Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд (1861-1923 гг.) - профессиональная пианистка, дворянка, владелица усадьбы Свистуны в Устюженском уезде. С 1873 по 1917 год Сипягина жила в Петербурге. Закончив Петербургскую консерваторию (на курсах при консерватории пианистка обучалась с двенадцати лет), она концертировала в России и за рубежом, занималась общественной и благотворительной деятельностью. Благодаря этому Сипягина имела обширный круг знакомств в среде музыкантов, художников и литераторов.
Во втором выпуске альманаха "Устюжна" (Вологда, 1993) был опубликован биографический очерк о В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, написанный на основе материалов личного архива пианистки, который хранится в Устюженском музее. Архив включает в себя более 5 тысяч единиц хранения. Предлагаемая публикация основана на документах, не использованных при подготовке указанного очерка. В основном это письма к Сипягиной известных деятелей русской культуры XIX - начала XX века или их родственников, дневниковые записи пианистки, ее мемуары. Подлинники некоторых писем в архиве Сипягиной не сохранились, так как после ее смерти часть документов разошлась по друзьям и родным. Однако ее сестра, Софья Уаровна, сняла с ряда писем копии в специальный копировочный альбом. Записи из этого альбома также использованы в данной работе. (Орфография и пунктуация в письмах, использованных в данной статье, приближены к современным нормам.)
Немаловажную роль в подготовке предлагаемой публикации сыграли две авторские рукописи из архива Устюженского уезда. Это работа В. У. Сипягиной-Лилиенфельд "Петербургские салоны конца XIX - начала XX в." (1922 г.) и неопубликованная книга московской исследовательницы И. Я. Обуховой "Жизнеописание П. Н. и С. Н. Батюшковых" (1970 г.). Из последней автор данной статьи почерпнул сведения о супругах С. Д. и В. Н. Хитрово.
Целью предлагаемой читателям работы является знакомство с ранее неизвестными или малоизвестными фактами биографий Ф. Д. Батюшкова, А. И. Куприна, Я. П. Полонского, А. А. Архангельского, Н. Н. Каразина, Н. О. Куплеваского, супругов В. Н. и С. Д. Хитрово. Безусловно, интересной является и личность самой Сипягиной как представительницы творческой интеллигенции Серебряного века в восприятии ее окружения.
Сипягина познакомилась с Федором Дмитриевичем Батюшковым и его отцом Дмитрием Николаевичем летом 1905 года. Батюшковы - соседи пианистки по имению - нанесли визит вежливости в Свистуны. Вера Уаровна, в свою очередь, навестила их в Даниловском. Так завязалось знакомство, которое постепенно переросло в дружбу.
В Петербурге Сипягина часто бывала в доме Батюшковых. Здесь она познакомилась с братьями и многочисленными племянниками Федора Дмитриевича, с его матерью Екатериной Федоровной, с друзьями и знакомыми семьи. Федор Дмитриевич также навещал Веру Уаровну в столице. Приезжая летом в свое устюженское имение, бывал в Свистунах. В архиве Сипягиной сохранились два письма Ф. Д. Батюшкова, за 1910 и 1912 годы, отправленных из Даниловского в Свистуны. В одном из них он признавался: "... нигде я так не чувствовал музыку, как у Вас"1. Батюшков восхищался исполнительским мастерством пианистки. "Благодарю еще раз за большое наслаждение, доставленное Вашей игрой, и вообще за милое отношение "по-соседски", - писал он 11 июля 1912 года, -... в ушах у меня до сих пор переливы таинственной пьесы, из которой Вы сыграли отрывок..."2. Батюшкову импонировали артистическая натура и несокрушимый оптимизм пианистки. В одном из писем к брату Юрию Федор Дмитриевич вспоминал: "Видел в Устюжне Веру Уаровну и потом заехал к ней... Вера Уаровна проявила себя настоящей артисткой: у нее сгорело в сарае все сено. Кормить скот нечем. Средства у нее скудные. Но на мой вопрос, как она отнеслась и что думает теперь делать, Вера Уаровна рассказала, что сарай загорелся, когда она только что прочла о разгроме Реймсского собора и решила: что такое все наше сено, и дворы, и коровы - перед гибелью мирового сокровища! И вечером она сыграла из "Гибели богов" пожар Валгаллы, который все время звучал в ее ушах под впечатлением вандализма немцев. А от пожара сарая чуть не сгорела вся усадьба..."3.
Федор Дмитриевич вызывал в Сипягиной чувство глубокого уважения не столько своей профессиональной деятельностью и небывалой работоспособностью, сколько душевными качествами. "Этот "большой" во всех отношениях человек, - вспоминала позднее Вера Уаровна, - этот "либерал" был самым нежным почтительным сыном, самым обязательным родственником, исполнительным и отзывчивым"4. Именно на плечи Федора Дмитриевича легли заботы о детях старшего брата Николая, когда у того в 1913 году умерла жена. Детей было трое - сестры Елена и Марианна (в семье их называли Лялей и Марой) и брат Алексей. В том же 1913 году Федор Дмитриевич привез детей и их бабушку Юлию Христиановну Мецлер в Даниловское. "Нам действительно хорошо было в Даниловском, - вспоминала позднее Е. Н. Батюшкова. - Часто приезжал Федор Дмитриевич, мой отец и дяди - Юрий и Василий Дмитриевичи. Каждый приезд был событием, радостным праздником. Зимой это были елки, на которые по традиции собирались окрестные жители. Дом оживлялся, были танцы, подарки, и непременно всем они подходили, были по вкусу подобраны. Были Масленицы с огромными овсяными деревенскими блинами, за которыми специально посылали в деревню. Моя бабушка была удивительная хозяйка, дом стал полной чашей, полной варений, солений, настоек"5.
Летом дети жили в усадьбе, а на зиму перебирались в Устюжну, где учились в гимназии. Федор Дмитриевич взял для них гувернантку - местную жительницу Е. В. Проскурякову, "девушку, окончившую гимназию с дипломом домашней учительницы"6. Заботясь о музыкальном образовании племянниц, Батюшков попросил Веру Уаровну в летнее время давать уроки Маре и Ляле. Сипягина не отказала. Она подошла к преподаванию со свойственной ей серьезностью и пылом. Позднее Е. Н. Батюшкова (Ляля) вспоминала, что "музыка занимала много места в жизни обитателей Даниловского"7. Вера Уаровна стала не только преподавательницей, но и другом для маленьких Батюшковых. Особенно любила она красавицу Мару, которую называла "моя любимица". Сипягина жалела детей, на головы которых беды буквально сыпались. В 1916 году умер их отец. В 1918 году Даниловское было национализировано и в усадьбе создана коммуна. Коммунары, уважая Федора Дмитриевича, оставили его племянникам несколько комнат, дали корову. Однако ни земли, ни сенокоса бывшим хозяевам не полагалось. Через некоторое время маленькие Батюшковы вместе с Юлией Христиановной перебрались в Устюжну. Журналист Николай Ашешов впоследствии писал об этом периоде жизни Федора Дмитриевича Батюшкова: "Поистине подвижническую жизнь он вел в последнее время. Жизнь не личную, а всю целиком отданную детям своего покойного брата (они с бабушкой живут в Устюжне...). Детей этих он нежнейшим образом любил, и все, что он добывал своим трудом, все он отдавал им. Во "Всемирной литературе" (у Горького) он получал пять тысяч рублей жалованья. Эти деньги он посылал в Устюжну..."8.
В 1918 году Федор Дмитриевич последний раз навестил племянников. "В свой последний приезд к нам в Устюжну дядя Федя чувствовал себя плохо, - вспоминала Е. Н. Батюшкова. - Он был нездоров, лежал на диване покрытый пледом. С едой было неважно. Мы, дети, заботами Федора Дмитриевича и бабушки ничего не чувствовали и не понимали, но ему было плохо. Вера Уаровна принесла ему смоквы* (Смоква - так в Устюжне называли ягоды, приготовленные в собственном соку.) из любимой северной ягоды морошки. Они долго говорили, и лица у них были грустные. Уехал Федор Дмитриевич совсем больной, и больше я его не видела"9.
Федор Дмитриевич не сумел больше приехать в Устюжну. Он много работал, стараясь не только прокормить детей, но и позаботиться об их учебе и даже развлечениях. Так, 23 августа 1919 года Батюшков писал Сипягиной: "Мне очень хотелось бы доставить им [детям. - Е. В.] возможность прогуляться, и нельзя ли условиться, например, с Вашей знакомой учительницей Смирновой, которая в Высотино, чтобы она взяла с собой девочек, прошлась бы с ними до Даниловского и предоставила бы им переночевать в школе? Я готов заплатить за прогулку провожатому... и, конечно, оплатить путевые расходы за молоко, яйца, хлеб, - что найдется. На такую экскурсию ассигную 100 р., которые выслал Ляле, но без Вашего посредства этого не наладить..."10. Сипягина исполнила просьбу Федора Дмитриевича. Дети, скучавшие по Даниловскому, были в восторге.
14 (27) марта 1920 года Вера Уаровна получила письмо из Москвы от брата Федора Дмитриевича - Георгия: "Многоуважаемая Вера Уаровна. Обращаюсь в Вам по очень грустному и тяжелому вопросу, а именно с просьбой сообщить дочерям и Юл[ии] Христ[иановне] о страшном, постигшем всех нас горе - о кончине нашего дорогого Федора Дмитриевича.
Не мне говорить Вам, столь хорошо знавшей его и роль, которую он играл в нашей семье, - да и в одной ли нашей семье. На гражданской панихиде, да и на сегодняшнем заседании издательства "Всемирная литература", посвященном ему, было особенно подчеркнуто его свойство делиться с близкими... он всегда заботился и старался помочь ближним...".
Далее в письме шла речь о судьбе детей, которые после кончины Федора Дмитриевича вновь осиротели. Батюшковы решали, кто теперь будет заботиться о них. Георгий Дмитриевич просил Сипягину написать "краткую характеристику каждого из детей"11.
Их решено было увезти из Устюжны, но судьба распорядилась иначе. Тяжело заболел и умер маленький Алеша Батюшков. В горячке слегла Мара. Вера Уаровна, сама переживавшая нелегкие времена, близко к сердцу принимала несчастья дорогих для нее детей. Она помогла с похоронами Алеши ("этого чудного мальчика"). Она отдавала Батюшковым часть тех небольших денег, которые получала за некоторые из своих концертов. Юлия Христиановна, Ляля и вставшая наконец после болезни Мара находили самый теплый и дружеский прием в "Белом домике" Сипягиной на левой набережной реки Мологи.
В том же 1920 году дети и Юлия Христиановна уехали в Петроград, где их дядя Василий Дмитриевич и друг Федора Дмитриевича академик Н. А. Котляревский устроили девочек в детский дом.
30 апреля 1920 года В. У. Сипягина-Лилиенфельд организовала в Даниловском концерт памяти Федора Дмитриевича Батюшкова. "Вступительное слово" на вечере зачитал член устюженского Общества сценических деятелей Михаил Колюбакин. Текст для его выступления писала Вера Уаровна. "Мы собрались здесь, в этих сводах старинного барского дома, - говорилось в выступлении, - чтобы вспомнить того, кто так мало пользовался всеми преимуществами своего положения, посвящая все свои силы и время на служение делу народного просвещения... Федор Дмитриевич сам всю свою жизнь прорубал без устали глухую стену, заслонявшую доступ света образования в народные массы..."12. На вечере памяти Ф. Д. Батюшкова Сипягина исполняла произведения Шумана, Шуберта, Листа, А. Рубинштейна и, конечно, "Аппассионату" Бетховена.
Летом 1921 года Ляля и Мара Батюшковы приехали в Самару к своей мачехе (второй жене Николая Дмитриевича) Надежде Васильевне. Из Самары, а позднее из Петрограда они вели переписку с Верой Уаровной. В архиве Устюженского музея сохранилось семь писем девочек к Сипягиной за 1920-1922 годы.
Ляля и Мара скучали по Даниловскому и своей преподавательнице. "Ученье и затем Даниловское - вот две вещи, о которых я мечтаю", - писала Мара Сипягиной 17 августа 1921 года. "Расскажите теперь о "Беленьком домике", - вторила сестре в том же письме Ляля, -...о тех вечерах, когда устюжане слушают Шопена, Моцарта, Бетховена. Расскажите о немногих людях, что там живут. Расскажите, чем эти люди живут. И говорите о самом главном, о себе, о Ваших записках (чтобы я дала, чтобы их дочитать) [речь идет о мемуарах Сипягиной. - Е. В.] и о том, что мы оставили в Устюжне, что нас навсегда привязало к ней, что последнее скрылось из наших глаз при отъезде"13.
В том же году по возвращении из Самары в Петроград девочки поступили учиться в бывший Павловский институт, в котором, как писали, "увы, кроме формы, осталось очень мало прежнего". Юлия Христиановна жила в доме престарелых на Васильевском острове. Ляля и Мара навещали ее каждую неделю. "Пища у нас с бабушкой почти одинаковая, - писала Ляля Батюшкова Вере Уаровне 19 декабря 1921 года из Петрограда, - суп, каша и мороженая картошка... мы часто обедаем у дяди Васи [Василия Дмитриевича Батюшкова. - Е. В.] и получаем некоторую помощь в виде продуктов... от дорогих друзей того, в чью память только готовы сделать все... Мы с Марой так скучаем без Вашей дивной игры, Вера Уаровна, и вообще без музыки, которая одна дает так много, заменяя не заменимые, дорогие липы, старый дом, широкие поля. Старое, милое гнездышко, как хотелось бы мне собраться там всей нашей семьей, с дядей Федей, Алешей, слушать Вас и наслаждаться тем, что мы все вместе и что кругом все наше, все дорогое, родное"14.
Девочки писали Вере Уаровне длинные, подробные письма. Вспоминали прошлое, рассказывали о настоящем, делились планами на будущее. При этом они осыпали свою бывшую учительницу эпитетами "дорогая", "горячо любимая", "милая". "Я часто о Вас думаю, - писала Мара Сипягиной 6 мая 1922 года, - мучаюсь мыслию, что Вы давно ждете письма от меня. Я удивляюсь Вам, как Вы можете еще ездить по деревням, давать концерты, когда Вы больны. Я хотела бы иметь такую же силу воли". Переписка Батюшковых с Сипягиной продолжалась до самой смерти Веры Уаровны в 1923 году. Девочки тяжело переживали ее кончину. Со смертью Сипягиной оборвалась еще одна ниточка, связывавшая их с воспоминаниями о дорогом "дяде Феде".
Марианна Николаевна Батюшкова, любимица Сипягиной, умерла в 1931 году. В том же году не стало и Юлии Христиановны Мецлер. Елена Николаевна Батюшкова в 1930 году закончила 1-й Ленинградский медицинский институт, стала врачом, участвовала в Великой Отечественной войне. Она дожила до глубокой старости и оказала большую помощь в создании музея в милом ее сердцу Даниловском...
С Куприным Сипягину познакомил Федор Дмитриевич Батюшков летом 1906 года, когда Александр Иванович с женой Марией Карловной и маленькой дочерью Лидой приехал погостить в Даниловское. Мастерство пианистки произвело большое впечатление на Куприна. Приглянулись ему и "мирно-сонные" Свистуны. В память об этих посещениях Куприн писал Вере Уаровне шутливые записки (без дат): "Воспоминания о Батюшкове Ф. Д.
Приехали верхом... сидим в кабинетике... стреноженные лошади щиплют траву на дворе... "Барыня сказали, что, если кто приедет, напоить чаем". Отвергнуто... Инициатива Федора Дмитриевича. Попробовать наливки... Смородинная... (старуха говорит "сморода")... кисло... Предлагают клубничной... слаще...
... Все еще сидим... Клубничная настойка на дне... придется перейти к вишневой... В глазах подозрительный огонек...
Что я буду делать с Ф[едором] Дмитриевичем]... Он краснеет... жилы на лбу напряглись... он дрожит... Ах... он заговорил стихами... Тороплюсь записывать... за верность не руча[юсь]...
Приехав в Свистуны,
Вдвоем слагаем оду.
(Наливки нам даны - Мы пьем вино, не воду!..)
Но скучно нам без Вас,
Божественная Вера,
И киснут, точно квас.
Два бравых кавалера.
Надеюсь, Вы угадываете фантазию беллетриста?
Куприн"16.
И еще одна запись:
"Четвертое посещение.
В мирно-сонных Свистунах
Раздаются звуки рая,
В зачарованных сердцах
Мир восторгов вызывая.
Отчего ж вдруг шум и крики?
Кто тревогу возбудил?
Кто же Батюшкова брюки
Сладким пуншем окропил?
Он один всему причиной.
Он герой, он пострадал;
Он стоит с печальной миной.
Перед ним разбит фиал.
Подкрепясь у самовара.
Съев изысканных сластей,
Снова жаждут дщерь Уара
Гости слушать поскорей.
В рамках окон белоснежных
Колыхались фонари.
Красок темных их и нежных
Переливчаты струны.
Но случайно одна дама
Кверху взоры устремя,
Догадалася, что рама
Слишком близко от огня.
Пламень в шаре изумрудном
Вверх взметнулся, задрожал,
И, пылая светом чудным,
Он пожаром угрожал.
Чтоб спасти всех от несчастья,
И обеими руками
Стол бестрепетно берет,
А на том столе стояли
Пунш, варенье, пастила,
И графинчики играли -
Отражалась в них луна.
От окна стол отодвинув.
Рыцарь храбро подступил
И могучею десницей
Уж фонарь почти схватил.
Рыцарь строен был и ловок,
И высок, и полон он...
Вдруг графинчиков хрустальных
Раздается перезвон...
Как-то странно стол шатнулся.
Пунш, варенье полилось...
Рыцарь быстро оглянулся:
"Что? Откуда тут взялось?.."
Из засады рыцарь вышел,
Липко стало все кругом,
А стаканчики лежали,
Навалившись друг на друга, под окном.
Тут уж все пришло в смятенье:
Мокрый холст приволокли
И туалета поврежденье
Им в порядок привели.
Наконец огонь погашен,
И артистки дивный дар
Проявился чуден, страшен...
И замолк и млад, и стар.
А в конюшне кони-други
Лишь почуяли беду.
Что хозяину грозила,
Так оставили еду.
Неспокойно до отъезда
Им стоялось взаперти
И хотелось поскорее
Свою душу отвести.
И когда хозяин шибко
Подошел к ним невредим
(Только платье все же липко),
Пристяжной заржал один,
Коренная подхватила
И, чтоб радость показать.
Вдруг оглоблю всю сложила...
Ну, пришлось перепрягать...
Куприн"17.
Не стоит оценивать литературные достоинства, а вернее недостатки, этой купринской "поэмы" о потушенном пожаре и об испорченном платье. Александр Иванович и сам вряд ли считал этот "опус" литературным произведением. Не стоит осуждать и веселое времяпрепровождение свистуновских гостей. Важно, что Куприн находил в усадьбе Сипягиной и в ее обществе душевный комфорт, что случалось с ним далеко не везде и не всегда.
Записки писателя к Сипягиной, как правило, не датированы. Лишь в одной из них, в которой сообщалось, что гости - "поклонники, обожатели, искусители и верноподданные А. Куприн, Ф. Батюшков"18 - не застали дома хозяйку, указана дата - 14 августа 1907 года. Известно, что писатель бывал в Даниловском в период с 1906 по 1911 год. Безусловно, к этому же времени относятся и записки Куприна к Сипягиной, хранящиеся в Устюженском музее. Позднее судьба развела писателя и пианистку, но в "Гранатовом браслете" в память о встречах навсегда осталась лейтмотивом бетховенская "Аппассионата", которую Вера Уаровна исполняла для Куприна.
Об отношениях Сипягиной с семьей известного поэта Я. П. Полонского известно немного. Материал об этом был опубликован во втором выпуске альманаха "Устюжна". К тому, о чем уже писалось ранее, можно добавить следующее. Дружба Сипягиной с Яковом Петровичем не была эпизодическим явлением. Она продолжалась много лет и оборвалась только со смертью поэта. Вера Уаровна вспоминала, что еще в 1886 году "25-летней барышней" гостила у Полонского в Лигово под Петербургом "на чудной "Посольской Даче" у озера"19. В "громадной", по выражению Сипягиной, зале "Посольской Дачи" Вера Уаровна играла на фортепиано для гостей Якова Петровича - художника и писателя Н. Н. Каразина, писателя Д. В. Григоровича, для молодого режиссера В. И. Немировича-Данченко.
1886 год стал особенно памятным в жизни Веры Уаровны. Осенью должна была состояться ее свадьба с блестящим морским офицером Н. В. Лилиенфельдом. Полонский знал, уважал и по-отечески любил будущего супруга Сипягиной. Он называл его "рыцарем без страха и упрека" и "честнейшим из людей". Яков Петрович был на свадьбе посаженым отцом Лилиенфельда. Позднее, когда муж Сипягиной начал страдать систематическими запоями, Полонский рискнул вмешаться и писал Николаю Васильевичу, умоляя его "не губить чести, любви, семейного счастья... а главное, не исказить своего человеческого облика..."20. Семьи Полонских и Лилиенфельдов провели не одно лето на лиговской даче.
В 1896 году в "Полном собрании стихотворений" Я. П. Полонского (Т. 2. СПб., 1896. С. 391) были опубликованы "Стансы":
Не нужны божьим небесам
Явленья призрачные. Вечность
Одна спасет и сохранит
Божественную человечность.
Земля земную втянет плоть.
Мрак унесет ея химеры.
Одна бессмертная любовь
Нам оправдает силу веры.
Но вера слабая моя
Могучих крыл не отрастила.
Страшна ей вечность впереди
И омерзительна могила.
Быть человеком нелегко.
Труднее, чем создать поэму.
Сломить врага, воздвигнуть храм.
Надеть в алмазах диадему.
Это стихотворение знают и специалисты, и любители поэзии. Однако малоизвестным является тот факт, что "Стансы" были преподнесены их автором в подарок пианистке В. У. Сипягиной-Лили- енфельд в "вечер 18-го мая 1889 г. в знойное Вознесение"21.
В Петербурге Вера Уаровна была частым и желанным гостем в доме Полонских, причем ее визиты не носили официального характера. Полонские также бывали у Лилиенфельдов. На память об одном из таких посещений у Сипягиной осталась запись длинного и не совсем удачного экспромта, написанного Полонским в один из сумрачных дней 1897 года, когда Петербург постигло очередное наводнение.
Он начинался такими строчками:
Сумрак и мысли затмение!
От наводнения.
Как от напора
Вражеских сил,
Я приуныл...
И далее:
... Враги нашей скуки -
Волшебные звуки,
Как дух, бестелесные.
Как мы, скитальцами
Вы по миру бродите.
Но звуки найдут
Под Вашими пальцами
Силу от всяческих пут.
Освободятся они
В наши бездушные дни
И оживут...22
Яков Петрович с удовольствием посещал концерты Веры Уаровны, приглашал ее на свои домашние вечера. В архиве Устюженского музея сохранилась одна короткая записка к Сипягиной от 18 февраля 1898 года: "Дорогая и милая Вера Уаровна. Послезавтра, в пятницу (на этой неделе), у меня вечером будет... (всем, кроме меня) известная актриса Яворская (княгиня Барятинская)* (Яворская Лидия Борисовна (по мужу Барятинская) (1872-1921 гг.) - драматическая актриса. В 1901 г. основала в Петербурге "Новый театр".), и [она] сама может прочесть или продекламировать [отрывки. - Е. В.] из моих произведений.
Зная, что Вы любите стихи так же, как я люблю музыку, уведомляю Вас об этом предстоящем чтении... мне при всяком удобном и даже неудобном случае приятно видеть Вас. Слуга Ваш, Вам преданный Я. Полонский"23.
Общие интересы и круг общения, взаимное уважение - все это создало ту духовную связь между поэтом и пианисткой, которую не смогли разрушить ни годы, ни события. Когда Яков Петрович был уже тяжело болен, Сипягина навещала его. Полонский просил ее играть. Можно сказать, что под звуки ее рояля он отошел в вечность, так как последний раз Вера Уаровна играла для него уже после соборования. Позднее, после смерти поэта, Сипягина стала одним из организаторов и непременных участников литературно-музыкального кружка имени Я. П. Полонского в Петербурге.
Николай Николаевич Каразин (1842-1908 гг.) известен как художник и писатель, которого в России называли "русским Густавом Доре", а в Германии - "русским Герштеккером" (по имени известного немецкого беллетриста и путешественника XIX века). В 1907 году художник Каразин получил звание академика.
Знакомство Веры Уаровны с Каразиным произошло в 1886 году в Лигово. Сипягина гостила на даче у Полонских, где часто бывал Николай Николаевич. Каразин тогда лечился в водолечебнице у доктора Пиатровского, недалеко от Лигово. Вере Уаровне очень понравилась его маленькая дочь Маруся (Маруля, как ее называл отец). Сипягина позднее вспоминала: "Как сейчас вижу эту прелестную девочку лет одиннадцати в самых разнообразных костюмчиках, начиная с матросского, кончая "Красной Шапочкой". На причудливо разрисованной лодочке она то катается по озеру, то удит рыбу, то идет по грибы, то является к нам на дачу с каким-нибудь поручением от отца-художника"24.
С переездом Сипягиной в Петербург ее встречи с Каразиными на время прервались, но позднее Вера Уаровна стала давать Марусе уроки музыки. Каразина очень привязалась к своей учительнице. Став взрослой девушкой, а затем замужней дамой (мадам Барыковой), она сохранила теплые дружеские отношения с Верой Уаровной.
В архиве Устюженского музея сохранилось 12 писем Маруси Каразиной к В. У. Сипягиной-Лилиенфельд за период с 1892 по 1913 год. В некоторых из них есть приписки, сделанные рукой Николая Николаевича. Маруся писала Сипягиной, как близкому человеку. Она поверяла ей свои сердечные тайны, делилась впечатлениями от поездок, сетовала на болезни детей, беспокоилась об отце. Николай Николаевич был тогда уже тяжело болен, но продолжал работать. Его называли "художником-этнографом". Этот род живописи предполагает знание народной культуры. Каразин был из тех, кто черпал эти знания не только из книг. Он много путешествовал. Даже подорванное здоровье не стало серьезным припятствием к его разъездам. В одном из писем Маруся Каразина жаловалась Сипягиной: "Папулька тоже меня не радует, т. к. вернулся сильно утомленный физически путешествием, на которое мы возлагали такие надежды. Да не мудрено было и утомиться, ведь поехал он больным, и ему надо было бы жить все время на одном месте и аккуратно лечиться. А он переезжал из города в город, осматривал все в деталях, затем ресторанная кухня не могла не произвести печальных последствий. В Египте он, оказывается, схватил лихорадку, т. к., оказывается, старожилы не запомнят такой неудачной погоды, какая была во время пребывания там папульки. Вообще он остался совсем недоволен Египтом. Это, по его мнению, Азия, но несравненно беднее природой, поэтому более однообразная и населенная народом в высшей степени несимпатичным, приниженным рабски, забитым нашими просвещенными сынами Альбиона. Вообще папка воскрес духом только в Италии, которая на него произвела чарующее впечатление, особенно Рим. Ну да он сам расскажет Вам обо всем при свидании. Теперь он массу написал очень интересных вещей, из коих одну, едва ли не лучшую, "Бани Клеопатры", подарил мне..."25.
Эта поездка, о которой Маруся Каразина писала Сипягиной, дала впоследствии богатый материал для оформления роскошного трехтомного издания "Путешествие на Восток наследника цесаревича". Книга.была отпечатана в Лейпциге и вышла в свет в 1893 году. Каразинские иллюстрации к этому изданию считаются лучшими из графических работ художника.
В письме от 20 августа 1898 года Каразина снова сообщала Вере Уаровне: "Папка все путешествует это лето. Два раза был в Нижяем, раз в Харьковской губернии прогостил две недельки у своего дяди..."26. Харьковская губерния была родиной Николая Николаевича. Путешествия по России давали ему богатый материал для книжяой и журнальной иллюстрации, вклад Каразина в развитие которой трудно переоценить. Сипягина, жившая в мире музыки, поэзии и живописи, не могла не понимать того, с каким талантливым человеком свела ее судьба. Николай Николаевич со своей стороны явно благоволил к пианистке, обучавшей музыке сначала его дочь, а позднее одну из внучек. Каразин, который, по меткому высказыванию Маруси, "считал праздники наказанием и свою работу отдыхом"27, уважал Сипягину как собрата по искусству, зарабатывающего хлеб собственным трудом. Недаром в одном из писем он выражал желание пожать "честную, работящую руку"28 пианистки.
Летом 1905 года семья Каразиных отдыхала в Швейцарии, откуда Маруся неизменно присылала Вере Уаровне длинные послания. Она описывала природу полюбившейся ей страны, рассказывала о детях, об отце. Николай Николаевич очень тяжело переживал события первой русской революции. Маруся Каразина в письме к Сипягиной из Швейцарии от 10 августа 1905 года с удивлением констатировала: "Сколько здесь мотивов для творчества художника!.. Вообразите, папка не желает работать и ничего не делает, если не считать того, что читает газеты. Конечно, его волнует судьба России, но все же пренебрежение к любимому делу оч[ень] пугает нас с мамулей"29.
События последующих лет окончательно подорвали моральные и физические силы художника. Судя по письмам его дочери к Сипягиной, Каразин тяжело переживал крушение старых идеалов. Жестоким ударом для него стала расправа царского правительства над моряками Балтийского флота летом 1906 года. Артиллерийский обстрел правительственными войсками мятежной Свеаборгской крепости, кровавое подавление революционных выступлений моряков Кронштадта и Ревеля заставили содрогнуться не одну русскую душу. Маруся Каразина в письме к Сипягиной, направленном со станции Разлив близ Петербурга, где Каразины снимали дачу, в этот период писала: "Мы поселились в прелестном уголке среди чудного соснового леса... Хотелось верить, что не так уж скверно и безнадежно вокруг, наступят светлые дни, должны наступить. Но свеаборгские, ревельские, кронштадтские дни, эти позорные страницы нашей истории, увы, говорят другое, а возможность их повторения более чем вероятна, т. к. брожение умов, далекое от того, чтобы успокоиться, лишь затихло на время. И мой чудный пейзаж омрачился для меня невольно, т. к. на горизонте моря вырисовывается Кронштадт, опозоренный, обагренный братской кровью...
А все-таки обидно, обидно за человека, за его достоинство, что вопрос существования делает из него подлого, жестокого, беспощадного зверя и что нам суждено погибнуть не от какого-нибудь японца, а от своего брата по крови, по языку, по духу. Жутко и страшно жить в такое время, когда не можешь ни на один час [быть] гарантирован в повторении печальных дней Кронштадта и т. п.
... Бедный папка оч[ень] тяжело переживает эти печальные дни, крушение всего того, что он привык чтить с колыбели, крушение старого отживающего режима, который судорожно уцепляется, чтобы как-нибудь уцепляться..."30.
Судьба освободила Н. Н. Каразина от лицезрения всех последующих катаклизмов российской истории. Он скончался 6 декабря 1908 года. Дочь пережила отца всего на 12 лет. Маруся Каразина умерла от туберкулеза в 1920 году в голодном Петрограде.
Профессор Харьковского университета Н. О. Куплеваский был известен в дореволюционной России как великолепный юрист, специалист по государственному праву. Его работы в разные годы публиковались в изданиях Харьковского университета, в журналах "Вестник Европы" и "Юридический вестник". Позднее Николай Осипович стал членом Ученого комитета Министерства народного просвещения, членом Консультативного комитета при Министерстве юстиции и преподавателем государственного права в Санкт-Петербургском училище правоведения. Однако современники знали Куплеваского не только как юриста и общественного деятеля, но и как музыканта, композитора. В архиве Сипягиной сохранилось 7 печатных сборников его музыкальных сочинений. Три из них - с дарственными надписями автора пианистке. Сохранилась и рукопись нот его "Благовеста", сделанная Николаем Осиповичем и преподнесенная Вере Уаровне. В разные годы Сипягина исполняла произведения Куплеваского в своих концертных программах. Как это часто бывает, композитор и исполнительница поддерживали хорошие дружеские отношения. Куплеваский часто посещал концерты пианистки. Кроме того, он был председателем музыкальной комиссии столичного общества "Маяк". Деятельность этого общества была направлена на содействие "нравственному, умственному и физическому развитию молодых людей"31. "Маяк" организовывал для молодежи различные кружки и секции, устраивал литературные и музыкальные вечера, беседы и экскурсии. Куплеваский занимался в "Маяке" в основном организацией концертов. Сипягина стала одной их активных участниц "Маяка" не без помощи Куплеваского. Ее исполнительское мастерство нравилось композитору. 25 февраля 1908 года он надписал ей на память свою фотографию: "Глубокоуважаемой Вере Уаровне Сипягиной-Лилиенфельд на добрую память о восхищенном слушателе ее превосходного исполнения бессмертных произведений музыкальных знаменитостей"32.
Николай Осипович был желанным гостем в доме Веры Уаровны. В ее архиве сохранилась записка Куплеваского со стихами:
"Вере Уаровне Сипягиной-Лилиенфельд
Люблю я этот дом.
Где мирный разговор так
дружески ведется.
Где звук рояля плавно
льется
И впечатление ума и
красоты
Надолго остается.
Ноябрь 1909 года"33.
Кроме вышеуказанной записки, Сипягина берегла в своем архиве 16 писем Куплеваского, написанных в период с 1906 по 1918 год. Николай Осипович писал Вере Уаровне о своих политических взглядах, о работе в Ученом комитете, об издании своих работ по госправу и, конечно, о концертах и новых музыкальных произведениях. "Купил перед отъездом из Петербурга полный клавир - партию Снегурочки Римского-Корсакова, - который я теперь, в свободное время, изучаю"34, - сообщал он Сипягиной 6 июля 1906 года из Харькова.
В письме от 25 июля 1912 года, написанном из Томска, Куплеваский описывал деятельность Томского отделения Русского музыкального общества: "В музыкальном отношении для меня было немало интересного. На второй день по приезде я пошел сначала на репетицию, а затем на концерт, в котором исполнялась большая оратория Рубинштейна "Потерянный рай". Оркестр, конечно, был слабый, но хоры были разучены превосходно, и солисты были весьма изрядного качества. Впоследствии я присутствовал на экзаменах на курсах, устраиваемых при 1-м Сибирском хоровом обществе. В конце концов я сам сделался членом этого общества. Кроме тогоТомское отделение Императорского русского музыкального общества избрало меня представителем этого отделения в главной дирекции в Петербурге.
Мои музыкальные вещи также пошли в ход. В старом соборе (Благовещенском) несколько раз исполнялось мое "Свете Тихий", в Преображенской церкви впервые исполнялись так называемым передвижным хором Сибирского хорового общества еще не напечатанные вещи: "Великие и малые ектиньи", псалом 102 ("Благослови душе моя Господа"), "Слава - Единородный и Отче наш". Оба хора, как соборный Благовещенский, так и передвижной, - лучшие хоры Томска"35.
Псалом "Благослави душе моя Господа" был позднее напечатан и преподнесен в дар Вере Уаровне. Это сочинение Куплеваского входило в концертный репертуар пианистки, когда в ее выступлениях участвовали вокалисты. Церковная музыка, сочиненная Куплеваским, была довольно популярна в России того времени. Ее можно было услышать в православных храмах разных городов. Летом 1914 года "Свете Тихий" прозвучал в исполнении архиерейского хора в Одесском соборе. На службе присутствовал Николай II, отдыхавший с семьей на юге. Ему представили автора. В письме к Сипягиной от 10 сентября 1914 года Куплеваский писал: "Из приятных для меня вещей за все лето могу отметить... представление государю в Одессе..."36.
Музыкальная деятельность сводила Николая Осиповича не только с титулованными особами, но и с выдающимися деятелями культуры Серебряного века. "Очень интересен мне показался Гнесин, - писал Куплеваский 16 августа 1917 года. - Композитор он вычурный и своеобразный... но по музыкальным и музыкально-педагогическим идеям очень интересный". Куплеваский не ошибся. М. Ф. Гнесин (1883-1957 гг.) впоследствии стал известным композитором, заслуженным деятелем искусств РСФСР.
Николай Осипович был страстным путешественником. Он любил новые места, новые города, но из-за большой занятости ездил не так много, как бы ему хотелось. Все его поездки были, как правило, связаны с музыкально-общественной или профессиональной деятельностью юриста. Однако Куплеваский не упускал возможности осмотреть достопримечательности тех городов, в которых бывал, и подробно описывал свои впечатления Вере Уаровне. Летом 1915 года он проездом побывал в Вологде. 4 августа Николай Осипович писал: "По дороге остановился на 1,5 суток в Вологде, чтобы посмотреть, что за город Вологда. Город оказался довольно хорошенький и чистенький. Очень красивые, большей частью небольшие церковки. Я хотел купить открыток с этими церквями, но их тогда не оказалось..."38.
Писал он Вере Уаровне и о жизни Томска, Вятки, Перми, Кисловодска и проч.
В сферу деятельности Куплеваского входили не только музыка, педагогика и юриспруденция. Он занимался политикой, состоял в партии "17 Октября". Его имя упоминалось среди учредителей Всероссийского национального союза. Сипягина мало интересовалась политикой. Николай Осипович знал об этом и все-таки в письмах к ней не мог удержаться от политических излияний. 14 июля 1907 года, например, он писал: "Наш теперь главнейший жизненный вопрос - это отстоять интересы и поддержать достоинство русского народа... если русский народ не может отстоять свою национальность, свои интересы, свое достоинство при конституции, [то] пусть будет другая форма правления - монархия неограниченная, даже военная диктатура, даже республика"39.
Судя по письмам, именно улучшение жизни русского народа любыми средствами и способами, через любую форму правления и составляло политическое кредо Куплеваского. Однако оно не принесло ему популярности ни среди левых, ни среди правых. В августе 1917 года, например, Николай Осипович вынужден был срочно покинуть Херсон, куда приехал по делам музыкального общества. Херсонский исполком Совета солдатских и рабочих депутатов, который к тому времени уже имел в городе реальную власть, предъявил ему обвинение "в реакционной деятельности". В короткий срок Куплеваский был выслан за пределы Херсонской губернии. Он не принял ни Февральскую, ни Октябрьскую революции. 17 сентября 1917 года Николай Осипович писал Сипягиной: "Со всех углов один крик - нет ни права, ни закона или справедливости! Один грабеж, дикое варварство, совесть с лица земли исчезла"40.
Осенью 1917 года Куплеваский покинул революционный Петроград и поселился в поселке Южном под Харьковом. 2 декабря 1917 года он с горечью писал Сипягиной в Устюжну: "В эти дни полного презрения к умственному труду вообще, к науке и искусству в частности, я (впрочем, без особенной надежды на скорое наступление лучших времен) стараюсь жить так, как бы ничего особенного не случилось, и читаю размышления по истории и теории музыки, перечитываю "Преступление и наказание" Достоевского. Очень жалею, что мои книги, ноты и рояль очень далеко... Переходим к обычаям стародедовских времен. Пьем чай, большей частью вприкуску, бережем керосин и бумагу... Сейчас пишу по старинке, гусиным пером, потому что остальные дороги и не всегда можно найти..."41.
Политика уже мало интересовала Николая Осиповича. Развал старого, привычного мира, борьба за хлеб насущный заслонили все другие проблемы. Сказывался и возраст. В декабре 1917 года Куплеваскому исполнилось 70 лет. С Сипягиной он больше никогда не встречался. Их переписка прервалась в начале 1918 года. Дальнейшая судьба Н. О. Куплеваского неизвестна.
А. А. Архангельский известен в истории русской культуры как хормейстер, дирижер, композитор. Закончив Пензенскую семинарию, в 1870-х годах он приехал в Петербург, где организовал свой хор. Хор под управлением Архангельского исполнял духовную музыку, русские народные песни, классические произведения. Среди музыкантов Александр Андреевич знаменит еще и тем, что впервые в России ввел в церковное пение женские голоса.
Знакомство Сипягиной с будущим "королем регентов" произошло в одном из петербургских храмов, где Вере Уаровне очень понравилось исполнение хором под управлением А. А. Архангельского "Символа веры". Пианистка тогда записала в своем дневнике впечатление от услышанного: "Верую! Верую! Верую!.. Троекратное твердое вступление в исповедание своей веры.
Баритон излагает текст "Символа веры", выработанный Вселенским собором для смертных, чающих общения с Божеством. Хор якобы бесплотных Духов, прислушиваясь к исповеданию смертных, вдумчиво подтверждает правильность этого исповедания о Боге Отце и о Боге Сыне, принявшем добровольные страдания, о тайне Его воплощения - подтверждает всю историческую сторону события распятия Праведника... Когда же доходит до исповедания тайны Воскресения, то хор, как сонм Ангелов, властно прорывает, отодвигает голос земных удостоверений и, ликуя на всю вселенную, возвышает эту тайну Воскресения и Вознесения. К исповеданию Духа Святаго снова приступает баритон в начальном тоне, с подтверждениями хора, заканчивая весь "Символ веры""42.
Любопытен тот факт, что свой первый после выпуска из консерватории концерт Сипягина дала в том же (1883) году и в том же зале Санкт-Петербургского кредитного общества, где впервые выступал хор А. А. Архангельского. Так или иначе, но в 1884 году музыканты были уже знакомы. Об этом свидетельствует надпись на фотографии Архангельского, подаренной Вере Уаровне: "Вере Уаровне Сипягиной на память о концерте 24 февраля 1884 года от Архангельского"43. 21 декабря 1884 года Сипягина писала о своем участии в одном из совместных выступлений: "В концерте Арханг[ельского] играть было удивительно приятно: публики масса, и такая одушевленная уже чудным хоровым пением. Играла я поэтому и покойно, и с воодушевлением... На другой день с благодарностью Архангельский] преподнес мне фарфоровую бонбоньерку"44.
В архиве Устюженского краеведческого музея сохранились три письма Архангельского к Сипягиной за 1919-1921 годы.
В декабре 1918 года Вера Уаровна, впервые после долгого вынужденного затворничества, ездила в Петроград. Там ей удалось заручиться поддержкой новых властей в организации музыкальной студии в Устюжне. Во время поездки Сипягина навестила некоторых друзей и знакомых, бывших коллег. Среди прочих она встретилась и с Архангельским. Александр Андреевич продолжал активно работать, но очень горевал о своем национализированном имении, где любил отдыхать летом. Вера Уаровна к тому времени тоже перестала быть помещицей, но она любезно пригласила семью Архангельских посетить ее "Белый домик" в Устюжне. Александр Андреевич с радостью согласился. 28 мая 1919 года он писал Сипягиной в Устюжну: "Сезон я провел в сильнейших трудах с моим хором, с которым я дал в Петрограде около шестидесяти концертов, и Вам понятно будет мое желание отдыха. Кроме того, примите во внимание и наше петроградское голодание"45.
Однако отдохнуть в Устюжне Архангельским не пришлось. 2 июля, в ответ на повторное приглашение Сипягиной, Александр Андреевич написал из Петрограда: "Глубокоуважаемая Вера Уаровна. Весьма благодарен Вам за Ваше любезное письмо, я получил его с удовольствием и утешился тем, что у меня на этом белом свете еще есть друзья и добродетели. К крайнему моему состоянию, я не могу воспользоваться Вашим дорогим приглашением, так как я состою на службе с моим хором в музыкальном отделе комиссариата по народному просвещению и отпуска мне не дают, так как музыкальный отдел проявляет теперь интенсивную деятельность и отпуска своим служащим не дает, как бы кто ни нуждался в отдыхе.
Что сказать мне про себя, ничего особенного за исключением лишь того, что страшная неудовлетворительность в питании дает себя чувствовать, и я очень сильно похудел, конечно, от недостатка питания и тяжелого труда - я работал прошедший сезон как никогда. Хор мой дал в этот сезон не менее 60 концертов при очень тяжелых условиях.
Как Вы поживаете, по Вашему письму можно думать, что все-таки условия Вашей жизни сносны. Но нельзя сказать этого про мою жизнь. Страшная дороговизна во всем, отсутствие самых необходимых продуктов делают жизнь невозможной.
Еще раз благодарю Вас за доброе отношение ко мне и за Ваше любезное приглашение и остаюсь сердечно преданный Вам Архангельский"46.
Александру Андреевичу повезло больше, чем Сипягиной. Новая власть оценила его труды. В 1921 году 75-летнему "королю хормейстеров" было присвоено звание заслуженного артиста республики. Он продолжал работать, давал концерты, в составе этнографической экспедиции весной 1921 года ездил на Кавказ. Летом того же года Александр Андреевич, по его собственному выражению, "совершенно случайно" оказался в Череповце, откуда 19 августа отправил в Устюжну очередное письмо: "Здесь я нашел себе занятие, работаю с местными хорами, дал в пользу голодающих советский хоровой концерт и, вероятно, даже дам еще концерт духовной литературы, в котором думаю исполнить "Верую", которое Вам так понравилось..."47.
Архангельский все еще надеялся побывать в Устюжне и повидаться с Сипягиной. Однако их встреча в 1918 году оказалась последней. А. А. Архангельский умер в 1924 году, лишь на год пережив пианистку.
В жизни В. У. Сипягиной-Лилиенфельд Софья Доминиковна Хитрово сыграла совершенно особенную роль. "Дружба моя с С[офьей] Д[оминиковной] Х[итрово] - это не эпизодическое явление в моей многогранной жизни, - писала Сипягина. - Эта дружба проверяется 40-летней перепиской нашей (1882-1922). Переписка - это живая проверка не только наших взаимоотношений, но проверка моего отношения к другим людям, явлениям жизни, вопросов из области духа... про эти письма к С[офье] Д[оминиковне] смело можно сказать, что это "зеркало моей души", никогда не тускневшее, ничего не искажавшее..."48.
Немногие из женщин имели на Сипягину такое влияние, как Софья Хитрово. Не со многими она бывала так откровенна и мало кому настолько доверяла. Софья Доминиковна была светской дамой, женой действительного статского советника, представителя древнего дворянского рода, известного ученого, президента Русско-Палестинского общества* (Русско-Палестинское православное общество было учреждено в 1882 г. с целью пропаганды православия и оказания помощи православным паломникам в Святой земле) Василия Николаевича Хитрово (1832-1903 гг.). Что же заинтересовало Сипягину в этой женщине? Ее неординарность и необычность. В некоторой степени эти черты характера были связаны с происхождением Софьи Доминиковны. В девичестве она носила имя София-Анна-Мария ди Санта-Релли. Дочь русской аристократки Руновской и итальянского врача, профессора медицины, директора крупной клиники в Неаполе Доминика Тарситани, Софья Доминиковна провела свои детские годы в Италии. Состоятельные родители дали ей хорошее образование. Например, музыку девочка изучала у известного в то время итальянского маэстро Беньямино Чези.
После смерти профессора Тарситани Софья вместе с матерью приехала в Россию, где вскоре познакомилась с Василием Николаевичем Хитрово. Василий Николаевич был известен в обществе как очень серьезный и малообщительный человек, посвятивший свою юность детям рано умершего брата. Познакомившись с Софьей Тарситани, он прочил ее в жены своему племяннику. Но случилось непредвиденное. Девушка влюбилась не в племянника, а в его дядю. Василий Николаевич не устоял. Софья стала его женой. Семья Хитрово была в панике. Софья Тарситани годилась мужу в дочери, но родственников пугало другое. "Музыкантша в нашей семье, боже праведный, что с нами будет", - восклицала Вера Ивановна Хитрово, мать Василия Николаевича. Софья Доминиковна в свои 20 лет была уже известна как прекрасная пианистка. Говорили, что она играла для Вагнера и Листа. Именно музыка познакомила Хитрово с Сипягиной и дала первый толчок к их многолетней дружбе. "Первое явление ее в моей жизни, - вспоминала позднее Вера Уаровна, - это появление в классе Брассена* (Брассен Луи (1840-1884 гг.) - французский пианист, композитор. В 1878-1884 гг. преподавал в Петербургской консерватории.) [в Санкт-Петербургской консерватории. - Е. В.] дивной красоты итальянки. Кто такая? Новенькая в конце сезона? Недоумевали мы, пока Брассен не объяснил нам, что это м[ада]м Хитрово, его частная ученица"49.
Софья Доминиковна некоторое время посещала занятия в классе Брассена, где познакомилась и подружилась с Верой Уаровной. Неяркая внешность Сипягиной блекла рядом с красотой прекрасной итальянки. Вера Уаровна не могла этого не понимать, но подобное обстоятельство не пугало ее и не вызывало "черной" зависти. Сипягина откровенно восхищалась своей новой знакомой: "Она была так определенно красива, с ее роскошными волосами, что стояла всегда выше комплиментов, которые застыли бы на устах человека при взгляде на ее строгие, чудные глаза..."50. Но, конечно, не только это привлекало Веру Уаровну в С. Хитрово. "Между нами, - писала Сипягина, - пронеслось то "слово огненного света", при котором люди уже чувствуют, что они друзья, что жизнь их обогатилась этим чувством... Судьба посылала мне счастье дружбы с прелестной женщиной на 4 года старше меня, всесторонне образованной, начитанной, владеющей языками, талантливой музыкантшей... у которой был свой обособленный душевный мир, в который она не впускала без разбора, который замыкала при малейшем неосторожном прикосновении (как мимоза сжимает свои лепестки)"51. Так Сипягина и прозвала Софью "мимозой". Хитрово, в свою очередь, памятуя о неуемном характере подруги, называла ее "музыкальной стрекозой".
В 1880 году они расстались на год. Софья Доминиковна вместе с мужем уехала в Палестину, а затем в Европу. С Сипягиной она увиделась через год в Петербурге на концерте венгерского скрипача Иоахима. Радость от встречи была обоюдной. Женщины обменялись визитами, а затем стали часто бывать друг у друга. В доме Хитрово устраивались музыкальные вечера, на которых выступала и Вера Уаровна. Василий Николаевич и мадам Тарситани, жившая у дочери, очень тепло относились к Сипягиной. "Ее [Софьи Доминиковны. - Е. В.] мать, чистенькая, красивая старушка, очень любила, когда мы садились играть в 4 руки", - вспоминала Сипягина52. Василий Николаевич в знак расположения и привязанности подарил Вере Уаровне образок, выполненный на чудесной перламутровой раковине, который привез из Иерусалима.
В. Н. Хитрово, служивший некоторое время в Министерстве финансов, по служебным делам и по делам Палестинского общества часто разъезжал по стране и за рубежом. Софья Доминиковна сопровождала его во всех поездках. Не забывая Сипягину, она почти отовсюду присылала ей письма и открытки. В фондах Устюженского музея их сохранилось более 170. Большая часть корреспонденции относится к периоду после 1903 года. Этот год был тяжелым для Софьи Доминиковны. 5 мая скончался Василий Николаевич. "Все кончено", - телеграфировала Хитрово Сипягиной из Гатчины в день смерти мужа. И это, по мнению Веры Уаровны, "могло равно относиться как к усопшему, так и к ней..."53.
5 июня 1903 года Софья Доминиковна писала Сипягиной: "Сегодня ночью был месяц, как я осталась одна. Все больше растет во мне чувство одиночества и пустоты. Почвы под собою не чувствую, отняты у меня цель и смысл жизни. Чем наполнить ее теперь? Все хорошее пережито, похоронено, осталась одна могила. Приходится влачить бесцельное, пустое существование..."54. Сипягиной это чувство пустоты и одиночества было знакомо и понятно. В 1898 году она также потеряла мужа. Общее горе еще более сблизило подруг. Однако нельзя сказать, что их отношения были безоблачными. "Говоря о С[офье] Д[оминиковне] как о друге, - вспоминала Вера Уаровна, - я не могу не подчеркнуть одной особенности ее дружбы ко мне... Она любила меня как человека, многое все же не понимала во мне и не углублялась до понимания. В больших злоключениях готова была прийти на помощь или на выручку, как материально, так и нравственно. Но она, например, чересчур поверхностно относилась к тому, что не входило ни в какие мои обязанности, а между тем чему отдавала я всю душу"55. Хитрово не одобряла бурной общественной деятельности Сипягиной, и уж совсем странными ей казались хлопоты подруги по освобождению политзаключенного П. М. Кукина в 1889-1895 годах. Судя по письмам, Софью Доминиковну раздражало и некоторое увлечение Веры Уаровны левыми политическими взглядами. 2 августа 1913 года Хитрово писала Сипягиной из местечка Сконерс (Германия), где находилась на отдыхе: "Вы спрашиваете, дорогая, почему мы с Вами прошли в стороне от великого движения, вызванного отчасти такими "близкими" мне людьми, как Стасова? Про Вас могу сказать, что Вы не были тогда такой общественной, как теперь. Вы ко всему присматривались с интересом, но не отгадали величия этого дела, т. к. еще увлекались отдельными лицами, мною... искусством вообще... и, наконец, Вашим будущим мужем, Н. В. Лилиенфельдом. Вы даже не нашли времени для урока у Стасовых... мыслимо ли это было бы теперь? Я же прошла мимо этого движения довольно сознательно. Вспомните, что Стасовы всегда считались красными, особенно Д[митрий] Васильевич], и что это была не совсем подходящая среда для создателя Палестинского] общ[ества]... Мне протягивали руку несколько раз, я чувствовала, что там и серьезно и интересно, но меня всегда отговаривали принять эту руку, и не столько муж, кот[орый] с некоторыми ограничениями, наверно, уступил бы определенно выраженному желанию, сколько мамаша и тетя... Бороться и отстаивать свою мысль я никогда не умела, как Вы знаете, отчасти по природной лености и наклонности к легкой жизни. Ведь на уроках с Брассеном настоял муж, а не я, а, кажется, я любила музыку..."56.
Увлечение Веры Уаровны политикой серьезным, однако, не было. Это являлось, скорее, данью моде. Кроме того, Стасовы, о которых идет речь в письме, занимались не только политикой. Владимир Васильевич Стасов (1824-1906 гг.) - известный музыкальный и художественный критик, историк искусства, почетный член Петербургской академии наук. Его брат Дмитрий Васильевич (1828-1918 гг.) был по образованию юристом, но оставил свой след и в истории русской музыкальной культуры. Он известен как один из первых директоров Русского музыкального общества, один из руководителей Концертного общества. Д. В. Стасов находился в дружеских отношениях с А. С. Даргомыжским, М. П. Мусоргским, М. И. Глинкой, со многими другими известными музыкантами и композиторами. Дочь Дмитрия Васильевича Елена Дмитриевна Стасова (1873-1966 гг.) в начале XX века была известна как член РСДРП, революционерка-подпольщица. Она приняла активное участие в подготовке и проведении Октябрьской революции в Петрограде. Интересно, что, когда в 1918-1919 годах Ё. Д. Стасова являлась секретарем Северного областного комитета РКП(б), она лично контролировала и довольно внимательно изучала работу устюженской партийной организации. Однако Сипягина была далека от всего этого, и их пути не скрещивались.
Когда началась Первая мировая война, С. Д. Хитрово находилась в Швейцарии, где лечилась на водах. Бросив все, она устремилась в Россию. В маленькой открытке, высланной Сипягиной, Софья Доминиковна с ужасом восклицала: "... опоздай я еще на неделю, и Дарданеллы и даже Болгария были бы закрыты!". Ей удалось вернуться домой морем, через Италию и Константинополь, проведя в дороге более двадцати дней. Вера Уаровна была в панике, обращалась в различные инстанции, пытаясь выяснить хоть что-то о судьбе подруги. Наконец, 6 сентября 1914 года Софья Доминиковна переслала ей коротенькую записочку прямо с киевского поезда: "... вот пишу Вам раньше всех, что я жива и здорова,. т. к. знаю, что Вы измучились без сведений обо мне..."58. По возвращении в Россию Хитрово - эта изнеженная и привыкшая к роскоши "мимоза" - пошла работать сестрой милосердия в один из петроградских госпиталей. 22 октября 1914 года она писала Сипягиной в Свистуны: "Благодаря четырем дежурствам в неделю и одного ночного каждые десять дней, время идет у меня довольно быстро, но я порядочно устаю и очень боюсь, что при первой простуде здоровье не выдержит... А без этой работы я пропала, она только и поддерживает меня нравственно в это ужасное время"59.
Прошло еще три военных года. Обстановка в России накалялась. Монарха сменило Временное правительство. Письма Хитрово к Сипягиной за лето и осень 1917 года были наполнены тревожными сообщениями.
Из письма от 4 июля 1917 года: "В Петрограде опять беспорядки, дорогая моя. Временное правительство в прежнем составе упразднено, и на его место собираются новые министры, вероятно, чистые социалисты. На улицах стреляли, разъезжали опять автомобили с вооруженными солдатами, были попытки громить лавки и здания, есть уже убитые и т. п..."60.
Из письма от 20 июля 1917 года: "Об окончании войны в этом году и думать нечего, если в самом деле очнулись от постыдного безумия... Бесспорно, сказывается усталость и вялая славянская натура, которая понимает свободу только в виде безделия и присвоения чужого. Убежать бы от них на край земли!"61.
Из письма от 11 сентября 1917 года: "Очень многие советуют и мне уехать, не столько из опасения немцев, сколько из страха перед своими. Ожидаются большие беспорядки 20-го, будут громить капиталистов и резать буржуев, как проповедовал один тип вчера в трамвае, прибавляя, что же делать, если попадутся и невинные, без этого нельзя..."62.
В тяжелое время подруги поддерживали друг друга чем могли. Письма Хитрово к Сипягиной периода 1917-1922 годов являются своеобразным зеркалом, в котором отражалось настроение части российской интеллигенции и ее отношение к революционным событиям. Софья Доминиковна, как и Сипягина, приняла революцию как необходимое переустройство, как неизбежное зло, которое можно и должно пережить и перетерпеть ради высокой цели, ради счастья будущих поколений. 23 октября 1917 года она писала в Свистуны: "Разве красота духовная в том состоит, чтобы наслаждаться искусством во всех его видах и удовлетворять все свои умственные прихоти, вплоть до духовных?... Кто может отнять у меня, даже в переживаемое нами время, мое внутреннее богатство? Конечно, бывают минуты сомнения, колебания, даже страха перед насильственной смертью (теперь все возможно), но именно мысль, что мы несем общий крест, что мы избранники, имеющие честь присутствовать при каком-то общем переустройстве, из которого выйдет счастье будущих поколений, именно эта мысль должна поддерживать нас и смягчить для нас тяжесть этих лет. Мы далеко не чужды переработке, идущей в мировой лаборатории, мы часть ее творчества..."63.
Между тем такая жизненная позиция давалась С. Д. Хитрово нелегко. Она почти чудом попала в так называемый Оркестровый союз, от которого получила "охранный мандат". Это спасло от реквизиции ее рояль и нотную библиотеку. В особняк дворян Хитрово, где Софья Доминиковна прожила 30 лет, в 1919 году вселили новых жильцов. Уютное дворянское гнездо превратилось в шумное коммунальное общежитие со всеми вытекающими отсюда последствиями. "У меня не сад, а заросший травою двор с помойной ямой и рядом кучею мусора, - с ужасом писала Хитрово, - не кресло, а жесткая скамейка, на кот[орую] рядом садится всякий, начиная с дворника..."64. В августе 1919 года, вскоре после национализации своего петроградского дома, Хитрово уехала в город Порхов Псковской губернии, где ее приютила семья местного соборного регента. Софье Доминиковне улыбнулась удача. Она стала членом местного музыкального кружка, преподавателем порховской музыкальной студии. Она подсказала Сипягиной идею создания подобной студии в Устюжне. Однако устюженской музыкальной студии повезло меньше, чем порховской. Она просуществовала несколько месяцев и была закрыта по распоряжению местных властей.
В Порхове Хитрово буквально ожила. Она признавалась Вере Уаровне: "Жизнь у меня теперь гораздо оживленнее и полнее, чем была за последние годы..."65. Однако обе подруги мечтали о Петрограде, с которым были связаны лучшие годы их жизни. Софье Доминиковне все-таки посчастливилось в 1921 году дважды побывать в городе на Неве, куда ее отправляли в командировки от порховской музыкальной студии. Но встречи с любимым городом были омрачены видом тех условий, в которых жила большая часть знакомых и друзей. Софья Доминиковна так описывала Сипягиной жизнь петроградцев в письме от 10 (24) июня 1921 года: "Хлеба нет и неизвестно, будет ли он. Дров нет и не будет... Трамваи ходят только до Ник[олаевского] вок[зала] и до 6 ч[асов] веч[ера]. Чтобы поехать в Лавру с Исаак[иевской] площ[ади], я должна была испытать пытку с 3 пересадками, сопряженную [с] насмешками и оскорблениями на каждом шагу: "Надела шляпу, завязала глаза и тоже лезет". Это самое мягкое, что я слышала..."66.
Однако у некогда робкой итальяночки оказался железный характер. Едва устроив свою жизнь в Порхове, она начала активно заниматься судьбой Русско-Палестинского общества. Для Софьи Доминиковны это общество являлось памятью о муже, его духовным наследием. Неизвестно, каким образом, но именно ей удалось добиться через Академию наук в Петрограде выделения 5 миллионов рублей на содержание дома и канцелярии общества. Удалось ей спасти и принадлежавшую обществу библиотеку. Обо всем этом с гордостью и ликованием Хитрово написала в Устюжну. Сипягина порадовалась за подругу, но собственная беда омрачила эту радость. Сообщение Веры Уаровны о своей болезни потрясло Хитрово. "Дорогая моя, Ваше последнее письмо сразило меня, точно обухом по голове, - писала она Сипягиной 7 (19) января 1922 года. - Вы всегда такая здоровая, бодрая, энергичная, не обращающая внимания на простуды и легкие недомогания, и вдруг злокачественная опухоль и операция!"67. Софья Доминиковна звала Сипягину в Порхов, где у нее был знакомый хирург. Узнав о том, что подруге предлагают прооперироваться в Петрограде, она собиралась продать выданную ей на паек муку и выслать Вере Уаровне деньги на дорогу. Хитрово переписывалась с Сипягиной вплоть до смерти последней. О том, что подруги не стало, она узнала из письма сестры Веры Уаровны - Софьи. "Наша дружба длилась более 40 лет, и вот я осталась одна!"68 - с горечью признавалась Хитрово Софье Сипягиной.
Софья Доминиковна Хитрово надолго пережила свою лучшую подругу и погибла во Пскове во время Великой Отечественной войны, будучи глубокой старухой.
В наше время многие имена уже забыты. В лучшем случае они известны лишь узкому кругу специалистов. Документы, подобные тем, которые сохранились в архиве Сипягиной, помогают вернуть забытое и утраченное, открыть неизвестные страницы истории отечественной культуры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Копия письма Ф. Д. Батюшкова от 3 августа 1910 г. (УКМ. Ф. 3. К. 11. Д. 35 (55)).
2 Копия письма Ф. Д. Батюшкова от 11 июля 1912 г. (Там же).
3 Батюшкова Е. Н. О Федоре Дмитриевиче Батюшкове // К. Н. Батюшков, Ф. Д. Батюшков, А. И. Куприн: Материалы Всероссийской научной конференции в Устюжне о жизни и творчестве Батюшковых и А. И. Куприна (28-29 сентября 1966 г.). Вологда, 1968. С. 121.
4 Дневниковые записи В. У. Сипягиной-Лилиенфельд предположительно за 1917 - 1923 гг. (УКМ. Ф. 3. К. 10. Д. 35 (52)).
5 Батюшкова Е. Н. Указ. соч. С. 118.
6 Там же.
7 Письмо Е. Н. Батюшковой краеведу А. В. Боброву за 1963 г. (УКМ. Ф. 3. К. 10. Д. 39 (6)).
8 Ротштейн Э. Ф. Д. Батюшков (неопубликованные материалы для биографии). Рукопись, 1960. Л. 4 (Там же. К. 5. Д. 27 (4)).
9 Батюшкова Е. Н. Указ. соч. С. 124.
10 Копия письма Ф. Д. Батюшкова В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 23 августа 1919 г. (УКМ. Ф. 3. К. 11. Д. 35 (55)).
11 Письмо Г. Д. Батюшкова В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 14 (27) марта 1920 г. (Там же).
12 Черновик текста выступления М. Колюбакина на вечере памяти Ф. Д. Батюшкова в Даниловском 30 апреля 1920 г. (Там же. К. 10. Д. 35 (52)).
13 Письмо Е. и М. Батюшковых В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 17 августа 1921 г. (Там же. К. И. Д. 35 (55)).
14 Письмо Е. Н. Батюшковой В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 19 декабря 1921 г. (УКМ. Ф. 3. К. И. Д. 35 (55)).
15 Письмо Е. Н. Батюшковой В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 6 мая 1922 г. (Там же).
16 Альбом копировочный для писем В. У. Сипягиной-Лилиенфельд (Там же. К. 10. Д. 35 (53-в)).
17 Там же.
18 Копия письма А. И. Куприна и Ф. Д. Батюшкова В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 14 августа 1907 г. (УКМ. Ф. 3. К. И. Д. 35 (55)).
19 Дневниковые записи В. У. Сипягиной-Лилиенфельд за 1917 - 1923 гг. (Там же. К. 10. Д. 35 (51)).
20 Письмо Я. П. Полонского Н. В. Лилиенфельду от 24 июля 1889 г. (Там же. К. 14. Д. 35 (78)).
21 Полонский Я. Стансы. Рукопись (копия), 1889 г. (Там же. К. 4. Д. 35 (5)).
22 Альбом копировочный для писем В. У. Сипягиной-Лилиенфельд (Там же. К. 10. Д. 35 (53-в)).
23 Письмо Я. П. Полонского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 18 февраля 1898 г. (Там же. К. 12. Д. 35 (60)).
24 Дневниковые записи В. У. Сипягиной-Лилиенфельд за 1917-1923 гг. (Там же. К. 10. Д. 35 (51)).
25 Письмо М. Н. Каразиной В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, б/г. (Там же. К. И. Д. 35 (57)).
26 Письмо М. Н. Каразиной В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 20 августа 1898 г. (Там же).
27 Письмо М. Н. Каразиной В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 10 августа 1905 г. (Там же).
28 Письмо М. Н. и Н. Н. Каразиных В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 12 сентября 1892 г. (Там же).
29 Письмо М. Н. Каразиной В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 10 августа 1905 г. (Там же).
30 Письмо М. Н. Каразиной В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, б/г. (Там же).
31 Устав и общая инструкция общества "Маяк". СПб., 1909. С. 3 (Там же. К. 6. Д. 35 (29)).
32 Материалы об окружении В. У. Сипягиной-Лилиенфельд (музыканты, литераторы, художники) (Там же. К. 4. Д. 35 (10)).
33 Там же.
34 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 6 июля 1906 г. (УКМ. Ф. 3. К. 11. Д. 35 (57)).
35 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 25 июля 1912 г. (Там же).
36 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 10 сентября 1914 г. (Там же).
37 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 16 августа 1917 г. (Там же).
38 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 4 августа 1915 г. (Там же).
39 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 14 июля 1907 г. (Там же).
40 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 17 сентября 1917 г. (Там же).
41 Письмо Н. О. Куплеваского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 2 декабря 1917 г. (Там же).
42 Альбом копировочный для писем В. У. Сипягиной-Лилиенфельд (Там же. К. 10. Д. 35 (53-в)).
43 Материалы об окружении В. У. Сипягиной-Лилиенфельд (музыканты, литераторы, художники) (Там же. К. 4. Д. 35 (10)).
44 Письмо В. У. Сипягиной-Лилиенфельд С. Д. Хитрово от 21 декабря 1884 г. (Там же. К. 12. Д. 35 (63)).
45 Письмо А. А. Архангельского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 28 мая 1919 г. (Там же. К. 11. Д. 35 (55)).
46 Письмо А. А. Архангельского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 2 июля 1919 г. (Там же).
47 Письмо А. А. Архангельского В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 19 августа 1921 г. (Там же).
48 Сипягина-Лилиенфельд В. У. Петербургские салоны конца XIX - начала XX в. Рукопись, 1922. Л. 1-1 об. (Там же. К. 10. Д. 35 (53-а)).
49 Там же. Л. 1 об.
50 Там же. Л. 13.
51 Там же. Л. 3-3 об.
52 Там же.
53 Там же. Л. 13 об.
54 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 5 июня 1903 г. (УКМ. Ф. 3. К. 12. Д. 35 (63)).
55 Сипягина-Лилиенфельд В. У. Петербургские салоны... Л. 19 об. (Там же. К. 10. Д. 35 (53-а)).
56 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 2 (15) августа 1913 г. (Там же. К. 12. Д. 35 (63)).
57 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 19 сентября 1914 г. (Там же).
58 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 6 сентября 1914 г. (Там же).
59 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 22 октября 1914 г. (Там же).
60 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 4 июля 1917 г. (Там же).
61 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 20 июля 1917 г. (Там же).
62 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 11 сентября 1917 г. (Там же).
63 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 23 октября 1917 г. (Там же).
64 Там же.
65 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 22 июня (5 июля) 1920 г. (УКМ. Ф. 3. К. 12. Д. 35 (63)).
66 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 10 (24) июня 1921 г. (Там же).
67 Письмо С. Д. Хитрово В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от 7 (19) января 1922 г. (Там же).
68 Письмо С. Д. Хитрово С. У. Сипягиной за январь 1922 г. (Там же. К. 15. Д. 35 (84)).