Двадцатые и тридцатые годы разметали большую и дружную семью Бриллиантовых. Притеснение новой властью «попов» и духовенства вообще сильно ударило по семье в целом, поскольку уже в 1918 году были закрыты и Духовная академия и духовные училища в Петрограде. Резко меняется личная жизнь автора книги — Ивана Ивановича. В 1918 году он возвращается в родной дом на Цыпине. Это было бегством от петроградского голода, холода и разрухи. Но и здесь, в тогда еще совсем глухом, медвежьем углу пространнейшей Новгородской губернии, все стронулось с вековых мест. Ивану Ивановичу приходится менять службу: с 1918 года — он член местного (Цыпинского) сельсовета, с 1920-го — уполномоченный Кирилловского отдела народного образования по охране памятников искусства и старины, член комиссии по окончанию реставрации Ферапонтова монастыря, в 1922-м — член комиссии по изъятию ценностей из местных церквей. Однако все более и более жесткие административные меры в отношении всех бывших, теперь бесправных лишенцев, окончательно выбрасывают Ивана Ивановича из активной общественной жизни. Отныне на десять лет вперед его время распределяется между Цыпинской крестьянской трудовой артелью и нерегулярным преподаванием в начальной Цыпинской школе.
      Оживление научно-реставрационных работ в Ферапонтове, частые приезды столичных ученых, художников и студентов возобновляют в Иване Ивановиче прежний интерес к памятникам старины. Когда поздней осенью 1919 года он получил задание составить охранные описи историко-художественного имущества в Ферапонтове и Ферапонтовской волости, показалось, что жизнь возвращается в прежнее русло. Но все оказалось не так.
      Начало коллективизации, поощряемый официальной советской властью разгул воинствующего атеизма, полное разрушение всех ранее существовавших крестьянских и административных структур уже в 1928—1929 годах поставили Ивана Ивановича Бриллиантова в положение бесправного и беззащитного человека. Общество подавлено страхом, обрываются регулярные письменные контакты, даже родственные связи.
      Начало тридцатых — самая темная, неясная страница в истории Цыпина и И. И. Бриллиантова. 10 июня 1930 года в Ленинграде арестован Александр Иванович, а 19 января 1931 года в селе Цыпине — Иван Иванович. По официальным сведениям из архивов местной чека, Иван Иванович Бриллиантов был расстрелян, вероятно в Кириллове, 23 февраля 1931 года, причем одновременно с ним погиб и его близкий родственник о. Александр Фомин. О месте их захоронения известий нет, как нет и сообщений о кончине Александра Ивановича.
      По странной случайности усадьба Бриллиантовых сохранялась, хотя и пустовала, еще несколько лет. Лишь в декабре 1934 года составлен акт конфискации библиотеки в доме на Цыпине (в этом списке числится 363 наименования на иностранных языках). Но постепенно исчезали и другие вещи и разрушались опустевшие дома. А потом исчезло и село Цыпино.
      Тем, кто посещал Цыпино только за последние тридцать лет, нелегко представить, что это была прекрасно возделанная и плотно заселенная местность. В XIX веке Ильинский приход на Цыпине включал в себя около двадцати деревень и насчитывал более тысячи прихожан. Половины названных деревень теперь попросту нет, не говоря уже о прихожанах. Разрушение былого началось сразу после 1917-го и продолжалось до середины 50-х годов, когда из опустелого села были вывезены бывший дом Бриллиантовых (в Кириллов) и бывшая церковно-приходская школа (в Ферапонтово). В 1935 году взорвана и к 1959 году постепенно разобрана каменная церковь, затем понемногу и незаметно разобрана местными мужиками на кирпич церковная ограда, недавно упали каменные ворота, заросло диким бурьяном старое кладбище, постепенно валятся на заброшенные могилы дуплистые березы. Место, где находилось само село, заросло кустарником и мелколесьем, как и бывшие неподалеку пашни и луга. Низины заболочены, Цыпина гора — некогда место частых прогулок Бриллиантовых — покрылась густым лесом, описанная Иваном Ивановичем часовня на ее вершине разрушена до основания. Из старых построек, фигурирующих в книге И. И. Бриллиантова, уцелела только деревянная церковь Илии Пророка да каменная сторожка-богадельня близ церковной ограды, купленная в 60-х годах вологодскими художниками Бурмагиными и лишь по этой причине избежавшая полного уничтожения. От села же остался единственный старый деревянный дом псаломщика Кирова. Немногие старожилы могут указать фундаменты от здания школы и направление высаженных Бриллиантовыми аллей и старых дорог.
      ***
      Историческая ценность и краткость расстояния от Ферапонтова естественным образом ставят вопрос о восстановлении былого облика этого историко-архитектурного спутника Ферапонтова монастыря. Чудом сохранившиеся цыпинская школа и дом Бриллиантовых должны быть возвращены из Ферапонтова и Кириллова на свои исконные места. Цела и может быть возвращена в бриллиантовский дом его прежняя обстановка. Возможна и необходима полная реставрация погоста, благо все здания были вовремя сфотографированы И. И. Бриллиантовым с разных сторон и сохранились их фундаменты и нижние части стен. Все сходится к тому, чтобы здесь был создан филиал Ферапонтовского музея и чтобы в доме Бриллиантовых была воссоздана та историческая атмосфера, в которой возникла книга Ивана Ивановича о Ферапонтове, и его окрестностях.
     
      МИХАИЛ ШАРОМАЗОВ
     
      ЧЕРЕЗ ГОРНИЛО БОЛЬШЕВИЗМА
     
      В отделе рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки в Петербурге хранится почти полторы сотни писем Ивана Ивановича Бриллиантова к старшему брату.

      Александр Иванович Бриллиантов родился 17 августа 1867 года. Первоначальное образование получил в доме отца, затем учился в Кирилловском Духовном училище и в Новгородской Духовной семинарии. В 1891 году он окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию, в списке выпускников которой был первым. Лучшие студенты, как правило, первые два по итогам курса, оставались в академии на год «для приготовления к занятию преподавательских вакансий». В этот период А. И. Бриллиантов начал работу по подготовке магистерской диссертации «Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены», защита которой состоялась 1898 году. Один из рецензентов так охарактеризовал этот труд: «Над всяким русским серьезным богословским сочинением стоит незримая надпись: для немногих. Исследование А. И. Бриллиантова так научно, что и над ним носится эта надпись. Но хотелось бы, чтобы из этих немногих ее прочитали весьма многие...»

      В мае 1900 года Александр Иванович был единогласно избран на кафедру истории древней церкви своей Духовной академии, где проработал до ее закрытия в сентябре 1918 года. Заняв место ранее умершего В. В. Болотова, одного из создателей петербургской церковно-исторической школы, А. И. Бриллиантов ставит перед собой задачу издания его наследия. Главной задачей, стоявшей перед историком, было опубликование «Лекций по истории древней церкви» В. В. Болотова. Двенадцать лет жизни отнял этот труд (1906—1918).
      Собственные печатные работы А. И. Бриллиантова отличались тщательностью обработки и строгой продуманностью. Статьи его всегда вносили нечто новое в решение самых трудных и запутанных вопросов истории церкви, что сделало его имя известным не только в России. Как знаток церковной истории он участвовал на всех этапах в выработке церковной реформы в начале XX века: от первых епархиальных собраний до Поместного собора 1917—1918 годов.
      В послереволюционный период Александр Иванович переживает самый плодотворный период научной деятельности, но ни одна работа этого времени не опубликована. В 1918—1922 годах он преподает в Первом педагогическом институте историю средневековья, в Богословском институте — историю древнего христианства. В 1921—1929 годах Александр Иванович занимал скромную должность в Публичной библиотеке.
      Через полгода после выхода на пенсию А. И. Бриллиантов был арестован по обвинению в участии в «контрреволюционной организации, возглавляемой Платоновым и ставившей целью свержение власти и восстановление монархического строя».
      «Дело академика Платонова» (как оно названо в следственных документах), начавшись со вздорного обвинения сотрудников Академии наук в сокрытии от «советского правительства важных архивных фондов государственндго значения», закончилось раскрытием «контрреволюционной монархической организации». Арестованы были С. Ф. Платонов, Н. П. Лихачев, Е. В. Тарле, С. В. Рождественский, С. В. Бахрушин, П. И. Полевой, Б. М. Энгельгардт, Н. И. Измайлов, В. Н. Бенешевич, С. С. Абрамов-Барановский, Б. Н. Молас, всего более 100 человек.
      В материалах следственного дела находятся два листа протоколов допросов А. И. Бриллиантова На первом допросе были выяснены биографические вопросы, на втором — следователя интересовало разговаривал ли Александр Иванович на работе с В. Н. Бенешевичем (непосредственным начальником Бриллиантова по работе в Публичной библиотеке). В феврале 1931 года был вынесен при говор с «высшей мерой социальной защиты», замененный позже пятью годами концлагерей с конфискацией имущества.
      К настоящему времени неизвестно, где прошли последние дни Александра Ивановича. Родственники считают, что он работал где-то на Беломорканале, а затем в Сибири. Умер, по-видимому, в 1934 году.
     
      ПИСЬМА И. И. БРИЛЛИАНТОВА К БРАТУ А. А. БРИЛЛИАНТОВУ
      В ПЕТЕРБУРГ
      1919—1929
     
      24 августа/6 сентября 1919
      ДОРОГОЙ БРАТ!
      Открытое письмо твое и повестка на 800 р. мною получены. Еще раньше получены были письма закрытое и открытое и 2 ящика. Один из ящиков отправил уже с нормированными продуктами неделю тому назад, другой полагаю отправить с ненормированными сушеными продуктами, но не успел их насушить в должном количестве. Сушу картофель, и сестры говорят, что сушат картофель (...)
      Не увидишь ли ты К. К. Романова или В. Т. Георгиевского: не заступятся ли за Ферапонтов монастырь! Дело в том, что центральные власти ассигновали на реставрацию 2 миллиона, а местные реквизировали в кладовой медь (для покрытия собора) и отправили в Кириллов на предмет устройства там электрического освещения. Бывший председатель Ферапонтовского исполкома С. К. Кузнецов возмущается этим поступком товарищей. Он, по-видимому, тоже намерен поднять дело, чтобы свалить почтенного председателя, только сумеет ли. Нельзя ли довести об этом до сведения Романова: он и теперь входит в состав комиссии по охране памятников старины. Я не знаю ни его адреса, ни точного названия учреждения, где он служит, а сестры боятся, как бы за данное не обрушились кары Исполкома на наш дом. Тебе же, может, хоть совет, не называй имени моего (...)
     
      9 сентября/27 августа 1919
      Дня три тому назад я отправил тебе письмо, в котором сообщал о предполагавшейся реквизиции меди из Ферапонтова монастыря. Теперь этот вопрос улажен: игуменья и архитектор приняли меры, к кому-то обратились и в результате пришла телеграмма, запрещающая реквизицию, охранительное же свидетельство идет почтой. Пущен слух, выгодный для монастыря, что Ферапонтов монастырь взят под особое покровительство Троцкой (...)
     
      28 ноября/11 декабря 1919
      (...) Сегодня получил я из Кирилловского подотдела народного образования приглашение «в сотрудники Подотдела» (по охране и исследованию памятников искусства, старины и быта вообще), главным образом по Ферапонтовской волости и Ферапонтову монастырю, с поручением составить научную опись художественно-исторического имущества Ферапонтова монастыря (...) Несвоевременна теперь эта затея, теперь, во время голода, да что поделаешь, буду указывать (при переговорах) на свою неподготовленность к археологической работе и на существующие уже описания Ферапонтова монастыря, делать новую работу излишне, да ведь не послушают. Да и некогда мне теперь этим заниматься: кормиться теперь здесь можно только физическим трудом. Я должен колоть и пилить дрова, носить воду и прочее, иначе пришлось бы нанимать прислугу, а это при скупости запасов невозможно (...)
     
      2/15 декабря 1919
      (...) Я так и не уехал сегодня в Кириллов. Прошел слух, что на днях явятся в наш дом реквизировать мебель для устройства в Ферапонтове клуба при кружке молодежи. Поэтому я отложил поездку в Кириллов, а написал туда письмо с благодарностью и уведомлением, что постараюсь явиться для переговоров в скором времени (...)
     
      13/26 декабря 1919
      (...) Радуюсь твоему избранию в члены-корреспонденты Академии наук и от души поздравляю тебя с этим почетным званием. Жалею только, что оно получено тобой в такое ненормальное время, когда куль хлеба может предпочитаться, пожалуй, всяким отличиям. Много нам повредила война 1914. Не будь ее, Болотов был бы издан на немецком языке, проведена железная дорога на Белозерск и прочее, и прочее. Да и все теперешние несчастья, в конце концов, произошли от этой войны. Но, должно быть, суждено русскому народу пройти через горнило большевизма. Поживем — увидим, чем окончится этот слишком дорогой и грандиозный опыт социального строительства. Интереснейшая страница всемирной истории! (...)
      В последнем своем письме (простом) я писал тебе, что собирался было ехать в Кириллов, куда меня вызывают как сотрудника Подотдела по охране и описанию памятников старины и искусства, но отложил поездку в ожидании реквизиции. Действительно, 3 и 4 декабря приезжала комиссия, описала мебель и увезла в Ферапонтовский клуб молодежи 13 стульев (правда, местной работы), три стола, 1 диван, 1 скамью, которую сделал Ксенофонтов для террасы (они сочли ее за диван), один книжный шкаф, стоявший внизу в коридоре. Взяли бы и многое другое, если бы... попалось на глаза. Из дома покойного о. Иванова взяли посуду, диван и цветы, у П. Л. Сиверского — зеркало. Клуб открыли в Николин день в нижнем этаже монастырской гостиницы. Местное учительство во главе с Логиновым отрицательно к нему относится и ничего хорошего от него не ожидают.
      5/18 декабря пришел к нам из Ферапонтова о. Павел Лесницкий, изможденный и ослабший от голодовок (давали 1/16 хлеба на духовенство) (...) Он мне сообщил, что и он состоит сотрудником Подотдела (только бесплатным, просился в делопроизводители, отказали, потому что поп), что меня назначили сотрудником без права отказа с жалованьем 2700 р. в месяц, что кроме меня сотрудниками состоят: во главе студент Горшечников, затем П. С. Третинский, местный художник Костарев, Вещезеров (сын о. Василия) — словом, компания, по-видимому, не подавляющая своей ученостью. Реквизиция, морозы и отсутствие кучера заставили меня отложить поездку до следующей недели (...)
     
      10/23 января 1920
      Сегодня мороз 21 °
      (...) 28 декабря ст. ст. я ездил в Кириллов в отдел образования и беседовал с заведующим Подотделом охраны памятников студентом Горшечниковым. Я назначен сотрудником Подотдела — уездным, но жить мне можно дома. Прежде всего я должен заняться описью икон и других предметов в Ферапонтове монастыре, для чего мне дана целая кипа печатных карточек. Меня зачислили запасным учителем и дадут учительский оклад 2700 (он скоро будет удвоен). Я указал на свою неподготовленность к занятиям археологией и сказал, что младший брат мой окончил Археологический институт. Горшечников обещал и ему дать постоянное место (...) Я думаю, что и тебе место будет устроено в Кириллове по ученой части, например, для разработки Кирилловского архива. Имей это в виду на всякий случай. Ведь если обстоятельства не изменятся, то в будущем году в Петрограде оставаться будет совсем невозможно. Да и без должности можно будет прожить на Цыпине лучше, чем в голодном Петрограде.
      Я же сам не особенно рад своей новой должности, боюсь, как бы она не стал потом весною или летом отвлекать меня от занятий огородничеством, которое лучше и вернее меня прокормит чем большевистские тысячи.
      Я уже раза два ходил в Ферапонтово. Иконы хранятся в холодном помещении и больше 1—2 часов в день работать там я не намерен. При определении века икон я совершенно пасую и ставлю что Бог на душу положит, только кому нужна такая работа? Специалист бросит мои карточки в печку и начнет все снова. Кроме того, многие иконы заклеены бумагой художником Юкиным (осень 1918), а отдирать бумагу я боюсь чтобы не повредить левкаса. О всех своих затруднениях я шлю завтра письмо товарищу Горшечникову.
      Еще до поездки моей в Кириллов (за неделю) был у меня Б. Н. Молас, командированный Петроградской Комиссией по охране памятников, и, разъезжая по Новгород ской и Череповецкой губерниям, осмотрел и нашу церковь. Пил у нас кофе и с жадностью изголодавшегося петроградца истребил пирог с брюквой и картофелем, поведал о злоключениях петроградских обывателей. В Петрограде, по его словам, теперь живет только 600 тысяч (...) Сам Молас был прежде юрисконсультом в Государственной конторе, служил в Красном Кресте. Бывал за границей и в Италии видел «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, но, по-видимому, пристрастился к археологии случайно, кап и многие другие. Услышав от меня, что сень над престолом в Димитровской церкви называется киворий, он потом переспросил и записал в книжку (...)
     
      3/16 марта 1920
      (...) Злоба дня — всеобщее обучение. Была сделана перепись грамотных и неграмотных, наиболее грамотные были записаны в учителя. В число их попали и я с Ольгой и получили предписание явиться 12 марта (н. с.) в Ферапонтово на трехнедельные учительские курсы. Там оказалось около 50 грамотеев разного пола и возраста: есть и седовласые старцы и молодые парни и девицы, а также игуменья, 4 монахини. Лекторов два: Логинов и еще одна учительница. Логинов, кроме методики арифметики, читает и лекции по политической «грамоте» и вообще большевистскому мировоззрению — по избитому шаблону с нападками на Библию. О лекции, конечно, односторонне, но нужно сказать правду, лектор он недурной, особенно по здешним местам (...) Возражать ему, может быть, было бы не совсем бесполезно, но опасно, ибо в числе слушателей были молодые коммунисты (!). Методику слушают, но бывшая вчера поверка показала, что усвояют ее плохо. Дебюты парней-учителей вызывают в аудитории сплошной хохот. Несомненно, что большинство новоиспеченных учителей не будет пригодно для предположенной цели и уже теперь не имеют авторитета у населения, которое относится неодобрительно к этой затее (...)
     
      20 марта/2 апреля 1920
      (...) С 12 по 27 марта (н. с.) в Ферапонтово были курсы для учителей по ликвидации безграмотности. О них я уже писал в прошлом письме. По окончанию их я был назначен учителем на Горы (Оденьево), а Ольга в Дьяконовскую. Через день мы получили письменное уведомление, что я назначен в Дьяконовскую, а Ольга в Цыпинскую школу (...) А сегодня уже говорят, что я назначен в Леушино. Вероятно, раньше понедельника страстной недели занятия не начнутся. Условия для занятий самые неблагоприятные. Нет букварей для учителей. Обещают дать по 3 на школу. Выдано по тетради на ученика и по полулисту бумаги и по перу, по три вставки (грифеля — М. Ш.) на школу, карандашей совсем нет(...)
      Занятия в школе, конечно, будут мешать исполнению обязанностей сотрудника Подотдела по делам музеев. Мою деятельность за февраль месяц Подотдел признал (по моему отчету) «продуктивной и заслуживающей благодарности». Я купил для музея у дьякона Добрынского медные кацею, ендову и подсвечник 1742 г. и еще 12 медных монет, уплатил за все 2275 р., да еще скупал у разных лиц в Ферапонтове медные иконки и складни (на 500 р.).
     
      29 ноября/12 декабря 1920
      (...) Неделю тому назад на Зайцеве умер скоропостижно, отхлестав жену вожжами, один коммунист. «Товарищи» из Кириллова устроили ему гражданские похороны с музыкой и атеистическими речами на могиле. Похоронили его у монастыря около сушила, близ дороги. Монастырских заставили в трапезе приготовить мясной обед. В трапезе играла музыка и был митинг, на котором предложили монахиням сделаться коммунистами не по имени только, а и на деле, снять иконы, выбрать новую начальницу из послушниц, ходить на спектакли. Монахини ответили отказом.
     
      12/25 июня 1922, воскресенье
      (...)В марте он (брат Вениамин — М. Ш.), как представитель Главмузея состоял членом комиссии по изъятию церковных ценностей (я состоял таковым по Ферапонтову монастырю). Нам были высланы телеграмма, мандаты, инструкция за подписью Троцкой с предписанием следить, чтобы не были изъяты старинные вещи музейного характера. Но наши протесты и заявления записали в протокол только для виду. Все равно увезли потом все ценные вещи, невзирая на их старину.
      В Кириллове ограбили все ризницы, сняли оклады и венцы с икон и увезена даже серебряная рака преподобного Кирилла — дар бояр Шереметевых XVII в. Так же у Нила Сорского и в Горицах. В Ферапонтово взяли сосуды, лампаду — дар императора Николая II, венчики и цаты с древних икон. Вениамин подавал протестующие телеграммы в Петроград и Москву и, не получив ответа, сам решил отчета туда не писать, как требовала инструкция. И я последовал его примеру, зачем зря бумагу тратить. Отобрание всюду прошло без особых препятствий со стороны клира и мирян, только в Кирилловском соборе диак Михаил вдруг вышел из себя, обозвав членов комиссии грабителями, заявив, что расстрела он не боится. Недолго спустя его арестовали, увезли в Череповец и, по слухам, присудили к 3 годам принудительных работ. Это еще больше напугало и без того не в меру робких и покладистых наших иереев. От них же первый трус наш о. Александр. Он теперь отказался от должности благочинного (...)
      Недели две тому назад в Ниловой пустыни, где проживает теперь епископ Тихон, живший зиму в Леушине, был по предписанию большевиков устроен съезд духовенства трех благочинных округов. Епископу Тихону заранее была вручена резолюция с порицанием патриарха Тихона. Епископ Тихон, больной и запуганный до нервных припадков (он сидел в тюрьме в Череповце), предложил духовенству подписать ее. Но духовенство нашло ее слишком резкой и подписало другую резолюцию в смягченном тоне. Через несколько дней получается приказ снова собраться в Ниловой пустыни для подписания первой резолюции. Теперь патриарха уже не поминают на богослужении (вместо него о. Александр невнятно бормочет не то о Всероссийском церковном совете, не то о соборе).
      Правда ли, что патриарх отказался от престола? Поминают ли его у вас в Петрограде? Если патриарх не отрекся, то не подлежит ли духовенство кирилловское во главе с викарием Тихоном каноническому запрещению за осуждение верховного пастыря, которого судить они не имеют права? Может быть, они теперь схизматики и к ним на богослужение ходить не следует? Что известно у вас об этой церковной смуте, устроенной большевиками при содействии Антоновых, Востоковых и других проходимцев в рясах?..
     
      4/17 мая 1923 Вознесение
      (...) Архимандрит Анастасий (...) сильно оскандалился. Его заметили вечером с 2 пудовыми мешками на спине, которые он тащил из братских кладовых. Он был арестован и посажен в тюрьму. 4 апреля был выпущен на свободу до суда. Это, кажется, последний Кирилло-Белозерский архимандрит, ибо монастырь, по слухам, закрывают и монахов выселяют.
      Церкви обложены теперь большими налогами. С Ферапонтфвской требуют к 1 июля 2 миллиарда (с Цыпинской церкви 1 '/2 миллиарда, соберут ли эту сумму — неизвестно) под угрозой закрытия, причем церковь угодника предположено, говорят, обратить в театр.
      О церковном соборе, который будто бы собирался в Москве, у нас ничего не слышно. В Кириллове образовалась обновленческая партия (...)
      Кого же у вас выбрали в митрополиты за твоим отказом? Вот какая высокая честь выпала на твою долю, но не повредит ли она тебе в глазах «товарищей»? (...)
     
      10/23 октября 1924
      (...) Монахам Кириллова монастыря запрещено было ходить с иконой, а недавно и самый монастырь закрыт (говорят, за то, что поминали патриарха) и богослужение в нем прекращено. Та же участь постигла Нило-Сорскую пустынь. Об открытии Кириллова монастыря, говорят, возбуждено ходатайство гражданами (...)
     
      13/26 апреля 1925
      (...) Земли, скот и инвентарь Ферапонтова монастыря присоединили к Лукинскому совхозу1[1 Две десятины монастырской земли отводят под показательное поле, за которым будет наблюдать агроном. Предполагается также открыть в Ферапонтово ветеринарный пункт]. Заведующий Зайцев уже перевел часть скота в Лукинское и засеял Ферапонтовские поля клевером. Монахини пока живут. Зайцев будет их брать на работу, но куда денутся старицы — неизвестно2 [2 С превращением Ферапонтова монастыря в совхоз, его древние здания и собор с фресками остаются без охраны].
      Нилову пустынь отдали в распоряжение исправдома и населили арестантами. Монахам предоставили один полуразрушенный скит. Об открытии Кириллова монастыря пока не слышно (...)
      19—23 ноября/2—6 декабря 1926
      Занимаюсь по вечерам и чтением. Читаю «Православное обозрение» и книги, принесенные из Лукинской школы, прочел, например, «Русскую историю в самом сжатом изложении» Покровского. Любопытно читать, как этот большевистский профессор обрабатывает русскую историю по своему марксистскому трафарету (...)
     
      18/31 января 1929
      (...) Прежде всего извиняюсь, что пишу карандашом. Чернила неважные, а перо еще хуже. Ну да как-нибудь прочитаешь письмо, а о возможных перлюстраторах в черных кабинетах не стоит заботиться; а далее наоборот: чем хуже, тем лучше (пусть давятся ненавистным ятем) (...)
     
      Публикация М. Шаромазова
     
      В. В. РОБИНОВ
     
      «СЕКРЕТНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ»
     
      ФРЕСКИ ДИОНИСИЯ
      И КОМЕНДАТУРА МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ
     
      В фондах Кирилловского музея хранится старая книга с отзывами посетителей Ферапонтова монастыря, которую начали заполнять еще в начале XX века. В ней есть любопытная запись следующего содержания: «10 июля 1946 года прибыла в Ферапонтово экспедиция по сбору красящих камней и глин, организованная Управлением коменданта Московского Кремля в составе начальника экспедиции старшего научного сотрудника Оружейной палаты мл. лейтенанта т. Гордеева Н. В., художников-реставраторов Центральной художественно-реставрационной мастерской Тихомирова М. Н., Брягина Д. Б., Филатова В. В. и фотографа-художника мастерской Робинова В. В. и красноармейцев ефрейтора Лаптева, шоферов Румянцева, Фокина и бойцов Морозова и Иванова. Экспедиция организована в связи с ремонтом храмов Московского Кремля, в частности Успенского собора, расписанного автором фресок Ферапонтова монастыря Дионисием, пользовавшимся натуральными красками, тертыми из местных камней, для лучшего восстановления его палитры при реставрации и дольшей сохранности, доказанной фресками церкви Рождества в Ферапонтовском монастыре. Исполнив свое задание, члены экспедиции не могут обойти молчанием факт наличия исключительного памятника мастерства русской древней живописи и не пожелать, чтобы этот памятник был восстановлен в полном его величии, достойном его мирового значения. Хранительнице этого музея т. Легатовой Л. К. экспедиция приносит сердечную благодарность за ее неизменно любезную отзывчивость и помощь. 20.VII.46 г. Начальник экспедиции: Гордеев. Состав экспедиции: Робинов, Мих. Тихомиров, Брягин, Филатов, Иванов, Морозов». Далее следует приписка: «Кроме изумительных фресок Дионисия восхищен совершенно сказочными пейзажами, окружающими монастырь. Фотограф-художник Робинов».
      Энтузиазм по поводу использования ферапонтовских красок в старой и новой живописи в течение многих лет подогревался прежде всего художниками. И до сих пор для отдельных своих картин их употребляют Н. И. Андронов и Е. А. Соколов, а также Н. В. Гусев, десятки копий которого с фресок Дионисия исполнены именно местными красками.
      Заметки об экспедиции 1946 года ее участник В. В. Робинов написал незадолго до смерти по просьбе доктора искусствоведения Г. И. Вздорнова.

      Василий Васильевич Робинов (1907—1993) был широко известным московским фотографом, чьи работы, прежде всего фотосъемка памятников древнерусской живописи, постоянно использовались в историко-художественных изданиях В. Н. Лазарева, М. В. Алпатова и других отечественных искусствоведов. Свойственные В. В. Робинову художественный вкус, профессионализм, порядочность и дисциплина делали его естественным членом того круга московской научной интеллигенции, которому мы все обязаны возрождением интереса к древнерусской культуре. Выставки его фотографий, особенно с фресок Андрея Рублева во владимирском Успенском соборе, становились событием в жизни Москвы. Мало кто знает, наконец, что именно В. В. Робинов исполнил факсимильную фотосъемку засекреченной бременской коллекции рисунков старых мастеров и что он один провел огромную фотосъемку икон Третьяковской галереи для издательства «Искусство», когда В. И. Антонова и Н. Е. Мнева публиковали в 1963 году двухтомный каталог древнерусской живописи из собрания галереи. Короче говоря, без В. В. Робинова и его фотографий трудно представить недавнее прошлое издательского и реставрационного дела России. Обращение Василия Васильевича к светлому искусству Дионисия, к незабываемой по красоте природе Ферапонтова делает светлой и саму память недавно скончавшегося автора.

      До начала Великой Отечественной войны я работал в Государственной Третьяковской галерее в качестве заведующего фотолабораторией. С начала войны пошел добровольцем на фронт. Войну закончил, встретившись с американской армией на Эльбе. После демобилизации из армии вернулся к любимой профессии. И. Э. Грабарь привлек меня работать в Государственную центральную художественно-реставрационную мастерскую, где он был художественным руководителем. Заведывала мастерской Крылова Вера Николаевна. Здесь я встретился со столпами русской реставрации, художниками, искусствоведами. Это были кроме И. Э. Грабаря Корин П. Д., Корин А. Д., Сычев Н. П., Померанцев Н. Н., художники-реставраторы Кириков В. И., братья Барановы, Филатов В. В., Брягин Д. Е., Тихомиров М. Н.— художник-декоратор Малого театра, переключившийся на реставрацию, Карасева, Костикова, Модоров и другие. Уже в 1945 году была организована экспедиция в Новгород для обследования состояния живописи в разрушенных памятниках Новгорода и производства необходимых первоочередных профилактических работ, прежде всего укрепления штукатурного и красочного слоев. Экспедицию возглавили В. Н. Крылова, Н. П. Сычев, Н. Е. Мнева. В ней приняли участие художники-реставраторы В. И. Кириков, Ф. Модоров, бабушка русской реставрации Домбровская, тогда еще совсем молодые В. В. Филатов, Д. Е. Брягин и престарелый Епанешников, который должен был практически ознакомить реставраторов с разработанным им методом укрепления штукатурного слоя. Моя обязанность была проводить фотофиксацию состояния живописи и хода реставрационных работ. Работа была проведена в большом объеме, и об этом и в каких тяжелых послевоенных условиях проводилась работа — особый рассказ.
      В 1946 году было принято решение начать реставрацию живописи в Благовещенском соборе Московского Кремля. Храм был расписан с участием Феодосия — сына Дионисия, создавшего фрески в Рождественском соборе Ферапонтова монастыря вместе со своими сыновьями. Известно, что красителями для фресок были использованы цветные камешки и глины разных цветов и оттенков, находящиеся по берегам Бородавского и Паского озер и в окрестных лесах со множеством ручейков. Камешки дробились, растирались и замешивались на яйце. Естественно, что Феодосии использовал эти же материалы при росписи Благовещенского собора.
      В трудное послевоенное время комендант Кремля снаряжает экспедицию в Ферапонтов монастырь за сбором необходимых для реставрационных работ материалов. Он выделил пятитонную грузовую машину. В состав экспедиции вошли научный сотрудник Оружейной палаты ст. лейтенант Гордеев Николай Васильевич, художники-реставраторы Филатов Виктор Васильевич, Брягин Дмитрий Евгеньевич, Тихомиров Михаил Николаевич и я. При машине два водителя и два вооруженных красноармейца для охраны. Так как в послевоенные годы продукты выдавались по карточкам, то мы сдали свои продовольственные карточки и нам выдали продукты сухим пайком на десять дней. Все погрузили в машину, специально оборудованную, чтобы в дождливую погоду можно было все содержимое накрыть брезентом. Но нам повезло — в июльские дни нас сопровождала хорошая, солнечная погода.
      Руководитель экспедиции Н. В. Гордеев был настроен по-военному. Создалась такая атмосфера, что война продолжается... Города объезжать, в населенных пунктах, в селах, деревнях не останавливаться, с населением не общаться. Полная секретность. Проехали стороной Ярославль, Рыбинск, выехали на берег Рыбинского водохранилища. Если до этого наш путь был довольно легким, то, миновав Рыбинское водохранилище, нас стали встречать неприятности. Во-первых, через несколько километров от водохранилища мы обратили внимание, что вдруг все стало черным: и дорога, и трава, и деревья. Как будто мы попали в черное царство. Мы в недоумении. Оказалось, что невдалеке находится завод, который вырабатывает сажу. Ну, ладно — дорога, трава, деревья черные... Но, проезжая деревню, мы увидели, что и дома черные, и огороды, и фруктовые деревья, где они есть, черные. А ведь сажа такой продукт, что от нее никаких способов нет укрытия. Даже если в избе закрыты окна, двери, она все равно найдет щелочку и проникнет в жилье. Как же можно жить в таких условиях? С тяжелым чувством мы проехали этот несчастный район.
      Дальше наш путь лежал через Пошехонье к Вологде. Вот где мы хватили горя. Оказалось, что проселочная дорога, по которой решил ехать наш руководитель, совсем не приспособлена для езды на автомобиле, да еще на пятитонном, с грузом и девятью «пассажирами». Нам все время попадались ручейки, овражки, канавки, через которые можно проехать по небольшим, легким мостикам, но которые не были рассчитаны на проезд по ним на автомобиле, к тому же многие из них были полуразрушены. И нам приходилось, прежде чем проехать по мосту, сначала починить и укрепить его. Конечно, ремонт производился минимальный, как говорится — на живую нитку. Проезжая по таким «отреставрированным» мостам на пятитонке, мы убеждались, что они окончательно разрушались и были уже совсем непригодными. А так как почва у ручейков и овражков была мягкой, иногда мокрой, машина буксовала, и мы ее с большим трудом вытаскивали, прилагая большие физические усилия. Если учесть, что таких препятствий было несколько, то на путь до Вологды у нас ушло два дня. Получилось так, что не мы ехали на машине, а большую часть пути ехала она на нас. В результате, вконец измученные, Пошехонье мы назвали Пешеходьем.
      Вечереет... Нужен ночлег, отдых. Доезжаем до уютной, опрятной деревушки, где можно было бы, попросившись у хозяев, переночевать более или менее в человеческих условиях, но где тут... Неззя! Пришлось ночевать в лесу, на зеленой травке. Хорошо хоть ночи были теплые. Хотели в деревне, которая была от нас в полукилометре, купить молока... Неззя! Так, измученные, и легли на голодный желудок.
      Утром, по команде, минуя Кириллов, направились по проселочной дороге в Ферапонтово. Дорога была неровная, бугристая, машину трясло, качало, сидеть было невозможно. Всю оставшуюся дорогу ехали стоя, держась за металлические дугообразные крепления, которыми была оборудована машина. Большую часть пути ехали лесом. И вдруг слева в прогалине меж деревьев — сказочное видение... Невероятной красоты белые стены, башни, храмы, как дорогие жемчужины, рассыпаны на темно-зеленом фоне деревьев и травы с вкраплением золотисто-желтых драгоценных камней — растущих то там, то здесь подсолнухов. И все это отражается в воде озера. Такое можно увидеть только в сказке.
      Само село Ферапонтово — с десяток добротных, аккуратных изб, расположенных по обеим сторонам незаезженной дороги. И такая непривычная для москвичей тишина. За озером деревня (не запомнил ее названия). Позднее от жителей этой деревни мы узнали, что кое-кто из здешних крестьян собирает в окрестностях Ферапонтова цветные камешки и по договоренности за небольшую сумму посылает посылки московским и ленинградским художникам. Вот они-то и рассказали нам, где можно найти камешки и глины. На высотке на южной стороне озера сохранились две мельницы, одна из них еще в рабочем состоянии, а говорят, что их было на этом месте более десяти, а вид от них на монастырь достоен кисти художника.
      Встретила нас смотритель монастыря-музея (к сожалению, не запомнил ни ее фамилии, ни имени) очень приветливо. После небольшого отдыха и «туристического» обеда мы пошли смотреть фрески Дионисия. Я еще никогда не видел древних фресок такой хорошей сохранности. Но больше всего поражала какая-то мягкость и нежность в самих образах, изображенных на фресках, и эта же мягкость и нежность присутствовали и в колорите фресок. Несмотря на некоторую приглушенность цвета, создавалось впечатление нежности и прозрачности красок.
      На следующее утро мы отправились на поиск и собирание камешков. Оказалось, это такое увлекательное занятие, которое можно, пожалуй, сравнить со сбором грибов. Возвращались уже с наступлением сумерек и, отдохнув и поужинав на скорую руку, ложились спать. Такими напряженными были все оставшиеся дни, а на фотографирование у меня времени не было. Жили мы все вместе в одном из монастырских помещений, спали на полу, на сене. Пищу готовили на костре. Атмосфера была самая товарищеская, и даже наш руководитель «оттаял» и оказался очень общительным, добродушным, милым человеком.
      Наши нелегкие труды увенчались успехом. Мы собрали камешков и глин общим весом больше тонны. И такое богатство цветов, оттенков, тонов и полутонов! Когда мы разбирали собранное, мы, конечно, прикидывали что из собранного соответствует цветам, отраженным во фресках. Глины соответствовали цветам: охристым, желто-золотистым, желто-коричневым и даже вишневым. А камешки были и коричневые, и серые, и желтые, и темно- и светло-зеленые, и серо-голубые. И еще много разных оттенков, всего в общей палитре не один десяток цветов и оттенков. А вот нежного прозрачного голубого тона, так, видимо, любимого Дионисием, не было. Говорят, что этот цвет не местный, привозной. И все это мы привезли в Москву, и художники-реставраторы их в полной мере использовали в своих работах. Несмотря на затраченный нами нелегкий труд и немалую усталость, мы были удовлетворены тем, что выполнили доверенное нам задание и увидели, можно сказать, почти в первозданном состоянии, уникальный памятник древнерусской архитектуры. Уезжали с надеждой, что весь комплекс в конце концов будет отреставрирован, и архитектура и уникальная живопись станут гордостью нашей страны.
      Обратная наша дорога пролегала по более или менее цивилизованным дорогам и шоссе, проходившим по попутным городам, но, конечно, без остановок.
     
      ОЛЬГА ЛЕЛЕКОВА
     
      КРАСКИ ДИОНИСИЯ:
      легенда и действительность
     
      Кто хотя бы раз увидит росписи Ферапонтова монастыря, тот никогда не забудет удивительной симфонии красок Дионисия. И, уезжая, запомнит слова экскурсовода, что все неповторимое богатство оттенков цвета художник взял из окружавшей его природы. Это кажется неоспоримой истиной, когда глядишь от монастыря на лазурную гладь Бородавского озера в изумрудной оправе лесистых берегов. Но красивая история о том, как Дионисий искал у воды разноцветные камешки, растирая их, приготовляя краски, не более чем сказка.

      Живопись Дионисия была открыта миру, по существу, дважды. Сначала это сделали историки и реставраторы. Уроженец здешних мест И. И. Бриллиантов опубликовал в 1899 году подробное историческое исследование о Ферапонтовой монастыре. В 1908 году архитекторы П. П. Покрышкин и К. К. Романов написали об его архитектурных памятниках. Наконец в 1911 году В. Т. Георгиевский выпустил ставшую знаменитой монографию «Фрески Ферапонтова монастыря». Но в те годы роспись оставалась известной все-таки для узкого круга знатоков древнерусского искусства. Но для наших современников заново «открыл» Дионисия неутомимый популяризатор его творчества художник Н. М. Чернышев. Его перу принадлежит изданная в 1954 году книга «Искусство фрески в Древней Руси», вызвавшая небывалый интерес к ферапонтовской росписи.
      Н. М. Чернышев впервые посетил Ферапонтово в двадцатых годах и был очарован увиденным. На берегу Бородавского озера он подобрал цветную гальку, и его посетила гениальная догадка. Невзрачная на вид, она легко растиралась в порошок. Художник попробовал приготовить из него краску и ею писать — получилось! Охваченный необыкновенным восторгом человека, только что сделавшего открытие, он с воодушевлением рассказывал об этом друзьям, студентам, читателям. Чернышев убеждал, что все цвета росписи Дионисия получены из местной гальки, и допускал только, что синяя (по его мнению — драгоценный лазурит) и зеленые краски могли быть привозными.
      С легкой руки Н. М. Чернышева каждый художник, приезжавший в Ферапонтове, без устали собирал на берегу мелкую цветную гальку и крупные разноцветные камни, пытался их растереть, смешать с каким-нибудь клеем и писать, добиваясь разнообразных оттенков, преимущественно желто-коричневой гаммы. С огромным энтузиазмом занимались таким собирательством студенты художественных вузов, когда им разрешали копировать фрески в соборе. Теория местного происхождения красок Дионисия почти ни у кого не вызывала сомнений. Единственным неверующим в нее оказался искусствовед И. А. Кочетков, который настойчиво советовал обратиться к здравому смыслу. В своей статье «О первоначальном колорите росписей Дионисия», опубликованной в 1977 году, он указал, что краски, приготовленные из ферапонтовской гальки, дают большой разброс в пределах каждого тона. Каждый камешек, справедливо отмечал он, имеет свой оттенок, а в росписи Дионисия колорит ровный. Кочетков также считал, что художники не могли тратить драгоценное время короткого северного лета на приготовление красок из случайного материала.

      Последний вывод подтвердило недавнее открытие реставратора из Вологды Н. И. Федышина, который доказал, что собор Рождества Богородицы был расписан Дионисием всего за 34 дня, а не за два года, как думали раньше. Кроме того, писал И. А. Кочетков, если бы из местной гальки можно было получать такие изумительные по цвету краски, ими непременно воспользовались бы после Дионисия иконописцы Ферапонтова и Кирилло-Белозерского монастырей, где в XVI веке была своя мастерская. Однако сведений таких нет, а вот данные о том, где, когда, на какой ярмарке, в каком городе покупал монастырь краски, мы знаем из обширного монастырского архива.
      Красивую легенду о ферапонтовской росписи Кочеткову развеять не удалось. Она быстро обрастала новыми доказательствами. Геологи В. Н. Голубов и Л. П. Галдобина в журнале «Природа» за 1984 год поместили статью под названием «Краски Дионисия и древний ледник», где объяснили, что гальку на Бородавское озеро принес ледник, двигавшийся из нынешней Карелии, богатой залежами этого природного материала. Его и сегодня используют для приготовления желто-коричневых пигментов промышленным способом. К сожалению, никаких сравнительных химических исследований местной гальки и красок авторы не проводили. Их попытка «расшифровать», какой минерал использован для всей гаммы ферапонтовской росписи, была умозрительной. Геологи не только поддержали идею Н. М. Чернышева, но и развили ее, допуская, что даже и синяя и зеленые краски в росписи Дионисия местного происхождения.

      Спустя два года В. Н. Голубов в соавторстве с сотрудником института «Спецпроектреставрация» Ю. М. Куксом повторили основной вывод. «Именно особенностями геологических образований в окрестностях Ферапонтова монастыря обусловлена неповторимость палитры местных минеральных красок»,— писали они в своей статье. И легенда по-прежнему переходила из одной публикации в другую. Даже газета «Известия», откликнувшись на юбилейную выставку Н. М. Чернышева в 1991 году, озаглавила заметку — «Он разгадал краски Дионисия». Повторяя чьи-то слова, журналист писал: «Вся изумительная цветовая гамма Дионисия, оказывается, лежала до сих пор в ферапонтовской почве». Он не знал, что эта легенда не выдержала научной проверки, проведенной специалистами Научно-исследовательского института реставрации.
      В начале восьмидесятых годов, когда было принято решение о реставрации собора Ферапонтова монастыря, начали разрабатывать методику красочного слоя росписи Дионисия. Для этого надо было тщательно изучить технику живописи, химический состав пигментов и связующих авторского красочного слоя. Проводили исследования сотруднику Института реставрации М. М. Наумова, В. П. Голиков, С. А. Писарева и другие. Они впервые применили для изучения всех основных цветов росписи Дионисия современные приборы и методы. Для этого отобрали более 300 микропроб пигментов разных цветов и под большим увеличением определили их состав. И первый же результат привел всех в изумление. Так, синий пигмент которым написаны все фоновые участки, оказался не драгоценным лазуритом, как привыкли думать, а другим минералом — азуритом. Самыми же необычными оказались зеленые пигменты, которыми написаны изображения земли, одежды святых, многие детали архитектуры. В древнерусских настенных росписях XI—XIV веков в Новгороде, Пскове и Владимире, а также в росписях этого времени в Югославии для получения зеленых цветов художники использовали один и тот же пигмент — глауконит, других пока не обнаружено. Глауконит встречается самых разнообразных оттенков — от слегка зеленоватого, прозрачного до ярко-зеленого. А в ферапонтовских пробах содержался не малахит, как предполагали Н. М. Чернышев и геологи, а приготовленные искусственно медные зеленые пигменты. Подобного в настенной живописи еще не встречалось. Как удалось выяснить, получали эти пигменты по той же технологии, что и аналогичные зеленые пигменты на западноевропейских произведениях, например, алтарях XV века из Германии. Из полученных объективных данных следовал только один вывод — зеленые пигменты Дионисия не местного происхождения. Их нельзя было «добыть» ни близ Ферапонтова, ни где-то еще, потому что приготовлялись они по сложной технологии европейских мастеров. Такую краску можно было купить у заморских купцов на одной из ярмарок либо у русских мастеров, знавших секрет ее приготовления.
      Трудно допустить, и мы не имеем письменных подтверждений тому, что художники начинали роспись храма с поиска материалов и приготовления краски. На самом деле мастера либо работали своими купленными заранее красками, за что им особо платил заказчик, либо пользовались красками заказчика, предоставленными художнику по его списку. Так, например, сын Дионисия практически одновременно с ферапонтовской росписью расписывал один из храмов в Иосифо-Волоколамском монастыре, используя краски, приобретенные и вложенные в монастырь одним из богатых торговых людей. Любую краску можно было купить не только в крупных городах, но и в Кириллове и в Белозерске. А в XVII веке за мастерами, которые расписывали Успенский собор в Кирилловом монастыре, посылали специальные подводы, на которых те везли все необходимое для работы — краски, кисти, даже ветошь.

      Все сторонники местного происхождения красок, начиная с Н. М. Чернышева, считали, что в основе каждого оттенка в росписи лежит свой пигмент. Сколько оттенков — столько и пигментов. Совершенно ясно, что это глубокое заблуждение. Собственноручно Дионисий расписывал верхнюю часть собора Рождества Богородицы — купол, барабан и подпружные арки, на которых в медальонах (их 68) написаны полуфигуры мучеников, праведников, монахов и князей. В этих изображениях мы различаем большое число разных зеленых оттенков — ярких, травянисто-зеленых, напоминающих по цвету малахит, изумрудно-зеленых, коричнево-зеленых.
      Приступая к исследованию этой части росписи, специалисты Института реставрации ожидали обнаружить уже знакомые им по другим участкам живописи искусственные медные зеленые пигменты. Но, оказалось, что все разнообразие зеленых оттенков Дионисий получил... совершенно не используя зеленых пигментов! Вначале в это даже не верилось, но с истиной не поспоришь.
      В верхней части собора все зеленые оттенки получены Дионисием либо за счет смеси синего азурита и охры, либо за счет лессировки, то есть покрытия одного слоя краски другим, в данном случае тонкого слоя охры синим пигментом, либо смесью охры с сажей или лессировки охры сажей Соотношения синего или черного пигмента с охрой в смеси, толщина лессировки азуритом или сажей давали бесконечное многообразие зеленых оттенков. Рассматривая роспись снизу, зритель не в состоянии различить неоднородность красочного материала, которую можно обнаружить лишь при специальных исследованиях живописи На стенах зеленые одежды написаны Дионисием иначе Здесь не найти смеси желтого и синего пигментов Учитывая близость этих изображении зрителю, мастер использовал один яркий зеленый пигмент, так называемый «псевдомалахит»

      Наиболее богатой и разнообразной по цвету частью росписи как раз и являются медальоны на подпружных арках под барабаном. И секрет заключается не в огромном наборе пигментов, которые были в распоряжении Дионисия, а в неисчерпаемом разнообразии его художественных и технических приемов при минимуме использованных средств. Все 68 медальонов условно можно разбить по цвету всего на четыре типа голубые, охристые, светло розовые, темно-розовые И все они написаны одними и теми же пигментами. Разнообразие оттенков желтого, розового, голубого получено художником либо применением чистых пигментов, либо за счет смесей и лессировок белилами подкладочного слоя. В одном случае слой белил очень тонкий, едва уловимый, и тогда цвет, который они перекрывают, остается более интенсивным, в другом месте слой белил в несколько раз превышает по толщине подкладочный слой и последний практически не виден, а скорее сам придает легкий оттенок белилам — теплый, если белила лежат на розовой подкладке, или холодный, если белила лежат на слое сажи и азурита. Впечатление усиливается благодаря различным комбинациям расположения медальонов на арках. Светло-розовый может быть рядом с охристым либо темно-розовым, либо голубым — вариантов множество, хотя медальонов всего четыре типа по цвету. И в каждом медальоне изображены святые в разных по цвету одеждах: в голубом медальоне розовые одежды, в розовом — голубые и так далее. В итоге рождается впечатление необыкновенного разнообразия и красочности, которых Дионисий достиг благодаря виртуозной технике колориста.
      Говоря о восприятии живописи собора Рождества Богородицы, нельзя забывать, что перед нами памятник, который прожил очень долгую и трудную жизнь. Если, например, из двух участков живописи, написанных одинаковыми пигментами, один когда-то промывали либо укрепляли, если один находится в верхнем регистре росписи, а другой в нижнем, если один более освещен, а другой написан в углублении стены — они никогда не будут восприниматься выполненными одинаково. Даже лессировки белилами отличаются в зависимости от наполненности кисти краской от начала мазка и на его завершении. Живописная поверхность как бы живет, пульсирует, чего, как ни старайся, не достичь при копировании — оригинал сковывает свободу художника.
      Выше говорилось о зеленых и синих пигментах. А что же охры? Охры у Дионисия необыкновенно чистые, без примесей и посторонних включений — как в барабане, так и на стенах и в алтаре собора. Для сравнения с охрами росписей реставраторы исследовали желтую и коричневую гальку, принесенную с озера. Каждый камешек состоял из смеси минералов, среди которых преобладали так называемые желтоцветные. Микропримеси — своеобразный паспорт всякого минерального сырья — оказались разными в пигментах на стенах и в пигментах, полученных из гальки. Мог ли Дионисий получить из местного сырья столь чистую охру, как в росписи собора? Вряд ли. Такую охру могли добыть только в месторождении, содержащем мономинеральный пигмент, либо получить путем обжига при высокой температуре, чего опять-таки нельзя было выполнить в местных условиях. Словом, охры Дионисия также не были приготовлены из озерной гальки.
      Что же получается? Зеленые пигменты Дионисия привозные, синие привозные, охра также не могла быть местной. Да и встречающиеся в росписи красно-коричневые пигменты целиком состоят из интенсивно окрашенных частиц, то есть из специально приготовленного материала, которого нет среди гальки близких цветов.
      Многолетнее упорное желание считать росписи Дионисия созданными из местных материалов вполне объяснимо. Возникающий при этом образ средневекового художника становится созвучен «былинно-песенному» представлению о русском искусстве, где иконопись, а тем более стенная роспись, возводятся в совершенно особый вид искусства, ни на что в мире не похожий. И картина, которая рисует художника Дионисия собирающим камешки для красок на берегу северного озера, становится как бы частью фольклора. Однако образ этот недостоверный, и сожалеть об этом не обязательно. Художественный гений Дионисия неоспорим и без поэтических обобщений, в котором не нуждались его современники-европейцы — Леонардо да Винчи, Джакомо Беллини, Гольбейн Старший, Лукас Кранах...
      * * *
      Специалисты Научно-исследовательского института реставрации уже не одно десятилетие изучают материалы и технику русской и западноевропейской живописи. И имеют право утверждать, что русская икона с точки зрения материалов и техники исполнения не может считаться особым, исконно русским явлением. Поэтому здесь никогда не согласятся с теми, кто, подчеркивая возвышенную красоту иконы, подкрепляют слова легендами о «чистых», «несмешанных» красках. Превознося, таким образом древнерусскую живопись, они непроизвольно сводят ее до уровня неразвитого ремесла примитива. Русские иконописцы, миниатюристы стенописцы были настоящими профессионалами, как и западноевропейские художники того времени они широко использовали в своем творчестве все разнообразие живописных средств и технических приемов — цветные подкладки, лессировки, смей и лаки. И о каком бы виде живописи мы ни говорили, везде обнаруживается непреложная закономерность: чем выше уровень мастерства художника, тем выше техническая сторона его творчества.
     
      ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ
     
      БЕЛОЕ НА БЕЛОМ
      Этюд
     
      От редакции: Ярко написанный этюд о прошлом и настоящем Ферапонтова монастыря впервые увидел свет в 1983 году. Он появился в парижском журнале «Грани», издаваемом русскими эмигрантами, под заголовком «Ферапонтово». Автор этюда, известный поэт Юрий Кублановский, постоянно живет в Франции и в Москве. Возможность публиковаться на родине появилась у него только в последние годы. Юрий Кублановский не случайно обратился к теме «Русского Севера». В 1976 году, будучи молодым человеком, он работал экскурсоводом в Кириллове, постоянно приезжал с туристами в Ферапонтово. Здесь у него остались друзья, связи с которыми он не теряет.
     
      Ферапонтов монастырь — одна из крупнейших жемчужин в цепи монастырских ансамблей на северо-западе России, метко названной русским религиозным писателем Андреем Муравьевым «Северной Фиваидой». Он знаменит не только своей историей, но и замечательной архитектурой и фресками великого Дионисия...
      По преданию — с горы Мауры, что над Шексной, иноки Кирилл и Ферапонт углядели место для основания новой обители. На месте этом — теперь Кирилловский монастырь. Через некоторое время Ферапонт решил отделиться от Кирилла и основал свой — в нескольких десятках верст от кирилловского, в месте не менее живописном — на холме, возвышающемся над несколькими тонкого абриса озерами... (Кирилловский же ансамбль — на ровном берегу Сиверского озера)... Центральный — Рождественский — храм расписал Дионисий; говорят, что уникально нежный колорит его фресок обусловлен необычностью технологии дионисьевых красок, якобы приготовленных из местных перетертых глин и озерных камушков... Впрочем, теперь это оспаривается: утверждают, что краски просто естественно пожухли от времени, что обводка (ныне бледно-палевая) была ярко-багряной, а бледно-лазоревые ныне поля — ярко-синими.
      В XVII столетии — в страшные времена раскола, как бы предвосхитившие своим напряженным трагизмом царствование Петра I,— в Ферапонтове был заключен патриарх Никон. Его келья — возле надвратной церкви, сохранившейся и до наших дней.

      После реформ екатерининского времени, нанесших непоправимый удар монастырской жизни, Ферапонтов монастырь хиреет, редкие паломники оставили свои записки о нем (вышеупомянутый Муравьев, профессор Шевырев и другие). Любопытно, что Шевырев даже, кажется, и вовсе не упоминает дионисьевых фресок — вот, воистину «смотрели и не видели» — древнерусская живопись еще не была «открыта». Паломники из «народа» шли на Соловки, на Валаам, в Сэров — вологодские монастыри оставались на периферии религиозной жизни России. А интеллигенции, естественно, было не до того: революционная борьба, межеумочное просветительство и хандра «дяди Вани» отнимали все силы. Только в Серебряный век — с Бенуа, Грабарем и другими энтузиастами — культура Древней Руси предстала в своем несравненном великолепии.
      В конце XIX — начале XX столетия оживилась и монастырская жизнь в Ферапонтове: из простого прихода снова стал монастырь — теперь женский...
      Мать-игуменья была еще молода, энергична и пользовалась в округе любовью (Я так и не узнал ни у кого из местных ее имени — всего-то сохранилось два-три старожила, которые ее еще помнят...) Когда местные большевики пошли отбирать церковные ценности, мужики организовали оборону монастыря. Одного из приступавших «комиссаров» ранили из ружьишка в ляжку. Это послужило достаточным поводом для расстрела всех вступившихся за монастырь мужиков и расстрела игуменьи (а заодно и игумена Кирилловского монастыря). Расстреливали на заре неподалеку от Кирилловского кладбища, что на выезде из кирилловского поселка — в сторону Белозерска.
      Местный старожил дядя Саша (контуженный под Кронштадтом, с тех пор не воевавший, из дому не вылезавший и потому уцелевший) так рассказывал мне про это событие.
      — Повели их на расстрел. Игумен все молитву читал, а матушка-игуменья вдруг тушеваться начала. И вот тушуется и тушуется. А игумен и говорит ей: «Не тушуйся мать-игуменья, молись!» Привели к яме и стали стрелять. Матушку убили, мужиков убили, а игумен все молитву читает, хоть стреляют в него чуть не в упор. Кончил молиться и говорит: «Вот теперь убивайте!»
      Много попили мы с дядей Сашей чайку с пиленым сахаром да старыми сухарями, много он мне рассказывал...
      Кириллову с Ферапонтовым «повезло» — тут не было коммунистического концлагеря (правда, рядом — в Нило-Сорской пустыни — с тридцатых годов областной дурдом).
     
      Соловки от крови заржавели
      и Фавор на Анзере угас.
      Что бы ветры белые ни пели,
      страшен будет их рассказ.
     
      Но не то в обители Кирилла:
      серебрится каждая стена.
      Чудотворца зиждущая сила
      здесь не так осквернена.
     
      Это строки из моего стихотворения, написанного в тех краях в июле 1976 года: я работал экскурсоводом в Кириллове и по нескольку раз в неделю бывал в Ферапонтове. Края эти открылись мне во всей их несказанной прелести — в таких местах невольно станешь... «славянофилом». Но и люди «противоположного направления» дорожат ими: именно в тот же месяц приезжал в Ферапонтове «прощаться» Андрей Амальрик. Не описать природу Ферапонтова: его луга, рощи, блесткие озера и островки... А вид с Цыпиной горы: феноменальная мощь пейзажа, дали, облака, солнце. Там еще пока уцелела... «экология»: мальчишки с засученными штанинами ходят по озерной кромке и собирают в корзину раков, водится некрупная, но вкусная рыба. Замечательно интересна судьба нынешнего директора Ферапонтовского музея Марины Серебряковой. Профессорская дочь, химик по образованию, Марина лет двенадцать назад приехала со своим мужем-художником на лето в Ферапонтово «на этюды»... Муж, нарисовавшись, благополучно вернулся в столицу, а она — осталась. Сначала единственной работницей в Ферапонтовском музее: и сторожем, и смотрительницей, и экскурсоводом.
      Одно дело наслаждаться в сезон ферапонтовскою природою, другое — там зимовать: ноябрьская распутица, когда грязь по колено, зимние ветра и метели, носка дров, вечный холод и голод: когда в местный «сельмаг» привозят несколько раз в неделю больше похожий на глину хлеб, и нет ни круп, ни консервов. И долгая затяжная весна, еще и в мае, в бессолнечных местах — снег. Марина все это выдержала (а я, например, зимовал на Соловках только до марта, а в марте «бежал» на самолете в Архангельск), прижилась, местные перестали ее травить как «чужую», вышла замуж за ферапонтовского то ли столяра, то ли пастуха и родила двух сыновей... Конечно, знает теперь там каждый камень, каждую трещинку в дионисьевых фресках. Последние годы с нею там работает и дочь известного нашего писателя Яшина — Наташа... Вот и весь штат.
      Приезжал я в Ферапонтово из Кириллова под вечер на местном автобусе, бросаемом из стороны в сторону на страшных вологодских горбылях и ухабах, шел в крайний дом к знакомому старику, за четвертинку он выезжал на лодке на озеро, вынимал сетки с раками. Я разводил покуда костерик, кипятил воду (с перцем, лавровым листом и крапивой), закидывал туда выловленных раков... Как было вкусно! И удивительный имбирный закат, и все-все... как бы подготовлено к благовесту. Но мертв монастырь, обшарпаны стены, и только в стороне где-то горланит пьяная молодежь.
      Другая картина — зимою: ни озер, ни берегов — снег, снег и снег. Но архитектура еще прекраснее: белое на белом — так изысканно!
      В маленькой сторожке возле ворот трещит печка, Марина сидит в столетнем накинутом на плечи бараньем полушубке, на плитке кипятится вода...
      В трех километрах от Ферапонтова деревня Емишево, там у меня знакомая «баба Таня», во всей деревне три-четыре старухи и ни души больше. Трудно туда пробраться — снегу по пояс. Раз недели в две-три одна из бабок тащится с санками по целине в сельмаг за хлебом, ночуют все вместе в одной избе, чтоб топить меньше — с дровами туго. Большинство домов и в Емишеве, и в других почти уже вымерших деревнях куплено столичной элитой: приезжают отдыхать летом... Зимой все закрыто, заколочено — неслыханная тишина, смерть и покой...
      Последний раз я побывал в Ферапонтове осенью восьмидесятого года. Многое изменилось. Все встает на рельсы туристского бизнеса. Провели асфальтированное шоссе прямо из Вологды без петли на Кириллов. Много лет зияла в центре деревни, наполняясь осенью жижей, большая яма — котлован для будущей гостиницы; теперь гостиница была возведена по второй этаж. Скоро конец и тишине, и ракам, и рыбе.
      Зато в сельмаге — беднее, чем прежде, такого я еще нигде не видел: единственное имевшееся в наличии спиртное — коньяк... в пивных бутылках с пивной же металлической пробкой...
      У Марины седая прядь, муж пьет, надо как-то делить избу, расходиться. Она провела нас в закрытый уже с осени Рождественский храм (я был с писателем Фазилем Искандером). Но как-то рассеянно глядели мы на гениальные фрески: то ли не было настроения, то ли мучило похмелье от «принятой» в пути бормотухи. Лил дождь, дорогу развезло, ничто Фазиля не трогало...
      Уезжая из Ферапонтова, я все по привычке оборачивался, пока главы Ферапонтова монастыря не скрыл налетающий на нас с боков лес... Вот уж не думал я, что прощаюсь с Ферапонтовом навсегда.
      И теперь не думаю.
     
      НИКОЛАЙ ГУСЕВ
     
      ХРАНИТЕЛИ ФЕРАПОНТОВА
     
      Назначенный на должность хранителя в трудное послевоенное время, местный уроженец Валентин Иванович Вьюшин, участник и инвалид Великой Отечественной войны, преданно «служил» Ферапонтову и Дионисию с 1948 по 1978 год — до тех пор, пока здесь не был, наконец создан государственный музей всероссийского значения. Именно В. И. Вьюшину и немногим его единомышленникам (таким, как вологодский областной инспектор по охране памятников Андрей Константинович Вёдров) мы обязаны тем, что живопись Дионисия в соборе Ферапонтова монастыря является ныне наиболее сохранным циклом фресок Древней Руси.
     
      Валентин Иванович Вьюшин более тридцати лет был хранителем знаменитых фресок Дионисия в Ферапонтовом монастыре. В те времена, как, впрочем, кое-где и теперь в отдаленных местах, где есть древние росписи, в храмах нанимали хранителя. Он держал ключи и имел соответствующие обязанности. Это всегда были пожилые люди и, главное, далекие в своих интересах от того, что хранят. Я почти никого из них не удержал в памяти. Разве что запомнил злых и ворчливых. Они мешали толком рассмотреть росписи, и, помню, как непросто было решиться поехать еще раз в такие неприветливые места.
      Совсем иначе сложилось в Ферапонтове. Там и до войны хранили фрески достойные люди, а с 1948 года в этой должности определился Валентин Иванович Вьюшин, местный житель, инвалид войны. Можно считать, молодой человек. Ему было тогда 26 лет. Опыт военной профессии, приучившей его ответственно относиться к делу, при новой должности проявился в особой заботе за сохранность росписей Дионисия.
      В те далекие годы Валентин Иванович почти самостоятельно доходил до осознания того, что хранит он художественные ценности под стать самому великому в мире. Для него, местного жителя, было совсем непросто увидеть значительное в привычном и доступном с детства. Помогло общение с приезжавшими в монастырь, особенно, по его словам, с художником Н. М. Чернышевым.
      Таким образом, с начала 50-х годов он стал тем особенным хранителем, которого вскоре будет знать пол-Москвы. И 'привычно станет для всех, что ехать в Ферапонтово — значит ехать к Валентину Ивановичу. По существу, так оно и было. Он всех радушно принимал, не имел ни к кому предубежденного отношения, разве что к девицам в шортах, им в собор заходить не полагалось. Не упускал из вида людей случайных, тем более, что вход был свободный, без билетов. За все годы его хранения не было ущерба росписям, даже малого.
      Сам он, жена его Анастасия Ивановна и дочь их Зина днем и ночью охраняли Рождественский собор, который, по-существу, стоял как в поле. Это теперь монастырскую ограду всю восстановили, фонари, как прожекторы, территорию по ночам освещают, и милиция дежурит в три смены.
      Забот и работы у Валентина Ивановича было много. Кроме соблюдения режима хранения росписей, требовалось содержать в должном порядке монастырский двор, три церкви, паперть и собор. Не все теперь представляют, что это за труд вымыть полы на пятистах квадратных метрах. А самоотверженная семья Валентина Ивановича несла эти заботы. Они жили сначала в маленькой неудобной келье. Потом в своем светлом гостеприимном доме.

      Валентин Иванович помнил всех, побывавших в Ферапонтове даже мимоходом. Я не раз наблюдал, как удивлялись этому приехавшие вновь через много лет. Постоянных посетителей, а таких было немало, он принимал как родных. Сначала ездило людей немного. Условия жизни, как все помнят, были другие, и добраться было сложнее, чем теперь. Когда я впервые собрался в Ферапонтово, в 1955 году, из Вологды в Кириллов ходили только грузотакси: машины с брезентовым верхом и досками для сидения поперек кузова. По плохой дороге путь был долгий и трудный, но легче, чем до войны. Тогда зимой ходили пешком или добирались на телеге. В летние месяцы можно было приплыть из Вологды в Кириллов на пароходе почти за сутки, потому что останавливался он у каждой пристани надолго: разгружали бочки и ящики для местного сельпо. Из Кириллова мы пошли в Ферапонтово пешком. Нагружены были основательно, художники налегке не ходят. Однако нас все же подвезла с полпути почтовая машина. Я ехал в кузове. Рядом брезентовые мешки с почтой, а при них охрана — девица с большим пистолетом на поясе. Ферапонтов монастырь выглядел не совсем так, как теперь. Давно не беленые стены, старые кровли на шатрах. Много берез перед собором на монастырском дворе и дом игуменьи рядом с надвратной церковью.

К титульной странице
Вперед
Назад