Барон Николай Николаевич Врангель, сын барона Николая Егоровича и баронессы Марии Дмитриевны, урожденной Дементьевой-Майковой, родился в имении Киевской губернии 2 июля 1880 года; с чисто русской кровью его матери в нем слилась смешанная кровь отцовского рода, происходящего из Швеции, перешедшего в Россию и считающего среди своих предков Ганнибала – арапа Петра Великого.
Переехав с родителями в Ростов-на-Дону, покойный там поступил в 1892 году в реальную гимназию и окончил шесть классов; затем в 1897 году он перевелся в Петроградское IV реальное училище, но не окончил его, заболев воспалением легких; последствия этой болезни внушали опасения за здоровье юноши, некрепкого вообще, и он был увезен за границу. Этим окончилось его школьное учение. Но, насильно оторванный от школы, он стал тем усиленнее развивать себя чтением по литературе, истории и близко приглядываться к искусству; к последнему его с ранних лет приохотил отец, постоянно интересовавшийся стариной и лично составивший хорошее собрание картин и миниатюр.
Окончательно поселившись в Петрограде в 1900 году, барон Николай Николаевич сблизился с кружком лиц, отдавших свои силы служению искусству, и в 1902 году, по поводу состоявшейся в Академии наук выставки в пользу Синего Креста, выпустил свой первый печатный труд – каталог выставки русских портретов за 150 лет.
В том же году он совершил длительную поездку по провинции с нарочитой целью отыскивать и изучать произведения искусства, рассеянные и забытые по далеким уголкам Руси, объездил Поволжье и особо исследовал Арзамас, заснувший в глуши, но отмеченный деятельностью Ступина.
В следующем году он уже деятельно помогал при устройстве выставки «Старый Петербург» на Морской и составил ее каталог с предисловием. В 1904 году он принимал близкое участие в славной портретной выставке в Таврическом дворце, составлял биографии художников для каталога и напечатал в журнале «Искусство» статью об этой выставке, являющуюся попыткой исторического обзора русской живописи. Одновременно (в 1904 году) он выпустил два больших тома подробного каталога Русского музея Александра III; этим крупным трудом он завоевывает себе почетную известность, и с этого времени имя его постоянно встречается среди работников по истории искусства, сначала только русского, затем и всеобщего.
В настоящем очерке я не могу позволить себе привести длинный перечень печатных трудов покойного – поразительно длинный для тех двенадцати-тринадцати лет, которые судьба так скупо предоставила для его писательской деятельности. Перечень этот, напечатанный уже в «Старых годах», найдет себе место и в той книге, которую наше Общество посвящает памяти Врангеля. Здесь же я упомяну лишь те из его сочинений, которые особенно выделяются или послужили этапом в его деятельности.
В 1906 году Николай Николаевич поступил на службу в Императорский Эрмитаж, в Отделение живописи, и одно время находился при Галерее драгоценностей. В 1908 году осенью он покинул службу, но весной 1910 года вернулся в Эрмитаж. Тут он, кроме рядовой музейной работы, принимал участие в составлении описей, редактировал составленный Э. К. фон Липгартом новый каталог картин итальянской и испанской школ, исполнял особые поручения по осмотру и определению собраний и отдельных произведений – словом, привлекался к участию во всех событиях эрмитажной жизни, в которые вносил привычные ему кипучую энергию и пытливый интерес.
Первая журнальная статья Врангеля – о Ступине и его учениках – появилась в «Русском архиве» в 1906 году, затем его имя стало встречаться на страницах «Русской старины», а когда в 1907 году возникли «Старые годы», то им на долю выпало счастье его наиболее постоянного и близкого сотрудничества, не прекращавшегося до рокового дня 15 июня 1915 года. Вскоре по основании журнала он вошел весьма деятельным и ценным членом в редакционный комитет, и живая его мысль всегда умела увлекать редакцию на интересные и новые начинания.
В этом месте я хотел бы несколько отвлечься от принятого мною бесстрастного, летописного тона. Я хотел бы от лица «Старых годов» обратить к бесконечно дорогой нам тени слова, исполненные горячего чувства и глубокого признания его неоценимых заслуг. Я боюсь, что достаточно красочных, достойных, отвечающих полноте моего волнения слов я не найду, но уверен, что все, кто следил за развитием «Старых годов», знают, как тесно они были связаны с именем Врангеля. Об этом неподкупно свидетельствует множество выражений сочувствия, полученных редакцией по случаю его кончины. Скажу лишь, что в «Старых годах» 15 июня отмечено как день тягчайшей, незаменимой утраты.
В февральской книжке 1907 года появилась первая статья Врангеля «Забытые могилы», и в том же выпуске помещено его заявление в Академию художеств о желании составить каталог ее собрания скульптур, а также портретов Зала совета, что и повело к осуществлению этого предложения, вылившемуся в каталог, приложенный к журналу в 1908 году. С начала 1908 года он деятельно принялся за работу в качестве комиссара выставки старинных картин, устроенной «Старыми годами» в пользу Синего Креста в залах Общества поощрения художеств, – выставки, к несчастью, не дождавшейся открытия для публики, но давшей много ценного материала для исследователей.
Лето 1909 года барон Врангель посвятил объезду двадцати пяти помещичьих усадеб, и впечатления этой поездки вдохновили его статью «Искусство помещичьей России», появившуюся в «Старых годах» в 1910 году и легшую в основу доклада А. Ф. Кони в императорскую Академию наук о награждении журнала золотой медалью имени Пушкина.
Осенью 1909 года появилась статья покойного о миниатюре в России, являющаяся первым и цельным исследованием этого вопроса. Переработанная и дополненная автором, она была приготовлена им для отдельного издания, но не была выпущена ввиду начавшейся войны. Однако теперь уже выяснилось, что этот труд не пропадет, и мы надеемся вскоре приветствовать его появление в печати.
В 1910 – 1912 годах Николай Николаевич состоял соредактором «Аполлона» и поместил там ряд статей и заметок, но вскоре оставил редакцию этого журнала. Однако за это время он успел в качестве комиссара положить большой труд на устройство выставки «Сто лет французской живописи», состоявшейся в Юсуповском доме на Литейном, а участие в самом журнале дало ему случай высказываться по вопросам современного искусства и текущей художественной жизни.
Вслед за тем, в 1912 году, он работал по устройству в залах Академии художеств большой Елизаветинской выставки, где был главным комиссаром, – выставки, зародившейся в Академии наук и ознаменовавшейся большим успехом, и за сим участвовал в длительных работах по предполагавшейся в том же помещении юбилейной Романовской выставке.
Тогда же покойный впервые обратился к новому для него роду деятельности – чтению лекций у графа Зубова в Институте истории искусств, где прочел увлекательные курсы, посвященные в 1912 – 1913 академическом году русской живописи, а в 1913 – 1914 году – французской школе.
К этому же времени относится работа Врангеля по нашему Обществу; она будет здесь очерчена особо, и потому я на ней не останавливаюсь. Не буду также подробно перечислять его труды по «Музею старого Петербурга» и комиссии для изучения и оберегания старины в столице – задачи их параллельны задачам нашего общества – и только упомяну его многолетнее участие в деятельности Старинного театра.
Из крупных работ барона Врангеля не могу не назвать особо «Историю русской скульптуры», вышедшую в 1911 году в составе «Истории русского искусства», редактируемой Грабарем; большую монографию о Рокотове, еще в 1910 году переданную издателю Кнебелю, но последним доныне не выпущенную; и, наконец, тоже еще не вышедший первый том «Истории Императорской Академии художеств за 150 лет», большого роскошного издания, где покойный являлся редактором и одним из авторов. Для широких кругов особенно ценным явится «Путеводитель по Русскому музею Александра III», составленный по просьбе издательства Красного Креста – выход его в свет задержан войной.
Из работ, еще не осуществленных, следует особенно отметить предположенное «Старыми годами» издание большого «Словаря русских живописных портретов», для которого еще в 1910 году деятельно собирались материалы.
Без определенного пока назначения собрано было покойным множество библиографических и архивных материалов о художниках, скульпторах, медальерах и т. д.; часть из них он, вероятно, использовал в заметках для Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, где сотрудничал; другие служили ему при разных работах и расточались им для помощи всем, кто к нему прибегал. Это Драгоценное достояние его, плод многолетнего, последовательного, кропотливого труда, будет служить историкам русского искусства и после кончины составителя, так как с достойной покойного щедростью передано его родителями в Институт истории искусств.
В заключение укажу, что, равнодушный к внешним отличиям, покойный не искал наград и почестей, но ряд учреждений отмечал его деятельность почетными избраниями, а императорская Академия наук выразила ему свое признание поручением ему разбора одного большого издания, представленного на соискание Уваровской премии, и отзыв его признала достойным медали.
Не скромностью ли Николая Николаевича относительно собственной личности мы должны объяснить и то, что он не любил сниматься и, проявив столько интереса к портрету, сам на портрете не увековечен? Внешний образ его за все годы широкой популярности в художественном мире столицы сохранился лишь в статуэтке работы барона К. К. Рауша фон Траубенберг, где удачно схвачено характерное движение его фигуры, и на любительских снимках. Эти снимки являют его образ то небольшим силуэтом на фоне памятников, то в шутливой позе среди друзей, то в кругу сотрудников на театре войны.
Когда началась война, Врангель отдал ей все свое увлечение и в газете «Речь» вдохновенно возразил тем, кто порицал «Старые годы» за временную приостановку журнала. Отдавшись работе по Красному Кресту, он редкие часы досуга все же посвящал своей обычной деятельности, и среди оставшихся после него бумаг найдены заметки, наброски, отзвуки художественных впечатлений, воспринятых в городах Прибалтийского и Западного края, куда его забрасывало новое дело. Когда наконец он оказался временно привязанным к Варшаве, то охотно принял поручение попутно исследовать Лазенки, замок и прочую варшавскую старину.
Все эти работы прервала жестокая, неожиданная смерть...
19 июня останки барона Н. Н. Врангеля перевезены в Александро-Невскую лавру и преданы земле на Никольском кладбище, соседнем к тому Лазаревскому, которому он посвятил свои первые строки в «Старых годах» – статью «Забытые могилы».
Пусть этот эпитет, позором клеймящий потомков, к могиле Врангеля не применит никто никогда!
А. Ф. КОНИ
БАРОН Н. Н. ВРАНГЕЛЬ И РУССКОЕ ПРОШЛОЕ
15 декабря минуло полгода со дня кончины в Варшаве барона Николая Николаевича Врангеля. Полный сил, в продолжавшемся развитии своего таланта и в разгаре своей литературно-художественной деятельности, сошел он в могилу. Его неожиданная, его напрасная смерть не только огорчила его друзей, но и горестно отозвалась в сердцах людей, его лично не знавших, но знакомых с его трудами на страницах специальных изданий и для устройства выставок по истории искусства... К числу последних принадлежит и пишущий эти строки. Мимолетная и случайная встреча с бароном Врангелем не дает возможности говорить о живом впечатлении от его личности, о ее характерных чертах... Но тут выводит из затруднения одно из изречений Вольтера, который сказал, что есть книги и статьи, читая которые впервые испытываешь чувство приобретения друга, а когда перечитываешь, то встречаешь уже старого друга. Автором таких друзей был покойный Врангель, становившийся близким и дорогим по мере ближайшего ознакомления с тем, что он писал. Необходимые и в то же время редкие для этого свойства он вмещал в себе полностью. Во-первых, он обладал не только ученостью, но и знанием, что гораздо важнее, ибо первая почерпается из книг, а второе – из опыта, и небольшая частица последнего несравненно дороже по своим результатам значительного количества первой. Большая часть трудов Врангеля была разработкой его личного восприятия и непосредственного наблюдения – и это придавало особую осязательность тому, что он описывал. Он как бы говорил своему читателю: «Пойдем посмотрим вместе на то, что я встретил и видел...»
Во-вторых, он умел избегать ошибки многих писателей, – мнящих себя и художниками, – состоящей в оставлении читателя равнодушным к предмету повествования, начиняя его ум всякими данными и сведениями и не возбуждая отклика в его сердце. Напротив, его труды действуют особенно сильно живостью чувства, теплотой и искренностью тона. Знакомя с содержанием дневника юности старой девицы Налетовой, умершей 92 лет от роду, найденного им в уцелевшем от времени барском доме в затейливом бюро крепостной работы, он говорит: «Бумага тетрадки слегка пожелтела, шуршала как-то грустно и сердясь, и неровный женский почерк бежал со страницы на страницу. Я сел в кресло и принялся читать...» – и кончает так: «.. .все вы жили, радовались, печаловались, мечтали и любили. Все вы – маленькие и большие, значительные и незначительные, – думали ли вы, что когда-нибудь будут читать вашу жизнь? Я, надеюсь, не оскорбил ее. Я позволил себе развернуть страницы вашего маленького существования, которое нас теперь так занимает. Белая простая бумага и простые чернила, которыми, скрипя, наносило ваше гусиное перо ваши слова и мысли, быть может, казались прежде ненужными и незначительными. Но нам они нужны, нужны потому, что у нас слишком мало своей личной, наивной жизни. Простите меня, если я позволил себе к вам вторгнуться».
В-третьих, ему свойственно было искусство собирать свои наблюдения, несмотря на их обилие и разнообразие, в одно сжатое целое, совокупляя их в яркой картине, пестрой по краскам, единой по проникающей ее мысли. Устраняя в своих изображениях, в передаче своих ощущений все, не идущее к делу, излишнее и второстепенное, – совершая то, что французы называют l'elimination du superflu [Устранение лишнего (фр.)], – он всецело завладевал вниманием читателя и подчинял его своему дару художественного внушения. В своих чудесных описаниях старых помещичьих усадеб он так определяет свою задачу: «В усадьбах – в очагах художественного быта – важны не подробности, не частности, а все то общее – краски, звуки и фон, которые, взятые вместе, создают нечто знаменательное и важное. В этом вся русская жизнь: в слиянии многих разрозненных элементов, которые и дают в целом то своеобразное обаяние, которое порабощает всякого в русской деревне. И нельзя отделить дома от деревьев, его осеняющих, птичьего говора – от игры красок на узорах стен, блеска мебели в комнатах – от шепота листьев за окном и немого разговора портретов – от тихой думы старинных книг на полках и от хриплого кашля часов на стене».
Давно уже замечено, что у нас нет вчерашнего дня. От этого так бессодержателен, по большей части, день настоящий, и так неясен и тонет в лениво-стелющемся тумане день завтрашний. Вооружившись надлежащими знаниями и памятью, можно описывать прошлое с большой подробностью и точностью, возбуждая к нему холодное внимание чуждого ему читателя. Но напоминание о таком прошлом проходит обыкновенно бесследно, давая лишь материал в лучшем случае для справок и цитат, а в худшем – для лицемерного пафоса. Можно уснастить – бесплодно и механически – ум и память читателя множеством этнографических, исторических и археологических данных, вплетя их в беллетристическую ткань, и все-таки не дать ему прочувствовать то, о чем так старается автор. Стоит вспомнить бесцветную «Дочь египетского царя» Эберса или «Харикла» и «Галла» Беккера и сравнить их с «Саламбо» Флобера или с «Quo vadis» Сенкевича, в которых картина античной жизни оживает с наглядностью действительности. В своем дневнике Goncourt говорит: «Il faut pour
s'intéresser au passé qu'il nous revienne dans le coeur. Le passé que ne revient que dans l'esprit est un passe mort» [Прошлое нужно искать в своем сердце. То прошлое, что заключено в одном лишь разуме, мертво (фр.)]. И вот именно способностью внедрить в своем сердце прошлое и развернуть его в мастерском изложении перед читателем и отличался покойный Врангель. В его трудах прошлое оживало с силой настоящего; давно умолкшая жизнь восставала во всех своих тонких очертаниях и изгибах. В стенах старых усадеб, запущенных садов и заросших прудов начинал биться пульс живого организма, и то, что в далеком прошлом было общего с чувствами, скорбями и надеждами настоящих поколений, вдруг восставало из-под наслоений времени; между описаниями мест, привычек и бытовых особенностей, разделенных иногда значительным пространством и временем, возникала невидимая и прочная связь, и целая картина и характеристика бытового уклада слагалась сама собой между этими отдельными описаниями. Так, в палеонтологии по отдельным костям и позвонкам слагается образ вымершего животного, и намечаются родственные черты его с ныне существующими. Врангель отличался удивительным умением заставить читателя переживать то время, которому бывали посвящены его описания, умением проникновенно раскрывать те стороны замолкшей жизни, которые придавали ей своеобразную красоту. В этой способности вникнуть глубоко в прошлое, оживить его, сделать его понятным и, будучи далеким потомком, стать современником сказывалась своего рода поэтическая интуиция, обращенная при этом не в будущее, а в прошедшее.
За исключением «Войны и мира» и, быть может, «Капитанской дочки», трудно найти такую ретроспективную интуицию в наших исторических рассказах и романах, хотя, казалось бы, где же ей и быть, как не там? Романы Данилевского, дерзновенно выступившего после великого произведения Толстого со своей «Сожженной Москвою», Лажечникова, Загоскина и другие могут заинтересовать читателя своим содержанием и некоторыми подробностями, но оставляют его чуждым описываемому времени и не продолжают его настроения далеко за пределы последней страницы книги. Надо, впрочем, заметить, что наша критика до сороковых годов прошлого столетия не предъявляла в этом отношении каких-либо пожеланий к художнику, ограничиваясь оценкой произведения всего чаще с точки зрения узко эстетической или восхищаясь его наставительным характером. Знатоком и ценителем искусства и литературы считался в это время президент Академии художеств Оленин, но вот как в письме к Загоскину выражает он взгляд современной ему критики на задачи выполнения исторического романа:
«Я в восхищении от вашего романа. Выбор предмета и времени, характер действующих лиц, гладкость слога, пристойность выражений в самых низких людях; сила и красноречие, без всякой надутости, в людях высокого звания или высоких чувств; игривость, важность и занимательность, а при том истина и природа во многих неожиданных явлениях – все это заставляет иногда думать, что ваша повесть не выписана ли из какой-нибудь летописи, составленной современником или самовидцем сей знаменитой для России эпохи? Речь Минина на площади нижегородской внушена автору чистою любовью к отечеству. Смерть боярина Шалонского и кончина юродивого Мити показывают чистоту христианских правил сочинителя. Умеренность в порицании и насмешках, а напротив того, отдание должной похвалы неприятелям нашим доказывают беспристрастие и справедливость автора. Одним словом, сей роман должен быть приятен для всех сословий русского народа».
Возвращаюсь к Врангелю. Ретроспективная интуиция – это проникновение в прошлое – не может, однако, ограничиваться прочувствованным сознанием этого прошлого во всей его совокупности, в том его состоянии, которое характеризуется трудно переводимым итальянским словом «ambiente», означающим одновременно среду, условия, обстановку и т. п. В создании художника должны возникать не только картины минувшего, но и вытекающие из них выводы. И, таким образом, он невольно становится из отдаленного современника историком в настоящем. Таким историком был и покойный Врангель. В своеобразной форме своих очерков он осуществлял задачи истории, как они намечены еще Цицероном, и являлся не только свидетелем прошлого (testis temporum) и хранителем памяти о нем (vita memoriae), но и вдумчивым его, со своей точки зрения, истолкователем (lux veritatis). В своем «Венке мертвым» он говорит: «В хаосе явлений четко и явственно вырисовывается основная черта русского характера, русской истории и русского искусства. Неожиданное, непоследовательное, иногда новое, но всегда несходное со вчерашним, крайность против крайности, вычура против простоты, гениальность против убожества – вот характерные черты, так верно названные «самодурством». Это выразительное слово могло бы стоять в заголовке всей истории русской культуры. В хорошем и в скверном значении его, в прихотливой ли грезе, в необоснованности чудачества или в кровавом выступлении, но почти всегда и неизменно самодурный дух русского человека объясняет его поступки и его творчество. В этом сила и слабость наша, в этом наше уродство и красота, наша близость к земле и к небу. Озираясь назад на пройденный путь, можно уловить эту красную черту нашей истории. Многое становится ясным, многое упрощается, и современная жизнь во всех ее ликах кажется уже отныне только повторным явлением, выраженным в новой форме».
Прошлая русская жизнь представляла много мрачных сторон, которым место не только в обвинительном акте истории, но и в дальнейшем ее приговоре. Но в ней были и светлые стороны. Забывать ни те, ни другие не следует. Забвение первых грозит их повторением лишь в иной форме в будущем; забвение вторых, пренебрежение к ним было бы несправедливостью. Врангель возбуждал чувство любви к последним, рисуя их с беспристрастием судьи и изяществом художника. Он, по-видимому, разделял взгляд Герцена на невозможность огульного отрицания прошлого. «Целая пропасть, – говорит последний, – лежит между теоретическим отрицанием и практическим отречением, и сердце еще плачет и прощается, когда холодный рассудок уже приговорил и казнит». Давая яркое и всестороннее изображение крепостной России и слагая из мелких цветных камешков целую мозаичную картину помещичьего быта, Врангель находил, что в этой повести о прошлом есть «какая-то особенная, быть может, только нам одним понятная прелесть: прелесть грубого лубка, чудо простонародной грубой речи, сказка песен, пропетых в селе, ухарство русской пляски – и все это на фоне античных храмов с колоннами, увенчанными капителями ионического, дорического или коринфского ордеров». Вся эта культура, весь этот быт, все это прошлое, столь близкое по времени, с каждым годом, как ему казалось, удаляется от нас на несколько столетий, и потому-то, по его замечанию, так нежно ласкает и манит нас старая повесть о дедушках и бабушках, об арапах и сенных девушках, о мебели из красного дерева и о домах с колоннами на берегу сонных прудов... Можно не соглашаться со взглядом Врангеля на коренное начало нашего быта, находя его односторонним, но нельзя не отдать покойному справедливости в умении иллюстрировать свою мысль. Стоит в этом отношении проследить начертанные им образы русской женщины из «общества» от Петра Великого до Александра II – прочесть исполненную захватывающей грусти последнюю страницу его «Помещичьей России», – побродить вместе с ним среди памятников еще недавней жизни и быта нашей родины... Историк и художник прошлого, если только он не замкнулся в мертвую объективность, если не «зрит спокойно на правых и виновных» и не остается «к добру и злу постыдно равнодушен», – не может совершенно освободиться от личных чувств. Достаточно вспомнить Эдгара Кинэ и Луи Блана, Тэна и Карлейля в их совершенно различном отношении к деятелям Великой Французской революции. А между тем разве кто-нибудь решится отнять у них заслуженное имя глубоких мыслителей и историков? Не свободен от этого и Врангель, говоря о «тенях прошлого», тем более что в его восприимчивой душе умели жить рядом и любовь, и праведное негодование. Его «Венки мертвым» иногда переплетены, быть может, излишними розами или скрывают в себе больно вонзающиеся шипы. В разнообразных своих очерках он не раз возвращался ко времени и образу «веселой дочери Петра», и невольная симпатия сквозит в его словах. А ведь это время богато именно темными сторонами самодурства с оттенком большой жестокости. Язык несчастной Натальи Феодоровны Лопухиной, соперницы «веселой» императрицы по части миловидности и изящества, хотя и вырезанный после пытки и битья кнутом, громко говорит об этом. Недаром граф Никита Панин в докладе Екатерине II так определял царствование Елизаветы: «Сей эпок заслуживает особого примечания: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных людей и всяким посторонним малым приключениям в делах». Зато каким осадком возмущенного чувства проникнуты следующие, неоднократно высказываемые мысли Врангеля: «Немецкая культура по свойствам своего характера не способна ужиться с русским духом. Получается сплав русского самодурства с той закономерностью, которая никогда не может и не могла привиться у нас и которую так тщетно и так зло, озверев от отчаяния, пытались утвердить немец Бирон и онемеченный Аракчеев. Немецкая выучка не столько переродила, сколько изувечила многих русских, являясь пыткой для наших лежебок, а не полезным восприятием. Только как результат этого сплава мог появиться граф А. А. Аракчеев – тип русского самодура, помноженного на озверелого западника, – отечественный изувер, вышколенный немецкими солдатами...» Нужно ли говорить об артистической форме, в которую выливались исследования Врангеля, о чувстве природы, этой rerum magna parens [Великой родительнице вещей (лат.)], которым они проникнуты, – о его тонких психологических замечаниях, рисующих глубокую наблюдательность? Говоря, например, о последнем автопортрете Кипренского, Врангель отмечает, что знаменитый художник изображен усталым и обессиленным в борьбе с жизнью, с той полугрустной полузлой усмешкой, которая развивается у людей, чувствующих свою погибель, но не имеющих сил побороть себя. Нужно ли, наконец, говорить о пламени ума, бегущего по его строкам? Берне где-то сказал, что есть люди, скупые на ум, как другие на деньги. В этом отношении покойный был очевидным расточителем. Но у нас подобным расточителям живется по большей части тяжело, да и смерть уносит многих из них, не дав им развернуться во всю ширь их дарований. Так случилось и с Врангелем. Остается лишь слабое утешение, что его краткие по времени и большие по содержанию труды не будут забыты и что к нему окажется возможным применить изречение поэта: «Не всякий жив, кто дышит, – но и не всякий мертв в гробу!..»
С. Ф. ОЛЬДЕНБУРГ
БАРОН ВРАНГЕЛЬ И ИСТИННЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ
В великом переломе русской жизни, начавшемся уже более полувека тому назад и не закончившемся еще и теперь, особенно ярко выступили две силы, совершенно одна другой противоположные и носящие тем не менее одно название – национализм.
Для одной это название – символ властности и самодовольства, для другой – глубокого, твердого самопознания. Для одной довольно было сказать: «Я – русский», чтобы требовать почтения и страха, другая хотела только, чтобы ее поняли, веря, что это понимание принесет с собою признание истинной силы и значения России в мировой жизни. Одна требовала подчинения себе всего того, что она считала нерусским, требовала уничтожения всего, презрительно названного ею «инородческим», другая давала права русского гражданства всякому, кто признает русскую государственность. Первая искала всегда защиты у власти, как бы не веря в себя.
Другая верила в свое право и в призвание русского народа как одного из мировых народов, и в этой вере, соединенной с пониманием того, как далека еще Россия от светлой цели, ей поставленной, истинный национализм черпал силы для строения новой великой России, которая не была бы «черна неправдой черной». И вот сегодня, когда мы вспоминаем отошедшую от нас молодую жизнь, беззаветно преданную родине, мы не можем не вспомнить об этом истинном национализме, которым была так проникнута вся жизнь Николая Николаевича Врангеля.
Нам так много твердили про то, что мы люди сегодняшнего дня, без прошлого, что мы прониклись этим сознанием, и говорили, что наши бесконечные равнины, где все гладко и ровно и как будто одинаково, – символ нашей истории. Мы не верили в свою самобытность, а тех отдельных, немногих людей, которые говорили о ней, мы считали чудаками; малоудачные попытки 80-х и 90-х годов прошлого столетия вернуть нас к родной старине не имели ни широкого распространения, ни настоящего успеха: в них не было того творчества любви, которое необходимо для воплощения в жизни новых идей, новых течений.
Создать широкий и живой интерес к «старым годам» русской жизни было дано кружку энтузиастов, одним из главных деятелей и двигателей которого был барон Николай Николаевич Врангель. Когда мы берем теперь в руки изящные альбомы, дорогие иллюстрированные издания, художественные исторические путеводители всех сколько-нибудь замечательных своей стариной русских городов, мы поражаемся тем, как быстро распространилось и как прочно утвердилось в сознании нашего общества то, что ярко, любовно и талантливо проповедовало движение «Старых годов».
Среди этой обширной литературы, в которой барону Николаю Николаевичу Врангелю принадлежит столь видное место, есть одна его книга, в которой его горячее увлечение Россией нашло себе особенно глубокое, по-моему, выражение. Книга эта характерна не только для него, она знаменательна для того национализма, который я позволил себе назвать истинным: здесь и нежная любовь, и суровая критика. Здесь же мы уже находим нетерпеливое стремление вперед молодой жизни, жаждущей творить новое, но творить его все же в единении с прошлым, а не скачками того самодурства, которое, по справедливому замечанию Николая Николаевича, так характерно для русской жизни. Самодурство это отравляло ему и русское прошлое, и русскую действительность, ибо оно уничтожало необходимый для великой страны ритм преемственности, который казался Николаю Николаевичу идеалом, столь еще далеким от нас.
Поклонник русской старины и верный ее бытописатель Николай Николаевич Врангель, возлагая свой «Венок мертвым» на возвращенные им для жизни могилы, уже говорил: «Лишь тот, кто не имеет своей личной жизни, может говорить только о жизни других. Класть венки на могилы мертвых очень хорошо, но нельзя же заниматься только этим».
И Николай Николаевич был прав, отстаивая права современной нам жизни, но только, кажется мне, не вполне так, как думал он: венки, возложенные им и его друзьями на дорогие могилы русского прошлого, не были венками холодного лавра, простой данью уважения к покойникам, это были живые венки живых цветов, от которых расцвели могилы, вернулось к жизни то вечное и истинное, что было в прошлом и о чем не понимавшая великого значения этого прошлого Россия забывала так долго. Николаю Ивановичу и его друзьям мы в широкой мере обязаны той горделивой, но и сознательной любовью, которой теперь уже почти все русское общество любит Россию, ее прошлое и настоящее, а значит, и будущее.
Эти энтузиасты «Старых годов» помогли создать прочную основу для истинного национализма, без которой немыслима деятельная, самоопределяющаяся и творческая жизнь великого народа, без которой, в свою очередь, не мыслим переход к тому теперь, увы, по-видимому, бесконечно от нас еще далекому объединенному человечеству, ныне лишь – мечте мечтателей.
В великой войне, жертвою которой пал Николай Николаевич Врангель, выковывается, верю в это глубоко, та новая Россия, сильная сознанием своего прошлого, понявшая свои ошибки и грехи, верующая в себя и в свое будущее, о которой мечтал Николай Николаевич и на строение которой он отдал свою молодую жизнь.
ПЕЧАТНЫЕ ТРУДЫ БАРОНА Н. Н. ВРАНГЕЛЯ
1902
Подробный иллюстрированный каталог Выставки русской портретной живописи за 150 лет.
1903
Старый Петербург (предисловие и каталог выставки). СПб.
1904
Русский музей Императора Александра III. Живопись и скульптура. СПб.
1905
Портретная выставка в Таврическом дворце. Искусство. Апрель – июль.
Биографический указатель художников, произведения которых находятся на выставке в Таврическом дворце // Каталог, VIII, СПб.
1906
Живописец И. В. Ступин. Русский архив. I. С. 432 – 448.
1907
Обзор Русского музея Императора Александра III. СПб.
По поводу одного портрета (портрет Екатерины II на Мальте). Русская старина. Апрель.
Два портретиста XVIII в. (вуаль). Русская старина. Май.
Забытые могилы. Старые годы. Февраль.
Заявление в Совете Императорской Академии художеств. Старые годы. Февраль.
Письмо в редакцию об издании каталогов Императорской Академии художеств. Старые годы. Апрель.
Страничка из художественной жизни начала XIX в. (А. Р. Томилов). Старые годы. Май.
В. П. Горленко (некролог). Старые годы. Май.
Приобретения Музея Александра III. Старые годы. Июнь.
Скульпторы XVIII в. в России. Старые годы. Июль – сентябрь.
Русские книги по искусству XVIII в. Старые годы. Июль – сентябрь.
Разрушение кладбищ. Старые годы. Июль – сентябрь.
Федор Данилович Данилов (заметка, подписанная «Н. Николаев»). Старые годы. Июль – сентябрь.
Альбом Исторической выставки предметов искусства в 1904 г. Текст А. Прахова. Старые годы. Ноябрь.
Вновь появившиеся книги по вопросам старины и искусства. Старые годы. Ноябрь.
Рассказ современника о сумасшествии Федорова. Старые годы. Ноябрь.
Приобретения Русского музея Императора Александра III. Старые годы. Декабрь.
Венецианов как портретист. Старые годы. Декабрь.
Ряд заметок в хронике «Старых годов».
Время и школа Венецианова. Золотое руно. Июль – сентябрь.
1908
Выставка рисунков и эстампов в Академии художеств. Старые годы. Февраль.
Приобретения Императорского Эрмитажа. Старые годы. Февраль.
Винцент Францевич Бренна. Старые годы. Март.
Театральная выставка. Старые годы. Апрель.
На выставке Дамского художественного кружка. Старые годы. Апрель.
Die Galerien Europas. Старые годы. Апрель.
Новые приобретения Русского музея Императора Александра III. Старые годы. Июнь.
Романтизм в живописи Александровской эпохи и Отечественная война. Старые годы. Июль – сентябрь.
Аракчеев и искусство (в сотрудничестве с С. К. Маковским и А. А. Трубниковым). Старые годы. Июль – сентябрь.
Русские книги Александровской эпохи по искусству. Старые годы. Июль – сентябрь.
Бытовая живопись и портреты нидерландских художников XVII и XVIII вв. Старые годы. Ноябрь – декабрь.
Ряд заметок в хронике «Старых годов».
Каталог старинных произведений искусств, хранящихся в Императорской Академии художеств. Портреты зала Совета и Скульптура (приложение к «Старым годам») за 1908 год.
Миниатюры Императорского Эрмитажа. Золотое руно. Февраль.
Я. Ф. Капков. Золотое руно. Май.
Живая старина в русской литературе. Критическое обозрение. Вып. I (VI). С. 27 – 31.
1909
Дар Великой княгини Елизаветы Феодоровны Русскому музею Императора Александра III. Старые годы. Январь.
Еще русские сокровища в Берлине. Старые годы. Январь.
Кушелевская галерея изд. Голике. Старые годы. Февраль.
Картины собрания графа Г. С. Строганова в Риме (в сотрудничестве с А. А. Трубниковым). Старые годы. Март.
Русские сокровища за границею. Старые годы. Апрель.
Великий князь Николай Михайлович: русские портреты. Т. V, вып. I. Старые годы. Июнь.
Les grands artistes. Andre Fontainas: Frans Hals. Старые годы. Июнь.
Портреты Н. В. Гоголя. Старые годы. Июнь.
А. И. Сомов (некролог). Старые годы. Июнь.
Исчезновение грифонов перед Академией художеств. Старые годы. Июнь.
Очерки по истории миниатюры в России. Старые годы. Октябрь.
И. А. Всеволожский (некролог). Старые годы. Ноябрь.
Ряд заметок в хронике Старых годов.
Les Chefs-d'Oeuvre de la Galerie de tableaux de l'Ermitage Imperial a St.-Petersbourg. Изд. Hanfstaengl (популярное издание с 239 воспроизведениями и кратким текстом, в трех разновидностях на французском и немецком языках).
Любовная мечта современных русских художников. Аполлон. Март.
Выставка, Сатирикон в редакции «Аполлон». Апрель.
Н. А. Ломтев (заметка при воспроизведениях). Золотое руно. Октябрь.
1910
Борисов-Мусатов. СПб.
Женщина в русском искусстве XVIII века // Любовная лирика XVIII века. СПб.
Ближайшие задачи Русского музея Александра III. Старые годы. Январь.
Несколько слов о М. Шибанове. Старые годы. Февраль.
Новые приобретения Русского музея Императора Александра III. Старые годы. Февраль.
С. С. Боткин (некролог). Старые годы. Февраль.
Ф. С. Рокотов. Старые годы. Апрель.
Защита старины. Старые годы. Апрель.
Историко-художественный словарь русских портретов. Старые годы. Апрель.
Выставка рисунков и этюдов князя Г. Г. Гагарина. Старые годы. Май – июнь.
И. Грабарь. История Русского искусства. Вып. I. Старые годы. Май – июнь.
L. Maeterlinck: Le genre satirique dans la sculpture flamande. Paris. Старые годы. Май – июнь.
Помещичья Россия. Старые годы. Июль – сентябрь.
Последняя старая дача на Каменном острове. Старые годы. Июль – сентябрь.
Ал. Бенуа: Царское Село при Елизавете. Старые годы. Июль – сентябрь.
Отрадные вести из Музея Александра III. Старые годы. Июль – сентябрь.
Еще несколько слов о выставке «Старых годов». Старые годы. Октябрь.
А. И. Успенский: Царские иконописцы и живописцы XVII века. Словарь. М. Старые годы. Ноябрь.
Искусство в «Весах». Аполлон. Октябрь – ноябрь.
Les Peintres de Genre et les Portraitistes Néerlandais des XVII et XVIII siecles
(переработанная статья, во французском переводе, о выставке 1908 г. в книге: Les anciennes Ecoles de Peinture dans les Palais et Collections privees Russes. Bruxelles).
1911
Алексей Гаврилович Венецианов в частных собраниях. СПб.
Русская женщина в гравюрах и литографиях. Каталог выставки Кружка любителей русских изящных изданий. СПб.
История скульптуры // Грабарь И. Э. История русского искусства. М.
Кн. М. Н. Щербатова. Материалы для справочной книги по русским портретам. Старые годы. Февраль.
Новые приобретения Русского музея Императора Александра III. Старые годы. Март.
В. А. Верещагин. Русская карикатура. Старые годы. Апрель.
Выставка работ Венецианова в Музее Александра III. Старые годы. Апрель.
Иностранцы в России XVIII в. Старые годы. Июль – сентябрь.
Выставка произведений О. А. Кипренского. Старые годы. Ноябрь.
Вермеер Делфтский. Аполлон. Январь.
Мстислав Валерианович Добужинский. Аполлон. Февраль.
Историческая выставка архитектуры в Академии художеств. Аполлон. Май.
A. Г. Венецианов в частных собраниях. Аполлон. Май. Французские картины в Кушелевской галерее. Аполлон. Июнь.
Собрание И. С. Остроухова. Аполлон. Сентябрь.
Ряд неподписанных заметок в хронике журнала «Аполлон». 1911 – 1912 гг.
1912
B. А. Верещагин. Отечественная война. Русская карикатура. СПб. Старые годы. Май.
Иностранцы XIX века в России. Старые годы. Июль – сентябрь.
Памятники искусства Тульской губернии. Материалы. М., 1912. Старые годы. Июль – сентябрь.
О. А. Кипренский в частных собраниях. СПб.
Императрица Елизавета и искусство ее времени. Аполлон. Июль.
Путеводитель по выставке «Ломоносов и Елизаветинское время». СПб.
Каталоги I, II и III той же выставки: «Зал Императрицы Елизаветы Петровны», «Искусство» и «Портреты деятелей». СПб.
Портретист Михаил Шибанов (брошюра, перепечатанная из журнала «Старые годы»). Рязань.
1913
Венок мертвым. Художественно-исторические статьи. СПб.
Наследие Великой княгини Марии Николаевны. СПб.
П. В. Деларов (некролог). Старые годы. Март.
История одного дома. Старые годы. Апрель.
О статье Г. Лукомского об Обществе защиты и сохранения в России памятников. Старые годы. Май.
Искусство и Государь Николай Павлович. Старые годы. Июль – сентябрь.
Художественная забава Императрицы Марии Феодо-ровны. Старые годы. Июль – сентябрь.
Новый портрет Екатерины II, раб. Фальконе. Старые годы. Июль – сентябрь.
Продажа собрания П. В. Деларова. Старые годы. Ноябрь.
Лермонтов – художник // Лермонтов М. Ю. Поли, собр. соч. Т. V. СПб.
Иллюстрированные издания Лермонтова // Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. Т. V. СПб.
Новое изображение Пушкина. Пушкин и его современники. Вып. XVI. С. 125.
Новая охрана. Русское слово. № 179.
1914
Мадонна Бенуа Леонардо да Винчи. СПб.
Памяти Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского. СПб.
Сто портретов деятелей русского искусства (пояснительные заметки). Париж.
Об испанских картинах Эрмитажа. Старые годы. Январь.
Ключ к сердцу. Речь 20 сентября 1914. № 253.
1915
Плоды семилетней работы. Императорская Академия художеств. Музей. Русская скульптура. Старые годы. Апрель – май.
Кровь и веер. Старые годы. Октябрь.
Неизвестный портрет Петра Великого. Старые годы. Октябрь.
Русские люди в собрании Великого князя Николая Михайловича. Столица и усадьба № 36 – 37.
Статьи, появившиеся в 1911 – 1914 годах в Новом Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Том 2 – 22
Алексеев Н. М., Алексеев Ф. Я., Андерсон К. К., Анерт Э. X., Антипьевы, Антокольский М. М., Аргуновы, Арзамасская школа, Артемьев П. И., Архипов А. Е., Аткинсон Дж. А, Афанасьевы-художники, Баженов. В. И., Бакарев В. А, Барбье Н.-А., Барду К. И., К. А., Бенуа Александр Н., Бе-ретти В. И., Вернадский Евстафий, Бернаскони И. И., Берсенев И. А., Борисов-Мусатов В. Э., Боровиковский В. Л., Босси И., Браз О. Э., Бренна В. Ф., Бухголь Г., Валериани Дж., Варнек А. Г., Васнецов А. М., Витберг А. Л., Вишняков Иван, Врубель М. Я., Горшельт Т., Гуттенбрун Л., Добужин-ский М. В., Зеленцов К. А., Земцов М. Г., Зичи М. А, Камерон Ч., Киселев А. А, Коненков С. Т.
Из числа этих заметок подписаны автором лишь две (о Врубеле – «Н. Н. Врангель» и о Добужинском – «Н. В.»), все прочие подписи не имеются.
Врангель Николай Николаевич
СТАРЫЕ УСАДЬБЫ
Оформление Е. Б. Горбатовой
Редактор М. А. Райцина
Набор Сотник и А. А. Барановой
Верстка Власова и М. А. Райииной
Корректоры Е. С. Рогозина В. И. Харламова
Журнал «Нева»
191186, Санкт-Петербург, Невский пр., 3.
Лицензия ЛР № 03116 от 04.10.1996 г.
Издательско-торговый дом «Летний сад»
197101, Санкт-Петербург, Большой пр. П. С, 82.
Лицензия ЛР № 065301 от 22.07.1996 г.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 22.08.2000.
Формат 70x100. Гарнитура «Академическая».
Печ. л. 10,0. Тираж 3000 экз. Зак. № 3385.
Отпечатано с готовых диапозитивов в Санкт- Петербургской
Академической типографии «Наука» РАН
191034, Санкт-Петербург, 9-я линия, 12