Народное слово в живой речи

Т. А. Сидорова. 

Идиоэтнический компонент внутренней формы слова (когнитивный аспект)

Создавая то или иное слово, человек отражал в нём свои наблюдения за окружающей действительностью, фиксировал определённые единицы знания о ней. Эти знания сохранялись, забывались, дополнялись, переосмысливались и т.д. Современное состояние языка иногда позволяет заглянуть в прошлое и понять, почему данный фрагмент действительности получил такое название, ведь «вопреки учению Ф. Де Соссюра, синхронический и диахронический аспекты изучения слова взаимообусловлены и тесно между собой связаны» [Виноградов 1999]. При восприятии слова мы осознаём его смысл в большей или меньшей степени через лексическое значение. Реализацию смысла актуализируют и морфемы, эксплицирующие внутреннюю форму.

Под внутренней формой слова обычно подразумевается представление, наглядно-чувственный образ, ситуация и т.п., обусловленные смыслами составляющих морфем, так или иначе связанными с лексическим значением этого слова. Именно внутренняя форма как «морфосемантическая структура слова, позволяющая объяснить связь его звучания и значения» [Золотухина 1998], помогает ответить на вопрос: «Почему так названо?».

Объектом нашего анализа являются слова, стремящиеся к фразеологизации морфемной структуры, но сохраняющие мотивацию хотя бы частично.

Фразеологизация морфемной структуры понимается нами как особое языковое явление, которое характеризуется переосмыслением морфем, основанном на различных когнитивных процессах: метафоризации, метонимизации, сравнении, замещении, генерализации, спецификации, перекатегоризации, ассоциации, эвфемизации и др. В результате возникает лексическое значение, не выводимое из суммы значений компонентов слов вследствие их семантического преобразования, изменения реалий, стоящих за ними и самим словом, осмысления исторических, культурных ситуаций, мироощущения носителей языка и т.п. В процессе фразеологизации происходит смещение когнитивного макрокомпонента лексического значения слова и составляющих его морфем. Чаще морфемы теряют качественную определённость, подвергаются десемантизации, абстрагированию.

Так, глагол ПЕРЕБОРЩИТЬ (прост. «перейти меру в чём-либо») по своей структуре, которая актуальна в сознании носителей языка, включается в группу глаголов, словообразовательное значение которых — «выйти за пределы нормы наделения объекта тем, что названо производящим словом». Ср.: ПЕРЕПЕРЧИТЬ, ПЕРЕСОЛИТЬ и под. Производящие «перец», «соль» объективируют тематическую группу «приправа к блюдам /специи/». В слове же ПЕРЕБОРЩИТЬ компонент «борщ» в сознании вызывает связь с самим блюдом, а не приправой как части целого. Таким образом, корень -БОРЩ- лишается качественной определённости, так как в среде (слове), в которой он воспроизводится, сема «наделения» затушёвывается и актуализируется только сема «перейти меру». Но почему «БОРЩ», а не «СУП», «БУЛЬОН» используются в морфемной структуре слова? Лексема «БОРЩ» вербализует специфическое для русского народа понятие реалии. Ведь борщ — самое распространённое в народе блюдо, типичная русская еда. Не зря говорят: «Щи да каша — пища наша» (щи — разновидность борща). В сознании носителей культуры слово «борщ» стало знаком как языка, так и культуры, так как имеет не только языковой, но и культурный смысл. Сема «типичность» и становится когнитивным основанием для выбора именно этого компонента.

С помощью перцептивно функционального сознания мы идентифицируем компонент «борщ» как сигнал информации не только о конкретном блюде, но и национальном, типичном, наиболее распространённом. Дополнительная информация о реалии и является причиной выбора данного компонента для конструирования слова. Абстрагируется, теряя конкретность, не только корневой морф, но и лексическое значение слова. Лексема ПЕРЕБОРЩИТЬ в различных речевых ситуациях может быть синонимом таких понятий, как «перелить», «переполнить», «сказать слишком резко», «преувеличить в оценке», «сказать лишнее», «сделать лишнее» и т. д.

Известно, что слово — целостная единица, каждый компонент которой (морфы) проявляет свои свойства в соединении друг с другом, под влиянием друг друга. Но «прозрачность» внутренней формы слова, наличие в сознании носителей культуры языковых и внеязыковых знаний делает морфемы несколько автономными, несущими и самостоятельную смысловую нагрузку. Здесь уместно сказать о концептуальной природе компонентов слова, что позволяет объяснить мотив номинации, даже затемнённый в лексическом значении. Поэтому абстрагированный корень остаётся в сознании как воспроизводимый в однокорневых словах и, таким образом, участвует в создании образности и внутренней формы, определяет оценочность, экспрессивность слов типа ПЕРЕБОРЩИТЬ. Нам представляется такой компонент культурным кодом, который и предопределяет развитие семантики слова, его функции в языке, речи, тексте. В слове ПЕРЕБОРЩИТЬ, например, семантически господствующим оказался префикс, сохранивший свои генетические свойства. Концепты «приправа к блюду» и «блюдо» в сознании говорящего вступают в партитивные отношения (включения). Используя тезис Е. С. Кубряковой о том, что «словообразовательное значение производных представляет собой фреймоподобную структуру» [Кубрякова 1981], полагаем, что во фреймовой схеме анализируемого слова происходит замена концепта «Части» на концепт «Целое». При этом мы отдаём себе отчёт в том, что синхронно слово ПЕРЕБОРЩИТЬ не является производным, но имеет концептуальную организацию.

Как видим, в процессе освоения мира человек формирует новые понятия, объективируя их в новых формах, поэтому помимо слов ПЕРЕСОЛИТЬ, ПЕРЕПЕРЧИТЬ возникло и ПЕРЕБОРЩИТЬ, передающее наиболее общее представление, не связанное с концептами «Приправа», «Блюдо», «Еда» и т.п., а соотносимое с концептами «Количество», «Мера», «Процесс» и др. Мотивированность подобных слов в научной литературе называется «частичной»[Кияк 1989]. В этих словах внутренняя форма лишь частично соотносится с лексическим значением. На наш взгляд, не только префикс своим значением находит соответствие в семантической структуре слова, корень тоже сохраняет этнокультурную мотивированность и является идиоэтническим компонентом внутренней формы.

Подобно тексту, слово может иметь закодированные смыслы, опредмеченные идиоэтническими компонентами внутренней формы, тесно связанной с первичной номинацией. При создании слова важным для говорящего является передача главного смысла, поддающегося вербализации. Этот смысл зависит и от особенностей мироощущения, поскольку «в каждом языке оказывается заложенным своё мировоззрение» [Гумбольдт 1956]. Поскольку идиоэтнический компонент особенно виден при сравнении языков, рассмотрим русские и польские слова фразеологизированной структуры, восходящие к общему корню. Так, слово УВАЛЕНЬ (разг. «неуклюжий, неповоротливый, медлительный в движениях человек») содержит корень, воспроизводимый в однокорневом глаголе ВАЛИТЬ. Этот глагол является общим для русского и польского языков. Однако в русском языке он означает «обрушивать вниз, заставляя падать», а также «спиливать, рубить топором» [Ожегов 1986]. В польском языке означает «сильно ударяя, вызывать сильный отзвук, шум» [Русско-польский словарь 1996]. Этот глагол является в польском языке синонимом глаголам «бить», «ударять». Как видим, в русском языке актуализируются семы «падать», «отделяться», а в польском — «бить», «шум». Наверное, поэтому в диалектном (арх.) слове ПОВАЛИТЬСЯ («лечь спать») сохраняется прототипическая сема «падать», которая передаёт характерную для севера ситуацию: работавший весь день человек просто валился с ног, как поваленное дерево. Кстати, русский фразеологизм «валиться из рук» в польском языке основан на глаголе «лететь», актуализирующем сему «стремительно». Внутренняя форма лексемы УВАЛЕНЬ соотносится с лексическим значением благодаря прототипической семе корня «падать» и его воспроизводимости в глаголе фразеологизма «валиться из рук». В польском языке CIEMIEGA (увалень) образовано от глагола CIEMIEZYC(темяшить), что означает «угнетать, терзать, тиранить» [Русско-польский словарь 1996] (ср. с семами «бить», «ударять»). Прототипическая сема «отъединения» русского глагола ВАЛИТЬ сохраняется в словах жаргона СВАЛИВАТЬ, ОТВАЛИВАТЬ и под.

Таким образом, даже в близко родственных языках генетически общие слова развивают различные значения, что находит отражение и в производных.

Русский глагол КРУШИТЬ (польск. KRUSZYC) означает «с силой ломать на части, разрушать, дробить, раздавливать»[Ожегов 1986], что соответствует его употреблению и в польском языке. Однако в производных русского языка актуализируется сема «разрушения», а в польском языке — сема «дробления». Вот почему в русском языке появляются слова КРУШИТЬСЯ, СОКРУШАТЬСЯ, КРУЧИНА, связанные с концептом «внутреннего состояния тоски, душевной боли». Образность возникает на основе персонификации: будто горе, тоска крушат, разрушают внутренний покой человека. В польском языке возникают производные KRUSZARKA (образовано от глагола «крушить») и ROZDRABNIARKA(образовано от глагола «дробить»), обозначающие одну и ту же реалию — камнедробилку.

Общим для обоих языков является и глагол ВАРИТЬ, который в польском (WARZYC) означает «воздействовать высокой температурой, готовить» [Русско-польский словарь 1996]. В русском языке ВАРИТЬ — это «приготовлять пищу кипячением, кипятить в воде, приготовляя для еды; приготовлять на огне, изготовлять путём кипячения, плавления»[Ожегов 1986]. В семной структуре лексического значения русского глагола актуальной становится сема «кипячения». Отсюда и возникновение лексемы САМОВАР («сосуд для кипячения воды с топкой внутри, наполняемой углями»[там же]. В диалектной речи САМОВАР называют и САМОКИПЕЦ, что подчёркивает актуальность прототипической семы «кипения».

Таким образом, прототипические семы корневых морфем могут отражать национальную концептуальную картину мира, которая объективируется даже в стратегиях номинации.

Так, в основе русскоязычной оценочной стратегии широко используются названия частей тела, которые являются знаками определённых понятий. Ср.: БЕЗРУКИЙ, ГОЛОВОТЯП, ТВЕРДОЛОБЫЙ, БЕСХРЕБЕТНЫЙ, ШКУРНИК, ВТЕМЯШИТЬ и др. В народном сознании очень сильно отождествление по смыслу. Например, в слове БЕЗРУКИЙ (перен. «неловкий, неумелый в работе») актуализируется знаковая сущность производящего «рука» как символа трудолюбивого, умелого человека. Вспомним выражения: «золотые руки», «руки на месте», «всё к рукам» и «руки-крюки», «с рук валится» и т. п.

В лексеме ГОЛОВОТЯП («тот, кто небрежно и бестолково ведёт дела»)[Ожегов 1986] актуализируется семиотическое значение слова ГОЛОВА (символ здравомыслия). В народном сознании знак «голова» вызывает ассоциации со смежными понятиями «мозг», «ум». В голове сосредоточена интеллектуальная жизнь человека. Согласно наблюдениям А.Д.Шмелёва, «в русском наивно-языковом представлении голова и мозг функционируют независимо от сердца и крови» [Шмелёв 2002]. Голова словно выполняет функцию контроля (ср.: «ветер в голове», «ломать голову», «без царя в голове», головы нет на плечах» и др.). Второй компонент ассоциативно соотносится с фразеологизмом «тяп да ляп» («не подумав, наскоро, небрежно»). И в лексическом значении слова ТВЕРДОЛОБЫЙ второй компонент ассоциируется с ГОЛОВОЙ как часть с целым. Первый компонент реализует семы «не поддающийся изменениям, крепкий». В народном сознании ЛОБ как часть ГОЛОВЫ тоже символизирует РАЗУМ. Например, высокий лоб считается признаком умного человека. Поэтому «твердолобый» — это человек, в чью голову знания не могут попасть. Здесь возникает и ассоциация с выражением «ломать голову», означающим «напряжённо думать, размышлять, пытаясь понять, разгадать». Твёрдый лоб, как и голову, не сломать. Метафорическое переосмысление компонентов таких слов — базовый когнитивный процесс получения информации, когда из ассоциаций, связанных с понятиями, представлениями, формируется новое знание, которое обрабатывается в процессе познавательной деятельности. Формированию переосмысления (метафорического, метонимического и т.п.) способствует национально-культурное знание, закреплённое в значении компонента (корня, восходящего к слову). Все части тела в концепте «ЧЕЛОВЕК» символизируют ту или иную сферу его жизнедеятельности. Например, голова — интеллектуальную, сердце — эмоциональную, руки — трудовую и т. д. В результате такого представления и возникают регулярные однотипные ассоциации. Слово ВТЕМЯШИТЬ («глубоко внедрить в сознание») тоже связано с интеллектуальной сферой, так как содержит компонент, вызывающий в сознании носителей культуры и языка образ, вербализованный лексемой ТЕМЯ. Темя — «верхняя часть головы между лобными, затылочными и височными костями» [Ожегов 1986]. Отличительной чертой этой части является то, что она самая уязвимая. В народе это место у ребёнка называется «родничок» (образ незащищённого, хрупкого источника, который легко завалить, забросать камнями). Вспомним «Сказку о Золотом Петушке» А.С.Пушкина, в которой царь Дадон умирает именно потому, что Петушок клюёт его в темечко. Ср. также устойчивые выражения «и я в темя не колочен», «было времечко, и меня целовали в темечко» и др. Поэтому первичное значение слова ВТЕМЯШИТЬ можно представить как « вталкивание в голову мысли через темя», которое в наивной картине концепта «ЧЕЛОВЕК» является «дверкой» в костной ткани головы. Актуальной остаётся и модель слова, так как оно синонимично лексемам ВТОЛКОВАТЬ, ВДОЛБИТЬ, ВБИТЬ и т. п. Основой для переосмысления корневого компонента слова ВТЕМЯШИТЬ является качественная характеристика такой части тела, как темя. Во внутренней форме глагола концептуализируется такое свойство темени, как «проницаемость». В словах с компонентом -ГОЛОВ- переосмысление происходит на базе функциональной характеристики головы как части тела, ассоциативно связанной с интеллектуальной деятельностью человека.

Лексема БЕЗМОЗГЛЫЙ (разг. «очень глупый») даёт отрицательную оценку человеку, у которого будто мало мозгов. Компонент -мозг- концептуализирует свойство «орудие, средство мыслительной деятельности». В наивной картине мира мозги имеют и такой признак, как «объём», от которого якобы зависит интеллект. Отсюда лексемы МОЗГОВИТЫЙ, БАШКОВИТЫЙ. В глаголе ОБМОЗГОВАТЬ («обдумать») префикс ОБ- реализует дополнительное значение «целиком, полностью». Во внутренней форме используется не название действия «думать», а название орудия действия — «мозг». Наблюдается метонимизация.

Словом ЗУБАСТЫЙ называют человека, у которого острые зубы, кто больно кусается, у кого много зубов. Переносное значение — «язвительно-насмешливый, острый на язык». Во внутренней форме концептуализируется такое свойство зубов, как участие в речи наряду с другими речевыми органами. Во внутренней форме лексемы ЗУБОСКАЛ концептуализируется признак зубов — «открытость в большей степени во время крика, смеха». Корень в этих словах вызывает в сознании мотивационную рефлексию, связанную с понятием «зубы».

В глаголе ОПУПЕТЬ корень вызывает в сознании мотивационную мифологему, связанную с понятием «пуп». Пуп — это центр живота, а центр во всех мифах и религиях является символическим понятием. Возможно, поэтому глагол реализует значение «зазнаться», которое ассоциативно восходит к семе «важный», «центральный».

В лексемах СЕРДОБОЛЬНЫЙ, БЕССЕРДЕЧНЫЙ внутренняя форма концептуализирует свойство сердца «средоточие эмоций, источник чувств». Внутренняя форма слова ЧИСТОСЕРДЕЧНЫЙ концептуализирует сакральный смысл сердца как органа, с помощью которого мы созерцаем Бога.

Таким образом, морфемы, как и слова, могут быть не только языковыми знаками, но знаками культуры. Внутренняя форма слова как особая концептуальная структура имеет тенденцию изменяться в связи с когнитивной эволюцией языкового сознания. Внутренняя форма слов концептуализирует свойства, зачастую отсутствующие в лексическом значении. Например, компонент внутренней формы -МОЗГ- концептуализируется таким свойствами, как «средство мыслительной деятельности», «объём», «содержимое головы», «сама голова», компонент -ГОЛОВ- концептуализируется свойствами «ёмкость для мозга», «орудие мыслительной деятельности», «ум», «самый важный орган», «проницаемость / непроницаемость», «человек» и т. д. Представляется, что идиоэтнические компоненты внутренней формы являются наиболее стабильными. Благодаря им зачастую сохраняется значимость внутренней формы в концептуальной и языковой картинах мира, а следовательно, и мотивированность самого слова. Поэтому внутренняя форма слова понимается нами и как категория процесса познания, имеющая концептуальную сущность.

Литература

1. Большой русско-польский словарь. — WIEDZA POWSZECHNA.-WARSZAWA. — 1996, т. 1, 2.

2. Виноградов В. В. История слов. — М., 1999. — С. 25.

3. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода // Звегинцев В. А. Хрестоматия по истории языкознания ХIХ-ХХ вв. — М., 1956. — С. 81.

4. Золотухина О. В. Явление варьирования внутренней формы слова (критерии разграничения) // Языковая картина мира. Лингвистический и культурологический аспекты. — Бийск, 1998. — С. 202–205.

5. Кияк Т. Р. О видах мотивированности лексических единиц // Вопросы языкознания. — 1989. — №1. — с. 105.

6. Кубрякова Е. С. Типы языковых значений. Семантика производного слова. — М.,1981. — С. 105–106.

7. Ожегов С. И. Словарь русского языка. — М., 1986.

8. Шмелёв А. Д. Русская модель мира: Материалы к словарю. — М., 2002. — С. 19, 34.

Т. А. Сидорова. Идиоэтнический компонент внутренней формы слова (когнитивный аспект) // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 824-829.