«Бедность не порок, а несчастье», «Хоть мошна пуста, да душа чиста», «Гол да наг — перед Богом прав», «Бедность учит, а счастье портит», «Убожество учит, богатство пучит».
КУДА ТОПОР И СОХА ХОДИЛИ
«Работай — сыт будешь; молись — спасешься; терпи — взмилуются». Русский человек знал твердо: источник благополучия и богатства — труд. «Труд — отец богатства, земля — его мать»,— говорит древняя пословица. Но труд важнее богатства, ибо последнее (даже если оно добыто праведным путем) не вполне устойчиво; налетел разбойник или иноземный враг и отобрал, вспыхнул пожар, а были они часты в деревянных домах, и от богатства горстка пепла. А труд, навык к нему придает жизни устойчивость, создает твердую основу. Все результаты жизни зависят от труда. «Что посеешь, то и пожнешь. Что пожнешь, то и смолотишь. Что смолотишь, то и смелешь. Что смелешь, то и съешь», «Кто посеял, тот и пожал».
Добросовестный труд — нравственная гарантия благополучия человеческой жизни. Отсюда и трудовая система жизненных ценностей, система, в которой труд занимает первое место, а богатство находится на втором плане.
Народное сознание всегда считало, что единственным справедливым источником приобретения имущественных прав может быть только труд. Поэтому земля, которая не является продуктом труда, не должна находиться в индивидуальной собственности, а лишь во временном пользовании, право на которое может дать только труд. Большинство русских крестьян не знали частной собственности на землю. Отсюда древний социалистический идеал крестьянина, враждебно относившегося к частной собственности на землю. Земля в крестьянских общинах распределяется по тем, кто ее обрабатывает, кто может приложить к ней свою руку. Отсюда и всеобщая вера русского крестьянина в черный передел, когда вся земля будет вновь переделена между теми, кто ее фактически обрабатывает.
Россия была очень богата землей и лесами и другими природными ресурсами. Еще в XIV—XV веках стояли огромные массивы незаселенных земель, неосвоенных ресурсов. В этих условиях владение ресурсами зависело от возможности человека освоить их своим трудом или трудом своих близких и челяди.
Земля — Божья, считал крестьянин, и принадлежать она должна тому, кто ее обрабатывает. Эта основа трудового мировоззрения крестьянина, вокруг которого формировались все его другие воззрения.
Как отмечал исследователь русской общины Ф. Щербина, до конца XVI века обычай свободной заимки земель был главным господствующим обычаем в экономической жизни и отношениях русского народа. Трудовое право русского человека состояло в том, что он пользовался занятым им пространством по известной формуле: «Куда топор, коса и соха ходили». Затрата труда на месте заимки служила в большинстве случаев определяющим фактором владения этой землей1.
Еще в XIX веке русский ученый Ефименко отмечал, что в Западной Европе имущественные отношения строились на завоеваниях, насильственном захвате одной части общества прав другой. В России же было иначе — для большей части общества имущественные отношения носили трудовой характер. «Земля не продукт труда человека, следовательно, на нее и не может быть того безусловного и естественного права собственности, какое имеет трудящийся на продукт своего труда. Вот то коренное понятие, к которому могут быть сведены воззрения народа на земельную собственность». Аналогичные мысли высказывал князь Васильчиков. В России, считал он, «с древних времен очень твердо было понимание в смысле держания, занятия, пользования землей, но выражение «собственность» едва ли существовало: в летописях и грамотах, как и в современном языке крестьянства, не встречаются выражения, соответствующие этому слову» 2.
Сложившийся общинный принцип ставится в России выше принципа частной собственности. Щербина рассказывает, как в Кадниковском уезде умер крестьянин-собственник, оставив своей жене-старухе несколько десятин земли, приобретенных покупкой. Община, к которой принадлежала старуха, отобрала эту землю в общественное пользование, полагая, что старуха может содержаться за счет мира. «На что ей своя земля,— рассуждали крестьяне,— ее «мир» прокормит и без земли». Старуха пожаловалась в волость, где ей сказали, что мир поступил справедливо, ибо частная собственность превратилась в общинную из-за невозможности трудиться на ней старухе-хозяйке3.
Таким образом, в нашем крестьянстве сохраняла гораздо в большей степени, чем на Западе, непосредственная связь между трудящимся и продуктом его труда сохранялись и юридические отношения особого трудового типа. С почти религиозным чувством крестьянин относился к праву собственности на те земельные продукты которые были результатом труда человека. Украсть что либо с поля, будь то хлеб или сено, считалось величайшим грехом и позором. Причем крестьянин четко разделял предметы, являвшиеся результатом человеческого труда, и дары природы. Если кто срубит бортяное дерево (где отдельные лица держали пчел), тот вор, ибо он украл человеческий труд; кто рубит лес, никем не посеянный, тот пользуется даром Божиим, таким ж даром, как вода и воздух4.
РЯДИСЬ НЕ СТЫДИСЬ,
А РАБОТАЙ НЕ ЛЕНИСЬ
Нестяжательство, презрение к погоне за наживой, богатством, конечно, не означало склонности крестьян работать бесплатно. За хорошо выполненный труд полагалась справедливая награда. При этом считалось само собой разумеющимся, что работа должна быть выполнена хорош согласно традиционным нормам, обычаям и вековым привычкам крестьянина. Надо хорошо работать и не думать о вознаграждении, оно само собой следует тебе за старательный труд. Народное чувство выработало идеал справедливого вознаграждения, отступление от которого — попытка обмануть, надуть работника — осуждалось как нравственное преступление.
Народная сказка о батраке и купце (попе), пытавшемся его обмануть, во всех вариантах кончается торжеством справедливости и посрамлением нечестного нанимателя.
Если крестьянин, ремесленник один или с артелью нанимался (подряжался) на работу, с нанимателем заключался договор, чаще всего устный, но нарушить его было величайшим грехом, ибо «договор дороже денег».
Договору-уговору, или иначе ряде, придавалось очень большое значение. «Уговор — родной брат всем делам «Уговорец — кормилец. Ряда — не досада», «Ряда дело хорошее, а устойка (то есть соблюдение уговора) то лучше».
«Язык на сговоре (то есть условия заключения)», «Рядись не торопись,— рассудительно говорит работник,— делай не сердись» или: «Рядись да оглядись, верши не спеши, делай не греши».
О нечестном нанимателе говорят так: «Он на грош пятаков хочет. С алтыном под полтину подъезжает». Поймав нанимателя на нечестности, работник не доверяет ему впредь.
Если в уговоре ошибочка выйдет по твоей вине, отвечать будешь только сам. «Рядой не вырядишь, так из платы не вымозжишь». После уговора менять ничего нельзя. «Переговор не уговор. Недоряжено — недоплачено». В следующий раз умнее будешь.
«Что побьем (руками при договоре), то и поживем. Что ударишь, то и уедешь (увезешь с собой)».
И отсюда в конце договора обязательство: «Он в долгу не останется», то есть заплатит все без остатка, ведь так мы и сегодня говорим.
Справедливое вознаграждение за труд — дело непременное. И вот тут главную роль играют для крестьянина деньги как мера труда. «Без счета и денег нет. Деньги счет любят, а хлеб меру. Деньги счетом крепки». Деньги для крестьянина не золотой телец — объект поклонения, а средство счета.
«Счет не обманет. Счет всю правду скажет», «Доверять-то доверяй, но и проверяй», «Не все с верою — ино с мерою». Впрочем, «кому как верят, так и мерят».
«Мера — всякому делу вера, счет да мера — безгрешная вера». В расчетах не должно быть исключений. «Счет дружбы не портит. Дружба дружбой, а денежкам счет». Чаще счет, крепче дружба.
Подчеркивая трудовой характер своего заработка, русский трудовой человек говаривал: «Трудовая денежка до века живет (кормит, служит)», «Трудовая денежка всегда крепка», «Трудовая денежка плотно лежит, незаработанная ребром торчит».
Преобладание моральных форм принуждения к труду над материальными совсем не предполагало уравниловки в распределении, а наоборот, исключало ее. Для крестьянина считалось безнравственным заплатить равную плату и мастеру, и простому работнику. Качественный труд должен вознаграждаться значительно выше. «Работнику полтина, мастеру рубль».
Стоял ли вопрос об уравнительном распределении среди крестьян? Стоял, но только в том случае, если все они выполняли работу одного объема и одного качества в общине на помочах или общественных работах, а также в артелях. В таком случае крестьяне говорили: «Тем добро, что всем равно», «Всякому по Якову», «Что миру, то и Спире. Что миру, то и мирянину», «Что миру, то и бабину сыну», «Что тебе, то и мне. Что мне, то и тебе». «Что всем, то и одному. Что одному, то и всем», «Варлам, пополам; Денис, поделись!»
В остальных случаях уравнительные отношения считались безнравственными, так как нарушали трудовые принципы крестьянства и поощряли лодырей.
«Каков работник, такова и плата», «По работе и плата», «По товару и цена», «Каждому да воздастся по делам его».
«За бесплатно» работник трудится только на общественных работах и помочах. В остальных случаях полагается материальное вознаграждение. Работу «за спасибо» работник всерьез не принимает. «Спасибом сыт не будешь», «Спасибо не кормит, не греет», «Спасибо домой не принесешь», «Из спасибо шубы не сошьешь». Рабочий человек смеется: «Подали спасибо, да домой не донес!»
Нет, работника надо заинтересовать и материально. Некоторые пословицы в этом очень категоричны. «Не бей мужика дубьем, бей его рублем», «Не бей мужика дубиной, попробуй полтиной», «Не учи дубцом, поучи рублем», «Не торопи ездой, торопи кормом» (то есть заинтересуй материально).
Больше всех зарабатывали мастера своего дела. Однако и мастеру заплатить просто так, не за дело не полагалось. Покажи работу, а потом проси плату. «Честь честью, а дело делом», «Честь по заслугам». По заслуге молодца жалуют, а по отчеству чествуют. В общем — «по заслугам и почет. Каков есть, такова и честь». «Не место красит человека, а человек красит место».
СКОЛЬКО ЗАРАБАТЫВАЛИ НАШИ ПРЕДКИ?
Один из самых распространенных мифов в истории труда в России — миф о нищенской оплате трудящихся по сравнению с западноевропейскими странами.
Возник он в конце XIX века и усиленно пропагандировался российскими либералами и социалистами как подтверждение их тезиса о вековой культурной и экономической отсталости России. Утверждение о нищенской оплате труда в России стало общим местом, своего рода аксиомой, не требующей доказательств.
В 20-е годы нашего века этот якобы бесспорный исторический факт решил проверить замечательный русский экономист и статистик С. Г. Струмилин. Он поднял архивные материалы, произвел необходимые расчеты и пришел совсем к иным выводам. Оплата труда в России была далеко не нищенской, а ее уровень во многих случаях был даже выше уровня оплаты труда основных западноевропейских стран.
Данные свидетельствовали о том, что еще в древности в России сложился довольно высокий уровень оплаты труда. Митрополит Макарий в своей «Истории русской церкви» приводит историческое предание о Ярославе Мудром, решившем в середине одиннадцатого века построить Георгиевскую церковь в Киеве, но вначале не нашедшем достаточно строителей.
Князь спросил: отчего мало делателей? Ему ответили: люди боятся, что лишены будут платы. Тогда князь приказал возить куны на телегах к месту стройки и объявить на торгу, что каждый получит «за труд по ногате на день»1.
Следует сказать, что за ногату в те времена можно было купить целого барана. Кому-то эти сведения могут показаться нетипичными. Это была, скажут, «комсомольская стройка» с завышенными расценками. Однако подобный уровень оплаты подтверждается и в «Русской правде». В статье «О поконе вирном», определяющей, сколько вирнику следовало взять деньгами и натурой при исполнении своих обязанностей, следует ссылка: «То ти урок Ярославль». А за ней читаем: «А сей урок мостьникам: аще помостившие мост, взяти от дела ногата, а от городничи ногата». Таким образом, работник получал за каждую городню одну ногату и одну куну, а сверх того, на прокорм деньгами или натурой: хлеб, мясо, рыбу, пшено и солод (на пиво или брагу). Паек довольно обильный, отмечает С. Г. Струмилин. Однако не только квалифицированные городские работники получали такую высокую плату. Батрачка в деревне XII века получала за сезон (обычно с конца апреля и до октября), кроме содержания на хозяйских харчах, гривну кун, или 20 ногат, то есть могла купить 20 баранов2. Для сравнения скажем, что оплата рядового поденщика в Англии XIII века составляла в неделю 34 килограмма пшеницы3, то есть была (если рассчитать по эквиваленту) ниже оплаты русского рабочего.
В псковской летописи сохранились сведения о постройке каменной стены в городе Гдове. Зарплата работников на этой стройке составляла 1,5 новгородских деньги в день. По ценам новгородских писцовых книг XV века за эти деньги можно было купить полбарана или около 24 кг ржи. Хотя уровень оплаты в два раза ниже, чем в XII веке, но выше оплаты труда во Франции XV века. Здесь за дневную плату чернорабочего можно было купить либо около 4 кг говядины, или 22 кг ржи4.
Герберштейн, путешествовавший по России в первой четверти XVI века, писал, что рядовой поденщик получал 1,5 московской деньги, а ремесленник 2 деньги в день. За две деньги тогда можно было купить около 5 кг пшеницы, или около 8 кг ржи, или до одной четверти барана, что было в среднем намного выше заработка английского поденщика5.
Сколько же получали русские рабочие в XVII веке? Имеющиеся сведения, относящиеся к 1674 году, говорят о том, что средний заработок в день рабочих-металлистов составлял для мастера 57 копеек, для подмастерья — 38 копеек, для работника — около 10 копеек. В год это выражалось, считая 250 рабочих дней в году, для мастера — 145 рублей, для подмастерья — 95 рублей, для работника — 25 рублей. По тем временам, учитывая дешевизну продуктов, такая оплата была достаточно высокой, пожалуй, одна из самых высоких в мире. Ведь на эти деньги даже работник мог купить в день не менее 50 кг ржи, а уж мастер был очень зажиточным человеком6.
Достаточно высокий и устойчивый уровень оплаты труда (прерываемый, конечно, периодами засух, неурожаев, войн и общественных смут) наблюдался в XVII веке и у сельскохозяйственных рабочих. Так, исследователь С. Тхаржевский определил, что поденная заработная плата наемных крестьянских работников-мужчин в 1640 году в Курской и Воронежской областях России при пахоте, жнитве и молотьбе составляла 10 денег (5 копеек) в день; а женщина-жнея получала поденно 3 копейки. На эти деньги крестьянин-мужчина мог купить 24 кг ржи, а женщина — 15 кг. Почти через триста лет — в 1909—1913 годах — средняя заработная плата русского сельхозрабочего в этих же местах была 96 копеек в день у мужчин (поднимаясь во время уборки хлеба в Воронежской губернии до 1 рубля 10 копеек) и 61 копейка у женщин. Таким образом, рабочий-мужчина мог купить на свой дневной заработок (исходя из цены ржи в 1910—1913 годах — 68,7 копейки) около 23 кг ржи, а женщина — около 14 кг. Итак, отмечает С. Тхаржевский, за 300 лет мы почти не видим перемены: поденный корм сельхозработника XVII века приблизительно равен (чуть выше) поденной заработной платы сельхозрабочего начала XX века в тех же самых местах7.
Теперь проанализируем положение крепостных крестьян. Ведь, прежде всего, к ним относится утверждение о нищенской оплате труда в России.
Но и здесь данные свидетельствуют несколько об ином.
Экономическое и имущественное положение русских крепостных крестьян в среднем было лучше положения крепостных крестьян в странах Западной Европы, и прежде всего Германии и Франции.
Видный исследователь положения русского крестьянства Семевский провел подробное сопоставление повинностей, которые платили или отрабатывали крепостные крестьяне в России и зарубежных странах и сделал вывод, что эти повинности были примерно одинаковыми. Однако русские крестьяне имели два важных преимущества — гораздо больше земли и различных угодий на душу сельского населения, а также определенную социальную защищенность в форме крестьянской общины. Как правило, крестьянин не мог быть обезземелен или стать нищим, ибо во многих случаях община помогала своим нуждающимся крестьянам. В России не было такого имущественного расслоения крестьянства, как в Европе, где богатство небольшой части сельского населения покупалось ценой батрачества и обезземеливания абсолютного большинства крестьян8.
Русские крестьяне в отличие от западноевропейских имели гораздо больше земли. В середине XVIII века даже на помещичьих землях средний душевой надел составлял 12 десятин, куда входили пашни, покосы, усадебные земли, лес.
В первой половине XIX века среднедушевой надел крестьян снизился в связи со значительным ростом населения и составлял, по нашей оценке, не менее 7 десятин. Хотя колебания здесь были огромные. В разных уездах Новгородской губернии на душу приходилось от 5 до 16 десятин. Но в некоторых, даже густонаселенных районах, например в Тверской губернии, крестьяне иных помещиков имели по 15—20 десятин на душу9.
Перед отменой крепостного права были собраны подробные сведения о количестве земли, находившейся в распоряжении помещиков и предоставленной в пользование крестьянам. Оказывается, что в 1860 году в Европейской России из 105 миллионов десятин земли, принадлежащей помещикам, 36 миллионов десятин было предоставлено крепостным крестьянам, а 69 миллионов десятин находилось в распоряжении помещиков. Крепостных крестьян без дворовых считалось 9,8 миллиона душ мужского пола, то есть на душу крепостного крестьянина приходилось в среднем по России 3—4 десятины земли, хотя по отдельным губерниям были и колебания. Так, в Курской губернии на душу крепостного крестьянина приходилось 2,8 десятины, в Тульской — 2,4, в Астраханской — 8, в Олонецкой — 7 . Приведенные цифры на душу населения следует увеличить в 2—3 раза, и получаем средний размер земельного участка, приходящегося на хозяйство — 6—12 десятин, что значительно превышало средний размер хозяйства, находящегося в личном пользовании, и было нередко равно и даже превышало размер фермерского хозяйства во Франции того же времени. И это в России середины девятнадцатого века, в условиях возрастающей нехватки земель!
Но вернемся в XVIII век. В это время самой высокой оплатой труда в западноевропейских странах славилась Англия. Однако уровень оплаты труда рабочих в ней значительно отставал от оплаты труда российских рабочих. Если в 1767 году рядовой английский рабочий мог купить на свою дневную зарплату 6 кг зерна, то русский рабочий — 10—11 кг. Говядины на свой заработок английский рабочий мог купить в два раза меньше, чем русский. В целом уровень оплаты труда русского рабочего в XVIII веке был в два раза выше английского и почти в три раза выше французского11.
В России сложилось так, что большинство рабочих на городских фабриках и заводах являлись членами сельских общин и имели землю. Фабриканту, чтобы привлечь их к работе на фабрику, нужно было платить больше, чем они могли заработать на земле.
Возьмем, к примеру, Сестрорецкий оружейный завод в Петербурге. Здесь в 1728 году мастера получали 120—240 рублей в год (а иностранные мастера намного больше), подмастерья — 60 рублей, кузнецы — от 12 до 24 рублей. Кроме того, большинство рабочих получали продукты — муку и крупу.
Почти через полтора столетия, в 1860—1867 годах, заработок рабочих-металлистов Сестрорецкого завода составлял для стволоделов — 135 рублей в год (52 коп. в день), для кузнецов — 86—113 рублей в год (32—43 коп. в день), для замочников и литейщиков — 106 рублей в год (40 коп. в день), для шлифовщиков — 128 рублей в год (48 копеек в день), для столяров — 116 рублей в год (44 копейки в день)12.
Для конца XIX — начала XX века у нас есть сведения о заработках рабочих-металлистов по 17 петербургским заводам. В среднем они составляли на одного рабочего за год (в 1891 году) 359 рублей (или 1 руб. 25 коп. в день), в 1901-м — 431 рубль (1 руб. 50 коп. в день) и в 1904-м — 471 рубль (1 руб. 60 коп. в день) 13.
В середине XIX века по России путешествовал замечательный немецкий ученый барон Гакстгаузен, посетивший большое количество российских предприятий и изучивший систему оплаты труда на них. Вывод его был таков — «ни в одной стране заработная плата (фабричных рабочих) не достигает такой высоты, как в России». «Даже денежная заработная плата в России,— писал он,— в общем выше, чем в Германии. Что же касается до реальной платы, то преимущество русского рабочего перед заграничным в этом отношении еще значительнее» 14.
Перед самой революцией в феврале 1917 года обуховский сталелитейный завод в Петербурге определил минимальный прожиточный минимум среднего рабочего. Он равнялся для рабочего семейства из трех человек 169 рублям, из которых 29 рублей шли на жилье, 42 рубля — на одежду и обувь, остальные 98 рублей — на питание.
Интересно привести перечень минимальных потребностей рабочего, на которые расходовался этот бюджет. Жилье состояло из одной жилой комнаты и кухни, причем оплата за квартиру включала стоимость освещения и отопления.
Одежда и обувь состояли из сапог — 20 рублей пара (из расчета по одной паре в год на человека), галош — 6 рублей (одна пара в год на человека), комплект носильного платья — 60 рублей (полтора комплекта в год), верхнее платье — 120 рублей за комплект (по одному на три года).
Минимальный месячный бюджет на питание состоял из расходов на: молоко — полторы бутылки в день по 35 копеек за бутылку; 2,1 кг сливочного масла по 6,5 руб. за килограмм; 2,1 кг других жиров по 3,2 руб. за кг; мясо или рыба (чередовались через день): 100 граммов мяса (20 копеек) на каждого члена семьи, 200 граммов рыбы (20 копеек); ежедневно на всех примерно 1 кг ржаного хлеба (17 копеек), около 600 граммов пшеничного хлеба (30 копеек), 820 граммов картофеля (20 копеек), около 600 граммов капусты кислой (30 копеек), около 600 граммов крупы разной (22 копейки), полтора яйца, около 3,7 кг сахара (2 рубля 70 копеек).
В бюджет не вошли расходы по стирке белья, передвижению, расходы на лечение, культурные цели, а также спиртные напитки и табак.
Для сравнения приведем размеры среднемесячных заработков, которые получали рабочие на обуховском заводе в 1917 году: рабочие первой категории (самые квалифицированные) — 400 рублей, II категории — 350 рублей, III категории — 300 рублей, IV категории — 225 рублей и V категории — 160 рублей15.
Академику Струмилину удалось также доказать, что и в начале XX века заработки российских рабочих в крупной и средней промышленности были одни из самых высоких в мире, занимая второе место после заработков американских рабочих. Вот ход его рассуждений: «Средний годовой заработок в обрабатывающей промышленности США по цензу 1914 г. достигал 573 долл. в год, 11,02 долл. в неделю или 1,84 долл. в день. В пересчете на русскую валюту по паритету дневной заработок американского рабочего составлял 3 руб. 61 коп. золотом. В России по массовым данным 1913 г. годовой заработок рабочих деньгами и натурой достигал за 257,4 рабочих дня 300 руб., т. е. не превышал 1 руб. 16 коп. в день, не достигая таким образом и трети (32,2%) американской нормы. Отсюда и делались обычно выводы о резком отставании уровня жизни российских рабочих от американских стандартов. Но с учетом сравнительной дороговизны жизни в этих странах выводы получаются другие». При сравнении розничных цен на важнейшие пищевые продукты оказывается, что они стоят в США в три раза дороже, чем в России. Опираясь на эти сравнения, академик Струмилин делает вывод, что уровень реальной оплаты труда в промышленности России следует оценить не ниже 85 процентов американского.
Таким образом, уровень оплаты труда в промышленности России был достаточно высок и опережал уровень оплаты труда в Англии, Германии, Франции16.
Высокий уровень оплаты труда в промышленности вполне соответствовал сравнительно высокой (для того времени) доле оплаты труда в национальном доходе, составляя в 1908 году около 55 Процентов, то есть опять-таки был близок американскому-
Кстати, весьма показательным для понимания экономического положения российских трудящихся является потребление мяса и мясных продуктов, составившее в 1913 году 70,4 кг в год на человека (в США — 71,8). Еще более высоким потребление мяса было в городах Российской империи — в среднем 88 кг на душу населения, при этом в Москве — 87, в Петербурге — 94, во Владимире и Вологде — 107, в Воронеже — 147. Еще больше мяса потреблялось в городах Сибири и Дальнего Востока17.
Так что же обеспечивало относительно высокий уровень оплаты труда и потребления российских тружеников в течение многих веков?
Ответ на это прост — изобилие земли и природных ресурсов, а главное — трудолюбие народа.
НАРОДНЫЙ ТРУДОВОЙ КАЛЕНДАРЬ
ПАХАРИ И МУДРЕЦЫ
Вся жизнь русского крестьянина от рождения до смерти, день за днем, в будни и праздники была действом, осуществляемым по незыблемым законам бытия, где все события и дела текли по руслу многовековых обычаев и традиций, высоких нравственных понятий, среди привычных, необходимых и зачастую доведенных до эстетического совершенства вещей: «Все было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно друг без друга, всему предназначалось свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди... Столетия гранили и шлифовали жизненный уклад, сформированный еще в пору язычества. Все, что было лишним, или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям,— все это отсеивалось временем» (В. Белов).
Веками были выработаны незыблемый ритм и нормы труда — согласование отдельных этапов трудового процесса, режим дня, соотношение, начало и завершение сезонных работ. Работа крестьянина в поле велась со старанием и любовью и порой превращалась в настоящее священнодействие. «Почти все трудовые дела сплетались у сельского жителя с природой, а природа ритмична: одно вытекает из другого, и все неразрывно между собой. Человек всегда ощущал свое единство с природой. Это в союзе с нею он создавал сам себя и высокую красоту своей души, обращенную к культуре труда»1.
Даже неграмотный крестьянин зачастую владел таким богатейшим миром высокохудожественных образов, накопленных поколениями его предков — предания, сказки, песни, пословицы, поговорки, обычаи и традиции, что зачастую духовно и эстетически был более развит, чем городской ремесленник или рабочий, читавший газету «Копейка» и дешевые журналы. Многие из этих образов складывали народный трудовой календарь.
Воскресенье — свято, понедельник — черный, вторник — потворник, среда — постница, четверток — перечит, пятница — корячится, суббота — делу почин.
Огромное трудолюбие русского крестьянина вовсе не означало, что он был фанатик труда, готовый работать с утра до ночи, без передыху. Крестьяне в своей среде настороженно относились к таким фанатам, ибо знали, что от чрезмерного труда, от штурмовщины в работе неизбежно возникают срывы. Работать надо слаженно и ритмично. Лишнюю работу на себя не взваливать. «Ретивая лошадка недолго живет», «Ни на какое дело не называйся и ни от какого дела не отказывайся», «На дело не набивайся и от дела не отбивайся».
Труд и отдых должны ритмично чередоваться. «Делу время — потехе час». Каждому дню полагается свой труд — «Время времени не работает», «Сегодняшней работы на завтра не покидай», «За все браться — ничего не сделать».
Веками был установлен трудовой распорядок дня, недели, года, которому крестьянин неукоснительно следовал. Вехами и регуляторами трудового распорядка русского крестьянина были народные приметы, привязанные, как правило, к дням памяти определенных святых или праздникам. Чуть ли не каждый день крестьянского года расписывался по делам, и «расписание» это было настоящей наукой — очень непростой, требующей высокой традиционной культуры, духовно-нравственной грамотности, внимательности, сообразительности и, наконец, просто хорошей памяти, чтобы ориентироваться в сотнях примет, их последовательности и сочетаниях. Усвоению этой науки способствовала отточенная веками афористичная и пословичная форма изложения, хорошо запоминающаяся и связанная с повседневной жизнью крестьянина. Познакомимся с ней на основе материалов, собранных В. Далем2.
Крестьянский трудовой календарь начинался весной. Крестьянин вставал с восходом солнца, рассказывает русский этнограф. Потянется он раза два на своем жестком ложе-скамейке, зевнет, перекрестит рот, осенит себя трижды крестным знамением, положит три поясных поклона — в рабочий день ему некогда много молиться — и, как спал, в рубахе и портах, взяв на случай полушубок, идет в поле. Любит он землю, свою кормилицу. В поте лица он пашет ее, не жалеет своих сил, раскидывает на пару навоз, старательной рукой бросает зерно. Он любит землю, потому что земля кормит его. И работает он в поле с раннего утра до позднего вечера, от зари до зари3. Полевые работы в Центральной России начинались на Юрьев день, или Егория Храброго (23 апреля)* [* Здесь и далее все даты народного трудового календаря приводятся по старому стилю], Егорья Вешнего. Дел у крестьян невпроворот. Егорий с ношей (то есть с заботами), а Никола с возом. На Юрья коней крестами кормят. Гони животину на Юрьеву росу. Прикармливают коровушек в поле. Юрий — праздник пастухов: их дарят и кормят в поле мирской яичницей. В поле стадо сгонять и Егория окликать. Храбрый ты, наш Егорий, ты спаси нашу скотину! Выгоняют в первый раз скот в поле вербою с Вербного воскресенья. На Егорья запахивают пашню. Ранний посев ярового — с Юрья. Ранний горох сей до Георгия, поздний после Георгия. Ранний яровой посев с Егория, поздний с Еремея (1 мая). Яровое сей до Егорья. Сей рассаду до Егорья, будет капусты доволе. Юрий пирогом, а руки батогом (батогом; выгоняют скот). С весеннего Егорья по Семенов день либо по Покров — сроки заключения договоров; сроки торговцев, сделки и наймы.
Егория считали самым могущественным покровителем домашнего рабочего скота. В этот день нельзя было работать на лошади, ибо Егорий — самый великий «конский» праздник. Служили молебен скоту, который «сгоняли к Божьему храму, святили, а потом выгоняли в поле». Однако если погодные условия не подходили к официальному дню праздника, первый выгон скота переносился на подходящий день, но проводился также торжественно.
«Благослови Бог почин!»— говорил русский крестьянин, начиная дело. «Благослови Бог встать, а ляжем и сами», «Все дело в почине», «Почин всего дороже», «Берись дружно, не будет грузно, началом и сваи бьют». Взгляд на труд как на высшее действо, непосредственно связанное с небесными силами (не только христианскими, но и даже языческими), заставляет крестьянина начинать свой трудовой год по определенному ритуалу. От того, как начнешь год, по мнению крестьянина, зависел успех дела. Чаще всего весенние работы начинались с общественного молебна, на который собирались все члены общины. Зачин работы объявлялся по решению общины. В Московской губернии членов общины собирали на сходку, на которой бросали жребий — кому делать «засев», то есть кто должен засевать свою борозду первым, а также принимался порядок дальнейшего ведения работ. Выбранный на сходке крестьянин засевал свою полосу на следующее утро. В Калужской губернии зачин делался после сходки, на которой избирали человека, имеющего «легкую руку». Выборный, перекрестившись перед иконой, поклонившись на четыре стороны, делал борозду через загоны всех хозяев.
В некоторых уездах Калужской губернии община заказывала крестный ход во время посева. В поле ставили стол, на нем чашу с освященной водой, свечи, ковриги хлеба; перед столом стояли полукругом крестьяне, державшие иконы в руках, а напротив — священник с причтом и за ними все остальные крестьяне. После молебна священник брал из севалки горсть сборной ржи (от каждого двора в севалку засыпалась горсть зерна) и бросал на пашню. Затем он двигался краем поля, в сопровождении дьячка, несущего чашу с водой, поперек всех полос (загонов) и кропил, а следом за ним шел крестьянин-засевщик, выбранный на сходке, и сеял4.
Май холодный — год хлебородный. Еремея-запрягальника (пророка Иеремия), Яремника (1 мая). На Еремея по ранней росе иди на посев. Еремея подыми сетево (1 мая) и Еремия (Ермия) отпусти сетево (31 мая, то есть начало и конец посева). Сей неделю, после Егория, да другую, после Еремея. Крестьяне считали, что когда они и их лошади приходят в изнурение, тогда пророк Иеремия впрягается впереди животных и сам. заканчивает их работы.
В Сибири в день праздника Еремея-запрягальника поселяне отправляли молебны, святили земледельческие орудия, чтобы «кощуны и лиходеи не вредили им своими дьявольскими заговорами». После обеда или чаепития хозяин зажигал свечу, сохранившуюся еще с Пасхи, или затепливал свечки перед образами; все молились, присаживаясь ненадолго в молчании, потом делали по три земных поклона; член семьи, выделенный для первого посева, испрашивал у старшего благословения и направлялся в сопровождении всей семьи к воротам. Сеятель должен был перед первым посевом помыться в бане и одеться во все чистое. В некоторых местностях перед посевом крестьянин избегал половой близости с женой, поселившись под навесом амбара или в каком-нибудь сарайчике или шалаше. «Выезд сеятеля от ворот в поле сопровождался рядом примет (нельзя переехать ему дорогу), а иногда и наговорами перед лошадью. На пашне он тоже делал все в строгом порядке, который диктовался производственной целесообразностью, сочетавшейся с ритуальной торжественностью»5.
Борис и Глеб (2 мая)— барышдень. Торговцы стараются что-нибудь продать выгодно, чтобы весь год торговать с барышом. Борис и Глеб сеют хлеб. Пришел Борис — сам боронись. Этот день также был связан с посевом.
Ирина-рассадница (5 мая). Рассаживают рассаду, приговаривая: «Не будь голенаста, будь пузаста; не будь пустая, будь тугая; не будь красна, будь вкусна; не будь стара, будь молода; не будь мала, будь велика». На Ирину худая трава из поля вон (выжигают покосы, луга).
Иов-горошник, россеник (6 мая). Сеют горох; приходи на белые горохи. Сею, сею бел горох: уродися мой горох, и крупен, и бел, и сам-тридесят, старым бабам на потеху, молодым ребятам на веселье.
На Ивана Богослова (8 мая) пекут обетные пироги, на угощение странников и нищих.
Никола Вешний (9 мая). Средний посев яровых, сади картофель. Городи городьбу (околицу, забор) после Николина дня. Выгоняют лошадь на починки, на пашницу, на ночной подножный корм. Ребята празднуют ночь с лошадьми в поле.
На Симона Зилота (10 мая) земля-именинница: грех пахать. Сей пшеницу на Симона Зилота — родится, аки золото. Копают коренья на зелье.
На Сидора Сиверко (14 мая) и все лето таково.
Первый посев льна.
На Пахомия (15 мая) теплого, бокогрея — поздний посев овса и пшеницы.
Семь дев (18 мая) сеют лен. На Ивана долгого сажай огурцы. Если дубовый лист развернулся, то земля принялась за свой род.
Фалалея Огуречника (20 мая). На Леонтия и Фалалея сади огурцы.
Олены длинные льны (21 мая). На Олену сей лен. Матери Олены — ранние льны и поздние овсы. Ярицу, лен, гречу, ячмень и позднюю пшеницу сей с Оленина дня. Оленин день; сади огурцы. Льны Олене, огурцы Константину.
После матери Елены (Олены) ребятам «запрещали скакать: к этому времени все зерновые посеют — земля беременна». «Нам бабушка запрещала бить по земле палкой, как только траве быть — не бейте, ребятишки, землю — она, матушка, теперичи брюхата, скоро травки даст».
Иванов день (25 мая). Поздние яровые посевы пшеницы. Травы и коренья (лечебные) кладут под Иванову росу.
В некоторых деревнях сохранялся древний обычай: после посева с сохами и, поставив коней головами в одну сторону самим пахарям, кататься на спине, подражая лошадям, по пашне, приговаривая трижды: «Пашня, пашня, хлебца нам дай, а силу нашу отдай».
Феодосия-колосяница (29 мая): хлеб колосится. Гречушница. Сев гречи. Скоту дают понемногу хлебного корма, чтоб плодился. В семицкий четверг либо в троицкую субботу сей ячмень.
На Исакия (30 мая) змеи скопляются, идут поездом на змеиную свадьбу (на работе будь осторожен). Сажают бобы, приговаривая: «Уродитеся, бобы, и круты и велики, на все дома, на старых и малых».
Еремея (Ермия) (31 мая) опусти сетево, покинь сетево (севалку).
Июнь ау — закрома в амбарах пусты.
С Митрофания (4 июня) сей лен и гречу.
С Федорова дня (8 июня) пошла навозница.
Петра Капустника (12 июня). Запоздалый капустник: последний посев огурцам и посадки рассады.
Акулина-гречушница (13 июня). Гречу сеют либо за неделю до Акулины, либо неделю после Акулины. Праздник каш. Мирская каша для нищей братии.
На Тихона (16 июня) солнце идет тише. Конец поздних яровых посевов. Толока (помочь) на навозницу. Вози на пар.
Аграфена-купальница (23 июня): начало купания травы в соку; сбор лечебных кореньев. Накануне Ивана Купалы собирают лечебные и знахарские коренья и травы. Обетная каша, складчиной. Общее купание с песнями.
Ивана Купала (25 июня). Жгут костры. Первый покос. На Рождество Крестителя собирают лекарственные травы.
На Тихвинскую (26 июня) ягоды поспевают. Сбор ягод.
С Петрова дня (27 июня) красное лето, зеленый покос. Доставай (ладь) косы и серпы к Петрову дню. С Петрова дня пожня (покос, косьба). Петровка-навозница. Межипарье, междупарье. В Петров день барашка в лоб. До Петрова взорать (вспахать), до Ильина заборонить, до Спаса (16 августа) засеять.
«Приходит праздник Петра и Павла, а с ним и новая забота крестьянину, — пишет очевидец.— На низких местах трава созрела, «хочет косы». Вся деревня от мала до велика берется за косы. На утренней заре уже деревня пуста. Все мужское население высыпало в луговины и на облоги. Спешно работает мужик: он торопится скосить, пока не взошло солнышко и не высушило травы. В один звук сливается звяканье десятков кос. Ровными рядами ложится трава. Крепко работают сухие, жилистые руки крестьянина. Взятый из дому полушубок остался далеко позади него. Утро свежее, ядреное, а косцу жарко; расстегнулся ворот его рубахи, крупные капли пота выступают на лбу, на висках, на груди; крестьянин косит без устали, чтобы задолго до полудня кончить работу» 6.
Июль — на дворе пусто, да на поле густо. Начинается страда. Сбил сенозорник спесь, что некогда на полати лечь. Собьет спесь, как неколи присесть. Не топор кормит мужика, а июльская работа.
В день Казанской, праздник Казанской Божьей матери (14 июля)— покос. В огородах гряды полют, вырывают корневые овощи. В день Казанской весь червец собирают под один куст. «Казанская,— пишет очевидец,— приносит новые заботы; но заботы эти бабьи; это бабий праздник. Рожь созрела, колос налился и нагнулся к земле. Бабы оставляют ребятишек, оставляют печные горшки, вынимают из клети серпы и отправляются в поле. Но эта работа иного рода. Жарко идет косьба; она требует крайнего напряжения мышц. Медленно работают жницы, и только русская песня оживляет работу».
Пророк Илья (20 июля) лето кончает, жито зажинает. Илья-пророк разъезжает по небу на огненной колеснице. Первый сноп. Рожь поспевает к Ильину дню, убирается на Успеньев. Новая новина на Ильин день. Завязать Илье бороду (древний обычай, кончив жниво, оставляют клок на будущий урожай). «Завивание бороды»— завязывание последних колосьев в поле — древнейший крестьянский обряд. Несколько колосьев оставляли на последней полосе поля несжатыми; их связывали и обращали колосьями к земле. У основания несжатых колосьев пололи траву и укладывали хлеб и соль, а относились к этому месту как к предмету священному...
К Ильину дню заборанивай пар. К Ильину дню хоть кнутом прихлыстни, да заборони. (Или в том же смысле: «До Ильи хоть хлыстом захлещи»). До Ильина дня сено сметать, пуд меду в него накласть. Илья-пророк в поле копны считает. Коли к Ильину дню рожь убрана, то новый посев оканчивай до Флора и Лавра; а коли рожь поспевает позже, то и сей позже до Семена дня. Ильинская соломка — деревенская перинка. С Ильина дня защипывают (собирают) горох, а репу с Ивана Постного (29 августа). На Ильин день скота не выгоняют в поле (боясь грозы или змей, которых в это время много), перегоняют пчел, подчищают ульи, подрезывают первые соты. Богат, как ильинский сот. Ранняя подрезка сотов.
Давайте немного отвлечемся и отметим важную мысль, что трудовой характер сознания русского крестьянина неразрывно переплетался с отношением к труду как своего рода священнодействию, и отсюда понимание труда как меры богоугодности человека. Трудовой распорядок, трудовой ритм русского крестьянина неразрывно связан с именами святых и церковных праздников. Чаще всего крестьянин даже в XIX веке не говорит просто, что он должен сделать то-то и то-то, а связывает это с высшими почитаемыми понятиями — Илья зажинает жито, с Петрова дня пожня (покос), Петровка навозница, Ирина рассадница (рассаживает рассаду) и т. д. Понятия трудовые и понятия священные сплетаются воедино, создавая неповторимое мироощущение, в котором работа становится не просто трудом, а своеобразным действом, служением высшим силам, а человек с таким мироощущением является не просто работником, а действующим лицом всеобщей священной истории, торжественно несущим высокое предназначение. Впрочем, продолжим дальше.
Третий Спас (15, 16 августа). Первый Спас — на воде стоят, второй Спас — яблоки едят, третий Спас — на зеленых горах холсты продают.
Успение. Успенщина, оспожинки, госпожинки, вспожинки, дожинки, обжинки. Окончание жатвы, складчины, братское пиво. Именинный сноп (последний).
Жнивка, жнивка, отдай мою силку: на пест, на колотило, на молотило, на кривое веретено (приговаривают женщины, катаясь по ниве).
До Успения пахать — лишнюю копну нажать. На Успение огурцы солить, на Сергия капусту рубить. Озимь сей за три дня до Успения и три дня после Успения. До Петрова дня взорать, до Ильина заборонить, до Спаса посеять.
С Фролова дня (18 августа) засиживают (т. е. работают при огне) ретивые, а с Семена (1 сентября) ленивые. На Фрола и Лавра лошадиный праздник (кропят лошадей и пр.). Сей озимь от Преображения до Фрола. Коли до Фрола не отсеешься, Фролы и родятся (цветочки).
На Лупа (23 августа)— льны лупят. Коли брусника поспела, и овес дошел (отбронел).
Наталия-овсяница (26 августа) — косят овес.
Моисея Мурина (28 августа). Скирдницы. Хлеб складывают в одонья, клади, склады.
Ивана Предтечи, постного (29 августа). Круглого не едят, щей не варят (кочан напоминает голову).
На Марину Магдалину (22 июля) в поле не работают — гроза убьет. На Марию вынимают цветочные луковицы.
Борис и Глеб (24 июля)— поспел хлеб.
На Макария (25 июля) — нижегородская ярмарка-именинница.
На Пантелеймона целителя (27 июля). Николы Кочанского — вилки в кочни завиваются.
На Калиника (29 июля) туман — припасай закрому про овес с ячменем. Рожь, посеянная на Силу и Силуана (30 июля), родит сильно.
В августе мужику три заботы: и косить, и пахать, и сеять. В августе серпы греют, вода холодит.
На первый Спас (1 августа) святи колодцы, святи венки хлебные. Лошадей купают. Защипывают горох. Готовь гумна, овины. Паши под озимь, сей озимь. Заламывают и подрезывают соты. Авдотья-малиновка — собирай малину.
На Стефана (2 августа) поят лошадей через серебро.
Евдокии огуречницы (4 августа). Собирай огурцы.
Заклинают жнивы на все четыре стороны (5 августа).
Пришел Спас — всему час: плоды зреют (второй Спас — 6 августа). До второго Спаса не едят никаких плодов, кроме огурцов. Со второго Спаса едят яблоки, засевай озими. Яровое поспевает ко второму Спасу. Подрезывают соты; снимают плоды. Встреча осени. Осенины. Провожают закат солнца в поле с песнями.
На Предтечу не рубят капусты, не срезывают мака, не копают картофеля, не рвут яблок, не берут в руки косаря, топора, заступа. Последние стлища на льны.
Сентябрь. Сиверко, да сытно.
Симеона Летопроводца (1 сентября)— севалка (севошни) с плеч. Последний посев ржи. Начало посиделок, супрядок, засидок, досветок. Солят огурцы.
Бабье лето — бабий праздник и бабьи работы. Первый праздник псарных охотников; выезд в отъезжее поле. Постриги и сажание на коня отрока, при переходе из младенчества (в четыре года — первое рабочее крещение будущего работника).
Луков день (8 сентября). Убирают пчел, собирают лук.
Вздвиженье (14 сентября), хлеб с поля двинулся, последняя копна с поля. Начало капусткам, капустниц, капустинских вечерок (длятся две недели, совместная заготовка капусты).
Никита Гусепролет (15 сентября). Стригут овец и бьют гусей.
Фекла-заревница (зарево от осенних огней — 24 сентября). Замолотки. Именинный овин (первый). Начинают по утрам молотить с огнем. На заревницу хозяину хлеба ворошок, а молотильщикам — каши горшок.
На Сергия (25 сентября) капусту рубят. Капустки.
На Савватия-пчельника (27 сентября) убирают улья в омшеники.
На Григория (30 сентября) жгут старую солому из постелей, набивают новую.
Покров (1 октября)— первое зазимье. Свадьбы. Срок наймам и сделкам. На Покров закармливают скотину пожинальным (последним) снопом и с этого дня ее держат дома. Сбор последних плодов. Батюшка Покров, натопи нашу хату без дров! Захвати тепла до Покрова (ухить, вычини избу). Не ухитишь (избу) до Покрова — не будет такова. Топор сохе первый пособник.
Аврамия-овчара (29 октября)— праздник овчаров. Анастасия-овечница.
Ноябрь. Братчины, козмодемьянское пиво.
Козьма и Дамиан (1 ноября) с гвоздем.
Вот тебе, бабушка, Юрьев день (26 ноября). Крепки ряды (договоры) Юрьевым днем.
Декабрь. Пророк Наум (1 декабря) наставляет на ум (отдают в ученье детей). Варвара (4 декабря) мостит, Савва (5 декабря) гвозди острит, Никола (6 декабря) прибивает.
Никола Морозный (6 декабря). Красна николыцина пивом и пирогами (Николыцина — самый общий храмовый праздник русских тружеников). На Николин день во всяком доме пиво. Цены на хлеб строит Никольский торг.
Спиридоньев день (12 декабря), подымайся вверх (приговаривают садовники, встряхивая яблони).
Святки: славят Христа, ходят с вертепами, со звездой, гадают.
Неотъемлемой частью трудового календаря русского крестьянина были крестьянские ремесла, отхожие промыслы, которыми они занимались преимущественно осенью и зимой.
С первыми морозцами крестьяне тянулись в российские столицы и крупные губернские города, где составляли основной персонал строительных профессий — столяров, плотников, штукатуров, каменщиков, строительных чернорабочих, а также занимались извозом. Большое количество крестьян направлялось на Волгу, обслуживая ее огромное рыбное, транспортное и складское хозяйство — бурлаки, грузчики, работники на рыбных ватагах, матросы и поденщики.
А какое огромное значение в народном хозяйстве России играли крестьяне из Ярославской губернии, где 20—30 процентов мужского сельского населения (76 процентов его составляли крепостные) уходило на промысел в Москву, Петербург, Ригу, Ревель, Казань. Ярославцы-трактирщики, половые, сидельцы в лавках, дворники, калачники, сбитеньщики, извозчики, каменщики, лоцманы, коноводы, штукатуры, плотники, портные, сапожники, чернорабочие, банщики — вот только самые основные профессии, которые осваивали ярославские крепостные7. Ярославская губерния этнически являлась одной из самых характерных русских губерний. Именно ее имели в виду этнографы Сырнев и Педашенко, когда писали: «Нет такого занятия, нет такой профессии, к которым бы не приспособился сметливый, сообразительный, оборотливый великорус... В одной лишь Ярославской губернии различных видов отхожего промысла насчитывается свыше 150. Необыкновенной способностью отличается население этой области и к торговле...» 8. Но мы снова отвлеклись.
Первого января, на Васильев день — гадания; варят кашу, щедрование, обсыпают зерном. Уроди, Боже,— молятся крестьяне,— всякого житу по закрому, на весь крещеный мир. Василий — покровитель свиней, в этот день свиную голову на стол.
На Сильвестра (2 января) окуривают курятник, заговаривают лихоманку.
Крещенский вечер (5 января). Яркие крещенские звезды породят белых ярок. Крещенский снег собирают для беления холстов.
На Богоявление день теплый, хлеб будет темный (то есть густой). Звездистая ночь на Богоявление — урожай на горох и ягоды.
Петра-полукорма: вышла половина зимнего корма (16 января). Коли есть метла да костра — будет хлеб до Петра; а синец да звонец — доведут хлебу конец (название разных сорных трав).
Аксинья-полухлебница, полузимница (24 января). Какова Аксинья, такова и весна. Озимое зерно пролежало в земле половину срока до всхода. Половина старого хлеба съедено. Половина срока осталась до нового хлеба. Метель в полузимницу — сметет корм.
Февраль — широкие дороги. Бокогрей. Февраль три часа дня прибавит. На Сретенье (2 февраля) кормят (закармливают) племенных птиц.
На Симеона (3 февраля)— саламата на двор. Расчинай починки (чинят летнюю сбрую).
На Онисима (15 февраля) овчары окликают звезды, чтобы овцы ягнились.
В марте курица из лужицы напьется: март похоронит, август схоронит (хлеб: похоронит в землю, схоронит в закром).
С Евдокии (1 марта) Плющихи первые оттепели; сеют капусту. Какова Евдокия, таково и лето. Коли на Евдокию холодно, скот кормить лишние две недели. Пришли Евдокеи — мужику затеи (забот в марте у крестьянина становится все больше и больше).
На Федота (2 марта)— занос, все сено снесешь.
Герасим Грачевник (4 марта) грачей пригнал. Грач на нос садится (на пашне).
Сорок мучеников (9 марта)— сорок птиц прилетают. Гречу сеять пропусти сорок морозов после сорока мучеников.
На Феофана туман — урожай на лен и коноплю. Если в этот день лошадь заболеет, то все лето работать не будет.
Алексея Божьего человека (17 марта). Алексей — с гор вода. На Алексея теплого доставай улья. Покинь сани, сряжай телегу. Сани на поветь. День гусиных боев, спускают гусаков.
Дарьи грязные пролубницы (19 марта). Холсты белят. Стели кросна по заморозкам.
Благовещенье (25 марта)— птиц на волю отпущенье. На Благовещенье хорошо ловить рыбу. Выносят пчел. Отбивай омшеник, доставай улья. Под дымом не сидят (то есть не готовят горячего и выходят спать в сени и клети). Накануне Благовещенья сеют горох, сжигают зимние постели (солому) и перебираются спать в клеть.
Гавриила Архангела день (26 марта)— выверни оглобли из саней.
Матрена-наставница (27 марта). Отбирают половин репы для семян. Снова напоминают — покинь сани, возьми воз!
Апрель. Мария пустые щи (1 апреля). Пришел Федул (5 апреля), тепляк подул — растворяй окна. Родиона ледолома. Уставь соху: пашня под овес.
Ирина-рассадница (16 апреля): сей капусту на рассаниках (срубах).
Зосимы пчельника (17 апреля): расставляй улья на пчельнике.
Козьма (18 апреля) — сей морковь и свеклу.
Ветхопещерник (19 апреля) — обновляй новик (холст). Вот тебе, матушка, весна, новина (говорили, paсстилая холсты).
В марте — апреле крестьяне праздновали Пасху, праздник, имевший для трудового процесса на селе магически смысл. В крестьянском сознании Пасха — Воскресение Христа — ассоциировалась также с воскресением (прорастанием) зерен для будущего урожая: скорлупу от пасхальных яиц вместе с крошками от разговения добавляли в зерно для посева, в некоторых селах на второй или третий день Пасхи, когда «к нам в дом приходит Богородица — местный причт ходил из избы в избу с иконами креста, двунадесятых праздников и Богородицы. В каждом доме перед иконами ставили зерна, предназначенные на семена, а на столе — хлеб и яйца»9.
Мы привели здесь только самые ходовые вехи и приметы трудового года русского крестьянина. А в реальной жизни их было тысячи, в разных вариациях (даже у Даля их во много раз больше, чем мы привели), и народ столетиями жил, повторял и совершенствовал свой трудовой распорядок. «Я вот работал, как отец мой работал, отец мой работал — как дед работал. И вот эта самая ниточка традиций тянулась и дотянулась до нас»,— рассказывал народный мастер А. Ершов. Но стремление сохранить традицию, следовать заветам предков, конечно, не означало уничтожение творческого начала. Напротив, многообразие наработанных жизнью народных вех и примет создавало условия для самого широкого творчества новых поколем которые в свою очередь еще больше расширяли эти условия. Уже упомянутый нами выше мастер отмечает: «…я работаю, как мой отец работал, да не совсем так. И отец тоже работал, как дед, да не совсем как дед. У нас у каждого свое есть, но ниточку-то мы держим» 10.
СКОЛЬКО РАБОТАЛИ НАШИ ПРЕДКИ?
Русские крестьяне работали с восхода до захода солнца. Совсем не часто устраивались в работе небольшие перерывы. Высокая интенсивность труда поддерживалась установленным ритмом и чередованием работ. Напряженный труд в течение рабочего дня в значительной степени компенсировался праздниками и воскресеньями, общее количество которых составляло на селе, по данным министерства земледелия на начало XX века, 120—140, а то и более дней в году, причем порядка 74 выходных приходилось на время сельскохозяйственных работ — с апреля по сентябрь1.
Больше всего праздников устанавливалось церковью. Если в сельской церкви было два-три престола, то число престольных праздников, отмечаемых окрестными деревнями, увеличивалось.
Храмовый праздник на русской земле всегда считали праздником всей общины.
Община организовывала пиршество по определенному ритуалу. Празднование храмовых праздников продолжалось несколько дней. Нередко продолжительность празднования находилась в зависимости от урожая. Так, Покров в урожайный год отмечался 5—6 дней, в обычный год — 2—3 дня, в неурожай — 1 день2.
Особое место занимали так называемые заказные праздники в целях предотвращения какого-либо бедствия — града, болезни, пожара.
Кроме того, отмечались царские высокоторжественные дни, а также мирские праздники — молебствия на полях, гульба по случаю получения мирских доходов, проводы новобранцев, празднования свадеб и т. д.
Число праздников и воскресных дней у ремесленников было, как правило, не меньшим, чем у крестьян, и подчинялось установленному ритму народной жизни.
Обилие праздничных дней в дореволюционной России не было чем-то особенным для христианской страны. Как свидетельствуют уставы средневековых ремесленных цехов, на протяжении всего западноевропейского католического мира 1/3 года протекала в обязательном отдыхе для мастеровых3.
Крестьянская трудовая культура выработала целую систему ограничений и запретов на работу в праздничные и воскресные дни. Нередко за нарушение налагался денежный штраф в пользу общины. В одни праздники категорически запрещалось работать, в другие — разрешались отдельные виды работы. Нередко в праздники разрешались совместные мирские работы, но запрещалась работа отдельно от мира. Чаще всего нельзя было делать любую работу вне дома, тогда как мелкие домашние работы допускались: шитье — женщинам, подготовка сельхозорудий — мужчинам.
Кстати говоря, и крепостные крестьяне, как правило, имели те же праздничные и выходные дни, что и государственные крестьяне. Принуждать крестьянина работать в праздничные и воскресные дни запрещалось законом и жестко осуждалось традицией. Помещик, осмелившийся на это, мог плохо кончить. Самой распространенной продолжительностью времени работы на помещика было два-три дня в неделю, хотя некоторые помещики пытались увеличить это число и до четырех дней4.
Несколько иначе, чем на селе и среди ремесленников, обстояло дело в промышленности.
Здесь число праздничных и воскресных дней было меньше, составляя в разные времена 100—110 дней.
На Совещании представителей петербургских машиностроительных и механических заводов (как частных, так и государственных, всего около 69), состоявшемся в январе 1905 года, через две недели после известных кровавых событий, был отмечен более короткий рабочий год русских рабочих по сравнению с западноевропейским. На заводах по механическому производству продолжительность рабочего дня находилась в пределах от 57 до 67 часов в неделю, ниже 57 часов — единичные случаи, по 57 часов работало 13 заводов частных и 6 казенного артиллерийского ведомства, 57,5 часа — 8 заводов, в том числе два казенных морского ведомства, свыше 57,5 часа — 23 завода, то еств одна треть. При таких условиях общая годовая продолжительность рабочего времени, принимая во внимание большое число праздничных дней в России, составит около 1775 рабочих часов. В Англии, при продолжительности рабочего дня в 9 часов, в механическом производстве число рабочих часов в год составляло около 2700, в Германии, где число праздничных дней было гораздо меньше, чем в России (6 праздничных дней, кроме воскресных), в то время только еще ставился вопрос о 10-часовом рабочем дне5.
Да, все данные говорят о том, что продолжительность рабочего времени в России была не выше, а во многих случаях и ниже, чем в других странах.
Так, если уж брать самую высокую цифру средней продолжительности рабочего времени петербургских рабочих — 59,3 часа в неделю, то в книге проф. И. Озерова «Политика по рабочему вопросу в России за последние годы» (М., 1906. С. 295—299) находим интересные сопоставления с зарубежными странами. У кузнецов в кораблестроении в США продолжительность рабочей недели, составляя 58,7 часа, медленно, без скачков сокращалась — 59.6 (1890) до 58,6 (1903). Продолжительность работы котельщиков в США составляла 59,2 часа; в Англии 54 и
53.7 часа; в Берлине — 64 и 60 часов; во Франции 63 и 61,5 часа; в Бельгии продолжительность оставалась неизменной — 60 часов6. И еще не забывайте, что в России, по сравнению с этими странами, было больше праздничных дней.
Итак, перед самой революцией продолжительность рабочего года в России составляла в промышленности в среднем около 250, а в сельском хозяйстве — около 230 дней. Для сравнения скажем, что в Европе эти цифры были совсем иными — около 300 рабочих дней в год, а в Англии — даже 310 дней. В Англии не работали 52 воскресенья и 3 так называемых парламентских понедельника7.
ПЛОДЫ ТРУДОВ НЕУСТАННЫХ
СТРАНА ГОРОДОВ
Допетровская трудовая Русь долгое время рисовалась определенными историками как сонное, застойное царство темноты и невежества, населенное заспанными лентяями, дикарями-варварами и соловьями-разбойниками. Считалось, что настоящая экономическая история страны началась с преобразований Петра, что русская промышленность носит «колониальный характер» и перенесена сюда с Запада. Пережитки этих воззрений сохраняются до сих пор в произведениях некоторых писателей и публицистов, хотя, как мы уже видели выше, нет ничего нелепее и беспочвенней этих утверждений.
Древнюю Русь называли страной городов: при князе Владимире их было 25, перед нашествием Орды — 271, в царствование Ивана Грозного — 715, при царе Алексее Михайловиче — 923. Были среди них и очень большие по тем временам города. Наверно, не случайно русской княжне Анне Париж XI века показался большой деревней, а спустя несколько веков англичанин Р. Ченслер отмечал в 1554 году, что Москва по размерам превосходит Лондон.
Самой населенной частью каждого древнерусского города был промышленно-ремесленный посад, обслуживающий разнообразной ремесленной продукцией не только горожан, но и жителей окрестных сел и деревень. В крупных городах уже в XI—XII веках насчитывалось более сотни различных ремесленных производств — кузнечных, гончарных, кожевенных, ювелирных, сапожных, прядильных, оружейных и многих других. Названия промышленно-ремесленных специальностей запечатлелись в именах городских улиц и районов: Житная улица (Новгород), Кожемяк (Киев), Гончарный конец (Новгород), Бронная улица (Москва) и др.
Академик Б. Рыбаков в книге «Ремесло Древней Руси» отмечает, что в XIV—XV веках русские ремесленники работали как на заказ, так и на рынок, то есть уже тогда ремесло превращалось в мелкое товарное производство. Большинство ремесленников работало в мастерских. «Ремесленники, работавшие по найму, составляли только часть (и притом меньшую) городских ремесленников».
Археологические раскопки свидетельствуют о значительных масштабах и ассортименте промышленно-ремесленных производств. Комментируя новгородские раскопки ремесленных мастерских XIV—XV веков, Л. Черепнин пишет: «О массовом характере продукции новгородских сапожников свидетельствует обилие кусков кожи, найденных при раскопках (свыше ста тысяч). На массовый сбыт, по-видимому, было рассчитано и ювелирное производство (выделка украшений из меди и ее сплавов). Об этом можно судить по большому количеству обнаруженных в Новгороде обрезков листовой, полосовой и проволочной меди. Отрыты также тигли (30 с лишним), литейные формы (15 штук), ювелирные молотки, зубила, пинцеты, бородки, волочила. Широко распространены кузнечные изделия: серпы, косы, ножницы, напильники, пилы, долота, скобели, стамески, сверла, топоры, тесла, ножи и т. д. Стандартизация наблюдается в косторезном деле (очень однородны гребни, которых найдено несколько сотен). Хотя не вскрыты мастерские новгородских стеклоделов, но большое количество бус среди материалов новгородских раскопок говорит о значительном масштабе их производства1 .
К XVII веку русские ремесленные предприятия в основном обеспечивали страну изделиями металлообрабатывающей, деревообрабатывающей, кожевенной, гончарной, легкой и пищевой промышленности. Медленно, но неуклонно осуществлялось развитие технического прогресса, выражавшееся в росте специализации, выделении детальных операций в самостоятельные производства. По далеко не полным данным в XVII веке в Москве насчитывалось не менее 259 ремесленных специальностей, в Ярославле — 218. Так, среди мастеров кузнечного дела выделялись такие узкие специалисты, как ножовщики, замочники, шильники, косари, гвоздари, часовщики. В Устюжне-Железнопольской на посаде еще в конце XVI века насчитывалось 119 мастеровых, занятых делом железа, в том числе 66 молотников, 34 кузнеца, 12 угольников, железники, укладники, гвоздари, котельники, сковородники, замочники. В древних источниках перечисляются многочисленные кузнечные мастерские: в Москве около 1641 года —152, в Новгороде в 1583-м — 112, в Серпухове в 1552-м — 63, в Холмогорах в 1620-м — 63, в Нижнем в 1620-м — 49, в Вологде в 1627-м — 49, в Сольвычегодске в 1653-м — 48, в Великом Устюге в 1626-м — 47, в Калуге в 1626-м — 44, в Туле в 1625-м — 38, в Переяславле в 1597-м — 38, в Муроме в 1637-м — 17, в Соликамске в 1623 году — 16. Как правило, по нескольку кузнечных мастерских было в самых маленьких городах, по крайней мере по одной во всех селах. Металлообрабатывающие мастерские использовали отечественное кричное железо и в редких случаях шведское или английское. Существовали многие сотни кустарных домниц, некоторые из них были оснащены по последнему слову техники своего времени — «вододействующими» самоковками.
История доносит до нас сведения о русских часовых мастерах, создававших по тем временам настоящие чудеса техники — часы псковского святогорского монастыря XV века, часы соловецкого монастыря, изготовленные в XVI веке мастером Семеном Часовиком, часы в царском селе Коломенском, изготовленные в 1637 году мастером Оружейной палаты Петром Высоцким. Зачастую были такими мастерами простые кузнецы, например поморский кузнец Федор Юдин или устюжский кузнец Шумило Вырачев, которые прославились тем, что построили в разных городах Руси сложные механизмы боевых башенных часов.
На тульских металлургических заводах в середине XVIII века используется сверлильный стан (сверлили «водою» пушечные стволы), что на много десятилетий опередило изобретение зарубежных механиков.
В 1479 году в Москве был построен литейный пушечный завод, просуществовавший несколько столетий. В 1637 году в нем работало 136 рабочих (что по тем временам было очень много), отливавших ежегодно до 200 и более пушек и разной другой продукции. По сообщению из Москвы Кобенцеля, посла Максимилиана II, там в XVI веке имелось всегда наготове не менее двух тысяч орудий, так что московская артиллерия уже тогда, по его оценке, занимала первое место среди других европейских государств. «Наша артиллерия,— пишет академик Струмилин,— не впервые является лучшей в европейском и мировом, пожалуй, масштабе. Такое количество орудий предполагает уже довольно значительное производство в стране, тем более что они не только не ввозились в Россию, но даже вывозились за границу. В частности, в 1646 году было вывезено в Голландию 600 пушек». В историю вошли прославленные мастера пушечных дел Андрей Чохов, Григорий Наумов, Яков Дубинин, Мартьян Осипов и другие. Кроме Москвы, пушечные заводы существовали и в других городах, в частности в Пскове.
Наряду с пушечным делом существовало сильно развитое оружейное дело, центром которого в XVII веке была Оружейная палата, изготовлявшая многие тысячи мушкетов, карабинов, пистолетов. Издавна в России существовали и пороховые заводы, некоторые из них очень большие. Во время пожара одного из них в XVI веке погибло 200 человек рабочих.