Все напластования – мимо,
Схлынут, как румянец с лица!
...Называл меня ты любимой,
Терпеливо ждал у крыльца.
Как я торопилась на встречи!
Как позабывала о том,
Что уже прохладно под вечер
В платьишке из ситца одном;
Что уже пора б и прически
Делать повзрослей, помудрей...
Прыгали девчоночьи коски,
Били по спине: поскорей!
Радостный, смущенный, веселый
Вспыхивал огонь – и не гас!
И глядел за нами поселок
Сотнями окошек и глаз...
Я-то никого не боялась!
Ведь от бабок до детворы
Были люди, – так мне казалось, –
С нами бесконечно добры.
Я не замечала окошек
И других не видела глаз,
Кроме ненаглядных, хороших,
В точности таких, как сейчас!
...Только ты обмолвился как-то,
Черный тайничок приоткрыв,
Что уже имеются факты
Зависти и прочей муры.
Злые языки ладят пули,
Ждут от нас размолвок и ссор,
А тебя давно караулят,
Зазывают через забор.
Надо кое-чем запасаться,
Чтобы наш огонь заслонить,
Надо кой-кого опасаться...
– Шутишь?
– Нет охоты шутить. –
Как я над тобою смеялась!
– Зазывают? Струсил? Не трусь:
Сбегай, – подожду тебя малость! –
...Как я над тобою смеюсь!
«Малость» обернулась годами
Многими.
Но я дождалась:
Молишь о продленьи свиданья,
Хочешь увезти и украсть.
Что же, – у тебя ль не машина, –
Скорости, рули, тормоза!
Что же, – или ты не мужчина?
Иль у нас леса – не леса?
Мне ведь собираться не долго,
Старая привычка, – летим!
Иль заблаговременно в щелку
За чужой забор поглядим?
Может, засмеют и осудят
За грабеж средь белого дня?
Может, зазовут и остудят?
...Думаешь, не звали меня?
Думаешь, остуд не хватает?!
Только ведь морозь не морозь,
Если что внутри согревает,
Не промерзнешь, милый, насквозь...
Вижу по глазам оробелым,
Думающим: быть иль не быть?
Вижу по губам твоим белым, –
Незачем о том говорить.
Знаю, что на месте поселка
Нашего – пустырь и разор.
Только одинокая елка
Не упала там до сих пор.
Старое и мудрое древо
Стонет, чуть покачиваясь,
На людскую сетуя скверность
Жить, дотла растрачиваясь.
Безрассудно, что под руками,
Вырубать, корежить, валить,
Вековыми семенниками
Утлые лежневки стелить.
Лишняя кубов тысячонка, –
Следом ряд простых «мелочей»:
Где-то обмелела речонка,
Где-то задохнулся ручей,
Где-то лес покинули птицы,
Ягоды ушли и грибы,
Где-то век ничто не родится,
Кроме одичалой травы.
...Велика земля и богата!
Но другого нет уголка,
Кроме откровенно распятого,
Помнящего наши закаты...
И не будет наверняка.
Зря теперь искать его, милый!
Поезжай без лишних затей,
Чтобы всё, что было, уплыло
Срубленной сосной по воде.
1972
* * *
Водой ключевой угостила,
Тропой до дороги свела...
Легко я тебя отпустила,
Как будто не годы ждала.
Легко подала тебе руку,
Легко посмотрела в глаза,
Как будто не на век разлука –
А только на час-полчаса.
Поверить еще не решаясь,
Что ты побывал наяву,
С колосьями в поле смешаюсь,
В свидетели их призову.
Внезапный, как грозы в июле,
Желанный, как в засуху – дождь.
Смогу ли, смогу ли, смогу ли
Поверить, что навек уйдешь...
1972
* * *
О тебе – неласковые речи,
О тебе – нелестные слова...
И опять, как в прошлогодний вечер,
О тебе со мной грустит трава.
О тебе печалится дорога,
О тебе – темнеющая даль...
Ты уйди, внезапная тревога,
Ты уйди, неясная печаль!
Я траву поглажу, поерошу,
На руке останется роса.
Для меня не будешь нехорошим,
Где бы кто бы что бы ни сказал.
1972
* * *
Не тятенька, не брателко,
Я у тебя бывала:
Скобу в дверях погладила,
Пробой поцеловала.
С минуту, как на паперти,
Стояла на крылечке,
Считала, сжавшись намертво,
На свежем пне колечки.
Что ж, заперто так заперто,
Навечно – так навечно.
...Бездымно и старательно
Горели сосен свечки.
Колоколами снятыми
Кругом чернели ели.
Лишь мне одной понятное
С зажатым ртом гудели.
Багульник цвел – окуривал
Неладанно, неладно.
Сойду к нему, сорву его
И с ним пойду обратно.
Послушная пословице,
Пробой поцеловавши,
Иду домой, но гонится
За мною день вчерашний.
Ах, если б только гнался бы –
Беда бы не большая!
Устал, отстал, остался бы...
А он – опережает.
Блестит, переливается
Горячим ярким комом
Мне под ноги бросается
И не пускает к дому.
И празднично белешеньки
Цветы в руке не вянут.
Не брошу, нет, не брошу их,
Растаптывать не стану!
Навстречу кто-то движется,
Шагает торопливо.
Иль грезится, иль видится,
Иль снится это диво?
Все в облике идущего
Знакомо и прекрасно.
И вот уже отпущено
На волю: «Здравствуй!» –
«Здравствуй!» –
«А я – к тебе... но – заперто!» –
«И я – к тебе: закрыто!»
...Ах ты, дорожка скатертью,
Куда ж теперь идти-то?!
1972
* * *
Ах, как строится нынче деревня!
Метит в плотники каждый мужик,
Дорогое даря подаренье
Для моей несторонней души.
Позабыв вековое: «Да ладно...
Что нам надо-то... как бы нибудь...»
Распечатали люди таланты,
Обнажили глубинную суть.
Как мальчишки, что стали отцами,
Вдруг значенье свое осознав,
Ходят гордо, глядят молодцами,
И в душе у любого – весна.
И в руках у любого – уменье,
Да не просто уменье – полет!
Не работа-нужда – вдохновенье:
И порхает топор, и поет!
И сосновые новые стружки
У подножия белой стены –
Самолучшие детям игрушки,
Пенный гребень волшебной волны.
Унесет она их, укачает,
С чурбачком в головах усыпит,
Волосенки на лбу закурчавит,
Смоет пятнышки первых обид.
И такого во сне нашепочет,
Таковб шалунов вразумит,
Что любой из них строить захочет,
Будет в деле своем знаменит.
И под небом под северным, серым
Жить отныне деревне светло:
Срубы, крыши – желты, пахнет серой.
Словно солнце на землю сошло.
1972
* * *
Как дратва, крученые струи
Упруги: попробуй порвать!
Как дратву, я в горсть соберу их,
Подумаю: что же сшивать?
Июльское солнце с зенита
Не сходит: жара и жара.
Вся обувь давно позабыта,
На пятках еще не дыра.
Хотя и дымятся нередко
Они на горячей пыли,
Но, видно, продублены крепко –
Не чуют, хоть солью соли!
Осока-резунья, камешник,
Засохшая грязь и роса
Лишь сладко щекочут подошвы,
Рождая желанье плясать
(Забытое было желанье:
Обувка – то давит, то жмет,
То просто неволит, тиранит,
И пляска на ум не идет).
Ах, волюшка-воля! Ах, эта –
От света до света – теплынь!
До сердца прогрета планета,
До меди расплавлена синь.
Старушки с оттаявшим взглядом
Кажинное утро твердят:
«Ну, времечко – лучше не надо!
Суставы – и те не болят.
Опять ведь нельзя умирать-то,
Поди-ко, наладимся жить:
Река-то нагрелась – стирать-то!
И печь-то не надо топить –
На солнышке можно варить!»
Мне слушать старушек – отрада:
Намерзлись они на веку...
Ах, солнышко! Дольше бы надо
Им теплую эту реку!
Чтоб ты невзначай не скатилось
За мокрый сентябрьский лесок,
Дай пару лучей, сделай милость!
Два только – из всех твоих сот.
Я крепко к реке привяжу их –
Не минет тогда благодать!
...Как дратва, крученые струи
Упруги; попробуй порвать!
1972
* * *
Говорят, мое поле –
За тремя волоками,
Говорят, моя доля –
За семью мороками.
А какой это волок –
Перелесок родимый!
А какой это морок –
Взмахи отчего дома!
...От рожденья до гроба
Проходивший в посконном,
Прадед потом и кровью
Полил эти загоны.
Мне завещаны дедом
Поле с житом и рожью,
Боровые приметы,
Луговые остожья.
На судьбу не в обиде,
Буду век сенокосить,
Только зря не губите
Во бору моем сосен,
Будет рожь колоситься
Год от года все выше,
Только зря не гасите
Струйку дыма над крышей.
1973
* * *
Ну что ж, что осенью дохнуло!
Я перед осенью смела:
Меня судьба не обманула;
И стороной не обошла.
Моя весна была с цветами,
Большое лето – со страдой,
Должна быть осень со снопами,
Зима же – с теплою трубой.
Поглажу голову сыночку,
Дочурке косы расчешу,
Мои родные колосочки,
Пока вы есть – не загрущу.
Вам подрастать и наливаться,
И зорьки ясные встречать,
А мне – смотреть и любоваться,
И осеней – не замечать.
1973
ДОМИК НАД РЕКОЮ
Матери
Зыбка – не пустая,
Доживай – не трусь!
Среди ночи встану,
Песен напоюсь:
«Домик над рекою,
В окнах – огонек,
Светлой полосою
На воду он лег.
В доме не дождутся
С ловли рыбака...» [Из стихотворения А. Н. Плещеева]
В памяти толкутся
За строкой строка.
Школьницей учила –
Вспомнила теперь.
...Копотит лучина.
Индевеет дверь.
Кашляет ребенок.
Весь в жару – другой.
Дай, господь, силенок,
Не согни дугой!
Ниспошли в мотиве,
Чего лишена!
«...Всех нетерпеливей
Ждет его жена.
Вот за ужин сели...»
Сели – да не все.
Завтра сядут все ли
За пустой кисель?
Кабы сахарку бы,
Хоть бы с ноготок,
Хоть помазать губы
Тем, кто занемог!
«...Вдоль реки несется
Лодочка. На ней
Песня раздается
Все слышней, слышней...»
Кабы не война бы,
Кабы не она,
Тоже из окна бы
Лодочка видна.
И без полушалка
Вслед за детворой
Тоже бы бежала
К лодке под горой!
Да вот – укатился,
Смерть не отопнул,
В банюшке – намылся,
Деток – подынул...
Напоюсь над зыбкой,
Как средь бела дня.
Пусть не все с улыбкой
Песни у меня.
Пусть не все мотивы –
На веселый лад,
А иной ретиво –
Слезонькой на плат.
Задолго до света
Слезы осушу,
Лаской да приветом
Деток разбужу.
Размокать – негоже:
Впереди – зима!
Иступился ножик –
Наточу сама.
Гладеньких лучинок
Детям нащиплю,
Привезти зайчиный
Хвостик посулю.
Будут дети строить
Заиньке домок.
Я пойду, закрою
Избу на бадог.
Заверну завертки,
Насажу топор.
Ветер – на закорки:
За дровами в бор!
Напластаю сосен,
Накромсаю слег, –
Втрое на морозе
Боек человек!
Накладу поленниц
До самых окон,
Будет ясный месяц
Мне, как брат, знаком.
Звездочки ночные –
Ближняя родня.
Беды немочные –
Чуры-чур меня!
...Палку – из колечка!
Гладя малышей,
Затоплю я печку,
Наварю я щей.
Накормлю горячим
Деток и себя,
Заманю я на печь
Сказкою ребят.
По углам морозко
Будет хвость да хлесть!
«Не стучи-ко, брось-ко,
К нам в тепло не лезь.
Не стращай-ко, белой,
Уходи, седой.
У нас дырок-щелок
Нету ни одной.
Все у нас в порядке –
Стены и углы,
И носки и пятки
В валенках – целы.
В тишине-покое
Попряду чуток...»
«Домик над рекою,
В окнах – огонек...»
1973
СТАРАЯ ДЕРЕВНЯ
Засыхают старые рябины,
Оседают старые дворы.
На вечерней улочке не видно
Ни влюбленных пар, ни детворы.
Никого – с гармошкою в охапке,
Никого – с цигаркою во рту,
И никто – ни в рюхи и ни в бабки,
И никто – ни в салки, ни в лапту.
Отгорит один закат багряный,
Отпылает розовый другой,
Не шелохнут белые туманы
Ни вблизи реки, ни за рекой.
Поутру нетронутые росы
Солнцу пить опять наедине:
Никого – с граблями к сенокосу,
Никого – на скачущем коне.
...Оставляя облаки высоки,
Окуная голову в купель,
Редко-редко вскрикнет одинокий
Одноногий старый журавель.
Вскрикнет так, как будто вспомнит юность!
Только два с краями – не нальешь:
Полведра – и то большая трудность,
До избы не скоро донесешь.
На восьмом десятке молодицы,
Видно, зря живую воду пьют:
Пролетают по небу жар-птицы,
Молодильных яблок не несут.
1973
* * *
Настежь ворота – родимая дома!
Сами собой меня ноги несут.
В клетке дрова. Огород не изломан.
Грядки ухожены. Куры бегут
К полной воды черепинке знакомой,
К зернам, насыпанным возле крыльца
Щедрой рукой... Да, родимая – дома!
И не прогонишь улыбку с лица.
Так и ступлю за порог, улыбаясь.
С плеч моих – тяжести, с сердца – замок.
Теплого дерева нежно касаюсь:
«Здравствуйте, стенушки, пол, потолок!
Здравствуйте, ходики, лавки, окошки,
Стол, под который ходила пешком,
Неподметенные солнышка крошки,
Что сквозь черемуху – на пол – тишком...» –
Так постою, отдышусь, успокоюсь,
Из рукомойника ополоснусь,
По полу, мытому явно с дресвою,
Бережно, сладко, босая, – пройдусь.
Гостьюшкой сяду на мамину лавку,
Силясь улыбку свою погасить.
Пестрый котеночек мягонькой лапкой
За ногу тронет, играть пригласит.
Скрипнет родимая крашеной дверью
И переставит ведро за порог:
«Здравствуй-ко, здравствуй! Уж ну и ко времю
Сбегала я за водой на чаек!»
1973
К 50-ЛЕТИЮ РОДНОГО РАЙОНА
Я на миру живу не горбясь,
Я для тебя храню поклон,
Моя Архангельская область,
Мой Верхне-Тоемский район.
Поклон лесам твоим и рекам,
Твоим натруженным рукам,
Твои нелегкие полвека –
Основа счастья на века.
...Пускай расскажут ветераны,
Поразодвинув толщу лет,
Как, завязав потуже раны,
Они на первый шли совет.
Какие их обуревали
Дела – вблизи, мечты – вдали,
Какие планы плановали
Они для Тоемской земли.
Какие здания рубили
Для новой жизни сообща,
Какие сказки говорили,
Придя с работы, малышам.
Пускай расскажет речка Тойма,
Пускай поведает Двина,
Как на скаку твой конь был пойман,
На песне сорвана струна.
...Оставив дом на пряху-ткаху,
На мать-старушку, на жену,
Твой лесоруб, косарь и пахарь
Уйдет, уедет на войну,
За это небо голубое,
За цвет рябины над крыльцом
Он упадет на поле боя
К родному северу лицом.
С холодных губ последний возглас
Родимым ветром отнесен:
«Прощай, Архангельская область
И Верхне-Тоемский район!..»
Под этим ветром леденящим
Иголки выронит сосна,
От тех вестей на месяц раньше
Застынут Тойма и Двина.
А мать-жена, а ткаха-пряха,
Под ветром силясь устоять,
Наденет мужнину рубаху,
Чтобы косить, чтобы пахать,
Чтобы ковать, рубить и сеять,
И чтобы ткать, и чтобы прясть,
Чтобы поднять семью – Расею –
Да и самой бы не упасть.
...Чиста ее пред миром совесть:
Родимый дом не разорен,
Жива Архангельская область
И Верхне-Тоемский район.
И пусть немало за плечами
И горьких лет, и тяжких бед,
Сегодня горестей-печалей
На материнском сердце нет.
Сегодня есть покой и счастье:
В большом строю идут вперед
Ее сыны, ее внучата,
Ее семья, ее народ.
1973
* * *
Боюсь, что не правда, а снится...
Боюсь, что проснусь... не суди!
Пройдись по моим половицам,
На лавке моей посиди.
Я выбегу в темные сени,
Где издавна все – наизусть,
Но, словно при землетрясенье,
Споткнусь, оступлюсь, провалюсь,
Убьюсь... и, не чувствуя боли,
Уже не живая, пойду.
В широком и ветреном поле
Очнусь, наступив на звезду.
Она расплеснется... урвется...
Опять соберется – жива!
...И к небу от лужи метнется
Мой взгляд, забирая права –
На звездность! На высь! На бездонность! –
Богатства минувших минут...
И словно тяжелые тонны
Незримо с души опадут.
И словно расправятся крылья,
Которым взмахнуть и вознесть!
Которые все-таки – были,
Которые все-таки – есть.
1973
* * *
Все мечты о тебе
Стали строфами,
Все стихи о тебе
Стали песнями,
И от песен моих
Реки вздрогнули,
И седые на них
Льдины треснули.
И собрался народ –
Что народушку!
Посмотреть ледоход,
Ледоходушко:
Далеко от реки
Шум разносится,
Лед встает на дыбки,
Лед торосится.
Давит-мелет река
Льдины в крошево.
Оттолкнись-ка, нога,
От дороженьки,
В это сгинь-серебро
Через полынью
Перекинь-перебрось,
Легкий кол, меня!
Вот и сталось, чему
Худо верила:
Я на льдине плыву
Мимо берега.
Подо мной – не вечна! –
Льдинка средняя,
Но она ж не одна,
Не последняя!
Не грущу ни о чем –
В этом месиве
Мне смешно, горячо,
Жутко-весело!
В этом блеске-огне,
Шуме-грохоте
Я – с весной наравне:
Милый, плохо ли?
Я – с весной наравне:
Ну не чудо ли?
Не кидайся ко мне –
Захочу-то ли
На унылую твердь,
С тобой на берег?
Ты не прежний теперь, –
Верный, правильный!
Я ж – опять наравне
С тем апреликом,
Когда пели-звенели
Капели нам,
Когда лес и река –
Не разлучники,
Когда ночь и пурга
Все – попутчики!
Ты теперь далеко –
Я не выкричу.
Только взглядом всего
Тебя выхвачу,
Как стоишь ты в толпе
В одиночестве,
И на льдину тебе
Горько хочется...
1973
* * *
Я отвыкла от белых ночей,
По небелым широтам кочуя.
На таинственный свет без лучей
Обновленно смотрю, как на чудо.
От земли до небес – тишина
Так незыблема! Так ощутима!
Я забыла про те времена,
Где я – ты, где люблю, где любима.
Это было давно.
Все равно –
Высоко, глубоко, изначально
Белой ночи немое кино
Наполняется прежним звучаньем.
1973
* * *
Зачем ты выбелила в кухне,
Всего другого не задев?
Зачем ты выбежала в туфлях,
Когда распутица везде?
Тебе под взглядами неловко,
Они придирчиво-строги:
Ведь туфли-лодочки – не лодки,
Не до колена сапоги!
Зачем одной на крутояре
В беззвездной полночи стоять,
Когда такой хороший парень
Намеревался провожать?
Стоишь одна, и ветер косы
То расплетет, то заплетет...
Неразрешимые вопросы
Он в чисто поле унесет.
А парень выберет тесинки,
Чтобы крепки, чтобы звонки,
Смолы янтарные росинки
Чтобы тебе под каблуки.
И для тебя над бездорожьем,
Чтоб поняла, как он грустит,
Возвысит, выстрожет, положит,
Как туфли, новенький настил.
И без людей, и при народе, –
Уж возражай не возражай –
Его любви, его заботе
Тебя отныне – провожать!
Когда вполне оценишь праздник,
То не успишь, не усидишь:
И все додумаешь, докрасишь,
Дошьешь, домоешь, добелишь.
1973
* * *
Зря, косарь, не коси
Около трясины:
Я не скрипну вблизи
Кузовом-корзиной.
Заходил, сообщал,
Где добра брусника...
Мне ж, косарь, хороша
Только земляника!
Не лови, рыбачок,
Рыбу на рассвете
Ни на хитрый крючок,
Ни в сачок, ни в сети.
Не дари мне улов
С ласковым словечком:
Твой улов я без слов
Сплавлю в ту же речку!
Не томись в холодке,
Карауля горку, –
Не сбегу я к реке,
Брякая ведерком:
Что мне пить из реки,
Где коровы бродят?
Для меня – родники
Камешек буровят!
1973
* * *
Возмутиться б, разозлиться,
Распазгаться – в пух и прах!..
Я ж тиха, как та водица,
Что в озерах на лугах.
Униженья, оскорбленья,
Недвусмысленную ложь,
Словно в озеро каменья,
Бросил – больше не найдешь.
Ни рябинки, ни морщинки,
Все в порядке – тишь да гладь!
И опять идешь – кувшинки
На воде озерной рвать.
Час придет – на черном вихре
Ты на дно прибудешь, брат!
Про чертей в озерах тихих
Ведь не зря же говорят.
Оскорбленья, униженья,
Недвусмысленную ложь,
Словно в озере – каменья,
Ты на дне моем найдешь.
Все забуду, все сумею,
Буду снова – гладь да тишь,
Если выплывешь – с каменьем
И воды не замутишь.
1973
* * *
У меня – беда.
Я с бедою той
Не хочу – к друзьям.
Не могу – домой.
...Полевой межой,
Где тропинка есть,
Я пойду с бедой
Через поле в лес.
Где тропинки нет –
Проложу следок
Через лютик-цвет,
Через хмель-вьюнок.
Зажужжит пчела
Растревоженно...
Воротить вчера
Кабы можно бы!
Но лучи разят
Сквозь лесную сень:
Воротить нельзя –
Закатился день!
Закатился весь!
...А беда жива.
Ты вступи, мой лес,
Во свои права!
Не с чужих улик,
Не с чужой хулы,
Ты прими мой крик
На твои стволы!
От листа к листу,
От ствола к стволу,
От куста к кусту,
От дупла к дуплу,
Сквозь себя всего
Пронеси его,
Обессиль его,
Угаси его!
Загони его,
Чтобы стал, как вздох,
Урони его
В журавлиный мох!
...А придет пора
Жаравице зреть,
Жаравице зреть,
Журавлям лететь,
Замани ты, лес,
Журавлей на мох,
Дай один на всех
Мой бессильный вздох:
С жаравицею
Пусть его склюют
И водицею
Изо мха запьют.
Над лицом равнин,
Над костром рябин,
Как беды помин –
Журавлиный клин...
1973
* * *
Перебрала ли груз?
Перегребла ли вверх?
С плеском упал из рук
Весельный пересверк.
Лодку, как лист, несет
Вниз по течению:
Мимо красот, высот –
Без назначения.
Серым безвольным: «Пусть!» –
Связана, скована,
Носом ли где уткнусь
В глушь ивняковую?
Кану ли в топляки,
Плыть не способная?
...Волны моей реки
Не нарисованы.
Тайная глубина
Не ограничена,
И не простит она
К ней безразличия...
Глуби живая жуть
Чавкает, вяжется.
Взгляда не отвожу,
Страшно не кажется.
Дам пожевать: дожуй!
Дам затянуть: тяни!
Вёсел я не держу –
Сзади плывут они.
По одному плывут,
Мне не помощники:
В тине найдут приют
Иль на камешнике?
Ни зарыдать, ни спеть…
Будь – неизбежное!
Лягу на дно – смотреть
В небо безбрежное.
Тихая тишина –
Полная, долгая.
В водах – ни валуна,
В небе – ни облака.
Непогрешим покой
Невосхождения...
Не торопись, постой,
Смерч пробуждения!
1973
* * *
Скрипке – струны, речке – струи,
Дереву – своя листва...
Лаком не залакирую
Знаки кровного родства –
Звездной полночью осенней,
Серп нащупав второпях,
Мать меня в холодных сенях
Отделила от себя.
И, в холстинку завитую,
Положила жить потом
На солому золотую,
Тем же сжатую серпом.
Самый первый образ мамин:
Сноп ласкающих лучей
И вцепившийся зубами
Серп – в кофтенку на плече.
Если мать-отец – при плуге,
От серпа не увильнешь:
Жала я траву Пеструхе,
Жала жито, жала рожь.
Как иные родом хвалятся,
Похвастаюсь и я:
У меня на каждом пальце
След от жала-острия.
Шрамов белые медали –
Память давняя о том,
Что каменья попадали
Меж рукой и острием.
Начинала самоучкой,
Мастерство – со мной росло.
И ни тяжким и ни скучным
Не казалось ремесло.
Много лет потом училась,
Неизвестно для чего:
Из меня не получилось,
Кроме жницы, ничего!
Как положено издревле
Жнице – пред стеною ржи,
Наклоняюсь перед стеблем
Человеческой души.
Маму вижу, маму слышу
Посреди своих полей:
«Жни пониже, к корню ближе,
Поясницы не жалей.
Камень-кремень чуй незримо
Сквозь усталость, сквозь задор.
Не забудь, что ты – ранима,
Не забудь, что серп – остер.
А случится старый промах –
На испуг не трать минут:
Выше раны из соломы
Затяни, как прежде, жгут.
От назойливого гнуса
Нет защиты лучше той:
Шевелись, не жди укусов,
Жни-вяжи, да песню пой!»
...Жну-вяжу, в суслоны ставлю,
Молочу, сушу, храню
До весны. Весною – граблю,
Сею в пашню, бороню.
Хватит на лето заботы,
Хватит на осень хлопот.
Только после обмолота
Будет виден намолот.
Будет ясно, гож ли ворох
Духовитого зерна
На хлеб-квас, на вывоз в город,
На – опять же – семена...
Улыбаясь шутке древней,
Что, конечно, не со зла
Град Москву «большой деревней»,
Не обидев, назвала,
Свято верую, столица:
Ты, конечно, разберешь,
Где – овес, а где – пшеница,
Где – полова, а где – рожь.
Не подумаю рядиться
В чужеродное перо:
И в столице – все я жница,
И мое при мне добро.
Не стыжусь, что выступаю
Вновь от имени серпа:
Серп и колос – в крепком спае
С теплым молотом герба.
1973
* * *
Ах, этот ветер из Задвинья,
Когда двухпалубный уйдет,
И расторопный малый Виня
Весло правильное возьмет,
И нас пучина закачает
На свой глубинный вкус и встряс:
Упруго вскидывая чаек,
Как их, завскидывает нас.
«Держись!» – и сласть мгновенной жути
Пройдет, как ток по проводам:
Вода, закрученная в жгутик,
Не шибко добрая вода.
«Держись!» – срываем пенный гребень.
«Держись!» – летим с угора вниз.
Двина сереет, не добреет,
Не умолкает чаек визг.
Преодолев-таки фарватер,
Промолвит Виня: «Ничего!
У нас фарватер – вроде кратер
Вулкана действующего,
Теперь – земля не за горами –
Уж Омельяново видать,
Теперь не сесть бы только на мель,
Как островину объезжать».
Вот тут, на верной половине
Небезопасного пути,
Родимый ветер из Задвинья
Меня не сможет обойти.
С дымком готовящейся бани,
Со смолкой вешнего ствола
Не ветер – веянье, дыханье
Земного вечного тепла.
Я с этим ветром, как по тверди,
Пешком – с волны да на волну
Из самой верткой круговерти
Приду домой – не утону.
1974
ДОМА
Эти огромные, эти прозрачные,
Только из света и воздуха – дни!
...Рвали цветы, загорали, рыбачили,
Сеяли, были в гостях у родни, –
Все еще день!
Обежали любимые
Пожни, угоры, полянки в лесу,
Баню потом изготовили, вымылись,
Все еще день!
...Пережили грозу,
В дождь наскакались, по лужам набегались,
Вымокли! Высохли! Ладим костер, –
Все еще только сегодня приехали –
След от колес на дороге не стерт.
Верится-чудится: солнце забудется
И не заснет за лесным бугорком,
Что-то еще непременное сбудется,
И не закончится день костерком.
1974
* * *
В моем чулане с окнами на запад
Особенно светло по вечерам.
Давно пора бы солнцу за леса бы,
Чтобы сменить сегодня на вчера.
Давно пора бы солнцу за леса бы,
Но солнце все расплавило леса.
Давно пора бы векам на глаза бы,
Но все у сна опали паруса.
Безмолвие. Безветрие. Раздумье.
Кратчайшее мгновение весны.
Бесснежье – и бестравье: бескостюмье.
Крах прошлого – с боязнью новизны.
Что предпочесть? На чем остановиться?
Как повернуть к зеленому костру?
Еще былое в силах возвратиться
Ночным морозом, снегом поутру.
Но снег и стужа – это ж так знакомо!
Не привыкать – сойдет за благодать...
А ночь без тьмы? А молния без грома?
А взрослый страх – найти и потерять?
1974
* * *
На заре шагаю молча
Вдоль песчаной борозды,
Где одни мои да волчьи
Отпечатаны следы.
«Волчьи?» –
«Волчьи!» –
«Ну, однако!..» –
Встрепенулась бы родня.
Впрочем, может, тут собака
Побывала до меня.
Мне-то что?
Моя охота –
Ведь не хищное зверье.
Вон в траве алеет что-то,
Это – самое мое!
Это, славное, – в корзинку.
Это, сладкое, – к губам,
Все в сверкающих росинках...
Туру-рум, тара-ра-рам!
Насклоняюсь, обросею
И – домой!
...Наперерез
Это кто ж – огромный, серый,
Вскачь – из клевера да в лес?!
1974
* * *
Во поле-поле
Лошадь на воле:
Грива – по травы,
Хвост – до земли!
Лоб – без уздечки.
Бок – без оглобли.
И – ни седелка,
И – ни шлеи.
Политы ливнем,
Вспаханы клинья.
Трактор отробил.
Трактор ушел.
Ты же – без плуга:
Можно – по лугу.
Можно – по клиньям.
Можно – межой.
Воля – хомут ли?
Травы ли – путы?
Ветер – узда ли?
Что ж ты стоишь?
Й почему ты,
Ну почему ты,
Птицей по ветру
Вдаль не летишь?
...Пахнет резиной,
Пахнет бензином,
Пахнет железом
Сено-сенаж...
Что тебе нужно
В старой конюшне,
Старой конюшни
Преданный страж?
Складены копны.
Свожены бревна.
Хлеб измолочен.
Ты не нужна.
Что же ты бродишь?
Крови ли предков,
Голоса ль крови
Ты лишена?
«То-то и худо,
То-то и – пудом,
То-то и держит
В вечной узде:
Дед ко и тятя,
Бабка и мати
Пали за плугом
На борозде...»
1974
* * *
Памяти колхозного кузнеца
Михаила Васильевича Баскакова
Без хозяина дом.
Постарев, покосилась ограда,
В палисаде малинник
Изломан, истоптан и смят.
Я хожу мимо дома.
Мне искренне жаль палисада
Не один, и не два,
И не три уже года подряд.
Жаль, когда из плетня
Выбирает пастух хворостину.
И намеченный лаз
Гнутым рогом таранит коза.
Жаль, когда малышня
Обдирает в июле рябину,
Что стоит в палисаде
У самого дома в глазах.
Я люблю этот дом.
Пусть соседи меня не осудят,
Коль с ничейной рябины
Чьего-то стряхну сорванца.
Я люблю этот дом.
В нем живали хорошие люди!
Мишка Васькин – кузнец,
Трудовая семья кузнеца.
Деревенские дети!
Нам было тревожно и жутко,
Извиваясь в траве,
Пробираться на звон молотка
И смотреть из засады,
Как крутит кузнец самокрутку,
Как над белой газетой
Дрожит Кузнецова рука.
Он мехи раздувал,
Озаряемый жаром из горна,
Бог огня и железа,
Ходил он в героях молвы,
Будто шлет ему личные письма
Товарищ Буденный
Из далекой и сказочной,
Из краснозвездной Москвы.
Он ковал лошадей.
Ремонтировал жатки-косилки.
Дранку драл.
Дранкой крыши легко и невиданно крыл..
Трепетала на лбу худощавом
Бессонная жилка,
И мерцали в глазах
Потаенного горя костры.
Мы взахлеб толковали
О смысле костров потаенных.
Нам казалась понятной
И общею с нами беда:
Не берет его в Красную конницу
Маршал товарищ Буденный,
Мол, теперь уж не те
У Буденного с Мишкой года.
Отслужили свое.
Отходили в бои и атаки.
Износились копыта
Лихих боевых скакунов.
И теперь старикам
Для отпора фашистской собаке
Провожать приведется
Подросших любимых сынов.
...Он омшанники рыл.
Пригодился недюжинный опыт
Отгремевшей гражданской.
Копая, кузнец вспоминал
Про добротные щели,
Про высшего класса окопы,
Те, которые строил,
В которых от ран умирал.
Прокопченный, седой,
Он внушал уважительный ужас,
Молчаливый, прямой,
С пустяками к такому – не смей!
Мы мечтали: скует,
Эх, скует он на фрицев оружие
И для наших отцов,
И для славных своих сыновей.
И сковал бы, поди,
Не мешай почтальонка-девчонка!
...Замечал ее издали,
Сразу менялся с лица.
А она приносила
Одну за другой похоронки:
На большого,
На среднего:
И, не щадя, на юнца...
Было слышно окрест,
В деревеньках недальних и дальних,
Как страдал, перемаивал
Горе за горем кузнец:
Часто, тонко, надрывно
Кричала «ой-ой!» – наковальня,
Дожидаясь: когда ж ты по пальцу,
Заместо меня, наконец?
И момент наступал.
В потроха, в селезенку-печенку,
В бога, в душу и в мать
Городил он превыше небес.
И скупые, мужские,
Соленые-пресоленые
Запекались на горне, на молоте,
На деревеньках окрест.
Годы шли.
Годы плющились меж наковальней и молотом.
А когда показалось,
Что с молотом – не совладать,
Пережег он до пепла
Углей драгоценное золото,
Чтобы пепел в тряпице
Как благословение, взять.
И уехал от нас.
Говорили, что – в город, что к дочери,
К той, которая главный, сказали,
В республике врач.
Что его уважали,
Любили, лечили и дрочили,
Только впрок не пошли
Ни любовь, ни лекарство, ни харч.
А оставленный горн
Раздышал, обогрел, распогнитил
Молодой, неженатый,
Живой после фронта солдат.
У него с кузнецом –
Ни единственной родственной нити,
Но кузнечному делу
Он тоже и предан, и рад.
И не раз и не два,
Смоляными качая кудрями,