев заимел связь, опознала его, а может быть, в страсти любви он и сам открылся ей, только эта женщина сообщила И. В. Васильеву, прибывшему домой в отпуск, что на Игумновской мельнице под фамилией
Соколова скрывается не кто иной, как сам Шерстнев. Тов. Васильев немедленно сообщил эти сведения в Череповец в ЧК. Оттуда прибыл специальный уполномоченный, и они — Васильев, уполномоченный ЧК и мельник Григорий — наконец скрутили Шерстневу руки за спиной. Во время пути на пароходную пристань (чтобы доставить арестованного в Череповец) Шерстнев пытался бежать и был застрелен при попытке к бегству. Вот так и было до конца ликвидировано так называемое Шекснинское восстание.
Январь 1969 года
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Имеется в виду Александровское техническое училище города Череповца.
2 В мемуарах речь идет о волостном земельном комитете.
3 В 1917 году в условиях революционного подъема в России возникли социалистические союзы рабочей и крестьянской молодежи. Осенью 1918 года они объединились в Российский Коммунистический Союз Молодежи, на местах создавались ячейки РКСМ из активных сторонников советской власти. В первые годы своего существования местные организации РКСМ были малочисленны, их структурю и задачи не были четко определены. Руководители этих организаций не имели опыта работы и в своей деятельности руководствовались классовым чутьем и революционной целесообразностью. В 1960-е годы, когда автор готовил свои воспоминания, ситуация существенно изменилась. Комсомол стал массовой общественно-политической организацией с централизованной системой руководящих органов, программой и уставом, средствами массовой информации. Работа первичных и местных организаций ВЛКСМ осуществлялась на основе директивных документов ЦК ВЛКСМ.
4 В связи с гражданской войной и ухудшением экономической ситуации в стране власти ввели с весны 1918 года комплекс мер, известных как политика “военного коммунизма”. Она, в частности, предусматривала создание рабочих продотрядов, введение продразверстки, создание комитетов бедноты. Крестьянство, в первую очередь зажиточное и среднее, было недовольно чрезвычайными экономическими мерами и оказалось вовлеченным в восстание. Власти расценили выступление как антисоветское и приняли срочные меры для его подавления.
5 Маклак — посредник при мелких торговых сделках, торговец подержанными вещами.
6 Речь идет об одном из главных праздников Православной церкви (Введение во храм Пресвятой Богородицы), который отмечается 21 ноября (4 декабря по. новому стилю). Указывая дату 20 ноября, автор воспоминаний, видимо, ошибается.
7 Автор связал воедино два события. 6 июля 1918 года в Москве левые эсеры совершили убийство германского посла Мирбаха, чтобы сорвать Брестский мир. По мнению ряда историков, выступление левых эсеров не было мятежом. Второе событие — мятеж в Ярославле, организованный Б. Савинковым, одним из лидеров партии правых эсеров. Мятеж продолжался с 6 по 21 июля 1918 года и был подавлен частями Красной Армии.
8 В 1807 году в России был учрежден солдатский Знак отличия Военного ордена (с 1913 года — Георгиевский крест). Георгиевский крест предназначался для награждения солдат и унтер-офицеров и имел 4 степени. Награжденный крестами всех 4-х степеней именовался “Полным Георгиевским кавалером”, так как имел полный набор (“полный бант”) награды.
9 Ободверина — дверные косяки.
10 Дата указана ошибочно. Судя по документам, отряд из Череповца прибыл на станцию Шексна 4 декабря 1918 года.
Александр Николаевич Суворов родился в 1897 году. русский, выходец из крестьян. Образование получил в сельской школе. Член ВКП(б) с 1927 года (ранее состоял в коммунистической партии с 1919 года, но в 1922 году механически выбыл из ее рядов). В 1918— 1919 годах работал волостным милиционером в Череповецкой уездной милиции. В последующие годы заведовал избой-читальней, являлся ответственным редактором районных газет в Белозерске, Мяксе, Бабаеве. В 60-е годы проживал в Череповце. Воспоминания А. Н. Суворова представляют собой 15 машинописных страниц, закончены 12 сентября 1967 года.
Весной 1918 года главным врагом революции был голод. Кулаки, спекулянты и зажиточная часть деревни предпринимали все меры к тому, чтобы не отдать хлеб государству. Зерно прятали в лесу, зарывали в землю. Много тратили хлеба на самогон и пиво.
Наша молодая Советская республика в те дни была в очень трудном положении. Высоко развевающееся знамя русской революции не давало покоя международным империалистам, и они пошли войной на советскую власть, на власть рабочих и крестьян. Внутренние враги (белогвардейщина) и внешние (иностранные интервенты) всеми силами и средствами пытались задушить советскую власть. Голод был главной опорой у наших врагов в борьбе за возврат к старому капиталистическому строю. Эсеры, меньшевики, кулаки, купцы, бывшие полицейские и жандармы, помещики, церковники-мракобесы вели агитацию среди голодающего населения и подстрекали несознательных элементов к провокации против власти Советов.
Особенно контрреволюционеры усилили свою гнусную подрывную деятельность среди населения нашего края с момента высадки английского десанта на Севере. В. И. Ленин в своей телеграмме в Череповец о высадке десанта четко определил цель захватчиков-интервентов и поставил конкретные задачи перед череповецкими большевиками — дать сокрушительный отпор контрреволюции.
Телеграмма Ленина в Череповец о высадке английского десанта:
“Английский десант не может рассматриваться иначе, как акт. враждебный против Республики. Его прямая цель — пойти на соединение с чехословаками и, в случае удачи, с японцами, чтобы низвергнуть рабоче-крестьянскую власть и установить диктатуру буржуазии. Нами предписано выдвинуть для обороны Мурманской дороги от вторжения насильников необходимые меры к тому, чтобы вторгающиеся на советскую территорию наемники встретили решительный отпор. Всякое содействие, прямое или косвенное, вторгающимся насильникам должно рассматриваться как государственная измена и караться по законам военного времени. Обо всех принятых мерах, равно как и обо всем ходе событий, точно и правильно доносить.
Председатель Совнаркома Ленин”. 1 июля 1918 года[1].
В. И. Ленин предвидел, что белогвардейщина будет искать слабые места, где им можно было испробовать свои силы в борьбе за свержение Советов. Таким местом и оказался город Ярославль. Контрреволюционеры при содействии иностранных интервентов в июле 1918 года организовали вооруженное восстание против советской власти и захватили Ярославль в свои руки.
С 6 по 21 июля белогвардейцы удерживали власть в городе и творили кровавую расправу над преданными делу партии большевиков товарищами. Бандиты расстреливали коммунистов и сочувствующих партии, глумились над ними, более ста человек активистов утопили в Волге.
21 июля частями Красной Армии при активном участии красногвардейцев[2] Вологды и Череповца мятеж был ликвидирован. При ликвидации мятежа часть белогвардейцев сдалась, но многим удалось скрыться и избежать сурового наказания за свои контрреволюционные действия. Разгром белогвардейщины в Ярославле не послужил для них уроком. Враги советской власти только притаились, но не сложили своего оружия и тайно готовились к новым авантюрам. Недобитые в Ярославле белогвардейцы по волостям нашего края, включая и Череповецкий уезд, создали подпольные ячейки заговорщиков и расставили своих людей: офицеров, кулаков, купцов, эсеров, меньшевиков, духовенство и прочую контрреволюционную нечисть. И в августе 1918 года уже появились первые плоды контрреволюционной деятельности в нашем крае после ярославского мятежа.
“Заговор раскрыт.
В районах Вологодской губернии. Череповца, Галича обнаружены белогвардейские ячейки, преимущественно из бывших офицеров, для поднятия белых в тылу на случай приближения англичан. Арестован целый ряд участников, часть которых собственным сознанием вполне раскрыла всю организацию, действующую при помощи и вокруг английской миссии в Вологде”[3].
“Политическим отделом Н-ской армии арестован ряд лиц. подкупленных англичанами и подготовлявших контрреволюционные выступления. После раскрытия их плана часть бежала на Мурман и в Архангельск, переодевшись в крестьянское платье, с подложными документами. Найдены расписки в получении денег от англичан. В числе 19 расстрелянных — один генерал и два правых эсера”[4].
Из этих двух сообщений областного комиссариата внутренних дел можно сделать вывод, что контрреволюционеры не сдадут своих позиций без боя. Они вели агитацию против советской власти и всячески мешали выполнять решения партии и Советского правительства нашей молодой республики.
В [Череповецкий] уезд из волостей стали поступать тревожные сигналы о террористических актах, совершаемых кулаками и эсерами над советскими активистами.
Сопротивление классовых врагов усиливалось с каждым днем.
Наступала пора массовой уборки нового урожая. Хлеб был дороже золота, и он не должен был попасть в руки кулаков и спекулянтов.
Учитывая всю важность сложившейся обстановки, череповецкие большевики решили откомандировать на места в каждую волость по два-три красногвардейца для оказания помощи местным Советам.
В списке для откомандирования значился и автор этих строк. Сборы были недолгие. Выстроил нас всех начальник отряда Красной гвардии моряк-балтиец Гаврилов Иван Гаврилович[5] и произнес короткую, но убедительную речь.
“Товарищи, — говорил он, — вы идете на самостоятельную, ответственную и опасную службу. Партия большевиков доверила вам оружие, с которым вы должны честно отстаивать завоевания Октября. Вы направляетесь на борьбу за укрепление советской власти. Помните, товарищи, что партия возлагает на вас большие надежды. Безусловно, вы встретитесь с трудностями. Враги будут мешать вам, но вы будьте бдительны, не проглядите классового врага. Никакой пощады кулакам и их прихвостням. Вам даны партией широкие права. Используйте их в полной мере в борьбе за правду, за счастье трудового народа. Вы не одиноки. С вами будут местные активисты из батраков, бедняков и сознательных середняков. Это будут ваши помощники в борьбе за решение задач партии и правительства, и первая ваша задача будет — взять хлеб у богатеев для государства”.
И вот в августе 1918 года нас четыре красногвардейца с аршинными мандатами, вооруженных каждый винтовкой, шашкой, револьвером системы “наган” и ручной гранатой, отправились во вторую и первую Петри-невские волости.
Когда мы прибыли на место, то уборка урожая уже была в полном разгаре, а на заготовительный пункт еще не поступило ни одного фунта зерна. Времени терять попусту было нечего. Надо [было] действовать, пока хлеб не уплыл в руки кулаков и спекулянтов. Председателем ВИКа [второй Петриневской волости] был из зажиточной семьи дер. Мархинино Устимов. Мы заметили сразу, что он не очень-то обрадовался нашему визиту. Устимов и сам был должен свезти на заготовительный пункт несколько пудов зерна, но он и не думал сделать этого. Он не показал хорошего примера своим соседям и тем более своим избирателям. Я был назначен старшим отряда. Решил созвать членов волисполкома и обсудить вопрос о заготовке хлеба. Но, к сожалению, заседание не состоялось. Я загорячился и стал требовать от Устимова немедленно приступить к изъятию излишков хлеба у богатеев.
Устимов молча открыл свой стол, достал и подал мне список на богатеев, кто сколько должен сдать хлеба, и сам ушел домой. Я растерялся. Не знаю, как мне поступить. Звоню товарищу Гаврилову. Он все выспросил у меня, как сложилась здесь обстановка, и ответил: “Действуй по своему усмотрению. Надо хлеб. Опирайся на бедноту и середняков, они тебе помогут. Не щади кулаков”.
На второй же день по прибытии в волость мы приступили к хлебозаготовкам. В деревнях собирали бедноту, а потом сельский сход. Я как мог разъяснял присутствующим на собрании, сколь велика важность хлебозаготовок, и призывал всех тех, кто подлежал к обложению, сознательно отнестись к этому важному делу и сдать зерно на заготпункт сколько положено.
Слушали меня внимательно, соглашались со мной, но хлеб на заготпункт так и не поступал. Зерно уже было припрятано и припрятано основательно. Особенно поусердствовали в этом кулаки. Надо было искать хлеб. И мы находили его в скирдах соломы, в ямах, в земле, под полом, в подвалах, на повитях[6], в сеновалах. Например, зажиточный А. Белов из дер. Колкач спрятал рожь в ульях на пасеке.
По инструкции обнаруженное зерно подлежало конфискации бесплатно в пользу государства, а что подлежало к сдаче по спискам, изымалось полностью без какой-либо льготы и скидки. Скоро богатей убедились, что прятать хлеб бесполезно. И надо сказать, что в этом нам хорошо помогала беднота.
Бедняки не спускали глаз со своих кровавых врагов и разоблачали их все злые замыслы.
Дело пошло лучше, но все же встречались неприятности. То у упрямцев “терялся” ключ от замка амбара, где хранился хлеб. Приходилось сбивать замок с двери и самим насыпать зерно в мешки и везти его на склад, то арестовывать сопротивляющихся богатеев, [принуждая их] к сдаче хлеба, оформлять на них материал для привлечения к ответственности.
Закончили мы заготовку хлеба во второй Петриневской волости к концу сентября. В октябре перешли в первую Петриневскую волость. Здесь дело пошло лучше, т. к. всю работу по изъятию излишков хлеба у богатеев возглавил комиссар земельного волостного комитета коммунист Ершов Павел Васильевич[7]. Это был смелый, решительный и беспредельно преданный делу партии Ленина товарищ. Он был из местных, а поэтому знал всю подноготную в волости. Павел Васильевич пользовался большим авторитетом среди крестьян-бедняков и середняков. А отсюда — здесь богатей не прятали зерно, как это было во второй Петриневской волости, а везли его на заготовительный пункт безоговорочно. В конце ноября 1918 года у нас уже дело с заготовкой хлеба подходило к концу и в первой Петриневской волости. Оставалась только одна деревня Лаптеве. Но к этому времени наряду с хлебозаготовками и еще прибавилось заботы и работы. Это борьба с дезертирами, которых немало появилось в волости.
На дезертиров поступали списки из волвоенкомата все больше и больше. Нам приходилось ловить трусов и под конвоем сопровождать в уездный военный комиссариат. Создалась довольно напряженная обстановка, а главное, осложнялась она тем, что активность кулаков и эсеров стала проявляться почти открыто. На мое имя стали поступать анонимные письма с оскорблениями и угрозами. Но мы делали свое дело честно. У нас в руках оружие, мы сумеем защищаться сами и защищать от врагов советскую власть.
Деревня Лаптеве была самой богатой во всей волости. Жили там исправно, хлеба у богатеев много. Надо его взять. В связи с создавшейся обстановкой наш отряд усилили. Нас уже стало шесть красногвардейцев и седьмой тов. Ершов, он тоже имел оружие.
Перед тем, как отправиться в Лаптеве, мы ночевали в дер. Сокольникове у отца тов. Ершова. И вот глубокой ночью к нам из Лаптева пришел один бедняк и сообщил о том, что завтра, как только мы придем в деревню, нас встретит член сельского Совета и отведет всех в крайнюю хату одной бобылки, там обезоружат, запрут нас снаружи и сожгут вместе с хатой. А если им этого сделать не удастся, то без шума окружат отряд, обезоружат, отведут в лес и там расстреляют.
Рассказал бедняк еще и о том, что в доме кулака Стырева дер. Лаптеве состоялось тайное собрание всех мужчин деревни, за исключением комитета бедноты. Но предупредили бедняков, что они должны будут все присутствовать при расправе с красногвардейцами, и если они не примут участия в этом злодейском замысле или кого выдадут, то будут расстреляны вместе с их семьями.
На собрании кулаки братья Стыревы и другие говорили, что скоро большевикам будет крышка, т. к. весь народ восстанет против Советов. Кулаками была подготовлена письменная клятва с призывом всем идти на восстание и друг друга не выдавать.
Все здесь присутствующие на собрании целовали икону и под клятвой ставили свои подписи. Этот бедняк просил нас не разглашать его фамилии, иначе ему грозила смерть.
Мы так больше и не ложились спать. На второй день рано утром отправились в Лаптеве. Предварительно посовещались между собой, как вести себя в случае нападения на нас.
Тов. Ершов предупредил нас, чтобы мы были начеку. Я приказал своим товарищам зарядить винтовки и предупредил их, чтобы без моего приказания оружие не применяли. Нам хотелось все уладить мирным путем. Но не тут-то было. Мы ведь ничего не знали о том, что как раз в это время в Шексне началось кулацко-эсеровское восстание. А кулакам все уже было известно. Как уже выяснилось после, сообщил о событиях в Шексне от штаба авантюристов связной под кличкой “Щеголь” из д. Раменье второй Петриневской волости. Вот почему проявилась такая активность у кулаков и дезертиров в Лаптеве. Но они не знали, что их замысел — разоружить наш отряд — нам уже известен. Как выяснилось после, мятежники из первой Петриневской и второй Петриневской волостей в этот день должны были разгромить волостные исполкомы и выступить на соединение с восставшими [крестьянами] Ягановской и Пачевской волостей и под командованием подпоручика царской армии Н. Беляева двинуться в дер. Курово к линии Северной железной дороги.
Но как увидим дальше, этого им сделать не удалось. Расчеты контрреволюционеров провалились.
Не успел наш отряд войти в Лаптеве, как выбежали из домов несколько женщин и закричали: “Выходи все на улицу, все на улицу”. На середине деревни нас встретил тот самый продавшийся кулакам член сельсовета, о котором нам рассказал бедняк этой деревни.
Мы пошли в хату бобылки на край деревни. А женщины все еще бегали по деревне и призывали выходить всех на улицу. Т. к. мы уже знали, что здесь затевают кулаки, я выставил посты, чтобы не попасть в лапы классовых врагов. Мы с тов. Ершовым зашли в избу. И не успели закрыть за собой дверь, как на улице раздался условный выстрел, за ним — второй. Мы выбежали из избы и увидели, что к нам плотным кольцом движется большая толпа мятежников. Тов. Ершов сказал мне, что дело тут неладно, т. к. он видит много в толпе чужих. Я обратился к мятежникам с требованием немедленно разойтись. Но они и не подумали подчиниться моему требованию, а молча и медленно подходили к нам с целью обезоружить отряд и учинить над нами расправу. Я подал команду открыть огонь. Мы дали залп вверх. Мятежники, видя, что стреляем в воздух, обнаглели и рывком бросились на нас. В этот момент из-за угла одного дома раздался выстрел из револьвера, пуля просвистела над ухом тов. Ершова. Медлить было нельзя. Мы открыли огонь по мятежникам. Трое из восставших были ранены и один убит. Но и после этого толпа только отхлынула, но не оставила нас в покое, а сделала попытку еще раз окружить нас. Мы с заряженными винтовками, держа их наперевес, уходили из Лаптева.
Когда уже вышли из деревни, то мы услышали контрреволюционные выкрики и оскорбления. Двое из толпы сквернословили и рубили топорами землю. Вслед нам кричали, что скоро всем большевикам и советской власти придет конец. Мы направились в Дермянинское. На половине дороги, километров около шести от волисполкома, куда мы следовали, встретили красногвардейца Павлушичева (он был оставлен для оказания помощи военкому по борьбе с дезертирством). Павлушичев рассказал о том, что в Дермянинском дезертиры и кулаки из местных деревень численностью около трехсот человек неожиданно появились у здания волисполкома и учинили там разгром. Мятежники уничтожили все бумаги, сорвали со стен портрет царя Николая и большую икону.
После разгрома волисполкома мятежники устроили митинг. Первым взобрался на бочку кулак-старовер С. Г. Кудряшов из дер. Фролове, он истошным голосом призывал мятежников немедленно свергнуть советскую власть, уничтожить всех коммунистов и установить старый порядок. Кудряшова поддержали в своих выступлениях подкулачники Д. Пахомов из дер. Деревнища, И. Ганичев и М. Васильев из Фролова. Тут же на митинге был избран старшиной волости кулак А. М. Папушин из дер. Афонино. Должность писаря согласился исполнять Н. Н. Петров. Кстати, надо сказать, что этот деляга исправно исполнял должность волостного писаря при старом режиме. Временном правительстве, Советах и не побрезговал послужить и контрреволюционерам.
После митинга мятежники всей ордой отправились к помещению, где содержались под стражей кулаки-саботажники хлебозаготовок и злостные дезертиры. Они взломали дверь, выпустили всех арестованных и помещение разломали по бревну до основания.
Тов. Павлушичев рассказывает, что сделал попытку уговорить мятежников одуматься и прекратить бесчинство. Но они, как только увидели красногвардейца, закричали: “Бейте его”. Несколько человек бросились к нему с руганью, пытаясь схватить. Павлушичев побежал, дезертиры преследовали его больше двух километров. Он бежал к нам в Лаптеве.
Председатель волисполкома [первой Петриневской волости] А. Ф. Серышев и члены исполкома И. Д. Тугарин, тов. Осичев и И. Н. Серов (военком) захватили оружие и успели скрыться в лесу. Связаться с уездом они не могли, т. к. мятежники предусмотрели и перерезали телефонную линию.
Товарищи, как они говорили после, не решались сопротивляться и проливать кровь. Но они очень плохо поступили, что не пошли навстречу нам. Мы сразу же свернули в лес и решили задержаться. Надо было выяснить обстановку.
Ведь мятежники знали, что мы должны появиться в Дермянинском. Они могли устроить засаду, напасть врасплох и обезоружить нас. С наступлением темноты я поручил красногвардейцу А. 3. Серебрякову сходить в дер. Фролове, расположенную в двух километрах от Дермянинского и узнать у членов комитета бедноты, что происходит в волисполкоме, и особенно выяснить, что предпринимают мятежники.
Тов. Серебряков из местных жителей знал всех людей, и ему легче было незаметно пробраться в деревню и разузнать все подробно. Алексей Захарович скоро вернулся и доложил, что мятежников кто-то известил о событиях в Лаптеве, и они уже знали, во что обошлась попытка кулаков и их приспешников разоружить наш отряд. Поэтому все разбежались. Мы решили с предосторожностями в обход дороги продвигаться в Дермянинское. Прибыли мы ночью. Дверь в волисполкоме была открыта настежь. Связи с городом не было. Я взял в Деревнищах подводу, и мы с тов. Серебряковым поехали в город, чтобы сообщить о случившемся. Время было далеко уже за полночь, в домах деревень, которые мы проезжали, светились огни. В здании волисполкома в Поповском тоже был свет. Здесь толпилось много народа. В дер. Енюково мы встретили начальника отряда Красной гвардии И. Г. Гаврилова и комиссара В. Г. Рупакова. Они с отрядом следовали на ликвидацию восстания во второй Петриневской волости. А о том, что произошло в первой Петриневской, они ничего не знали до встречи со мной. Узнали и мы, что в это же самое время в Шексне вспыхнуло кулацко-эсеровское восстание.
Отряд тов. Гаврилова и был направлен в Шексну для подавления мятежа, но перед самым выступлением губвоенкомат дал распоряжение изменить маршрут и отправиться во вторую Петриневскую волость, навести там порядок, арестовать главарей мятежа. И сразу же направить отряд в Ягановскую и Пачевскую волости на соединение с отрядами Красной Армии и войск Череповецкого губчека И. И. Козлова, В. Я. Королева, Л. С. Наседкина, А. Н. Курманова и тов. Богданова, которые были отправлены на подавление мятежа в Шексне поездом со станции Череповец. Мы с Серебряковым присоединились к отряду тов. Гаврилова и к утру прибыли в Поповское. Там уже не было ни души. Сразу же послали за председателем волисполкома Устимовым. Его нашли в деревне Мархинйно. Он сообщил, что произошло в волости, и назвал имена главарей восстания. Ими оказались местные кулаки и эсеры. Здесь мы пробыли одни сутки. Тов. Гаврилов оставил пять красногвардейцев для восстановления и нормальной работы волисполкома и ареста главарей восстания, а сам с отрядом направился в Ергу, Дермянинское, затем в Лаптеве.
На вооружении нашего отряда был станковый пулемет. Для транспортировки требовалась подвода. Подводы брали у богатеев, а они подавали лошадей неохотно и всеми мерами старались затормозить продвижение отряда с целью дать время скрыться преступникам, поднявшим руку на советскую власть. Например, владелец коннопрогонной станции в Ерге Мерщиков около двух часов канителился с запряжкой лошадей. Причем не успели мы выехать из села, как поминутно стали сваливаться колеса с передней оси. Оказывается, Мерщиков при запряжке перекинул оглобли в обратную сторону. Сделал он это с той целью, чтобы гайка от соприкосновения с колесом отвинчивалась. Тов. Гаврилов сразу разгадал эту подлую проделку саботажника и потребовал от него немедленно привести в порядок повозку (потом этот “изобретатель” был привлечен к ответственности). В этот же день отряд прибыл в Дермянинское. В волисполкоме, кроме писаря Петрова, никого не было. К вечеру явились члены исполкома и стали приводить в надлежащий порядок помещение. А на второй день приступили к нормальной работе. Нам передали список главарей мятежа. Мы приступили к их розыску и аресту. Было арестовано семь человек. Среди них были Пахомов, Васильев, Ганичев. Всех их под конвоем отправили в губчека. Но эти люди были косвенными участниками восстания и понесли не столь суровые наказания. Кулак Кудряшов убежал в лес, стреляли в него, но ему удалось скрыться.
Скрылись и бывшие офицеры царской армии П. И. Павлов и Павлов А. Ф. из дер. Екимово. Они долго скрывались и возглавляли на территории первой Петриневской волости шайку злостных дезертиров. (Летом 1919 года красноармейцы эту шайку обнаружили в лесу, окружили ее. Но бандиты не хотели сдаваться и оказали вооруженное сопротивление, Павловы были схвачены, осуждены и расстреляны.)
Из Дермянинского отряд в количестве 30 человек, вооруженный винтовками, гранатами и станковым пулеметом, проследовал в Лаптево. Прибыли мы туда рано утром. Но, к великому нашему удивлению, в деревне не было ни души. Все от мала до стара сбежали в лес. При обходе домов мы случайно обнаружили того самого члена сельсовета, который пошел на сделку с кулаками и участвовал в сговоре — разоружить и уничтожить продотряд красногвардейцев. На допросах он пытался выгородить главарей, толкнувших своих соседей на такое грязное дело и свалить всю вину на тех женщин, которые кричали при появлении отряда в Лаптеве: “Выходи на улицу”. И только тогда, когда тов. Гаврилов пригрозил расстрелом, арестованный во всем сознался и выдал главарей восстания. Это были кулаки И. Кузьмин, Стыревы Прокопий и Анатолий и братья Судаковы: Евгений, Александр и Анатолий. Все зачинщики скрылись, как только узнали, что в Лаптево движется отряд красногвардейцев.
Задержанный рассказал о том, что в их деревне находился больше недели связной от штаба авантюристов и подбивал народ на выступление против советской власти. Связной сообщил кулакам и дезертирам о начале восстания в Шексне и ряде других волостей Череповецкого уезда. Мятежники первой, второй Петриневской, Ивановской волостей должны были разгромить волисполкомы, разоружить находившихся в волостях красногвардейцев, захватить винтовки в волвоенкоматах, всем явиться в дер. Поповское и двинуться на соединение с мятежниками Ягановской, Пачевской и Даргунской волостей в дер. Курово, которая расположена вблизи от разъезда № 28 Северной железной дороги — между станциями Конома и Шексна.
В Лаптеве отряд тов. Гаврилова пробыл только до вечера этого дня, т. к. из Череповца от губвоенкомата поступил приказ немедленно отряду отправиться в Ягановскую и Пачевскую волости для разгрома мятежников. Оставив в Лаптеве трех красногвардейцев для наведения порядка, тов. Гаврилов повел отряд по указанному маршруту: Дермянинское—Поповское, Яганово, Пача.
Недобитые в Ярославле контрреволюционеры не теряли надежд на возврат к старому. Они тайно ставили перед собой задачи организовать восстание и захватить стратегически важный участок железнодорожного пути — станцию Шексна. С захватом станции Шексна они способствовали бы белым: и захвату городов Вологды и Ярославля, и прервать движение поездов Петроград—Вологда и этим облегчить наступление белогвардейщины на Москву.
Контрреволюционеры конспиративно и тщательно готовились к мятежу. У них был создан штаб во главе со штабс-капитаном царской армии Соколовым.
В штабе состояли самые отъявленные ненавистники советской власти: офицеры-старорежимцы, эсеры и кулаки Н. Я. Беляев, В. И. Виноградов, В. Очеленков, Железнов, А. Ф. Бараев, В. И. Булин, П. Ф. Беляков, А. Ф. Грибов, И. Т. Вздоров, Ф. М. Якушев Ягановской волости; братья Белоликовы, Г. Тихомиров, О. Тихомиров, И. Добряков, Я. Алексеев, Пачевской волости бандит Корчагин, К. Лохичев и А. Софронов Усть-Угольской волости. Штаб располагался в доме крупного торговца-старовера деревни Цильмино Ягановской волости Железнова.
В воспоминаниях бывшего губвоенкома И. И. Козлова и начальника отряда по разгрому восставших банд в Шексне чекиста Луки Семеновича Наседкина упоминается фамилия организатора восстания Шерстнева. Здесь допущена ошибка, не Шерстнев его была фамилия, а Бараев А. Ф. Он из деревни Дор бывшей Ягановской волости, середняк, старовер, отъявленный хамило и хулиган. Соседи ему дали прозвище “Шершень”. Так вот этот Шершень был лишь подставной фигурой у контрреволюционеров. Этого хама в штабе произвели в “генералы”. Сделано это было для того, чтобы в случае провала кулацко-эсеровской затеи уйти от ответственности главным воротилам. И надо сказать, что кое-кому, как Железнову, Вздорову, Якушеву, В. Цветаеву, М. Магазино-ву, Соколову, Беляеву, Виноградову и др., удалось улизнуть от возмездия.
Выяснилось уже позднее, что не только один Шершень руководил восстанием, но и вышеуказанные контрреволюционеры. Все они были впоследствии арестованы и понесли наказание за их преступления против советской власти. Бараева сразу взять не удалось, и он осужден был ревтрибуналом вне закона.
13 декабря 1918 года в губчека было сообщено, что Бараев и его правая рука односельчанин М. Яблоков явились домой на религиозный праздник — “Введениев день”8. Для их поимки был отправлен отряд милиции. Дом, где находился Бараев, был окружен. Но бандит не сдался, а открыл стрельбу и ранил одного из милиционеров. Тогда пустили в ход оружие и милиционеры. Они стали стрелять прямо в дом, где находились по случаю праздника родственники Бараева. Двое из них были убиты, а бандиту удалось убежать. В тот же день убежал и скрылся бандит М. Яблоков. Яблоков был схвачен в дер. Дор автором этих строк летом в 1919 году. Бандит был доставлен в Череповец, осужден и расстрелян. Что же касается Бараева, то он был обнаружен и убит летом в 1924 году. Он все время скрывался у кулака Мельникова Г. И. на мельнице в дер. Игумново Чуровской волости. К Мельникову приехали двое сотрудников ЧК под видом барышников. Они очень искусно разыграли свою роль менухов9. Скоро “променяли” “свою” лошадь Мельникову и стали распивать магарыч. На стопку самогона был приглашен и бандит Бараев. Ничего не подозревая, он занял место за столом и тут же был обезоружен и арестован.
Чекисты разменялись с хозяином лошадьми, связали руки бандиту, сели в седла и повели арестованного по направлению к пристани. Когда выехали за деревню, Бараев проявил суетливость и стал поглядывать в сторону опушки леса. У него созрел план сделать попытку бежать, но тут же пуля настигла Шершня.
События же развертывались таким образом. Членам штаба авантюристов и их связным было поручено тайно пробраться в деревни волостей, в которых больше и легче было подобрать себе сообщников и заручиться их преданностью контрреволюции.
На шапирографе было напечатано и размножено “воззвание”, скрепленное подписью “генерала” Шершня. В воззвании были призывы: не подчиняться законам советской власти, не давать Красной Армии лошадей, хлеба, не являться на призывные пункты в Красную Армию. Уничтожить коммунистов и им сочувствующих, восстанавливать прежнюю власть, захватывать в военкоматах оружие и идти всем на восстание.
Контрреволюционеры нашли себе жалких предателей из числа продажной нечисти. Этим негодяям и было поручено выгонять народ под страхом оружия на восстание. За день до мятежа авантюристы провели тайные собрания по деревням волостей: Ягановской, Пачевской, Чаромской, Чуровской, Починковской, Даргунской, первой и второй Петринев-ских и граничащих с Череповецким уездом Угольской и других волостей Вологодского уезда. На собраниях были оглашены воззвания контрреволюционеров с призывом немедленно принять всем участие в мятеже против советской власти. И было обещано, что кто пойдет на это восстание, то крупнейший из купцов Череповецкого уезда В. Очеленков из каких-то “тайных запасов” всем будет раздавать бесплатно белую муку, сахар, спички, соль, мануфактуру и проч. Многие поверили в такую ложь.
В день восстания в церквях Угрюмовского, Веретьевского, Лохотско-го и Ягановского приходов бил набат. Этим заунывным звоном мракобесы, по-видимому, решили “поднять моральный дух” новоиспеченных воинов. Время шло, колокольный звон призывал их к мятежу, но, за исключением ярых приспешников контрреволюции, на сборные пункты никто не явился. Они-то и пошли по деревням выгонять людей на “сборный пункт” в Яганово. Активно себя проявили в этом А. Ф. Грибов-Беляков, его брат П. Беляков, вор С. Заводчиков и его сын Иван, два брата Тимофей и Василий Цветковы, А. Арефьев, И. Вздоров, бывший жандарм М. Магазинов, фанатик Иван Вещезеров и многие другие. При обходе домов братья Цветковы, А. Виноградов и А. Веселов случайно наткнулись на милиционера второй Петриневской волости Н. Кострова.
Бандиты разоружили Кострова, избили его, вытащили из избы во двор босого, в одном белье. Приволокли его к дереву, привязали и хотели расстрелять его. Но жена Кострова, Анна, стоя на коленях, со слезами упросила негодяев пощадить ее мужа, бандиты оставили свою жертву и пошли “подымать” людей на восстание.
В деревне Уварково долго уговаривали бедняка С. Н. Быстрова присоединиться к мятежникам, но он наотрез отказался выступать с авантюристами и одно говорил бандитам: “Вам надо, так вы и идите, а мне с вами не по пути. Я не пойду против своих, что хотите делайте со мной, но я не пойду”. Так он и не пошел на своих же бедняков, каким был и сам.
Мы уже знаем, что у петриневских и ивановских мятежников отбили охоту на восстание. Все они разбежались и в Яганово не пришли, где их ожидали больше суток главарь мятежа Н. Беляев и другие.
В ожидании подкрепления Беляев с Виноградовым квалифицировали специалистов военного дела и назначили на должности. Вся рать именовалась дружиной. В дружине — сотни, десятки, пулеметчиком назначили А. Стогова. Народ собрался у школы. В избе А. Арефьева готовили холодное оружие. В. Цветков и М. Варсонофьев оттачивали на точиле шашки. И вот, когда узнали авантюристы от связных о трагедии в первой Петриневской волости, решили повести толпу в Курово, где их уже ждали самозванный “генерал” Шершень, местные кулаки и офицеры царской армии. События развивались. Сын крупного купца К. Лохичев и его брат Анатолий (с. Никольское Усть-Угольской волости) достали из подполья винтовки, патроны, выкатили станковый тяжелый пулемет, выкопали из земли готовые пулеметные ленты и все это оружие передали мятежникам. Восстание началось. Офицер Соколов дал команду Лохичеву с группой вооруженных контрреволюционеров идти на станцию Шексна и овладеть ею. Бандиту А. Корчагину приказал обезоружить взвод красногвардейцев, который охранял железнодорожный мост через реку Шексну. Корчагин подобрал подобных себе головорезов и отправился выполнять приказ Соколова.
Бандиты ночью незаметно подкрались к часовому, охранявшему своих товарищей в одном из домов, где отдыхали красногвардейцы, и убили его. Это гнусное преступление совершил Корчагин, он рассек часовому голову железной лопатой. Убив часового, банда бесшумно проникла в дом, где размещалась охрана, Корчагин выстрелил из нагана в потолок, а его подручные забрали пирамиды винтовок, арестовали красногвардейцев, отвели их в сеновал, закрыли их там и поставили охрану, а сами пошли снимать часовых на мосту. Часрвые, видя, что сопротивление бесполезно, сдали оружие. Бандиты поставили на мосту свою охрану, а красногвардейцев отправили к арестованным в сеновал.
Время шло, мятежники прибывали и прибывали к станции. Группами подходили дезертиры из Чаромской, Чуровской, Усть-Угольской и других волостей. К утру второго дня восстания бандиты захватили станцию, здесь и начали бесчинствовать. Захватили телеграф и установили у аппарата дежурство. Начальник станции тов. Добряков пытался оказать сопротивление мятежникам, но они схватили его и избили, переломав ему ребра. Захватив станцию и мост через Шексну, бандиты пошли расправляться с работниками Усть-Угольского волисполкома. Но там уже знали, как бесчинствуют бандиты на станции, и поняли, какая им грозит опасность. Работникам волисполкома сообщил об этом телеграфист станции Шексна Орлов Михаил Александрович. Он выскочил в окно из помещения телеграфа и этим спасся от расправы. Активисты Усть-Угольского волисполкома: Лебедев Василий Гаврилович, бывший военрук волости10; Кузнецов Сергей Васильевич; телеграфист Орлов М. В.; связной от комитета бедноты Лебедев Александр Андреянович; второй связной от комитета бедноты дер. Лютчик юноша Меньшаков Александр Сергеевич; его отец — председатель комитета бедноты дер. Лютчик — Меньшаков Сергей Яковлевич; председатель комитета бедноты села Усть-Угольское Колосов Иван Леонтьевич; Соколов Максим Степанович — бывший работник пристани Усть-Угольское; член комитета бедноты с. Усть-Угольское Лебедев Александр Иванович; Серов Василий Александрович — военком волости; Милютин Сергей Иванович и Веселов Александр Павлович, В. Голубев — сочувствующие партии — решили дать отпор мятежникам, но силы были так неравны, что сопротивление привело бы только к гибели активистов. Но они все же сделали попытку к сопротивлению и этим немного не погубили себя. Например, Серов В. А., матрос тов. Кудряшов проявили настойчивость в сопротивлении, уходили, отстреливаясь, последними из села, попали в руки бандитам и были зверски избиты. Шел второй день мятежа. Бандиты разобрали на станции Шексна железнодорожные пути, спилили несколько телеграфных столбов, связь с Череповцом и Вологдой была нарушена, движение поездов прекратилось. В Вологде встревожились и отправили на подавление мятежа в Шексну отряд красноармейцев в 50 штыков и [со] станковым пулеметом “максим”. Этот отряд по неопытности командира был без единого выстрела целиком захвачен белобандитами и разоружен. Командир же отряда успел сесть на паровоз и уехать на нем в Вологду за подкреплением. Но о восстании уже узнали в Череповце. Сообщили о событиях на станции Шексна работники волисполкома Лебедев В. Г. и Веселов А. П. Они пешком в ту же ночь, когда бандиты убили часового красноармейца и обезоружили отряд охраны моста, отправились в Череповец и обо всем случившемся рассказали секретарю уко-ма партии тов. Доброхотовой. Череповецкие большевики сразу же приняли срочные меры к подавлению мятежа. Отправленные отряды красноармейцев под командованием тт. Козлова, Курманова, Богданова, Наседкина немедленно были направлены на ст. Шексна. Бандиты численностью около 500 человек, воодушевленные своим “успехом” в разоружении двух отрядов красноармейцев, вооруженные винтовками и двумя станковыми тяжелыми пулеметами, настолько обнаглели, что решили наступать на Череповец и захватить его. Но им эта затея не удалась. Мятежники знали, что из Череповца выступят воинские части для ликвидации банды контрреволюционеров, подготовились вступить в бой с красноармейцами. Недалеко от железнодорожного моста через р. Шексну между белобандитами и красноармейцами завязалась перестрелка. Чтобы избежать кровопролития, командующий операцией по ликвидации мятежа В. Я. Королев решил вызвать со станции Званка бронелетучку. Броне-летучка под командованием начальника тов. Мельникова прибыла и остановилась недалеко от разъезда № 28. Артиллерист — сын председателя комитета бедноты села Усть-Угольское Михаил Иванович Колесов — открыл из трехдюймовой пушки огонь по мятежникам. Первые три выстрела [были] даны по дер. Старое Село, а затем огонь был перенесен на деревню Добрец, где было большое скопление бандитов. Но потребовалось не более трех-четырех выстрелов для того, чтобы сломить сопротивление противника.
Об этом рассказывает в своих выступлениях член КПСС Шатулин Кирилл Степанович из дер. Добрец. “У нас тоже население принимало участие в шекснинском мятеже. Дело обстояло так, — пишет в воспоминаниях тов. Шатулин. — В конце ноября 1918 года была объявлена мобилизация в Красную Армию нескольких призывных возрастов. Всем призывникам были вручены мобилизационные листки с требованием обязательно явиться в волостной военный комиссариат бывшей Пачев-ской волости. Подлежащие к призыву собрались в помещении волисполкома в дер. Пача. И вот неожиданно для всех присутствующих на этом собрании появился никому не известный посторонний человек (потом только узнали, что это и был тот “генерал” Шершень из дер. Дор, о котором речь шла выше).
Шершень-Бараев призывал всех присутствующих разойтись по домам и не ходить в Красную Армию, а собирать народ на восстание против советской власти. Он врал, что весь народ уже восстал и сражается с Красной Армией за Советы без коммунистов. Это выступление поимело воздействие на призванных в армию граждан. И тогда, когда собрание было распущено, несколько призывников не пошли сразу домой в дер. Добрец, а завернули по пути в здание, где хранилось оружие для вневойскового обучения молодежи при волвоенкомате, и забрали там восемь исправных винтовок. Ими вооружились братья Соловьевы, Алексей и Филипп, Наумов В. И., Чистяков И. М. и другие. Того же дня в дер. Добрец состоялось общее собрание. Народу собралось много. Председателем собрания был избран Я. А. Алексеев, секретарем — И. М. Чистяков. Сразу на собрании была тишина. В своих выступлениях братья Соловьевы, кулаки Добряков И. И., Тихомиров Г. И., Тихомиров И. Г., Тихомиров О. Н. стали призывать народ подняться на восстание и идти на станцию Шексна. Здесь на собрании присутствовал большевик Шатулин Петр Тарасович. Он был первым агитатором и пропагандистом в волости за идеи партии большевиков, Ленина. Петр Тарасович взял слово и стал разоблачать кулаков и их грязные замыслы. На собрании поднялся невообразимый шум. Подняли свои головы кулаки, послышались выкрики с угрозами в адрес Шатулина. Но он не испугался угроз и смело призывал народ одуматься и не поддаваться на удочку кулаков и их прихвостней. Кулаки угрожали не только убить оратора коммунистов, но и уничтожить всю его семью. Петр Тарасович стоял на своем. Он горячо доказывал правоту советской власти.
Кулаки и подкулачники не выдержали и потянули свои грязные руки к Шатулину, пытаясь избить его. Но вмешалась беднота, и Петр Тарасович благодаря защите бедняков остался невредим. Не дожидаясь конца собрания, он ушел домой.
Собрание распустили, и в доме Я. Алексеева остались только кулаки. Они долго держали совет и избрали из своих приспешников “уполномоченных”, кому в какую деревню идти выгонять народ на восстание. Это были кулак О. Н. Тихомиров, сын торговца И. Г. Тихомиров, кулак Добряков И. И. Когда народ был поднят, то большая толпа под руководством И. И. Добрякова пошла расправляться с Петром Тарасовичем. Но он ушел на станцию Шеломово, где высаживался из вагонов отряд красноармейцев. Прибыл он туда как раз вовремя, т. к. начальнику отряда тов. Наседкину необходимы были данные о создавшейся обстановке.
Меня же с моим отцом кулаки вытащили из избы силой и угрожали расправой, если мы не пойдем на станцию. Мы решили все же как-нибудь возвратиться домой. Но на выходе из деревни Иван Чистяков и бедняк-подкулачник В. И. Наумов стали проверять по списку присутствующих. Кто не явился, за теми пошли кулаки и привели их. После проверки все пошли в деревни Матюково и Четверикове. Кулаки здесь уже всех мужчин выгнали на улицу. После этого вся толпа, возглавляемая кулаками, отправилась в деревню Пача.
Когда шла толпа по дороге к Паче, то навстречу попался конный всадник, он ехал с донесением на разъезд № 28. Всадника задержали, сдернули с седла, отобрали у него винтовку, шашку и коня. П. Шестаков и В. К. Меньшаков из дер. Матюково зверски избили красноармейца и отобрали у него пакет с донесением. В. Меньшаков вооружился винтовкой, прицепил шашку, отнятую у всадника, забрался в седло на коня и долго показывал, как он будет убивать красноармейцев. Обезоруженного и избитого всадника бандиты оставили на снегу в поле.
Мы шли в деревню Пача, но нас в деревню пачевские мужики не пустили, т. к. они были против авантюры кулаков и эсеров. В тот момент, когда шла перебранка у бандитов с пачевскими мужиками и пока тут топтались на месте, послышалась орудийная стрельба. После мы узнали, что это стреляли из пушки по скопищу мятежников “генерала”Шершня у дер. Старое Село с бронепоезда. Наши горе-вояки быстро поспешили обратно. Вся орда отправилась в дер. Добрец.
Когда я вернулся, то мой отец ожидал меня. Он как-то незаметно ушел еще в тот момент, когда кулаки были заняты конным всадником, что ехал с донесением на разъезд. Не успел я зайти к себе в избу, как в деревне стал скопляться народ. И вдруг начали рваться снаряды возле нашей деревни. То недолет, то перелет. Всем стало ясно, что командование Красной Армии не хочет проливать кровь безвинных людей.
Когда начался обстрел нашей деревни, мы с отцом вышли на улицу. Мы увидели большое скопление людей на середине деревни, это скопились те люди, которые ходили в Пачу.
В этот момент откуда-то прибежал Петр Тарасович, он кричал: “Что вы наделали, вы погубите сами себя, детей своих, жен и матерей, что вы натворили!”. “Давайте срочно двух лошадей”, — потребовал тов. Шату-лин. Кони нашлись у торговца Тихомирова, он подготовил их для своего отъезда. Петр Тарасович и с ним Соловьев А. И. сели на коней и поскакали навстречу отряду, который наступал на деревню Добрец.
Вскоре отряд красноармейцев с четырех сторон вошел в деревню. Тт. Шатулин и Соловьев присоединились к наступающим и были в первых рядах красноармейцев. Деревня была окружена с четырех сторон. Народ стоял на месте как вкопанный. Сопротивления никто не оказал, оружие было сложено. На толпу были направлены четыре пулемета, какое уж тут сопротивление!
Командир отряда первым долгом потребовал сейчас же выйти из толпы тех, кто должен был пойти служить в Красную Армию по призыву военкомата. Призывники сразу подчинились и вышли. Потом стали отбирать зачинщиков мятежа. Выявили 32 зачинщика. Всех их поставили в один ряд к стене сарая. Начальник ушел в дом к И. Добрякову. Вскоре начался суд над преступниками. На суде присутствовали: П. Т. Шатулин, бедняки дер. Добрец, Шатулин С. Т. и другие.
Суд шел очень долго. Сначала начальник отряда в своем выступлении разъяснял присутствующим о сущности законов советской власти. Из 32 обвиняемых в организации восстания троих кулаков — О. Н. Тихомирова, И. Г. Тихомирова и Г. И. Тихомирова — ревтрибунал приговорил к расстрелу. Остальных было решено под конвоем отправить в город, заключить под стражу и произвести тщательное расследование над виновниками, а приговоренные к расстрелу сразу же после заседания ревтрибунала были расстреляны.
Завершив ликвидацию группы мятежников в Добреце, отряд направился в дер. Курово. Но по прибытии на место там уже никого не осталось и следа. Оказывается, что после первого же выстрела все мятежники разбежались кто куда. Остались только главари: Бараев-Шершень, Беляев, Ф. Белоликов, Виноградов. Но и они, как только узнали, что отряд из Добреца движется на Курово, бросились наутек.
Бронепоезд находился у разъезда № 28 недолго. Он сразу же пошел к станции Шексна. Артиллерист Михаил Иванович Колесов по приказанию начальника бронепоезда тов. Мельникова начал обстрел села Усть-Угольское и соседних с селом деревень, где были расположены бандиты. Немного потребовалось снарядов. Первый снаряд тов. Колесов всадил в крайнюю хату дер. Большое Нифантово, хата загорелась. Тогда огонь был перенесен по пустырям Барбач и Ханево.
И здесь на станции после нескольких орудийных выстрелов с бронепоезда не осталось ни одной души мятежников, т. к. все они, не оказав ни малейшего сопротивления, побросали оружие и разбежались кто куда.
Так что авантюра врагов советской власти здесь провалилась с треском. Контрреволюционеры рассчитывали на то, что за ними пойдут бедняки и середняки. Но, как мы видели выше, их выгоняли на восстание под страхом оружия отъявленные бандиты и ненавистники советской власти. Основная же масса крестьянства уже поняла, кто ее враги.
И оружие было у некоторых в руках, но они побросали его. И нелишним к этому будет рассказать о том, как избегали оружия честные люди в тот тяжелый момент классовой борьбы. Когда бандитам удалось разоружить отряд красноармейцев, прибывших в Шексну из Вологды, в сутолоке и суматохе на перроне станции оставили пулемет. Один из работников станции В. Д. Куликов, воспользовавшись тем, что за пулеметом никто не следит, исковеркал его и ушел. Бандиты решили отремонтировать исковерканный пулемет, свезли его в дер. Дурасово к кузнецу Григорию Кузнецову и приказали отремонтировать. Кузнецов погрузил ломаный пулемет на телегу и отвез его в деревню Дроздове, и свалил под окном Скородумова И. Ф. А Скородумов отвез этот ненужный утиль к Черепановской мельнице и свалил его в канаву. Вот все и кончилось в Шексне. Только двое суток держали мятежники станцию в своих руках. И дорого же обошлись им эти двое суток. Вскоре начали вылавливать главарей восстания. Попался в руки чекистов такой матерый контрреволюционер, как В. Очеленков. Он и был первым схвачен, осужден и расстрелян за совершенные им злодеяния. Осуждены были и расстреляны в бывшей Ягановской волости: Т. Цветков из деревни Хлебаево, Вещерезов из дер. Малые Стражи, Ф. Белоликов из Пачевской волости, дер. Столупино. Кроме тех, о которых говорилось выше, в д. Добрец расстреляны сыновья купца Лохичева — Клавдий и Анатолий из села Усть-Угольское, кулаки Лебедев В. И. из дер. Дриблево, Цветков из дер. Якимово, Ганичев из Речной Сосновки”.
5 декабря председатель [внутреннего] отдела [Череповецкого исполкома] Кондэ сообщил по инстанции:
“Восстание ликвидируется.
Сообщение председателя Отдела внутреннего управления Наркому внутренних дел Петровскому о контрреволюционном восстании на станции Шексна Северной железной дороги. Вспыхнувшее контрреволюционное восстание по Северной железной дороге на станции Шексна Череповецкой губернии, перекинувшееся частью на волости Вологодского уезда и захватившее несколько волостей, подошедшими вологодскими и череповецкими отрядами ликвидируется.
Восставшими было прервано сообщение с Петроградом, сейчас путь восстановлен. Во главе восстания стоял штаб из офицеров. восстание носило организованный характер, руководил полковник, восставшие имели пулеметы и ружья. С обеих сторон есть убитые и раненые.
Председатель Отдела управления Кондэ 5 декабря 1918 года”11.
Некоторым главарям-контрреволюционерам: Н. Беляеву, В. Булину, И. Вздорову, Виноградову, Железнову — все же удалось скрыться и обходными путями пробраться в тыловые части Красной Армии. Они притихли, но надежды своей не теряли еще раз попытаться “опрокинуть” советскую власть. Да они ведь не исчезли совсем. Их хорошо помнили оставшиеся в живых люди, которых они толкнули на явную гибель ради своих интересов. После, спустя уже несколько лет, всех разыскали, кто ретиво стремился свергнуть советскую власть. Они строго были наказаны за свои преступления.
Наш отряд отбыл срочно из Лаптева в Яганово, а затем в Пачевскую волость и на станцию Шексна. Мы спешили на помощь нашим боевым друзьям и товарищам, но уже было видно, что затея контрреволюционеров лопнула как мыльный пузырь. Не пошел с этими главарями трудовой народ. Когда мы прибыли на станцию Шексна, здесь уже был наведен полный порядок. Связь и движение поездов были восстановлены. Красноармейцы и отряды губчека уже готовились к погрузке в вагоны для возвращения в Череповец. Мы присоединились к своим товарищам и отправились навстречу новым битвам с контрреволюцией за власть Советов, за дело партии большевиков. Впереди нам много-много раз пришлось смотреть смерти в глаза в боях с врагами.
Сентябрь 1967 года.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. ЧЦХД. Ф. 264. On. 1. Д. 4-а. Л. 23.
2 Отряды Красной гвардии стали формироваться в дни Февральской революции в Петрограде. Летом 1917 года были созданы практически во всех городах и промышленных центрах страны. В конце апреля 1918 года отряды Красной гвардии, насчитывавшие до 100 тысяч человек, влились в Красную Армию. Восстание в Ярославле было ликвидировано частями Красной Армии и рабочими отрядами.
3 Вестник областного комиссариата внутренних дел Союза коммун Северной области. 1918. 31 августа.
4 Там же. 1918. 21 сентября.
5 Гаврилов Иван Гаврилович — 1888 года рождения, русский, рабочий, член ВКП(б) с 1925 года. С ноября 1917 года по март 1918 года — красногвардеец Череповецкого отряда Красной гвардии.
6 Повити (поветь) — верхнее помещение над двором, используемое для хранения сена, соломы.
7 Ершов Павел Васильевич — 1893 года рождения, комиссар волостного земельного и продовольственного комитета. Позднее — политработник на Петроградском фронте, комиссар сводного Московского полка, начальник политотдела 17-й кавдивизии Конной армии Буденного. После демобилизации в 1923 году работал заведующим Череповецким уездным землеуправлением и помощником губвоенкома.
8 Имеется в виду один из главных праздников Православной церкви — Введение во храм Пресвятой Богородицы, который отмечается 21 ноября (4 декабря по новому стилю).
9 Менух — человек, занимавшийся скупкой, перепродажей, обменом лошадей.
10. Военрук волости — должностное лицо, являвшееся помощником волостного комиссара по военным делам (военкома). 11. ЧЦХД. Ф. 1070. On. 1. Д. 130.