Но как это сделать, не имея на то средств? Очевидно было для нас, что надо теперь же, пока она окончательно не рухнула, приподнять середину и устроить кирпичный фундамент под всю церковь, затем надо перебрать потолки и заменить треснувшие балки новыми.
Купол ее («луковицей») сделан из толстых сосновых 7-и и 8-и-вершковых брусьев и своею тяжестью вдавил всю средину церкви глубоко в землю, отчего даже и окна в ней покосились, да и вообще, вся она накануне развала.
Но чтобы исправить это, нужно не менее 1000 руб., а их-то и нет у попечительства и взять негде.
Поэтому о. Алексей даже и меня просил упомянуть в своих записках об их нужде, в надежде, не найдутся ли где-нибудь в России добрые люди, которые бы оказали эту помощь ради сохранения древнего храма 1) [Когда печаталась эта статья, о. Алексей уже получил откуда-то 300 р. на это дело, о чем и сообщал мне].
Охотно исполняю его просьбу и сим свидетельствую, что помощь здесь крайне необходима и очень желательна.
Войдя внутрь церкви, мы были поражены ее состоянием: потолок прямо навис над головой и весь покривился, а балка над левым алтарем почти совсем переломилась.
Алтарей два, очень маленькие и крайне скудно обставленные иконами; но все иконы - древнего письма. Особенно выдается одна художественностью письма, это - образ Иоанна Богослова, за которую, к слову сказать, какой-то «старьевщик-владимирец» давал священнику 500 руб., но, конечно, о. Алексей с презрением отверг предложение о продаже. По словам о. Алексея, здесь прежде было очень много древностей, так как неподалеку отсюда, а именно около деревни, именуемой почему-то «Дворец», стоял издревле Спасский монастырь, основателем которого, по преданию, был какой-то москвич Тарас, принявший здесь схиму.
Уничтожен этот монастырь в 1612 г. 2) [Прошу читателя не приурочивать закрытие монастыря к смуте всероссийской, Закрытие здесь произошло вследствие внутреннего распорядка: разврата монахов, как говорит предание] и все древности его перенесены были в эту церковь. Но, к сожалению, говорит о. Алексей, мои предшественники здесь были люди пьющие, и потому часто продавали разную древность скупщикам. Так, напр., ему известно, что был здесь подсвечник из слоновой кости, который продан прямо за бесценок. Теперь из древностей сохранилась лишь царская жалованная грамота Михаила Феодоровича и два оловянных подсвечника, на которых изображен русский герб - двуглавый орел, что показывает на царский подарок.
Осмотрев и внутренность церкви, мы, поблагодарив о. Алексея за его внимание и обещая наутро придти к обедне (назавтра был праздник Успения Пр. Богородицы) и осмотреть попутно, сравнительно, новую деревянную же церковь, в которой служба бывает только летом, - пошли обратно в деревню.
Там нас уже ждал сказочник Быков и другие крестьяне, принесшие кое-что из старины. Начали опять записывание сказок, а крестьяне, бывшие тут, долго не уходили, все прислушиваясь к сказкам и, время от времени, делая свои замечания.
Очевидно, их очень интересуют сказки, да и сказочник-то к тому же был мужик ловкий: он иногда делал такие юмористические гримасы, что невольно засмеешься.
Наутро, 15-го августа, попив чайку и закусив на этот раз «листовиком» (пирог – «житник», который пекут из ячной муки на капустном листе, отчего он и называется «листовик»), мы отправились к обедне; но, увы! когда пришли, обедня уж кончилась, и мы застали только выход прихожан из церкви. Прихожан было очень немного и все одни женщины, несмотря на то, что праздник был большой.
Объясняется это тем, что мужчины были заняты приготовлением к варке сусла.
Священника мы застали еще в церкви, и он показал нам ее. Она была так же мала, как и зимняя, даже еще меньше той и так же бедна иконами, но которые все были старинного письма. Одна из них - явленная, считающаяся «чудотворною», это «Положение ризы Пр. Богородицы во Влахерне». Явилась эта икона под деревом черемухой, теперь уже посохшей, возле церковного колодца.
Впоследствии, тут была воздвигнута маленькая часовенка.
В субботу, перед днем Св. Троицы, сюда ежегодно бывает паломничество богомольцев довольно из далеких мест, особенно больных, чающих получить от явленной иконы исцеление.
К числу чудотворных принадлежит здесь один из колоколов на особо выстроенной, тоже деревянной, колокольне.
К нему прибегают лишь те, у которых болят зубы и, погрызши этот колокол, они получают исцеление. Такова вера.
Вера в это, должно быть, очень сильна в народе, потому что когда мы залезли на колокольню и осмотрели этот колокол, то оказалось, что бока его почти все изгрызены зубами, в особенности края колокола искусаны и изгрызены чуть ли не до дыр.
На колоколе имеется следующая надпись на латинском языке: «Argenteav abbas ihi Nomen ivdoci dedit RDC ab 1641». На крайнем слева тоже есть надпись на латинском же языке следующего содержания: «Me fecit Saventriae anno 1631 henrich ter Horst».
Подписи эти отлиты, а не вырезаны.
На следующий день, т. е. 16-го августа, мы всецело занялись записыванием сказок Быкова, лишь ненадолго сходили к поварне, где варят сусло. «Поварни» здесь устраиваются по-за деревне; они состоят из бревенчатого сруба в три стены, с четвертой же стороны - открыто: там помещаются огромные чаны и над каждым - колода для стока сусла. Котлы для кипячения воды, а также и «метельная» груда камней - находятся вне поварни, на открытом месте. Камни в метельной груде раскаливаются огнем докрасна и их, по мере надобности, кладут в чаны с солодом, чтобы не «оквасить» сусло.
Весь остальной день и вечер (до 2 час. ночи) мы записывали сказки Быкова, так как порешили назавтра уехать отсюда.
Однако Быков знал так много сказок, что весь его сказочный материал исчерпать нам все же не удалось.
Скажу несколько слов об одежде «ёлгомжан».
В будни мужчины ходят в холщевых рубахах и портах, а верхней одеждой служит зипун из холста же, окрашенного в синий цвет (сандалом). Ситца почти совсем здесь нет, но «кумач» уже проник и сюда.
Осенью такие зипуны или армяки делаются из домашнего холста или сукна и бывают очень теплые; из этого же холста шьются «коротейки» для женщин.
Зимою, конечно, носят полушубки из своих же овчин.
Что касается добывания средств к жизни, то здесь, как и в Моше и др. местах, главным промыслом является: землепашество, охота, рубка лесу и сплав его. Никаких особых промыслов здесь нет.
Чтобы покончить с Ёлгомой, укажу на одну замеченную мною особенность в религиозном отношении, это - особенно сильное почитание Св. Николая Чудотворца, образ которого обязательно находится в каждом доме и вместе с ним, неизбежно, медный или деревянный крест с распятием Иисуса Христа. Других икон почти нет, кроме, разве лишь небольших медных иконок – «складней».
Распрощавшись с хозяевами, мы 17-го августа в 12 ч. дня выехали из Ёлгомы обратно в Канакшу (приход Воезерской волости).
Подъезжая к первой деревне Канакшинского прихода, замечаем, что на высоком и обрывистом берегу р. Канакши (которую пришлось переезжать вброд) находится небольшая полуразрушенная часовенка и при ней приходское кладбище; местная же церковь во имя Св. Троицы находится на 1? версты далее.
Кладбище это представляет собою тоже очень грустную картину, - с маленькими, покривившимися крестиками над могилами покойников; но здесь хоть, по крайней мере, утешительно то, что оно обнесено изгородью, не так, как в Ёлгоме или Мехреньге, как увидим ниже.
Оставив лошадей в деревне, мы отправились пешком к церкви, чтобы осмотреть имеющиеся там древности, о которых нам говорили в Ёлгоме. Но священник оказался болен, а потому, не видав желаемого, принуждены были ехать дальше, к дер. Охтомице. Подъезжая к этой последней (на Шенкурском уже тракте), мы заметили какой-то большой деревянный амбарище, который до того был ветх, что даже боязно было к нему подходить, причем крыша на нем не только сгнила, но местами обросла даже мохом и так густо, как на болоте. Оказалось, - это общественный запасный хлебный магазин. Принимая во внимание, что надел здесь 72 десятины на душу и в нем встречаются такие леса, что выходит по 3 бревна из одного дерева, - совершенно непонятною становится такая небрежность крестьян к своему делу – обеспечению себя хлебом на случай неурожая и портить его в таком помещении. Невольно воскликнешь: «О, Русь! это ты!..».
В Охтомице вечером собралось к нам довольно много мужиков и баб с предложением купить у них разную старину; но я купил только 2 полотенца с вышивкой и одну «сороку», а от икон и крестов отказался: у меня уж и так их довольно много накопилось.
Здесь иконы и кресты предлагались, большею частью, деревянные, но один крестьянин меня крайне заинтересовал, сказавши, что у него есть очень старинная каменная (т. е. вырезанная на камне) икона. Я попросил его принести и показать эту икону. Приносит и что же? - Оказалось, что это небольшая могильная плита, на которой вырезан крест и под ним надпись на славянском языке: такого-то года, месяца и числа (1700 с чем-то) «скончался инок схимник Ефим». Очевидно, кто-то и когда-то стащил эту плиту с кладбища или нашел после разоренного в Ёлгоме монастыря и, приняв ее за икону, унес домой, поставил на «божницу» и с тех пор молятся ей, как святыне.
Здесь тоже существуют предания о чуди. Так, говорят, что на р. Пуе, в 20-ти верстах от дер. Охтомицы жила «досель» чудь, причем следы этого жилья заметны и теперь: есть каменки.
Утром 18-го августа мы были уже в Мехреньге. Дорога туда оказалась такою же холмистой и такой же узкой, как и в Елгому и на пути всюду попадались озерки, из которых некоторые были очень миниатюрны и очень живописны, как, напр., около дер. Заозерья.
Не доезжая 1? или 2-х верст до Мехреньги, вдруг видим, что возле самой дороги, среди соснового бора, стоят кресты, ничем не огороженные. На наш вопрос: «что это такое?», ямщик отвечает: «Мехреньгское кладбище».
Но какое убожество, какая небрежность на памяти людей, когда видим, что тут же ходит и скот. Мало того, когда смотришь на кресты, то прямо поражаешься убожеством их.
Представьте себе, что много есть таких, самого примитивного устройства: воткнут кол в могилу, расщепят на верху и сунут в эту расщеплину поперечную палку - вот вам и крест. Это при таком обилии-то лесов?
Но вот мы и в Мехреньге.
Мехреньга.
Остановились мы в дер. «Пал» (пишется - Алферовская) у крестьянина Василия Кирсанова, из разговора с которым узнали, что сегодня, по соседству, в дер. Гришинской праздник, на котором «фролят».
Обычай «фроления» был нам известен из рассказов стариков. Напр., я знал, что существовал он некогда и в селе Троицко-Енальском, Кадниковского уезда, но там он давно уже прекратился, и видеть это «действо» нам не приходилось. Понятно, с какою поспешностью мы отправились туда с сыном.
Дер. Гришинская была «с поля на поле» от дер. «Пал», идти, следовательно, пришлось только несколько минут. Подходя к деревне, мы издали еще заметили какое-то необыкновенное движение на улице и массу народа, а когда подошли к самой деревне, то увидали, что навстречу нам, что есть духу, мчится улицей от часовни целая толпа людей верхом на лошадях (человек 50-60); тут были и старики, с развевавшимися от ветра седыми волосами, и пожилые, и мальчики, даже в толпе было несколько женщин, мчавшихся с обнаженными головами. Вся эта кавалькада мчалась из деревни на луг, а там, повернув лошадей, опять ехала в деревню; при этом в ней царил полный беспорядок: попадались встречные, сталкивались, то и дело опрокидывались на землю, затем снова вскакивали на своих коней и «опрометью» мчались дальше. Зрелище, действительно, замечательное.
Все это «действо» происходило во время молебствия в часовне. Какая цель этого обычая - нам так и не удалось узнать. Конечно, я знаю, что день Фрола и Лавра считается, преимущественно, праздником лошадиным (если можно так выразиться), потому что св. Фрол считается у народа покровителем и оберегателем домашнего скота, но для чего же эта безумная скачка?
Чтобы повеселить, что ли святого, как это делается в Ильин день? Вероятно так. Награду хозяину или хозяйке самой быстрой лошади служит только похвала со стороны зрителей, «что у тя, брат, всех лучше лошадка-та»...
Мы вошли в часовню, когда уже служба кончалась. По окончании священник о. Петр Красновский подошел к нам и поздоровался. По словам его, эта часовня раньше, еще до образования в Мехреньге самостоятельного прихода, служила церковью, почему и снабжена колоколами. Приход здесь устроен очень недавно (раньше же он служил в Воезерском приходе) и выстроена новая церковь во имя Николая Чудотворца. В часовне есть очень древняя икона, это - картина Страшного Суда, точно такая же, какую я видел в Верхопежемской церкви Вельского уезда.
Вместо паникадила здесь перед иконою ставятся на табуретку деревянные подсвечники самого примитивного устройства: это просто деревянный брусок, на поверхности которого имеется 6 углублений, куда и ставят свечки, - вот и все его устройство.
Кроме подсвечников, на полках возле стен находится много и других деревянных предметов местного изделия, напр., бадейки для меду, деревянные же бокалы и т. п.
Затем, по приглашению о. Петра «откушать» у него чаю, мы отправились к нему. Идти пришлось через поле, посредине которого и выстроена новая приходская церковь, обнесенная хорошею железною решеткой-оградой.
Решетка эта обошлась более 1000 руб., и деньги за нее до сих пор еще не выплачены приходом. При такой бедности и такая роскошь нам показалась уже чем-то ненормальным: ведь она обошлась приходу чуть ли не дороже самой церкви! При обилии лесов и дешевизне труда, можно бы сделать на эту сумму две деревянных, на каменном фундаменте ограды: вокруг церкви и вокруг кладбища, которое, как сказано, находится в сосновом бору и не обнесено даже изгородью.
Наконец, мы пришли к дому священника; это - одноэтажный, но довольно просторный дом, выстроенный приходом, как и дом для псаломщика, которым здесь состоит местный крестьянин, - сын нашего квартирного хозяина Кирсанова.
Сидя за чайком, мы разговорились со священником о древностях, и он принес показать нам рукописное евангелие - довольно объемистую книгу в бархатном переплете. Она тщательно переписана на толстой бумаг и, судя по начертанию букв, переписку ее надо отнести к концу XVIII или началу XIX века. По словам о. Петра, когда он в молодости (теперь ему около 60 лет) поступил на службу в Воезерский приход, то во всей местности не было ни стаканов, ни рюмок стеклянных, а все было деревянное; «да и чай-то тогда, говорит, здесь не пили, а пили только квас да пиво». Одна из деревянных рюмок у него сохранилась и до сих пор, и он охотно уступил ее нам.
Одежда местных жителей была вся домашнего приготовления - из своего холста и сукна; ни ситцу, ни кумачу не было, «да, впрочем, говорит попадья (она по происхождению местная крестьянка) и теперь больше все домашнее носят, но только ни рубах, ни портов не вышивают». Раньше же вышивки были в моде, и в праздники девице показаться перед людьми не в вышитой рубашке - считалось стыдом, это значило - показать свое неумение. Чтобы дать нам понятие о прежних узорах вышивок, «матушка» принесла свою рубашку, в которой она венчалась с «попом». Вышивка, действительно, оригинальная: какие-то курочки и крестики; имелась она на плечах, на груди, рукавах и по подолу. Но стан у рубашки сшит из очень грубой и толстой холщины, чуть не в палец толщиной. О. Петр улыбается и говорит нам, что «вот прежде и попадьи даже носили какую дерюгу»!
По словам о. Петра у них в приходе еще до сих пор очень мало колес, и хлеб с полей убирают на санях.
В этом, впоследствии, мы убедились и сами. Конечно, такая уборка хлеба возможна только с ближайших полос к деревне или, вернее, к гумну, которое всегда находится по-за деревни.
В отдаленных же от деревни полосах или в полянках хлеб укладывается на место, до первого «снежку»: рожь кладется в «копны» (скирды), а овес - в «прясла». Скирды всем, кажется, известны, а о «пряслах» считаю нужным сказать несколько слов. Они устраиваются так, как и «промины» в Кадниковском уезде: втыкается в землю несколько жердей (вертикально), на расстоянии 1? аршина одна от другой, меж ними кладется несколько прутьев («подстилка») и затем пространство между жердями наполняется доверху снопами овса, зернами внутрь.
Вот приблизительно устройство «прясла»:
Колеса хотя и существуют, но большей частью они местного производства и очень тяжелы для перевозки чего бы то ни было. Устройство их до смешного просто: от толстой сосны (напр., вершков в 20 в диаметре) отпиливаются два кружка, шириною около 3-х или 4-х вершков, в средине их продалбливаются дыры, куда вкладывается ось, - и колеса готовы. А для того, чтобы они не раскололись, обтягивают их, вместо железных шин, - толстыми березовыми обручами (обод).
Такие колеса мы сфотографировали в дер. Павловской.
Распрощавшись с о. Петром и его любезной «матушкой», мы отправились в дер. «Пал» на свою квартиру.
Желая записать здешние сказки, мы стали подыскивать сказочника, но лучший из них, оказалось, ушел в соседнюю деревню «пировать», где варилось к этому празднику пиво и, по словам нашего квартирного хозяина, раньше недели нельзя было, и ожидать его возвращения.
Таким временем мы не располагали. Пришлось ограничиться другим сказочником, совершенно дряхлым стариком, да, вдобавок еще, глухим и слепым; он рассказал нам лишь одну сказку, притом с большими пропусками и потом заявил, что все сказки перезабыл.
От нечего делать, нам опять пришлось заняться стариной, которой наносили очень много, но интересного для нас в ней оказалось мало, и мы купили только одну сороку, несколько поясков и икону, изображающую, кажется, «семь Вселенских Соборов» (по числу церковных глав, вырезанных на дереве). Надпись на этой, очень старинной, иконе - какая-то странная, состоящая почти из одних согласных букв, нисколько раз повторяющихся.
Все это, как сказано, вырезано с большой рельефностью.
Из преданий про старину нам рассказали здесь следующее.
О. Петр Красновский передал нам легенду о происхождении слова «Войезеро», где-то им слышанную. Оно происходит от чудского говора и разделяется на 2 части: «Вой» - вот, «озеро» - озеро, а отсюда и произошло название местности «Войезеро» (пишется: Воезеро), расположенное на берегу Спасского озера. Про название речки «Воюшка» он же передает так, согласно легенде: гуляли в лесу две чудские девушки, подошли к речке, и одна из них увидала своего милого, стоявшего на берегу и воскликнула: «Вой-юшка!» (юшка-дружок), отчего и произошло название самой речки – «Воюшка».
Один из крестьян рассказал нам такое предание: около речки «Тёгры» и озера Тёгринского есть место, известное и доныне под названием «Стайнино», где староверы сами себя лишили жизни. Это было в «досельное» время, когда преследовали старообрядцев за их религиозные убеждения. Они же, не желая сносить гонений, выкопали глубокий ров, поставили среди него столб, на который навалили жердей, расположив последние от краев рва до столба радиусами. Поперек жердей наклали хвои, и на нее набросали земли. Затем они сами залезли в эту яму, подрубили столб и, таким образом, были заживо погребены обвалившейся землей. Это было зимою. А так как среди них был трехлетний мальчик Николай Шевелев, которого, с одной стороны, им было жаль губить, а с другой желательно, очевидно, было дать знать соседям, жившим в Мехреньге, о своей гибели, то они, перед самопогребением, запрягли лошадь в сани, положили туда перину, а на нее мальчика, обложили сверху подушками, что бы он не замерз, крепко привязали все это веревками к саням, направили лошадь по дороге и охлестнули ее. Лошадь пришла в деревню и благополучно привезла мальчика, уже полузамерзшего; соседи увидали и отогрели ребенка. Это событие было так давно, что теперь фамилию Шевелевых имеют чуть ли не сотня домохозяев в местности.
По преданию, около озера Еменгского в «досельное» время жила чудь, и до сих пор сохранились следы пребывания этого народа, например, остатки погребов, в которых, как идет народная молва, находится клад, состоящий из кожаных денег с серебряными гвоздиками.
Около того же озера есть место, называемое «Финшино», на котором, по преданию, тоже жила чудь. Место это и теперь еще зовется «Финшино».
Рассказывают, что лет 100 тому назад здесь, в Мехреньге, были соляные варницы, устроенные на берегу р. Еменьги. Соль вырабатывалась здесь очень хорошего качества, образцы которой и до сих пор хранятся в часовне при дер. Гришинской. Следы этих варниц заметны еще и теперь, - это заброшенные колодцы. Содержал их какой-то Архангельский купец, но, вследствие ссоры с местными жителями, прекратил свое дело, а, чтобы после него не возобновили этих варниц, он перед отъездом завалил колодцы каменными плитами. И вот, лет 30 тому назад, какой-то предприниматель из гор. Каргополя приезжал сюда возобновить солеварение, но никак не мог извлечь этих плит из колодцев и, только разорившись, бросил все дело и уехал обратно.
Называют здесь еще одну гору, в которой будто бы есть золотоносный песок и образцы его какими-то инженерами увезены в Петроград.
Другие же утверждают, что в горе этой оказалось не золото, а медь и еще какая-то краска. Образцы краски, по словам крестьян, действительно увезены в Петроград, незадолго до моего приезда сюда, моим коллегой по Географическому Обществу М. Б. Эдемским.
Всех деревень в Мехреньге 13, и называются они: Заборье, Кривулинская, Холопье, Павловская, Подгорная, Пал, Савинская, Гришинская, Сбоевская, Горешская, Мартыновская, Верхотина, Подберезная, и кроме того - 2 выселка.
Переночевав здесь, мы хотели записать, взамен сказок, свадебные обряды, интересные, как говорят, своими «причетами», для чего и послали в соседнюю деревню за «стихарницей» (причетница) - Устиньей, без которой ни одна свадьба не производится в Мехреньге.
Но нам на этот раз не повезло: и стихарница, известная здесь более по прозвищу «веролка», ушла на праздник в ту же деревню, куда ушел и сказочник, и так как у нее туда выдана дочь, то она там погостит тоже с неделю.
В заключение о Мехреньге я должен сказать, что вся одежда здесь, как для мужчин, так и для женщин приготовляется исключительно из домашнего холста и сукна («сукманины»).
Женщины носят холстяные рубашки: в праздник - с вышивкою на плечах и по подолу, а в будни - без вышивки.
Сарафаны носят зимою - «тесомошники»; они ткутся из шерстяной пряжи, окрашенной в красный, синий и белый цвета полосами, почему и напоминают собою «тесьму».
Летом же - в будни носят сарафаны, называемые «кундыш»; они шьются из домашнего холста, окрашенного в синий цвет. Праздничные сарафаны называются «салтовники», эти последние ткутся из тонкой овечьей шерсти, окрашенной в разные цвета. Лямки на сарафанах очень широкие, и у девиц с вышивкою. Более богатые из женщин прежде носили какой-то «сушун», - тоже сарафан, отличавшийся от прочих своими парчовыми полосками; но нам не удалось его видеть.
Для мужчин приготовляется одежда тоже из всего домашнего, но, между прочим, праздничную рубашку им шьют из холста, окрашенного корою ольхи. Подштанники же обязательно белые, и шьются очень короткие, у некоторых даже с вышивкою на конце штанин.
Из обуви только богатые носят сапоги, да и то в праздники, бедные же одевают: в будни - лапти, а в праздники – «поршни» (нечто вроде туфель, и шьют из кожи, с опушкой из домашнего холста). Впрочем, молодежь и здесь уже носит более, сапоги в последнее время, благодаря лесным заработкам.
Купив еще из старины кое-что, напр., несколько штук деревянных стаканов, мы, заказав лошадей, стали готовиться к отъезду в Воезеро. Но оказалось, что выехать отсюда не так-то просто, как предполагали. Дело в том, что у хозяина дома хотя имелся тарантасик, но колес было 2 вместо 4-х, надо было найти еще остальные два; вот тут-то и случилась «закавычка»: во всей деревне колес, годных под тарантас, не оказалось, и хозяин пошел на погост к сыну своему - псаломщику, у которого имелись тоже два колеса. Но в это время жена псаломщика уехала в какую-то деревню, и пришлось ждать ее возвращения. Прошло 2-3 часа, и колеса были доставлены нам, а в это время наш хозяин что-то «засудачил» спиной, и не мог ехать, сыновей же не было дома; пришлось его «старушку» посадить на козлы. Итак, с ямщиком-бабой мы 19-го августа уже под вечерок отправились в Воезеро; но наш ямщик лихой дорогой оказался не на высоте своего положения: когда подъехали к первому на пути завору, то, чтобы отворить его, она слезла с козел, а когда стала садиться обратно, то ее юбка как-то запуталась в вожжах, и она чуть не попала под колеса, С тех пор мы категорически запретили ей слезать с козел: ее обязанность уже исполнял мой сын, а когда лошади разбегались под гору, то брал вожжи я и задерживал их, и таким образом доплелись мы до Воезера благополучно.
Воезеро.
Остановились здесь по-прежнему в дер. Елизаровской у содержателя земской станции Федора Гавриловича Суровцева, которым к нашему приезду был уже «подговорен» сказочник, и нам оставалось лишь послать за ним, что, конечно, и сделали. А пока ходили в дер. Заозерье за сказочником, чтобы не терять понапрасну время, отправились мы в волостное правление, находившееся в соседней деревне - Смешковской. В правлении застали и писаря и даже самого волостного старшину, случайно находившегося здесь Николая Шевелева, который быть может, является потомком спасшегося староверского мальчика.
Они любезно сообщили нам просимые сведения. По этим сведениям оказалось, что Воезерская волость состоит из 4-х обществ: Воезерского, Мехреньгского, Канакшанского и Елгомского. Всех деревень 47, жителей в волости 1163 рев. души, а наличными 3200 чел., из них мужчин 1500, а женщин 1700 чел. Общества здесь соответствуют приходам. При каждом приходе имеется своя земская школа, но об одной из них скажем ниже. В это же деревне, где правление, находится и фельдшерский пункт, куда мы тоже заходили.
Пункт здесь давно открыт, но обставлен еще беднее, чем в Моше.
По сведениям фельдшера, больных им принято за 1912-й год: первичных - 2722 чел., повторных - 796 чел., а всего 3518 чел. Конечно, такое количество нельзя назвать большим и очевидно, что крестьяне еще и до сих пор лечатся, большою частью, собственными «средствами». К числу таких «средств», по словам фельдшера, надо отнести различные заговоры, а от ран, напр., лечатся так: скоблят какой-то серый камень, называемый «бесов» и песком от него засыпают рану. Конечно, это не уничтожает гниения внутри раны и часто после такого «средствия» обращаются за помощью к нему же, фельдшеру, но все-таки вера в этот «бесов» камень сильна в народе.
Преобладают здесь болезни простудного характера - разные лихорадки.
Да впрочем, это и неудивительно, так как население здесь занимается лесными заработками и сплавом бревен по речкам и, значит, весною всегда бывают мокры с головы до ног. Но вот что удивительно, если верить фельдшеру: за всю его 20-ти-летнюю службу здесь не было случая заболевания сифилисом. Это при отхожих промыслах?
Трудно, конечно, этому поверить; быть может, здесь и от этой болезни лечатся тоже своими «средствиями»?!
Простившись с фельдшером, мы отправились обратно на станцию, куда к этому времени подошел и наш сказочник. Это - крестьянин дер. Заозерья Михаил Старостин, мужик лет 50-ти, среднего роста, коренастый и совершенно рыжий, как, впрочем, и все почти жители здешнего края, должно быть под цвет природе - сосновому бору. Он неграмотен и научился сказкам от своего отца.
На первый вечер мы записали от него одну сказку, да и за той просидели до 2-х часов ночи; назавтра, 20-го августа, «наладились», и дело пошло быстрее: весь этот день мы, поочередно с сыном, записывали их со слов Старостина.
21-го августа вместе со сказочником пошли обозревать окрестности «Войезера» (пишется - Спасское озеро) и, прежде всего, прошли к приходским церквам - старой Михайловской и новой Преображенской. Служба в старой церкви происходит по зимам, а в новой - в летнее время и обе они находятся на берегу озера. Но так как должность священника, за смертью прежнего, здесь была вакантна (хотя кто-то уже назначен, но не приехал еще), то пришлось ограничиться лишь внешним их видом.
По осмотре оказалось, что старая церковь находится в более плачевном состоянии, чем церковь в Ёлгоме, здесь даже некоторые окна в ней были совсем заколочены досками, и как тут можно было совершать службу - прямо приходится удивляться храбрости священников. Церкви эти - обе деревянные, а между ними находится кладбище, представляющее не менее жалкий вид. Вдобавок, надо полагать, что и могилы здесь выкапываются очень неглубоко, особенно для детей, ибо из некоторых, преимущественно, детских, могилок прямо наружу виднеются черепа от размытия водою.
После того сказочник Старостин повел нас к месту, называемому «могильник», находящемуся также на берегу озера, где, по преданию, жила, чудь. Идти пришлось версты две (через деревню «Остров»). Народ, встречавшийся на пути, осматривал нас с любопытством, останавливал Старостина и расспрашивал, но что он объяснял им - не знаю; однако, кроме дружеского отношения, мы ничего со стороны жителей не видали. Но вот и «могильник». Это, собственно говоря, крутой берег, при впадении в озеро речки «Воюшки», о которой я уже упоминал. Никаких признаков жилья здесь не сохранилось. Есть, правда, нора в берегу, куда могли бы свободно залезть и поместиться человека 3, но и это скорее вымоина, образовавшаяся вследствие песчаной почвы от дождей, - и больше ничего.
Вернулись из этой экскурсии уже около 2-х часов дня, и пора было обедать. Хозяин приготовил нам уху из свежей рыбы, которой в озере очень много. Рыбу эту он купил у фельдшера, который, оказывается, большой любитель рыболовства и знаток этого дела.
Ловят здесь рыбу тоже вершами, которые ставятся в «заездки» на речке Канакше, протекающей здесь возле озера, и в самом озере, которое соединяется с речкой Канакшой небольшим ручьем, имеющим и всего-то несколько десятков сажен длины.
В маленьких озерках, не имеющих проточной воды, но между тем очень глубоких, имеется много карасей, или по местному – «карасов».
Ловят их в этих озерках очень оригинальным способом: отпускают с берегу на его дно вершину срубленного дерева, напр., ели или березы и, не очищая от сучьев, оставляют к ночи; наутро же вытаскивают, и вместе с верхушкой дерева вытаскиваются и караси, запутавшиеся в хвое или листве дерева.
Зимой ловля производится еще проще: прорубают на льду дыру и караси, увидав свет и желая, должно быть, подышать воздухом, набираются в эту прорубь вгустую, так что остается только взять лопату и выбрасывать их на лед, что жители края и делают.
Несмотря на такое обилие рыбы в озерах, рыболовство здесь все же не носит промыслового характера; рыба ловится каждым для себя, а между тем, казалось бы, все условия пригодны для этого промысла: ведь и железная дорога не ахти как далеко проходит от Воезера, всего каких-нибудь 53-55 верст до станции «Няндома».
22-го августа записыванием сказок с самого утра занялся мой сын, а я отправился в земскую школу, находящуюся в соседней деревне, но в противоположной стороне от волостного правления.
Школа помещается в хорошем одноэтажном доме, специально выстроенном земством для этой цели. Школа - двухкомплектная; старший учитель Иван Адрианович Соловьев, - принявший меня, кстати сказать, очень любезно, - жалования получает 360 рублей в год. По словам г. Соловьева, в минувшем 1912-13 году обучалось в школе 45 мальчиков и 17 девочек, всего 62 человека; кончило курс 3 мальчика и 1 девочка.
Затем, из его слов я узнал, что здесь, в дер. Снашевской существует такой обычай: в первое воскресение после «Петрова дня» 1) [Этот день в Троичине Кадниковского уезда, называется «молебным»], почему-то считающегося днем Св. Власия, хотя и не совпадает с календарными сведениями, празднуется так: в часовне служат молебны, по окончании их едят ячную кашу, приготовленную обществом в большом количестве.
Сюда же приносится и масло для каши, которое собирают с общины заранее, кладут его немного в кашу, остатки же идут на нужды часовни.
Здесь, в Воезере, как в Мехреньге, Моше и друг. местах существовал, да, отчасти, существует еще и теперь, обычай - варить общественное пиво ко дню пророка Ильи - 20-го июля.
Прежде, по преданию народа, в этот день к церкви прибегал олень и прилетал глухой тетерев («глухарь»), которых закалывали, жарили и раздавали кусками «всем крещенным».
Теперь этот обычай стал выводиться, под влиянием школы. Поговорив еще о том, о сем, я отправился на квартиру и, для полноты картины жизни того края зарисовал стул местного производства.
Надо отметить, что в комнате нашей имелись интересные стулья. Они - раздвижные, и очень удобны, как для сидения, так и тем, что занимают мало места в комнате: в сложенном вид их просто приставляют к стене.
23-го августа мы закончили запись сказок Старостина и отправились к Спасскому озеру, которое раскинулось на 7 или 8 верст в длину, и простирается почти до Мехреньги; в ширину же оно не более 2 верст. Что касается промыслов жителей Воезерской волости, то они точно так же заключаются е землепашестве, в рубке и возке леса, в сплаве его по речкам и в охоте; хлеб и здесь родится неважный, по случаю песчаной почвы.
'Такая почва требует усиленного удобрения, вот почему и здесь коров держат очень много, но все они очень мелкой породы и молока дают мало.
Из особенных промыслов можно отметить один, не особенно распространенный, это - добывание и продажа алебастра. Алебастр находится в 3-х верстах от станции, на берегу р. Канакши, на казенной земле. Его ломают крестьяне, предварительно испросив cсогласие лесничего, обжигают и продают на ст. «Няндома», в Каргополь и в друг. места.
Пошлина же казне: 1 рубль за куб. аршин алебастра. Но этот промысел дает очень ничтожный доход населению, и потому мало распространен.
О многих особенностях этого края мне хотелось бы поговорить еще, но и без того статья вышла большая, и потому кончаю ее. Итак, окончив здесь свои дела, мы вечером 23-го августа выехали на ст. «Няндома», а 26-го были уже в Вологде.
А. А. Шустиков.
Декабрь, 1913 г.
Частушка, как живой отзвук народной жизни.
Симаков Б. И. Сборник деревенских частушек. Яросл. 1913. Ц. 2 руб. - Сборник великорусских частушек. Под ред. Е. Н. Елеонской. Изд. Комиссии по нар. слов. в Этнографическом Отделе И. О. Л. Е., А. и Э. М. 1914. Ц. 2 руб.
Если экономическая сторона жизни сельского населения России могла быть более или менее точно исследована статистическим методом, и могла быть соответственно понята, то духовный быт нашего крестьянского мира, - его настроения, взгляды, мировоззрение, - до сих пор является для большинства так называемой интеллигенции в большой степени terra incognita. Точных методов для обследования духовной жизни народа не существует. Наконец, крестьянская масса далеко не однородна и далеко не настолько консервативна, чтобы ее настроения могли надолго фиксироваться в каких-либо устойчивых и определенных формах. Настроения, как и мировоззрение народной массы меняются в зависимости от форм ее экономического быта, от той или иной причастности ее к общечеловеческой культуре, а также от рамок ее правовых норм и взаимоотношений. Эти настроения настолько сложны, разнообразны и в то же время неустойчивы, что только непосредственное наблюдение и изучение народной жизни может дать ключ для более или менее правильного их понимания. Разумеется, это последнее удается далеко не многим.
Вот почему книги, заглавия которых мы привели выше, являются весьма ценными для изучения и понимания духовной жизни народа, как живой отзвук этой жизни.
Деревенская частушка... Это не песенка только и не песенный каламбур. Это - до наивности правдивое изображение настроения народной души, преимущественно души деревенской молодежи, людей того возраста, когда чувства наиболее непосредственны, а ум наиболее живо реагирует на все окружающее.
Книга В. И. Симакова - объемистый том в 700 без малого страниц, и представляет собой с редкой детальностью систематизированный сборник частушек, записанных составителем и его многочисленными корреспондентами в пределах губерний: Архангельской, Вологодской, Вятской, Олонецкой, Пермской, Костромской, Ярославской, Тверской, Псковской, Новгородской и Петербургской, т. е. в пределах всей громадной территории северо-восточной России, населенной исконным великороссийским племенем. Область, которую освещает вторая книга, заключает в себе всю Вологодскую и несколько губерний Сибири. Однако читатель едва ли найдет среди многих тысяч приведенных в указанных сборниках частушек какие-либо определенные местные географические или бытовые признаки, если не считать признаков лингвистических; характер частушек, как и форма их настроения всюду чрезвычайно схожи; есть немало частушек, которые почти повторяют друг друга в самых противоположных краях страны. Например, Енисейская девушка поет:
Не хочу я чаю пить,
Заварю ромашки;
Не хочу замуж идти,
А хочу в монашки.
Орловская повторяет те же слова, только на своем говоре:
Ни хачу я чаю пить
Засыплю рамашки;
Ни хачу замуж идить,
А пойду в манашки.
По этому поводу В. И. Симаков замечает, между прочим, в другом месте 1) [Симаков В. И. Несколько слов о деревенских припевках - частушках. СПБ. 1913], что чем частушка распространеннее, тем она литературное, выразительнее 2) [Правильнее было бы, нам кажется, сказать наоборот: чем частушка выразительнее, тем она оказывается распространеннее]. Например.
Девка пой, пока поется,
Выйдешь замуж – не придется;
Не придется песни петь,
Придется горюшко терпеть.
Современная частушка - явление сравнительно новое в народном творчестве. Правда, когда Гл. Ив. Успенский впервые увековечил ее на страницах «Русских Ведомостей» (№ 110. 1889 г.), частушка была уже довольно распространенным явлением, но частушка современная и частушка доброго старого времени - не одно и то же; прежней частушкой были исключительно или плясовые или характерные песенки, которые ребята любили петь (поют и теперь) под аккомпанемент гармоники или другого народного инструмента. Но совершенно ошибочно было бы думать, что нынешняя частушка явилась на смену старых песен. Нет, говорит Симаков, на смену старых песен явилась не частушка, а романсы и песни наших известных поэтов, каковы Некрасов, Никитин и др. «Частушка, продолжает г. С., играет скорее роль не песни, а острого словца, сказанного экспромтом». Сам народ нигде не зовет ее песней, а припевкой, коротушкой, причудкой и т. д. Частушку поют парни под аккомпанемент гармоники; поют девушки во время гулянья; поют для «распевки» перед протяжными песнями и после них - для отдыха; поют за работой и во время отдыха». Самостоятельная мелодия частушки обычно мажорная. В единоличном исполнении мелодия частушки поется то в одной, то в другой октаве, оставаясь в той же тональности; это явление встречается чаще среди женщин, обладающих голосами большого диапазона». (Е. Дмитриева). Г-жа Елеонская, характеризуя частушку, приходит почти к одинаковому выводу с г. Симаковым: «меткость и краткость частушки сближает ее с афоризмом, пословицей, поговоркой».
В широкой публике города, далекой от деревенской действительности, к частушке относятся обыкновенно с предубеждением, находя ее грубой и циничной; но такое мнение, будучи огульным, совершенно несправедливо. Стоит только ближе и пристальнее вдуматься в типичные образцы этого рода народного творчества, чтобы придти к другому выводу. Нет такого явления в жизни деревни, на которые не реагировали бы частушки; частушки - это подлинные переживания настроения и думы деревни. Естественно, что составляемые обыкновенно молодежью, частушки прежде всего отражают любовь, анализируя со всех сторон отношения между парнем и девушкой, между мужчиной и женщиной. И вот здесь, в так называемых «любовных» частушках, встречается иногда немало и циничного. Но не надо забывать, что, во-первых, циничные куплеты поются исключительно мужской молодежью и то под пьяную руку и что, во-вторых, частушки интимного характера всегда поются только в тесном кругу товарищей и подруг. И вообще, частушки, как «создание индивидуального личного творчества» (Д. Зеленин) редко поются 1) [Вернее было бы везде говорить декламируются, так как б. ч. частушек исполняется почти речитативом] перед большой публикой, а если и поются, то только такие, насчет которых у исполнителей есть уверенность, что они не встретят неодобрения или ворчания старых или - еще хуже - незнакомых людей. Есть в сборнике Симакова частушка, которая как бы нарочно написана для того, чтобы удивительно просто и образно объяснить это обстоятельство. Вот она.
Перед Петрышком
Пройду перышком,
Перед добрыми людьми
Пройду белыми грудьми.
Да, это она, частушка, говорит про себя; это она пройдет «перышком» перед приличным и может быть строгим Петрышком; это она пройдет смело и доверчиво, «белыми грудьми», такая, какая есть, перед добрыми людьми, которые одни только и могут понять ее, близкую и родную...
Уверенно, поэтому, можно сказать, что нижеприведенная частушка перед «Петрышком» никогда не споется:
Как у Сашиной гармошки
Оторвалося ушко;
Как у Сашиной милашки
Прибавляется брюшко.
Мы уже сказали выше, что любовь - излюбленная тема творцов деревенских частушек. И что же может быть другое более близкое, чем любовь в современных условиях жизни деревенской молодежи? - Ведь молодость вообще мимолетна, а у крестьянина в особенности. Едва человек возмужает, едва раскроет свои глаза на мир Божий, как суровая жизнь уже властно налагает на него свои жесткие шипы и тяжелые обязанности. Только и пожить, пока молод!
Мои щечки, что листочки,
Глазки - что смородинки;
Давай, милый, погуляем,
Пока мы молоденьки.
Всех получше из артели
В серой кепочке один.
Мы с подружкой любовались
Из окошечка над ним.
Погодите не рубите
Молодую елочку,
Погодите отдавать
Дорогую милочку.
Милка взглянет, улыбнется,
Точно солнышко взойдет,
К ретиву сердцу прижмется –
Тоска, горе отойдет.
Но частушка поется не только тогда, когда бодро и весело на душе. Часто, очень часто, поется она и с горя, через слезы. Разлука с милым - тяжелое горе для девушки:
На последних-ту ростанях
Пала милому на грудь.
Я просила, умоляла:
Меня, милый, не забудь!
Тяжело дается девушке и подневольная работа на чужой стороне, из-за куска хлеба:
Не завидуй-ка, подружка,
Что я по людям живу:
Ты наспишься, належишься –
Я с работушки иду.
Раскачался дуб зеленый
На высокой на горе;
Целый день ревела девка
На чужой на стороне.
Но и дома, в сиротстве, немало горя у девушки:
У сиротки столько горя, -
Куда горюшко давать? –
Я снесу во чисто поле –
Поди, горюшко, гулять!
Но особенно трогательны страдания девушки, когда милый уходит в солдаты.
Мне сказали: друга сдали;
Я с ума было сошла:
В коридоре заблудилась,
В избу ходу не нашла...
Пойду выйду на крылечко,
Погляжу на зорюшку;
Дролю отдали в солдаты –
Бедную головушку.
Еще тяжелее переживает солдатчину мать:
Не кукушечка кукует,
Не соловьюшко поет;
Родна матушка горюет –
Сын в солдатушки идет ...
Любит девушка - и тут не обходится без страдания:
Никто горюшко не знает,
Никто не был на уме;
Нету дролечки любее –
И покою нету мне.
Иное положение парня. Он более вынослив и более независим в своих личных поступках. С него, как говорится, все как с гуся вода! Но и он глубоко страдает, порой, не находя взаимности:
Не деревня меня сушит,
Сушит сухотиночка,
Сушит сухотиночка,
Девчонка сиротиночка.
Или тоскует, живя вдали от милой:
У тальянки медны планки,
Тонки, звонки голоса,
Чтобы слышала милая
Через темные леса!
Зато другие препятствия его не тревожат, и он их не боится:
Колотили, бухали
По моей головушке;
Хоть бы что, милашка, мне -
Я опять иду к тебе.
Но эта так глубоко и нежно умеющая любить друг друга молодежь, не прочь иногда и жестоко посмеяться над слабостью или уродством друг друга:
Мою милку звали Машкой -
Рукодельная была:
В решето коров доила,
Помелом избу мела.
У меня миленок есть -
Страм по улице провесть:
Рот большущий до ушей, -
Хоть завязочки пришей.
И вообще, здоровый юмор и ядовитая сатира - явление очень распространенное в частушке. В сборнике Симакова есть, между прочим подзаголовок «Деревенская декаденщина». Можно было бы подумать, судя по этому подзаголовку, что и в деревню проникла, наконец, эта распространенная ныне среди нашей пишущей братии мода и на стилизованный стих, и на стилизованное чувство. Оказывается, однако, что все содержимое этого подзаголовка не более, как смехотворные каламбуры. Например :
Ты гуляй, гуляй, портянка,
Гуляй Лаптева сестра;
Ты гуляй, портянка, с лаптем
Вплоть до самого утра.
Или:
Горохова рубаха,
Овсяные штаны,
Шляпа на ухо надета,
С простоквашей сапоги.
Хороший, здоровый юмор, но не декаданс!
Да иначе и быть не могло! Народу нашему, с его здоровыми, нормальными чувствами еще совершенно чужды и непонятны те болезненные настроенья (большею частью, впрочем, подражательные), которые свойственны писательской богеме, работающей для услады нашей пресыщенной всем буржуазии и изнервничавшейся буржуазной интеллигенции. И в самом деле, разве могут быть патологичны мысли и чувства тех, зрение и слух кого воспитали.
Луговин поемные просторы
Тишина обкошенной межи,
Облаков жемчужные узоры
И девичья песенка во ржи? 1) [Мы нарочно взяли это четырехстишие из блестящего стихотворного шедевра («Под вечер») Н. Клюева, написанного тогда, когда молодой поэт только что пришел из народа в город и еще не подвергся дальнейшему влиянию последнего (Н. Клюев «Сосен перезвон ». С предисловием В. Брюсова М. 1912)]
Избыток сил, которые некуда разумно применить, отсутствие в деревне каких бы то ни было культурных или просветительных учреждений, двери которых были бы широко открыты для населения, слабое влияние школы, которую молодежь оставляет, к тому же, еще в детстве, 11-13 лет, - все это, взятое вместе, благоприятствовало созданию среди молодежи культа специального разгульного хулиганства. Водка, табак и пиво, всюду несравненно более доступные, чем книга, сыграли здесь большую роль, - и вот перед нами тип парня-хулигана. Правда, самый отъявленный хулиган, поженившись, вскоре же делается обыкновенно трудолюбивым и домовитым работником, но, пока что, он наделает своему околотку серьезных неприятностей, вплоть до смертоубийства. Вот что говорит о хулиганах частушка:
Мы ребята-ежики
В голенищах ножики,
По две гири на весу,
Револьвер на поясу.
Мы по улице пройдем –
Рамы хлещем, стекла бьем;
Рамы хлещем, стекла бьем
На ворота деготь льем.
Меня били, колотили
В три кола, в четыре гири –
Мне мальчишке нипочем, -
Не убить и кирпичом.
Водка под рукой, и она становится дороже всего:
Ты - бутылочка сестрица,
Полуштоф - родной отец,
Четвертная-мать родная.
Проведи меня в конец.
Нет ничего кругом прочного, бодрящего, и отсюда полное и скептицизма отношение ко всему окружающему.
Эх, какое стало время,
Эх, какие времена!
Вековая то кормилица 1) [община]
На хутора пошла!
Богачу опять лафа,
Придумали отруба;
Он земельку соберет,
Жить на отруб перейдет,
А мы, бедны мужики,
Обирай его клоки.
Перестал курить и пить –
Думал, легче будет жить,
Эдак делал, так пытал, -
Так и эдак голодал.
Ну и время! Ну и да!
Мужику совсем беда:
Нету хлеба, нет земли,
А за податям пришли!
Как во нашем во селеньи
Безобразие идет:
Дьячок ризу пропивает,
Попик песенки поет.
Дума в Питере сидит,
Важно заседает;
Про мужицкие нужды
Ничего не знает.
Скептицизм, как видите, не безосновательный, но быть скептиком - не значит быть пессимистом. И пессимизма в народе нет и быть не может. Вдумайтесь только в этот яркий, образный язык, в эти строфы, где блещут искры здорового ума, нежного чувства и молодого задора! Ведь все это - элементы жизни, творческие потенциалы, готовые и могущее создать, при благоприятных условиях, счастливую, свободную и бьющую ключом жизнь...
Мы могли бы охотно привести еще много интересных выдержек из прекрасно составленного сборника В. И. Симакова 1) [Почти все вышеприведенные частушки мы заимствовали из этого сборника. Помимо того, что благодаря систематизации материала им легче пользоваться, мы находим, что и самый материал в нем свежее и разнообразнее, чем в сборнике под редакцией Елеонской], но для нашей задачи довольно и этих. Если читатель желает поглубже окунуться в мир частушек и живо почувствовать на себе подлинное дыхание народной жизни и мысли - пусть он сам непосредственно обратится к указанным сборникам.
В заключение не можем не указать, что оба сборника снабжены в высокой степени интересными и важными для изучения предмета введениями и указателями и представляют собой, несомненно, наиболее ценное из всего того, что напечатано до сих пор о деревенской частушке.
А. Полуянов.
Старинные Красноборские печи.
Убранство дома, жилья - вот первое дыхание искусства. Даже в первобытных пещерах, открываемых современной археологией, находятся следы украшения стен. Творческая мысль искусства впервые нашла себе применение на стене жилья художника. Отсюда известное происхождение греческой живописи. В частности, художественное убранство дома поливной посудой, кафлями, наблюдаемое во многовековой давности, говорит об известной значительности культуры. На Руси уже в X веке умели изготовлять поливную посуду, как об этом поют былины. В северной Руси до татарского нашествия не замечается производства поливной посуды. Особенное увлечение в Московском государстве «муравлеными» - «кафельными» печами относится к XVII столетию. Вначале они были привозного изготовления. В XIV-XV веках глазированное гончарное искусство особенно привилось в Италии, во Флоренции. Там же впервые появились и кафельные печи, изготовлявшиеся в терракотовых мастерских Луки Делла Робиа. Из Италии в XVI веке кафельные печи проникли на Украину, где очень понравились, а отсюда увлечение перекинулось на центральную и северную Русь. В XVII столетии, помимо привозных «иноземных» кафлей появились кафли и собственного, «местного» изготовления. Мастерские были в Москве, Великом Устюге, Калуге, Чернигове и Полтавщине. В Петровское время ввозились кафли из Саксонии и Голландии, но это был случайный эпизод, вызванный приязнью затейника-царя к Голландии, а весь XVIII и почти до половины XIX века Россия употребляла кафли собственного приготовления.
Кафли Красноборских расписных печей русского производства, наверное Устюжской работы (см. русские надписи и типы лиц на изображениях). Все они относятся к концу XVIII и первой четверти XIX столетия. Отдаленный заштатный городок Сольвычегодского уезда Красноборск несомненно жил в своем быту с опозданием на полстолетия от общих художественных устремлений России, и когда в центральных и столичных городах воздвигались печи в стиле Людовика XVI или классицизма из белого глянцевитого изразца, в Красноборске ставили печи в стиле XVII столетия. Этим запаздыванием и объясняется несовпадение времени сооружения Красноборских печей с их стилем.
Нашему рассмотрению подлежит незначительное количество кафельных северных печей, а, именно, пять: две из Владимирской кладбищенской церкви в гор. Красноборске, две из деревни Астафьевской (Черевковской вол., Сольвычегодского уезда) в домах крестьян Ф. С. и П. И. Макеевых, и одна из Красноборского дома Н. А. Тулубенского.
В смысле художественных достоинств печи весьма неодинаковы. Печи Владимирской церкви должны быть причислены к наименее интересным, а кафли одной даже неприятны: вычурная линия рисунка, как бы стружка, не имеющая ни начала, ни конца, вьется по глазури кафлей, перебивая, пестря общее впечатление, раздражая глаза и утомляя их. Печи Макеевых в деревне Астафьевской привлекают помимо своей цветистости и наивной вычурности декоративных форм своим как бы соответствием купеческой состоятельной обстановке, быту - они приземисты, грузны, устойчивы и кряжисты. Главное и более подробное внимание мы остановим на прекрасной кафельной печи, находящейся в доме Н. А. Тулубенского - высокой и стройной, напоминающей классическую колонну. Всего печей в двухэтажном доме Н. А. Тулубенского три: в верхнем этаже две, и в нижнем одна. Печи поставлены дедом нынешнего владельца дома (в 1834 году) в только что отстроенном им доме, после Красноборского пожара, бывшего в этом году. Две печи довольно просты: они сложены из белого изразца с зелеными и темно-коричневыми (сепия) подкрасками. Лишь одна, воспроизводимая здесь, представляет весьма интересный памятник старинного печного производства. По белому изразцу раскиданы стройно и уверенно изображения людей, птиц, зверей с соответствующими надписями. Рисунок сделан зелёной краской и темно-коричневой. Подписи темно-коричневой краской. По боковым граням печки поставлены раскрашенные балясинки. Вверху, в средине и внизу находим выступающее карнизики с изображением зверей и птиц. На лицевых кафлях любопытны и очень характерны для XVIII века следующие сцены с надписями:
Изображено на отдельной кафле
Надпись
Мать с ребенком
Родное мое со мною
Мужчина, обнимающий женщину
Хочу ее поуняти
Два воина
Сильных победих
Птица
Нос свой очищает
Мужчина лежащий
Зде хочу почити
Мужчина и женщина
Мне всегда покорен
Женщина с корзиной с фруктами
Сие мне угодно есть
Мужчина
Кто мя исхотит
Заяц сидящий
Караулю крепко
Заяц бегущий
От всех гоним
Собака
Домашняя собака
и проч. и проч.
Нельзя достаточно налюбоваться синими, лиловыми, зелеными и голубыми красками кафлей XVIII столетия, где бы их не встретил, милыми и наивными цветами, деревьями, зверюгами с велеречивым сопроводительным текстом, частом спутнике тогдашнего печного художества. И северные Красноборские печи только усиливают это любование, говоря лишний раз о великом стиле старины, всегда бесконечно разнообразном творческими замыслами и достижениями. Современное убранство дома перестало быть художественным, как-то потерялся вкус к красоте в нашем быту, тем более драгоценными кажутся эти случайно сохранившиеся в далеком заштатном городке памятники старинного кафельного дела, немало украшавшие жизнь наших счастливых, в этом смысле, предков.
Иван Евдокимов.
Отражение войны в Вологодских частушках.
(За первые полгода войны).
Народная поэзия, изменившая за последнюю четверть века форму старинных длинных песен на коротенькую частушку по-прежнему отражает жизнь деревни во всех ее проявлениях. Нельзя жаловаться, как делают некоторые собиратели частушек 1) [См. Малевинский. «Народные песни Тотемского уезда» 1911 г. и Лосев «Деревенские песни и музыка наших дней в Вологодской губернии». Известия Архангел. общества изучения Русского Севера № 18, 1910 г.] на то, что красивая старая песня сменилась «частой песней», погудкой нередко грубого содержания и незатейливой рифмы. В этом, по-нашему, столь же повинна новая песня - сколь виновато многое в литературе, появившееся на свет Божий в последние дни (футуризм и т. п.). Не песня должна отвечать, и не составители ее за утрату «красивой формы и глубину содержания песни» - а сама жизнь деревни, породившая новую форму творчества. С фактами спорить не приходится.
С самого начала русско-германской войны, всколыхнувшей всю Россию, появилась и частушка соответствующего содержания. Отношение деревни к войне, к закрытию «казенок» в начале ее, к ушедшим на войну, к любимому человеку («дроле»), призванному под знамена - все нашло место в народной частушке. В Вологодской губернии, которая одна из первых была мобилизована осенью – естественно - всех раньше появились военные частушки. Еще от 28 сентября 1914 г. в № 13846 «Нового времени» была посвящена им коротенькая корреспонденция из Вологды неизвестного автора («Текущая война в деревенских частушках»). Немногие частушки (приведено 5), преимущественно бравурного содержания подслушаны были автором в деревнях Вологодского, Кадниковского и Грязовецкого уездов.
Теперь, спустя полгода после начала военных действий, частушки, подобные опубликованным и более скромные, можно услышать значительно чаще. Мы приводим военные частушки, распеваемые сейчас преимущественно в Тотемском уезде, и частью в смежных с ним (Грязовецком, Устюгском), т. е. в селениях, более удаленных от губернского города, чем приведенные в «Новом времени». Записи наших частушек согласно тексту и произношению слов произведены в следующих местах: в Тотемском уезде в дер. Кожинской (Мосеевская волость), в дер. Жуковской (Шебенгская волость), дер. Медведево (Пятовская волость), в окрестных деревнях близь г. Тотьмы; в Грязовецком уезде - с. Старое (Новоникольская вол.) и в Устюгском уезде - (Богоявленская вол.) 1) [В записи частушек принимали участие учитель Н. И. Новоселов, воспитанники Тот. Уч. Семинарии М. Зверов, А. Бызов, В. Мальцев, М. Грехнев и гимназистка М. Баженова]. Следует отметить, что меньшая часть военных частушек сложилась, быть может, в период русско-японской войны и распевается сейчас лишь в несколько измененном виде (с заменой японцев германцами, Японии - Германией). Однако, громадное большинство судя по свежему содержанию и непосредственности чувства во многих из них безусловно нынешнего производства, а не 1905 года.
Закрытие винных лавок в начале войны - событие, к которому более чем равнодушно отнеслась пьянствовавшая раньше деревня - отмечено в следующих словах 2) [Аналогичные частушки были приведены Н. Скворцовым в «Утре России» № 16 от 16 янв. 1915 г. («Народный противоалкогольный гимн»]
1.
Я хотел идти в кабак,
Мне сказали так и так:
«Все бутылки на возу –
Завтра в город повезут».
2.
У нас казеночки закрыли,
Я об них не заревлю –
Попаду когда в солдаты
Всех германцев зарублю.
3.
Все казеночки закрыты,
Нет ни пива, ни вина –
Нет ни пива, ни вина:
Теперь с Германией война.
4.
По всей матушке России
Нет ни капельки вина;
Потому в ней нет вина,
Что с Германией война.
Набор запасных и особенно ратников и новобранцев отразился в таких частушках:
5.
Скоро, скоро нас забреют,
Оденут в серую шинель,
На позиции угонят
Скажут: «Робята, не робей».
6.
Скоро, скоро нас угонят
Под Варшаву воевать –