* * *
Есть у меня два полюса,
Есть у меня два поезда.
Оба – мои любимые,
Оба – необходимые.
Если поеду к северу,
Южный кипит и сердится,
Засобираюсь к югу я –
Север застонет вьюгою.
Жизнью не раз научена,
Выбрать стараюсь лучшее:
Не озорное-вредное,
А золотое-среднее.
Лишь с высоты да издали
Солнышка взгляд непристальный,
Только на расстоянии –
Северное сияние.
Очень трудна профессия
Этого равновесия.
Может, не стоит мучиться,
Может, сбежать при случае?
Поезд сойдется с поездом,
Полюс сольется с полюсом,
Солнце взорвется, сплющится –
Вот оно что получится!
...Спят поезда с колесами,
Спят полюса с торосами,
Лишь, как экватор-линия,
Маюсь посередине я.
1965
ЗАЦВЕЛА ОЛЬХА
Еще снег лежит
И река тиха.
Над рекой в тиши
Зацвела ольха –
Средь других дерев
Нелюбимая,
Нелюбимая,
Нелюдимая.
Кто когда из нас
Ту ольху берег?
Кто принес, припас
Для ольхи серег?
Золотит пыльца
Черноту ветвей...
Где же зеркальца –
Посмотреться ей?
...Еще нет тепла,
Еще в ночь мело,
Нету зеркала –
Не оттаяло...
Я пойду, пойду
На содом, содом:
Я по льду, по льду
Колону колом!
Кол не сломится,
Лед расколется.
К полынье ольха
Принаклонится,
Оглядит себя
С недоверием
С головы до пят,
Сзади, спереди:
Говорят, суха,
Говорят, плоха,
А ведь ты, ольха,
Хороша, ольха!
Мудрено ль уметь
В общем хоре петь,
Велика ли честь
В теплом мае цвесть?
Ты тиха, скромна,
А цветешь – одна...
Это соло-то –
Чисто золото!
1965
АЛЕНУШКА
Поэма
Глава первая
Не начать ли рассказывать,
Как Аленка росла,
Как впервые полмягкого
Трудовые несла?
Под пиджачишком латаным,
К сердечушку прижат,
Лежит, надежно спрятанный,
Лежит Аленкин клад.
Домой идет Аленушка,
Но как она идет!
Не прыгнет через бревнышко –
Его перешагнет,
Не потревожит лужицу,
Как лужа ни мани!
А головенка кружится
И шепчет хлеб:
«Взгляни!
Взгляни, какой душистый я, –
Хорош любой крохой!
Мука ржаная, чистая,
Не мешана с трухой.
Ни кожуры картошкиной,
Ни высевок-мякин
Ни ложки, ни пол-ложки нет –
Из чистой я муки:
Хозяйка квашню новую
Из подпола брала
И воду родниковую,
Нагретую, лила.
Закваски – корок моченых, –
Да соли горсти две...
Строга, сосредоточенна,
В косынке до бровей,
Несла хозяйка сельницу
Полнехоньку муки.
(Вечор поздненько с мельницы
Вернулись мужики.
Спросила: «Что не скоро-то?
Знай, выпили опять?» –
Да так уж славно смолото,
Не стала и ругать!)
Мутовка-суковатина,
Верхушка от сосны,
Зачавкала старательно:
«Вкусны-вкусны-вкусны!»
...Головушка Аленина
На кромку зыбки склонена...
Густое тесто чмокает
И, как малыш, сопит,
Что в колыбель глубокую
Положен, сладко спит.
Стоит, как лодка, сельница,
Туда-сюда – совок,
Квашня вздыхает, пенится,
Над сельницей – дымок.
Вкусны-вкусны, вкусны-вкусны
Сейчас Аленке снятся сны.
«Ветер на море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах».
А-а-а, а-а-а,
На раздутых парусах.
Баю-бай, баю-бай,
На раздутых парусах.
Белые паруса.
Синие небеса...
Худой букварь нашла вчера,
А нынче на заре
Четыре строчки ты прочла
В хозяйском букваре.
Четыре строчки по складам,
По буковке одной!
И вот уже кораблик сам
Бежит – не стороной!
Спешит к тебе, высок и прям,
Прямехонько бежит,
Скользит по пенистым волнам
И парусом шуршит.
Печатных пряников гора
На этом корабле,
Висит на мачтах виноград...
А кто ж там – на руле?
Усы смущенно теребя,
Взаправдашний, живой
Стоит и смотрит на тебя
Убитый батька твой.
Головушка Аленина
На кромку зыбки склонена.
Вкусны-вкусны, вкусны-вкусны
Сейчас Аленке снятся сны.
Кипят горшки пузатые,
Хозяйке – не прилечь:
Уж пламя языкатое
Повылизало печь.
За хлопотами хлопоты:
Красны, накалены
Катятся угли по поду –
Крупны да ядрены.
Пока они пошепчутся,
Где, что калить и как,
Знай, покатуха мечется
В хозяйкиных руках
И тесто неуклюжее
Подкидывает, знай!
И-гляньте-ко: на кружеве
Пока не каравай,
На скатерти узорчатой
Как будто луг бугорчатый
В июле ополдён;
Полным-полно копён!
А посреди – огромный стог –
Со свежей щукою пирог!
Пока копёнка свежая,
К остожью не свезешь:
Воздушно сено нежное,
Дорогой растрясешь.
С копёнкой надо подождать,
И мягким надо полежать.
Из подпола хозяйка
Достала помело,
Его макнула в шайку
И сунула в чело.
Шипенье и шепот, –
Еще бы, еще бы!
«Здравствуйте, угли!
Как я рад!
Шутка не шутка ли,
А я вам брат:
Были вы, угли,
Стройной сосной, -
Та сосна срублена
Прошлой весной,
Сучья обрубили
У той сосны,
Чурок напилили
Нужной длины;
Девчонке-«арапке»
Крикнула мать:
«Сосновые лапки
Иди-ка ломать!
Надо одинарных
Сто пятьдесят.
Которые попарные,
Не тронь, пусть висят». –
Сломанные лапки
Взяли в горсть
Стеблями вместе,
Иголками врозь.
Связали прутом,
Насадили на шест,
Назвали помелом, –
Так это я и есть!
Вам-то, угли,
Уж как я рад:
Шутка, не шутка ли,
А я вам брат!
...Вершинка-плутовка,
Наша сестра,
Пошла в мутовки:
Гордится – страх!
А жить в подполье
Темным-темно,
Скучно одному-то
Да и холодно.
Шепну квашне
Как можно нежней:
«Мне, квашня,
Сестра бы нужна...» –
А мутовка со дна
(До чего вредна,
Как будто она
Совсем и не сосна!):
«Я – бела!
У меня – дела,
Нету мне дела
До тебя, помела!»
Вам-то, угли,
Уж как я рад:
Шутка, не шутка ли,
А я вам – брат!»
Но сердятся угли,
Кусают зло:
«Пугало ты, пугало!
Ведьмы ты клок!
Мы тебе, пугалу,
Подпалим бок!» –
Помело глотает
Горький дымок
И гасит, безволосое,
Жалей не жалей,
Золотую россыпь
Звенящих углей.
А вот уж и лопата
Из подпечи достата:
Худа она, плоска –
Не ущипнешь мяска!
И длинная-предлинная,
Как тетка Акулина,
Которая пашет
На кляче Пропащей.
Все дни с утра до вечера,
С восхода до заката
Висят над плугом плечи:
То к лесу, то обратно.
Она и в день воскресный
Не сядет отдохнуть,
А только тянет песню
Которую-нибудь:
«Ягодиночку убили,
Не поставили креста:
Его общая могила –
Человек четыреста». –
«А ягодиночку убили,
Да и мне бы умереть:
Ни который ни которого
Не стали бы жалеть». –
«А посмотрела бы теперь, да,
Кто на дролечку похож:
Всю бы ночку простояла,
Хоть какой залевной дождь!» –
«А надоело жить на свете –
Холод, голод и тоска.
Утром встанешь – хлеба нету
Ни единого куска». –
«А я на Содонгу-реку
Ходила, умывалася:
Кабы не Содонга-река,
Куда-нибудь девалася...» –
«А неужели это будет,
Неужели я дождусь:
Хлеба досыта наемся,
Чаю с сахаром напьюсь...»
Лопате, как и тетке,
Хватает работки:
Сколько хлеба
В печь сносила,
Сколько хлеба
Из печи достала! –
А ни крошки
Не откусила!
Ни краюшки
Не пожевала...
Оттого лопата
Иссохла вся,
Оттого лопата
Сгорбатилася:
Хоть жги лопату,
Хоть щепай лучинки,
Не выжмешь из горбатой
Слез ни росинки.
Глава вторая
Аленка, видать,
Ни в тетку, ни в мать:
Аленушке слезы –
Не занимать:
И парень в синем
Рокочет басом:
«Поплачешь, плакса!
Попомнишь, плакса!» –
И все мальчишки,
И все девчонки
Кидают грязью
В тебя, Аленка.
А что случилось?
А то случилось:
За жеребенка
Ты заступилась:
Ребенок сущий,
И худ, и тонок,
Он был отпущен
Набрать силенок.
Один по травам
Бродил в исаде.
А этот Синий
Подкрался сзади
Схватил за челку,
Вскочил на спину,
И – хворостиной!
И – хворостиной!
...Ты жеребенка
Того, Сиротку,
Совсем ребенка,
Ручного, кроткого
Сама поила,
Сама кормила,
Вставать учила,
Ходить учила.
Рожден в оглоблях
Весной на грядке,
Он от рожденья
Живет без матки:
Покуда матке
Хватало силы,
Она пахала
И боронила.
А как упала,
Не встала боле.
И даль дрожала
Над вешним полем,
И жаворонок
Светло и звонко
Звенел над полем,
Над жеребенком.
Сбегались люди,
Вздыхали люди:
«Из жеребенка
Жилец не будет!
А конь в колхозе
Ох, как бы надо!» –
И расходились,
Печалясь взглядом.
Но мать Аленки
Перерешила:
«Снесу ребятам,
Покуда жив он».
...Его Аленка
Сама поила,
Сама лечила,
Вставать учила.
И вот он ожил!
И вот он зажил!
И бегать может,
И прыгать даже!
Но только, ясно,
Вспоенный с ложки,
Он бегать может
Совсем немножко!
А этот Синий
Не понимает!
А этот спину
Ему ломает
И гонит с гиком;
«Ура! По коням!» –
И ты рванулась,
Себя не помня,
И горло сжало
Как будто петлей:
«Слезай сейчас же!
Слезай немедля!» –
А он гогочет
И – в перебранку:
«Пусти, растопчем,
Эй, оборванка!» –
А жеребенок –
Уже храпит он!
И ты упала
К его копытам.
И он метнулся
Куда-то вправо, –
Свалилась ноша
С него в канаву...
Не плачь, Аленка,
Не плачь, родная!
Ведь этот Синий
Беды не знает.
Он с папой-мамой
Приехал в отпуск:
Солидный папа,
Солидный отпрыск.
Он ходит гордый,
Он носит шорты.
А вы сандали
Его видали?
Застежки-пряжки,
Запряжки-стежки...
Он холит ляжки,
Он нежит ножки.
Но пряжки – ладно,
Не пряжки значат!
Но в чемодане
Привез он мячик:
Упругий мячик
С полоской белой:
Ах, как он скачет!
Как жжет он тело!
Теперь деревня –
Оживший улей:
Играть ли в салки,
Играть в лапту ли, –
Как хочешь думай,
Что хочешь делай,
А нужен мячик
С полоской белой.
Упругий мячик,
Летучий мячик –
Мечта ребячья,
Беда ребячья.
И вот покорно,
Чуть не с поклоном,
Бредут ребята
Путем знакомым.
Выходит Синий.
Выходит гордо:
«Ох, надоели
Мне ваши морды!
Мяча вам? Шутишь!
Опять мяча вам?
А вот вам кукиш –
Поешьте с салом!
Мяча не будет,
Пока девчонку
Не изобьете –
За жеребенка!»
...И все мальчишки,
И все девчонки
Кидают грязью
В тебя, Аленка.
И безрассудно
И зло хохочут,
И хлеб твой трудный
Ногами топчут.
Глава третья
В час, когда восходит солнце,
В этой заводи молчащей
Раскрываются кувшинок
Беломраморные чаши.
И на заводи забытой
Наяву творится чудо:
Солнце плавится и каплет
В эту славную посуду.
И, желая приобщиться
К красоте неповторимой,
Все сомы наверх всплывают,
Все ленивые налимы.
И расплескивают солнце,
Чаши трогая носами,
И плывут себе обратно
С золочеными усами.
А когда уходит солнце,
Закрываются кувшинки,
Но на донышке у каждой
Есть по капле-золотинке.
И на мягком, теплом иле
Засыпают рыбьи стаи.
Лишь одна на страже ходит –
Это Рыбка Золотая.
Ходит Рыбка Золотая
Без тропинок, без дорожек.
Все она на свете знает,
Все она на свете может.
Под кляпой березой старой
Разошлась вода кругами.
Приоткрыла Рыбка жабры,
Шевельнула плавниками.
Подплыла она поближе,
Видит: девочка босая
В пиджачишке, в платье нищем
Крохи на воду бросает.
И попробовала Рыбка
Хлеб, размоченный водою:
Пахли крохи, пахли шибко
Настоящею бедою.
Рыбка слова не сказала,
Только хвостиком плеснула,
Только солнцу наказала,
Что покуда не уснуло:
«Протяни ребенку лучик,
Доведи ее до дому –
Не запуталась бы в сучьях,
Не застряла б в буреломах.
Знаю я ее печали:
В шесть годков свои Аленка
У людей детей качает
По зажиточным избенкам.
Взяли люди – мать-то рада:
Едоков-то дома лишка!
Хоть одну кормить не надо
Кожурой да клеверишком,
Да соломой, да половой,
Да похлебкой несоленой...
Хоть одна, поев ржаного,
Может, будет сохраненной.
Ясноглазо, круглолико,
Ты ль не видело содома
И расправы этой дикой
На пути Аленки к дому?
Награди ж ее по-царски,
Возмести ее потерю!
Как – придумай без подсказки,
Я тебе, светило, верю».
И Аленку до крылечка
Солнце мигом проводило,
И Аленкино сердечко
В золотое обратило..
...А у мамы дома – баня!
И сегодня – даже с мылом!
Мама мыть Аленку станет,
Чтоб скорей она забыла
В голубом парном тумане
Все недетские заботы...
Ах, спасительница-баня!
Ах, хороший день суббота!
У Аленки дома, кстати,
Широченные полати!
Чье-то место – возле стенки,
Чье – в середке, чье – у печи,
Тут – братишкины коленки,
Там – других братишек плечи.
Надо всех порасспросить бы,
Надо все поразузнать бы,
В новом платье пофорсить бы,
С новой куклой поиграть бы.
Только свежая солома
Обнимает, золотая,
Только дрема, дрема, дрема
Прилетела – баю-баю...
Не найти от дремы спасу!
Надо делать передышку.
Продолжение рассказа
Ждите в следующих книжках.
1965
НАЛИЧНИКИ
Мы едем – двое журналистов,
Один фотограф и шофер –
В село: к дояркам, трактористам,
Чтоб вызвать их на разговор.
Об их победах, срывах, бедах
Нам нужно сделать «разворот».
Редактор, кстати, посоветовал:
«Пусть говорит живой народ.
Необходимо откровение,
Долой туман вокруг села!»
...И мы азартно, с вдохновением
Эксплуатируем «козла».
Вдыхаем запахи лесные,
Горячий кофе в чайной пьем,
В сельмаге ложки расписные,
По-детски радуясь, берем:
Они на солнце золотятся,
Они, как радуга, цветут!
Они в Москве не залежатся,
И тут их «пришлые» берут.
Фотограф, резвый и усатый,
Дорвался тоже – будь здоров!
Фотографирует фасады
Старинных рубленых домов:
Резной балкон, резной наличник,
Резной – на охлупне – конек...
Фотограф счастлив: «Преотлично!
Удачный выдался денек!»
Его азарт передается,
И в продолжении пути
Теперь все чаще раздается:
«Стой! Отсними! Не пропусти!»
...Но не узор наивно-милый
И не искусная резьба
Мой взгляд, поймав, остановила
Обыкновенная изба.
Как пальцы, черные в суставах
От пропитавшей их земли,
В сучках и ссадинах, корявые
Прижаты к окнам горбыли:
Как будто хочет заслониться,
Отгородиться от людей
Или сквозь землю провалиться
От любопытных и судей...
Стоит! А пальцев не хватает,
Чтоб удержать тоску в глазах,
И из-под пальцев вытекает
Такая горько-голубая,
Такая крупная слеза...
Машина – мимо, мимо, мимо!
Стучу шоферу: «Погоди!»
Молю: «Фотограф, делай снимок,
Гляди, наличники, гляди!»
Она была не на отшибе,
Не с краю русского села,
Изба, в которой жить да жить бы, –
Ведь на век строена была!
Не зря хозяин так любовно
Углы обшил и обровнял
И лесом пахнущие бревна
Одно к другому подогнал;
Не зря наличники покрасил
Заветным нежно-голубым,
Да, по всему, не сбылся праздник,
И над трубой не вьется дым.
Кругом не тронуты сугробы,
Блестит на бревнышках смола...
Какая нежить иль хвороба
Куда хозяев увела?
«Резьба и роспись нынче редки:
Еще год-два – хана всем им:
Рассыплются, как наши предки!
А твой пейзаж – он повторим, –
Ворчал фотограф. – Разве мало
Таких по северным местам?» –
И избу нехотя снимал он,
И отпечатывать – не стал...
Выходит свежая газета,
И о деревне говорит,
Но в ней ни слова нет об этом...
И у меня душа болит.
Живой итог живых ошибок
Не замолчишь, не спрячешь в тень:
Изба стоит не на отшибе,
А в центре наших деревень:
Как пальцы, черные в суставах
От пропитавшей их земли,
В сучках и ссадинах, костлявые
Прижаты к окнам горбыли.
Но пальцев явно не хватает,
Чтоб удержать тоску в глазах,
И из-под пальцев вытекает
Такая горько-голубая,
Такая крупная слеза!
1965
* * *
Когда на сердце одиноко,
Когда бессилье и тоска,
Я ухожу к твоим истокам,
Родная Содонга-река.
С необъяснимым нетерпеньем –
С горы и на гору – бегом,
Миную крайние деревни,
Поля и стадо с пастухом.
И успокаиваюсь будто,
Заслышав над собой навес
Листвы:
решительно и круто
Тропа сворачивает в лес.
Мой лес! Такое это благо,
Как будто он – отец и мать,
А я меж ними – злак от злака,
И лучше нечего желать!
И новоявленно, как чудо,
Опять встают передо мной
То отрешенность Красной Слуды,
То Белой Слуды белый зной.
Чему-то ученному учат
Твои спокойные цветы,
Твои возвышенные кручи,
Сама внизу слезою – ты.
Но я не буду торопиться
Ни уточнять, ни воскрешать:
Пусть время есть остановиться,
Но есть и воля побежать!
И провалиться изумленно,
Под сердцем чуя холодок,
В тот удаленный, потаенный,
Бездонно-жуткий омуток.
На миг почувствовать утрату
Тепла, земли, склоненных ив,
И шумно вынырнуть обратно,
Тройную силу ощутив.
И облегченно засмеяться,
И обсыхать на ветерке,
И кувыркаться-согреваться
На остывающем песке...
И неожиданно и просто
Понять учение реки:
Чтоб было солнечно и звездно –
Храни родные родники.
1965
ПОДСНЕЖНИКИ
Рос мальчишка далеко не неженкой,
Матери, отца почти не помнил. |
Помнил он пожары, толпы беженцев,
Мертвецов, которых не хоронят.
Виселицу помнил – там, на площади.
При нужде умел, хоть и не вор был,
Из-под носа утащить у лошади
Ячменем наполненную торбу.
И машину, бешено летящую,
Мог догнать и намертво вцепиться
В жесткий борт, чтоб унести на кашу
Под рубашкой пригоршни пшеницы.
Рос мальчишка дерзким и насмешливым,
С малолетства зная лишь потери,
Не терпел ни нытиков, ни вежливых,
В доброе добро совсем не верил.
И не шутки ради, а сознательно I
Жег себя, угрюмо стиснув губы:
Он и солнце делал истязателем,
Наводя на кожу через лупу.
Знал, как все дружки его вихрастые,
Разрезаясь в кровь осколком банки:
Будут пятки осенью распластаны
Льдом – куда больнее, чем стеклянкой.
Приходил в порезах и царапинах,
Плакала, над ним склоняясь, бабка,
А мальчишка только зябко вздрагивал,
В камешек сжимался, но не плакал.
Рос мальчишка далеко не неженкой!
Но чего ни встретишь в царстве сонном!
И приснились раз ему подснежники –
Синие бубенчики со звоном.
Будто бы бежал он к ним сугробами,
Силою неведомой влекомый,
Листьями какими-то особыми,
Запахом, до радости знакомым.
Будто, издеваясь над мальчишкой,
Бил его, царапал, жег шиповник,
И в лицо бросали сосны шишками,
Будто бы мальчишка был разбойником.
И на снег упал он, обессиленный,
Не способный больше к обороне.
А подснежник глазоньками синими,
Будто, как живой, мальчишку понял.
Стебельком качая над сугробами,
Сам пришел к мальчишке близко-близко:
С листьями, как руки папы, добрыми,
С голосом забытым материнским:
«Милый, твои ножки не устали ли?
Сыт ли ты? Твои рубашки чисты ли?» –
«Мама!»
...и подснежники растаяли.
«Папа!»
...ни бубенчиков, ни листьев.
Только ветер где-то хлопнул ставней,
Только бабка охнула тревожно...
С этой ночи вовсе дома стало
Удержать мальчишку невозможно:
Следом за апрельскими ветрами
Убегал за город в одиночку,
Снег в лесу раскапывал руками,
Каждую осматривая кочку.
Он искал подснежники, конечно, –
Синие бубенчики со звоном,
Чтобы пережить любовь и нежность
Наяву, как в дивном царстве сонном.
...Солнце все светлее улыбалось,
Ручейки текли из-под ладоней.
А когда и снега не осталось:
«Нет таких цветов!» – мальчишка понял.
Жизнь мальчишке показалась горше,
И себя мальчишке стало жальче:
Слезы покатились, как горошины,
На мальчишкин «хлеб» – сосновый пальчик.
Все! Он больше чудесам не верит!
Он уйдет из сладостного плена, –
Слишком велика его потеря,
Чтобы можно ей найти замену.
Только все ж на солнечной опушке
Он, вздохнув, нарвал цветов букетик,
Чтобы дома спрятать под подушку
Голубые, простенькие – эти.
Горсть цветов, наверно, безымянных,
Он сорвал бездумно и небрежно:
Для чего мальчишке имена их?
Не под снегом – значит, не подснежники.
Значит, не звенят они, не пахнут,
Листьями мальчишку не погладят...
Он не знал, как дружно дома ахнут,
На него, расстроенного, глядя.
Он не знал, что дома, как шальные,
Прямо к потолку его подбросят,
Что ему простят все-все вины его,
Где он был, что делал он, – не спросят.
«Наш родной, любимый! Наш упрямый!»
...Две шинели брошены на стулья.
Руки папы. Губы, голос мамы!
Кончилась война. Они вернулись!
И у этой неизбывной ласки
Быть в долгу мальчишка не захочет:
Он подаст цветы – не без опаски...
«Господи, подснежники...
сыночек!»
1965
ОРАТАЙ
Брату Николаю
Оратаюшко-оратай!
Солнце торкнулось в ворота!
Встань, наладь на полоске плуг,
С недоуздком ступай на луг.
Оратаюшко-оратай,
В поле Карюшка обротай;
Из туманной реки напой,
Песню утреннюю запой –
Песню утренних берегов,
Песню утренних облаков...
Оратаюшко-оратай,
Карьку меру овса подай.
Сам вернись на минутку в дом,
Опростай ставок с молоком,
Да кусок аржаного сжуй,
Да хозяюшку поцелуй,
Да до ночи пары пластай,
Оратаюшко-оратай...
1965
* * *
Наши дали сенокосные
За болотами, за соснами,
Между пеньями-кореньями
Пополам косим с медведями.
Навязались мне в попутчики
Мухи-оводы гремучие:
Неотвязные, липучие
Надо мной кружатся тучею.
И чему вы, мухи, рады-то?
А и что вам, мухам, надо-то?
У меня дорога – дальняя,
Через топи, беспривальная:
Надо волок мне насквозь пройти,
И без вас устану до смерти,
Каково потом бессилой мне
Шевелить граблями-вилами?
Под ногой сходёнка хлюпает,
Не отстали мухи глупые.
Речка маленькая резвая
Мне дорогу перерезала.
Прислоню к березе грабельки,
Одежонку сброшу на берег,
Прыгну в воду, брызну брызгами –
Разлетятся мухи с визгами!
Оводищам крылья вымочу,
А сама на берег выскочу.
Да – к покосам, дай бог ноженьки!
Вот и люди. Вот и поженки.
1965
* * *
Пожилая вдова, вдова
Рубит, рубит в лесу дрова.
Мужа нету еще с войны,
Поразъехались все сыны,
И по веснам вдовы топор
Одиноко стучит с тех пор.
...Дует ветер – будь проклят он! –
Дует, дьявол, со всех сторон.
«Посадил» он сосну на ель,
Начинается канитель:
Чтобы эту сосну сронить,
Надо елку сперва срубить.
...Сбился набок платок, платок,
Треплет волосы ветерок.
Ель седа, и вдова седа...
След вкруг елки – туда-сюда.
Подступилась, пошло: тюк! тюк!
Елка-матка, вались на юг!
Ствол накренился, затрещал,
Землю с небом перемешал.
Лес качнулся куда-то вкось,
Что-то в сердце оборвалось,
Затуманилась голова,
Закачалась, как ель, вдова.
Тихо ткнулась руками в снег...
Вот и кончился человек.
...От дороги – тропа, тропа.
На тропинке – щепа, щепа.
А в деревне – апрель, апрель!
Над крылечком вдовы – капель...
1965
* * *
В сентябре деревья,
Словно долг в рассрочку,
Отрывают ветру
С ветки по листочку.
Кланяются ветру
Пригоршней монеток,
Чтоб еще подольше
Постояло лето,
Чтоб еще немножко
Пеночка попела,
Чтоб еще маленько
Солнышко погрело.
Но кудлатый ветер,
Как безумный, дует:
Чем щедрее выкуп,
Тем лютей воюет.
Как пьянчужка деньги,
Ветер листья сеет,
А деревья гнутся,
Бедные, лысеют.
...Лишь одна береза,
Тонкая, прямая,
Под дождем осенним
Зелена, как в мае.
Я люблю березу
За характер русский,
Я хожу к березе
По тропинке узкой.
Но однажды ветер
Заблудился где-то,
Без него на землю
Вновь прокралось лето.
И меня к речонке
Завлекли стрекозы...
Не видала сутки
Я своей березы.
А как прибежала,
Да как увидала,
У меня на сердце
Радости не стало.
Здесь всегда живые
Листья трепетали, –
С ветками кривыми –
Ты ли это? Та ли?
И в ответ береза:
«Не вздыхай так тяжко!
Отдала я ветру
Сразу все медяшки.
Я друзей печалить
Долго не хотела,
За ночь пожелтела,
За день облетела...»
1965
* * *
У меня на окне светло,
А на улице нет луны.
Бьется бабочка о стекло
С той, своей, ночной, стороны.
Ах, как крылья ее дрожат!
Ах, какая там жуть в окне!
Ах, как рвется ее душа
Быть с огнем! На огне! В огне!
Слушай, бабочка-мотылек,
Я умнее тебя, поверь:
Этот маленький фитилек –
Самый страшный на свете зверь:
Миг – и усики обожжешь!
Миг – и крылышки опалишь!
И до утра не доживешь,
И под солнцем не полетишь.
Нет, в окно тебя не впущу!
Лучше песню не допишу,
Лучше песню не допишу,
Лучше лампу я погашу.
1965
БАБУШКА
Космонавту Павлу Беляеву
Не молоденькая бабушка –
Скоро восемьдесят лет.
И не верит внуку бабушка,
Что, мол, Бога будто нет.
Утром встанет – Богу молится,
К ночи тоже бьет поклон.
Ну, а внук-от – комсомолец, дак
Просвещен, да не крещен!
Что вобьешь в него, беспутного,
Что втолкуешь? Ох-ох-ох!
Доживет до дня, до Судного,
Там узнает, есть ли Бог!
Вот сегодня с криком, с пением
Прибежал домой пострел.
«Что за светопреставление?» –
«Дядя Павел... полетел!..» –
Скачет, чуть не кукарекает,
Телевизор тормошит...
Бабка медленно кумекает:
«Ну-ко, стой, не мельтеши,
Кто, куда летит?» –
«Да в космосе,
Понимаешь, – дядя Паш!
Вот он, вот, бабуся!» –
«Осподи!
Верно, схожи! Будто наш?
Пашка, что ли?» –
«Павел, сказано!
Да смотри, смотри! Молчок!» –
«Дак ведь мне-то он – не пасынок,
Мне-то – чуть ли не сынок!
Ведь баюкала в Рослятине
Пашку... Осподи, прости!
Да ужо ты аккуратнее
Телевизор-то крути!
Сделай ярче-то да зорче-то!
Ой, внучок! Смотри-ко ты:
Голова у Павла – в обруче,
Ровно лики у святых!»
Внук хохочет-заливается!
Ей же – в пору зареветь.
Внуку – что? А бабка мается:
Не молоденькая ведь!
Отошла. Молиться вздумала:
Может, грех, что Павел смея;
Вишь, поднялся выше купола –
Хоть бы ладно, парень, сел!
...Но иконы – будто выцвели,
И сомненье – в первый раз:
То ли Павла в боги вывели?
То ли Бог был – «космонас»?
1965
* * *
Да, теперь – зови не зови,
Хоть в строках, хоть меж строками:
Ты – шофер, и твой грузовик
Ходит только дорогами.
К тихой Тоймушке бережком,
Где когда-то мы плавали,
Ты не ходишь уже пешком, –
Столько дел, до забавы ли?
В Черном озере каждый год
Распускаются лилии,
Но тропинка туда – в обход,
Где когда-то ходили мы.
Земляничные есть места,
Есть полянка, где ландыши...
Где шиповник... но ты – устал,
Поздно, поздно, нельзя уже.
Ведь отныне твоя стезя
Вехами обозначена,
И нельзя тебе, – эх, нельзя! –
С той дороги сворачивать!
Пусть дорога летит, пряма!
Мне ль на прошлом настаивать!
Я ж когда-то сама – сама! –
Эти вехи наставила,
Чтоб по жизни – не вкривь и вкось,-
Ты шагал бы уверенно
В нашем крае случайный гость,
Перед жизнью растерянный.
Все могло бы иначе быть,
Как у всех, как положено!
Да меня увело бродить
По чащобам нехоженым.
Я встречала лихих ребят –
И бродяг и романтиков!
...Только вот позабыть тебя
Не хватает талантика.
Ты повсюду мне (молодец!)
Светишь синими солнцами...
Возвожу для тебя дворец
С ледяными оконцами.
Белый настиковый дворец,
В самой тайной глуши лесной,
В сорок горниц и в семь крылец,
С крышей инистой навесной.
И лелею, и берегу
Вот такую фантастику:
Настигу тебя, настигу
По апрельскому настику.
Встану вдруг на твоем пути.
Вскину руки над фарами...
Ты, пожалуйста, не гуди,
Улыбнись мне по-старому.
Не скажу, что всегда люблю,
О дворце не поведаю,
Ехать дальше тебе велю,
Курс менять рассоветую:
Пусть дорога твоя пряма!
Мне ль на прошлом настаивать!..
Пусть построенным теремам
Никогда не растаивать...
1965
* * *
Удивительный был апрель:
Без дождей, без ветров, без туч.
И без устали землю грел
То луч солнца, то лунный луч.
Но в логу, где сугробный пласт
Не сумели ручьи добыть,
Зазывал, голубея, наст –
Полотенышки побелить.
Полотенышек – не ахти,
Да затерлись за зимний срок
Краснопёрые петухи,
Поронили свое перо.
И вставала я поутру,
И снежницы (водица – ах!)
По полнехонькому ведру
Приносила в обеих руках.
И ведерные чугуны
Задвигала в печной огонь,
И вода, прогоняя сны,
Обжигала мою ладонь.
Я пузырчатый кипяток
Пропускала через золу...
Как восток, розовел шесток,
И коптилка цвела в углу.
Щелок, лютый до чистоты,
Не ленясь, приступал к делам,
И дымились мои платы,
Льнули, вяленькие, к рукам,
О пощаде моля... Зато,
Вновь обретшие чистоту,
Как вытягивались потом
Каждой клеточкой по насту!
...И как празднично ты шагал,
Вешним солнышком облучен,
До заветного родника,
С полотенцем через плечо...
1965
* * *
Ты давно пытался выпытать,
Давно хотел узнать,
Что такое мною выпито,
Что мне мешает спать.
Пред тобою я чиста-бела,
И вся моя вина:
Я не выпила, не выпила,
Не выпила вина.
А чтоб не слыть гордыней-важенкой,
Людей не обижать,
Подсластила губы браженькой
Из медного ковша.
Оказалась не простой она,
Та брага, на беду,
На меду была настояна,
На чистом на меду...
Я тебя ищу, тебя ищу,
Когда мне нелегко,
Я тебе пишу, тебе пишу,
Когда ты далеко,
Я тебе верна, тебе верна,
Как милые верны!..
Коль не дует ветер с северной,
Родимой стороны.
А как потянет ветер-сиверко,
Закружится снежок, –
Попрочнее припаси аркан,
Покрепче бадожок.
Убегу – кричи по имени,
Все блага обещай,
Да лови меня, лови меня,
С дороги возвращай!
Та дороженька – не близкая,
И вся дорожка та
Горьким горюшком повыстлана,
Слезами залита,
Только мне она, дороженька,
Дороже всех дорог...
Там живал один хорошенький,
Веселый паренек.
Ничего с меня не требовал
И мне не обещал,
Лишь из ковшика из светлого
Той брагой угощал.
Оказалась не простой она,
Та брага, на беду,
На меду была настояна,
На чистом на меду.
Для него-то, для хорошего,
Ни капли не скорбя,
Не воротишь – позаброшу,
Позабуду я тебя...
1965
КОСЫНКА
Отгорела косынка,
Отцвела, отлиняла.
Я все лето косынку
С головы не снимала:
В ней косила и жала,
В ней гребла и копнила,
От июльского жара,
От дождя не хранила.
А была она алой,
С голубым и зеленым,
Издалека, бывало,
Слал мне милый поклоны,
Из-за речки приветы
Посылал мой хороший...
Вот и кончилось лето,
Вот и убраны пожни.
У дороги осинка,
Как цветок, заалела,
А моя-то косынка
Отцвела, отгорела!
Уж пора ее, видно,
Заменить полушалком:
В отлинялой-то стыдно,
А и бросить-то жалко:
В ней косила и жала,
В ней любовь провожала...
Не заменит косынку
Хоть какой полушалок!
...Расстелю я косынку
На зеленой поляне,
Наберу я малинки.
Перезрелой, неранней.
Наберу княженики,
Голубой голубики,
Золотой костяники
Да румяной брусники.
И оставлю в косынке
И на день и на ночку –
Пусть висят на осинке
В нетугом узелочке.
Соком ягод любимых
Я косынку окрашу,