Тем не менее, жизнь продолжалась. Михаил Юльевич весь день был занят в училище; исполнял должность товарища (помощника) председателя комитета по сбору пожертвований на памятник П.И. Чайковскому и иногда даже замещал директора. Домой возвращался в 10-ом часу, садился за рояль учить «Концерт для фортепьяно с оркестром» Рубинштейна для училищного симфонического концерта или сочинять. В это время он работал над двумя поэмами для двух роялей [3].

      Что же касается ученических концертов в арендуемом зале Английского клуба, то дирекция не собиралась их продолжать, т. к. «каждый приносил самое меньшее 50 рублей убытка. Доходило даже до 300 рублей». М.Ю. Зубов составил программу концерта, возможного в училищном зале, «сказал, что в случае дефицита» платит «из своего кармана, что цены должны быть на места в 20, 30, 40 копеек и т. д., но не дороже одного рубля... Сбор (чистый), если будет, то в пользу раненых или семейств запасных». Такие концерты планировались ежемесячно под маркой мероприятий Екатеринославского отделения Русского Музыкального Общества. Директор согласился. И в то время как на концертах училища в клубе никого почти никогда не бывало «тут вдруг полный зал, и все билеты проданы. Многие приходили и должны были... уйти домой». Валовой сбор оказался 70 рублей и за вычетом расходов – не менее 45-ти. На первом концерте М.Ю. Зубов исполнил «Аппассионату» Бетховена. На других играл сочинения Скрябина, «Гондольеру» и «Лезгинку» из оперы «Демон» Рубинштейна, «Вальс» Чайковского, «Прелюдию» Лядова и (или) «Колыбельную», «Ноктюрн» и «Полонез» Шопена и свои сочинения. Слушатели специально приходили послушать именно его игру и созданные им произведения, преподносили цветы. «Таким образом вышло, – писал Михаил Юльевич, – что наше Отделение проявляет усиленную концертную деятельность в небывалом размере; раненые и семейства запасных получают доход; мы, преподающие, шлифуемся, чтобы не прокиснуть и не застояться; публика, настоящая публика, имеет возможность (цены доступны) послушать серьезную хорошую музыку. На концерт явились никогда никуда не показывающиеся члены нашего Общества. Теперь по этому случаю для них оставляют 1-ый ряд» [3].

      На Рождество 1915 года Михаил Юльевич съездил в Кузнецово. А в феврале Екатеринослав посетил Николай II. По этому случаю три дня занятий в училище не было, и все учебные заведения стояли со знаменами на проспекте. Оркестр и солисты училища дали концерт в пользу госпиталя на передовой позиции. Весной М.Ю. Зубов опять играл в училище соло все второе отделение: два этюда Листа, «Прелюдию» и три этюда Шопена, «Сады под дождем» Дебюсси (очень понравилось) и свои «Скерцо», «Элегию» и «Баркаролу». Лето провел в Кузнецове, где готовился к сольным концертам будущей зимы [3].

      В 1916 году Музыкальное училище Екатеринослава переехало в новое более просторное двухэтажное здание с большими классами и светлым просторным залом. На 1-ом этаже – кабинет директора и канцелярия. Из окон виден Днепр и его противоположный берег. М.Ю. Зубов помог директору выбрать для училища салонный рояль и два пианино. Учеников набралось более тысячи. Но у всех, поступивших учится во время войны и имеющих призывной возраст, должны были отобрать отсрочку от армии. И если бы их призвали, то учеников стало бы меньше человек на 200, но у Михаила Юльевича все равно осталось бы 60. Ему еще пришлось занять должность инспектора, т. к. все надеялись, что он «заведет в училище такую же дисциплину, как у себя в классе». Кроме того, М.Ю. Зубов исполнял обязанности секретаря Художественного совета училища и писал протоколы заседаний, а во время отъезда директора замещал его и делал еще массу официальных дел [3].
 

Программа концерта оркестра и учеников М.Ю. Зубова в Музыкальном училище Екатеринославского отделения Русского Музыкального общества (Из семейного архива автора)

      Однако жизнь пока еще текла в мирном русле. В училище студенты готовили по два оперных вечера, симфонических и камерных концертов в месяц. В одном из них М.Ю Зубов должен был исполнять партию фортепьяно в «Трио» Рахманинова. Сам же он продолжал писать «Поэму» для двух роялей, закончил ее, переписал партию второго рояля, и «Поэму» исполнили, но Михаил Юльевич стал опять ее улучшать [3].

      Тревожно стало, когда появились сведения о новой мобилизации в армию всех мужчин от 49 до 52 лет. Стали призывать белобилетников в нестроевые роты для рытья окопов на передовых позициях. Призвали и некоторых преподавателей училища. Директор уехал в Петербург хлопотать в главной дирекции Русского Музыкального Общества об отсрочке для оставшихся преподавателей. М.Ю. Зубов опять остался в качестве его заместителя. Пришлось много времени проводить не в классе, а в кабинете, подписывая многочисленные бумаги, чеки, счета, квитанции, трамвайные книжки и принимая прошения и посетителей, а также снимать театр для ученического оперного спектакля и дежурить в Коммерческом клубе во время репетиций, оперных вечеров и концертов учащихся. Домой возвращался в 12 часов ночи, и некогда было даже собрать вещи (ноты, книги, рукописи и т. д.), чтобы перевезти их на хранение в случае ухода в армию. А мечтал он ложиться спать в 9 часов вечера, а вставать не раньше 10-ти утра, так накопилась у него усталость [3].

      24 октября 1916 года М.Ю. Зубов узнал об объявлении призыва. Нужно было явиться к воинскому начальнику в течение ближайшей недели. Каждый решал для себя быть в числе первых или последних. Очередь записывающихся в армию «выстроилась в веревочку». Директор училища вернулся из Петербурга 1-го ноября с известием, что, вероятно, ходатайство будет удовлетворено. Он привез с собой для Михаила Юльевича «романовскую медаль» [скорее всего, медаль в честь 300-летия Дома Романовых], и М.Ю. Зубов стал «орденоносцем». Теперь ему и педагогу Иванову нужно было узнать – получил ли воинский начальник телеграфное извещение из Петербурга. Добрались только до делопроизводителя, который сказал, что бумагу от здешней дирекции они уже получили и поэтому несколько дней можно еще подождать. Михаилу Юльевичу очень не хотелось идти в солдаты, он с удовольствием готов был поступить в военное училище и получить звание офицера. Но директор Екатеринославского музыкального училища продолжал хлопотать об отсрочке для него до получения результатов ходатайства из Петербурга, и М.Ю. Зубову было выдано специальное удостоверение, т. к. полиция устраивала облавы для ловли дезертиров, и всех без документов забирали в участок для выяснения личности [3].

      Жизнь делалась все более и более скудной, заметнее становилось, что идет война. При всем желании нигде ничего нельзя было достать, хлеб продавали далеко не во всякой булочной и не каждый день, билеты на трамвай подорожали. В училище организовали чай для педагогов, для которого Управа выдала немного сахару. М.Ю.Зубов продолжал трудиться: занимался с учениками в школе, давал частные уроки, заседал в правлении Общества вспомоществования нуждающимся ученикам, готовился выступить в симфоническом концерте с произведениями Рубинштейна и своими сочинениями [3].

      В училище систематически проходили ученические вечера: то пели отрывки из оперы «Снегурочка», то звучал «Хор полячек» из оперы «Борис Годунов», а то одна из учениц играла «Концерт для фортепьяно с оркестром» Моцарта, и М.Ю. Зубов аккомпанировал ей на втором рояле. В декабре он играл в благотворительном концерте в Городской Думе. В это же самое время, к великому огорчению, он получил известие о гибели на фронте уже ранее раненного на войне племянника Миши (сына брата Владимира Юльевича), «от которого ждали в будущем больших успехов на научном поприще» [3, 4].

      Перед самым новым 1917 годом М.Ю. Зубов получил от воинского начальника удостоверение в том, что он освобожден от мобилизации на все время службы, продолжал следить за событиями на фронте по газетам. Весь день он проводил в училище, домой возвращался в 10-ом часу вечера, садился разучивать какой-нибудь концерт или вдруг начинал что-то сочинять. Еду готовил сам: утром выпивал 2-3 чашки кипятка с мёдом, в обеденный перерыв варил яйца всмятку и пил кофе, вечером только чай в училище с сухарями. К счастью, скудное питание пока не отражалось на его здоровье. Позднее он стал за 60 рублей в месяц обедать на дому у директора училища Губарева [3] .

      В начале 1917 года прошел слух, что военное начальство хочет занять под лазареты Епархиальное, Землемерное и Музыкальное училища. После осмотра Музыкального училища его сочли подходящим для раненых, и директор училища послал Председательнице Русского Музыкального Общества по этому поводу телеграмму. М.Ю. Зубов очень надеялся, что училище все-таки не отберут, т. к. у него занятия с учениками там шли непрерывно с утра до вечера, а гимназии можно было бы сдвоить, организовав там занятия для одних учеников утром, а для других вечером [3].

      Жизнь во время войны всех приучила к бережливости: в клубе, например, стали делать резиновые подошвы для обуви вместо кожаных, что было значительно дешевле. Учащиеся Музыкального училища поставили спектакли по рассказам А.П. Чехова «Хирургия», «Злоумышленник» и пьесе «Тайна»; во втором отделении дали концерт. Один из учеников исполнил «Каприччио» для виолончели своего сочинения. Сборы от концертов пошли на подарки солдатам. М.Ю. Зубов перенес в училище личную музыкальную библиотеку (фортепьянные и скрипичные ноты, квартеты, книги и уже составленный каталог), т. к. ему так удобнее было заведовать ей, находясь целый день на работе. Для поддержки отрядов разведчиков он записался в общество «Скаут», куда вносил членские взносы [3].

      По случаю планировавшегося Съезда делегатов музыкальных училищ Русского Музыкального Общества состоялось несколько заседаний Художественного совета и специальных комиссий Екатеринославского училища, в которые входил М.Ю. Зубов. Комиссии разработали перечень вопросов, которые необходимо было обсудить на съезде, а Михаил Юльевич, как секретарь Художественного совета, должен был все окончательно сформулировать, подписать протоколы заседаний и послать их в Харьков. Делегатами на Съезд были избраны директор училища Губарев, Зубов и преподаватель Зон [3].

      В апреле в Екатеринославе случилось сильное наводнение, в городе отключили электричество, под угрозой был и водопровод, пришлось Михаилу Юльевичу сделать запасы воды. Потом пришла неутешительная весть: с 1 мая здания всех училищ, в том числе и Музыкального, будут оборудованы под лазареты, а губернаторский дом отберут для Совета рабочих и солдатских депутатов. Губарев и Зубов считали, что учеников нужно будет продолжать учить на дому, экзамены устроить как всегда, может быть, даже в музыкальном магазине или на складе роялей Беккера, но таким образом сохранить преподавателям заработок. Комната Михаила Юльевича уже давно фактически была превращена в класс: умывальник (таз, ведра, полотенца и т. п.) спрятан в стенную нишу с дверцей, сундук и ящик с посудой засунуты под рояль, чемоданы – под письменный стол, постель убиралась в шкаф. Кроме обычных занятий, М.Ю. Зубов собирался пройти со своими новыми и старыми учениками («энциклопедистами») также и эстетику [3].

      В период Октябрьской революции Михаил Юльевич бедствовал как все: хлеб по карточкам – 1/2 или 1/4 фунта; печи не топятся, т. к. нет дров, керосина и спирта тоже; электричество не горит; зарплату не платят, т к. училище забрали под лазарет. Во время Гражданской войны М.Ю. Зубов страдал от грабежей и мародерства всевозможных банд; чудом остался жив во время убийства его с соседей, т. к. находился в это время в забытьи, болея сыпным тифом. В его письмах к родным перерыв составил почти два года [4].

      В начале 1919 года Михаил Юльевич в письмах выражает большое беспокойство за родителей, братьев и сестер, т. к. бытовые условия оставались очень тяжелыми, и он мечтал о том времени, когда можно будет уехать «к мамочке». «Время в работе проходит скоро, – писал он. Это, с одной стороны, хорошо, а, с другой, худо, т. к. старит папочку и мамочку [ему 80, ей 77 лет], а хочется не только увидеть их, но и пожить с ними и сделать что-либо для них». Но сделать пока ничего невозможно по нескольким причинам: нет нормального железнодорожного сообщения (люди едут в товарных вагонах без окон и уборной, сидя на полу в тесноте, часто вместе со скотом), но, главное, уехав и бросив все, значило бы «сесть на шею» родным и родителям, обременив всех вместо того, чтобы помогать. Невозможно было и перевезти рояль, который был настоящим «кормильцем» [3].

      Поэтому в Екатеринославе М.Ю. Зубов объединился с четырьмя другими преподавателями, организовав «Музыкальное училище группы преподавателей» для прежних занятий с учениками и организации с ними музыкальных вечеров в помещении частной женской гимназии. Возродился и Союз музыкальных педагогов, в правление которого прочили Михаила Юльевича, но ему некогда было ходить на собрания. Он жил, главным образом, частными уроками по фортепьяно и теории музыки (по своему плану). Многие ученики были очень славными, и хорошие отношения с ними скрашивали холостое одиночество их педагога. Когда училище преподавателей распалось, М.Ю. Зубов стал служить в Железнодорожной музыкальной студии, где много выступал в концертах, а также учился пению и декламации. Несмотря на холод в его не топленной комнате, необходимость стряпать себе на маленькой плитке и другие неудобства, Михаил Юльевич писал «Музыкальную школу» и различные учебные пособия, читал книги, в том числе по истории, искусству и педагогике. Что касается музыкальных сочинений, то такие формы, как «этюд» и «прелюд», ему казались уже неинтересными. Ему хотелось «взять пошире и все по-новому, но, вместе с тем, просто и ненадуманно». Он считал, что его «Поэма» должна выйти «совсем особенной во многих отношениях, ...только бы выяснить вполне для себя во всех подробностях свою манеру, свою физиономию, а там прилагай подобное ко всем вещам», и он... начал писать романсы. М.Ю. Зубов мечтал о Москве, об общении с авторитетными музыкантами, боясь, что в Вологде, если он туда переедет, ему не у кого и не чему будет учиться [3].

      Жизнь в Кузнецове. Осенью 1921 года Михаил Юльевич продал рояль, с третьей попытки сел в поезд, но поехал не в Москву и не в Вологду, а прямо в Кузнецово – родителям нужна была помощь, т. к. с ними остались теперь только две дочери Мария и Ольга Юльевны. Здесь он был совершенно убит разорением усадьбы. У Зубовых, благодаря заступничеству Максима Горького, остался дом с огородом и садом: земля и все остальное имущество, кроме национализированной библиотеки, было реквизировано. Большинство построек продали за хлеб. Чтобы выжить, сами пахали, сеяли, жали, косили и убирали на выделенных нескольких десятинах, а также возили воду, заготавливали дрова, молотили, мололи, сушили и сохраняли урожай на зиму, рассчитав на всех «пайки», т. к. приходилось платить и продналог, и продразверстку. Семья жила в двух комнатах нижнего этажа, рядом с «судебной» камерой, в которой теперь хранились овощи и находились оставшиеся куры. Остальные помещения, по распоряжению местного начальства, были отданы под жилье геодезистам и военным, солдатской школе и красноармейским собраниям, а также другим службам [4].

      М.Ю. Зубов включился в заботы о семье: зимой расчищал от снега дороги; обряжал лошадь; прорубал несколько раз в день замерзшую прорубь на пруду, откуда возил воду; пилил, колол, носил дрова и пр. Несмотря на разруху и неустроенность быта, он много занимался в своей бывшей не топленной комнате наверху, где чудом сохранился рояль, и каждый вечер все писал и писал ноты: «Я обследовал все мазурки Шопена с 28 сторон. Теперь принялся за полонезы. Надеюсь, что общение с таким духом, как Шопен, повысит мое критическое чутье» [3].

      Весной 1922 года скончался отец Юлий Михайлович, его похоронили у церкви Св. Троицы в селе Поповском. Мария Юльевна надорвалась на мельнице и была вынуждена уехать из Кузнецова; ее заменила приехавшая на некоторое время из Москвы Елизавета Юльевна. Михаил Юльевич «месил грязь» по деревням, устраивая передвижные библиотеки, занимался заготовкой дров, поправкой заборов. От тяжелой работы у него открылась астма. Все же по вечерам он всегда играл на рояле, приводя в порядок и переделывая некоторые свои сочинения, или переписывая их начисто. Он очень заботился о матери. Она писала дочери Нине: он, «кажется, любит меня. Я тоже стараюсь быть с ним внимательной, он одинок и не умеет сойтись с людьми, я думаю оттого, что жил далеко от семьи» [4].

      Летом М.Ю. Зубов начал хлопотать о концерте в Кадникове из вещей своего сочинения: собирался играть сам и надеялся привлечь сестру-скрипачку Нину Юльевну с мужем-виолончелистом Владимиром Казимировичем. Для этого специально сочинил несколько вещей для скрипки и виолончели. «Жаль, – писал он, – что у меня нет виолончели и скрипки, я попробовал бы сам наигрывать на них, чтобы не промахнуться по части звучности... Жаль, что нет певцов и нельзя пустить в ход свои романсы... Если бы можно было достать еще танцовщицу, то прямо поезжай куда хочешь и загребай деньги лопатой». А раз певцов для исполнения написанных романсов не нашлось, то Михаил Юльевич начал посылать их различным исполнителям в Москву и Петроград. «Жаль, что уничтожил несколько десятков их и несколько фортепьянных пьес, найдя музыку слабой», – писал он сестре Нине [3].

      В августе 1923 года Михаилу Юльевичу удалось найти работу (в Кадникове или Соколе, где он, возможно, играл за кулисами каких-то спектаклей), и свободного времени для сочинения музыки и занятий на фортепьяно почти не стало. Выручала гимнастика (пальцев, кистей, рук от локтя, рук от плеча), которая позволяла сохранять технику. «Не так давно разыгрался вечером, – написал он в одном из писем сестре Нине Юльевне, – «жарил» на память разные вещи, убедился в отличной помощи моей гимнастики: руки в самом идеальном, так сказать, повиновении» [3]. И в сочельник 1924 года он устроил для родных у елки «прелестный концерт», который все слушали с большим вниманием [4]. Но жалования на жизнь нехватало, и весной 1924 года Михаил Юльевич даже написал сестре: «Нина, я не могу звать вас на лето в Кузнецово, т. к. самому нечем жить. Надеюсь, что ты не сомневаешься, что я (о мамочке и говорить нечего) буду рад видеть тебя и других родных и знакомых, кто заглянет к мне» [3].

      В июле 1924 года губернский земельный отдел произвел в кузнецовском доме обыск и опись всего оставшегося «до последней худой табуретки», нашел семью нетрудоспособной и постановил: землю отобрать. «Если бы одну землю, – писала Софья Петровна в одном из писем, – то бы ничего: оставили бы дом, сад, огород, двор, но и дом, и все тоже решили отобрать. Мы были очень огорчены. Миша ничего не может делать, все из рук валится, да и зачем делать что-нибудь, т. к. отберут... Земли не жаль, а жаль дому, сада, огорода; жаль каждой вещицы в доме и каждого дерева и куста... Библиотеку увезли в школу, и, говорят, что половина книг растащена». Тем не менее, убрали урожай, Михаил Юльевич «ездил в Вологду, подал заявление или какую-то другую бумагу, которая нужна была», и до конца 1924 года судьба Кузнецова не прояснилась [4].

      В апреле 1925 года дом в Кузнецове (с огородом, садом и двором) был отобран, и Михаил Юльевич с Ольгой Юльевной и Софьей Петровной переехали в Кадников, остановившись у знакомых ждать, когда пойдут пароходы, чтобы добраться до Вологды. Там все они поселившись в «маленьком зубовском домике» на Большой Архангельской улице (д. 14), где жила семья Лариссы Юльевны: она сама, ее старшая дочь Милица Николаевна с мужем Сахаровым и младшая дочь Нина Николаевна [4].

      В Вологде у М.Ю. Зубова появилось три ученика: один по фортепьяно и два по гармонии из Великорусского оркестра, который располагал прекрасной музыкальной библиотекой. Михаил Юльевич сразу же принялся за чтение многих книг, в то числе Скрябина, но более всего за изучение книги Праута о музыкальных формах. Это было важно, т. к. в это время М.Ю. Зубов все больше и больше увлекался сочинением романсов, пробовал их с вологодскими певцами, поправлял ноты для более удобного их вокального исполнения и отправлял романсы сестре Нине Юльевне в Москву, чтобы она дарила их интересным исполнителям [3].

      В мае М.Ю. Зубов недолго заменял пианистку в Вологодском кинотеатре, играя на рояле вместе со скрипачом, виолончелистом, контрабасистом или флейтистом, а в некоторых частях фильма и соло, исполняя музыку Шумана, Шуберта и Годара [3].

      Вологодские музыканты как-то организовали прослушивание пьесы М.Ю. Зубова для виолончели и фортепьяно [4]. Партию виолончели исполнял на скрипке заведующий Вологодским музыкальным техникумом Илья Григорьевич Гинецинский, а партию фортепьяно – Елена Николаевна Левицкая; присутствовал на прослушивании и преподаватель техникума по теоретическим дисциплинам Николай Алексеевич Галкин [8]. Пьеса всем очень понравилась, и Михаил Юльевич послал ее в Москву, чтобы муж сестры Нины Юльевны виолончелист Владимир Казимирович обозначил «смычки» и поставил «штрихи». Это было приятно. А неприятным стала необходимость участия М.Ю. Зубова в Комиссии по квалификации вологодских музыкантов, в которую его вызвали. Он был очень обеспокоен проходящей одновременно «чисткой» музыкантов в Московской консерватории, из которой были уволены многие преподаватели и более 300 учащихся [3].

      В Вологодском музыкальном техникуме. С сентября 1925 года М.Ю. Зубов стал преподавателем по классу фортепьяно в Вологодском государственном музыкальном техникуме, который возник в 1922 году на базе Народной музыкальной школы [8]. А 20 октября скончалась мама Софья Петровна Зубова. До этого она говорила, что хотела бы быть похороненной рядом с мужем Юлием Михайловичем у церкви в селе Поповском недалеко от Кузнецова [4]. Но, наверное, ее похоронили в другом месте, т.к. могила ее не известна.

      Михаил Юльевич весь отдался работе. Его уроки проходили ежедневно до 9 часов вечера. Кроме того, он вынужден был заседать в учебной комиссии (где было много пустой «говорильни»), что не оставляло времени для подготовки к концертам, которыми он, начав с фуг Баха, решил сопровождать лекции «Знакомство с музыкальной литературой» [3] преподавательницы техникума Лидии Владимировны Сокальской [8]. А подготовка к урокам по фортепьяно с его учениками и к праздничным ученическим концертам требовала от М.Ю. Зубова еще и новой трудоемкой работы – переложения классических вещей на 2-3 или даже 4 несложные партии (для 4-х, 6-ти или даже 8-ми рук на одном фортепьяно). Эту свою методику обучения игре на рояле он постоянно разрабатывал и совершенствовал. Дело в том, что во многих произведениях басовые партии очень просты, что давало возможность соединять в одной пьесе продвинутых и начинающих учеников и играть в едином ансамбле интересные, достаточно сложные сочинения. Причем пьесы звучали не примитивно, не по-ученически, а полно, звучно, что окрыляло юных исполнителей и пробуждало в них интерес к занятиям музыкой. Раз в месяц Михаил Юльевич проигрывал для своих учеников отдельные характерные кусочки произведений с объяснениями, а также придумывал для них специальные формы с техническими целями, требуя точного исполнения обозначений педали, что, по его мнению (и мнению Антона Рубинштейна), выявляло «душу фортепьяно». Не оставлял М.Ю.Зубов и работу над методикой пианистического мастерства, продолжая выстраивать свой учебник по технике фортепьянной игры. Когда позднее М.Ю. Зубов прочел книгу «Физиологические ошибки в технике фортепьянной игры» издания 1909 года, то понял, что в ней научно подтверждается то, к чему он пришел опытным путем [3].

      Постоянная тренировка рук позволяла М.Ю. Зубову с успехом выступать в концертах для членов Общества содействия Вологодскому музыкальному техникуму с классическим репертуаром и своими произведениями, а также аккомпанировать певцам. «Класс знакомства с фортепьянной литературой и участие в концертах
 

Обложка рукописных нот с переложением М.Ю. Зубова на три несложные партии для игры на фортепьяно 3-х учеников (в 6 рук) (Из семейного архива автора)

Михаил Юльевич Зубов (в 3-ем ряду за девочкой в матроске справа) среди преподавателей и учащихся Вологодского музыкального техникума в 1925 г. (Из архива Э.А. Кирилловой)

М.Ю. Зубов (во 2-м ряду справа) среди преподавателей и учеников Вологодского музыкального техникума в 1925-1928 гг. (Из архива Э.А. Кирилловой)

      налагают необходимость постоянного изучения все новых и новых вещей», – писал он сестре Нине Юльевне, – и разучивает сочинения Баха, Бетховена, Скрябина. «Меня слушают с удовольствием. В прошлый раз играл Шопена» («Прелюдию», «Этюд», «Ноктюрн», три «Баллады», три «Скерцо», «Мазурку», «Полонез»); «учу для будущего Листа: «Тарантеллу» из «Фауста» и «Кампанеллу», ...«Венецию и Неаполь»; «Карнавал» Шумана; ...собираюсь играть Корещенко «Армянский танец», Спендиарова «Хайтарма, ...учил Шуберта до 4 часов утра, ...учу «Вальс» из «Фауста» и «Гандольеру» Листа. Отдыха себе не представляю. Это скучно» [3].

      Михаил Юльевич начал также аккомпанировать исполнению арий и романсов преподавательницей по классу вокала, певицей Зинаидой Александровной Орловой, у которой было прекрасное контральто [8]. Разучивали романсы Мусоргского, Шуберта, «Рыцарский романс» Глинки; арии Ратмира из оперы «Руслан и Людмила» и «Ах, не мне бедному...» из оперы «Жизнь за царя» Глинки, арию Марфы из оперы «Хованщина» Мусоргского. Пробовали и романсы М.Ю. Зубова: «Пролетела весна» на слова Савинова и «В вазе букет» на слова Чюминой. Последние выходили у З.А.Орловой удачно, что было очень приятно для композитора. «Нужно, чтобы за роялем сидел артист, – писал Михаил Юльевич сестре, – и очень приятно, когда в партии что-нибудь есть равноправное, а не пустое подыгрывание. Я смотрю на это как на дуэт» [3].

      Два концерта М.Ю. Зубова с З.А. Орловой в Вологде прошли с большим успехом. Им хотелось летом дать также концерты в Соколе, Тотьме и Великом Устюге. Поэтому Михаил Юльевич пригласил принять участие в них сестру-скрипачку Нину Юльевну с мужем-виолончелистом Владимиром Казимировичем: «Может быть и разбогатеем, хотя это второстепенное», – писал он [3].

      Коллектив Музыкального техникума «был небольшой и жил одной дружной семьей, когда всем бывало уютно на импровизированных вечерах отдыха или. Когда по весне большой компанией – опять-таки все вместе, педагоги и студенты – отправлялись за город на прогулку, М.Ю. Зубов, словно сошедший с портрета прошлого века русский интеллигент, уже не молодой, в парусиновом белом костюме, соломенной шляпе и с тяжелой тростью в руке, шел рядом со стройной ясноглазой студенткой и восхищенно смотрел на нее. Какие роскошные букеты ромашек все приносили домой после этих прогулок...» [9].

      С осени 1926 года уроки М.Ю. Зубова в Вологодском музыкальном техникуме проходили «четыре раза в неделю по 11 часов, два раза по 9,5 и 3 или больше по воскресеньям». Приходилось самому делать и все хозяйственные дела. Продолжились концерты в классе «Знакомства с фортепьянной литературой» с комментариями М.Ю.Зубова о форме и содержании произведений. На первом концерте он исполнил две сонаты Бетховена (в том числе «Аппассионату») и «Карнавал» Шумана, на втором – четыре полонеза Шопена, на третьем планировал сыграть две другие сонаты Бетховена (в том числе «Лунную»). Состоялся и первый концерт для членов Общества содействия музыкальному техникуму, на котором М.Ю. Зубов исполнил «Аппассионату» Бетховена, а З.А. Орлова под его аккомпанемент спела несколько классических романсов. При этом исполнителям приходилось пользоваться рукописными нотами, особенно при транспонировании романсов, т. к. в Вологде ничего нельзя было купить. А в «преподавательском» концерте М.Ю. Зубов должен был играть шесть новых пьес. Класс «Знакомства с фортепьянной литературой» и участие в концертах требовали от него «необходимости постоянного изучения все новых и новых вещей». Поэтому осенью 1927 года он разучивает Первый концерт для фортепьяно с оркестром Листа и сочинения Чайковского [3].

      Предполагалось, что у М.Ю. Зубова будет класс фортепьянного ансамбля, специальный для всех учеников музыкального техникума. Поэтому он предложил двум своим ученикам, которым нечем было платить за занятия, не бросать учение, а помочь переписывать ноты, разложенные на партии для 6-ти рук. Однако вскоре «переписчики» должны были уехать в Сибирь, и работа их прекратилась [3].

      Несмотря на страшную занятость, М.Ю. Зубов еще больше увлекся сочинением романсов. Обычно утром он переписывал готовые, чтобы в двух экземплярах переслать сестрам: Нине Юльевне в Москву и Любови Юльевне в Петербург (с расчетом, что один экземпляр останется у них, а другой будет подарен кому-нибудь из певцов), а вечером сочинял новые. Это отнимало все его свободное время. «Никак не могу остановиться», – писал Михаил Юльевич. И если в 1925 году М.Ю. Зубов начисто отделал 4 романса, в 1926-ом – столько же, то в 1927 году сочинил целых 23! [3].

      Романсы писались на слова Лермонтова («И скучно, и грустно»), Фета («Я тебе ничего не скажу»), Бальмонта («Люблю тебя», «Если можешь пойми», «Русалка» и др.), Надсона («Редко осень...», «В жемчугах росы» и др.), Брюсова («С опущенным взором», «Мгновенье»), Савинова («Пролетела весна», «Усмехнулась» и др.), Северянина («Злата», «О, моя дорогая», «Это только в жасмин»), Городецкого («Весна монастырская», «Ты в этот час»), Блока («Мальчики да девочки») и даже Козьмы Пруткова («Кондуктор и тарантул»), а также других поэтов. Некоторые романсы были написаны для детей как песенки («Кот и птичка» на слова Эзопа, «Одежды лилии и капустные одежки» на слова Сологуба и др.) [4]. «Как бы разговариваешь с живыми людьми» – писал композитор [3].

      М.Ю. Зубов стремился к тому, чтобы как можно больше певцов знало о существовании его романсов, и они сами выбирали – что петь. Поэтому он считал, что чем больше их раздать и разослать, тем лучше. При этом хотел, чтобы его романсы были и у авторов слов: Игоря Северянина, Андрея Белого, Сергея Городецкого и других. Он послал несколько романсов редактору газеты «Речь» В.П. Коломийцеву, певцу Мордвинову, певицам Максаковой, Дайша-Сионицкой, Брюсовой, а также певцу, композитору и музыкальному критику Каратыгину, который пел в Обществе друзей камерной музыки и обещал исполнение романсов и даже их издание. Но Михаил Юльевич не видел «никакой надобности в печатании романсов сейчас, когда их никто не только не поет, но даже не испробовал». Его более заботило точное воспроизведение того, что им задумано. Поэтому он сам начал заниматься постановкой голоса и дыхательной гимнастикой с учителем пения и для правильного выговора (фразировки) с другим преподавателем. Но петь все-таки он не стал, а романс «Цвела сирень» (или просто «Сирень» на слова Федорова?) послал Л.В.Собинову [3].

      В январе 1928 года М.Ю. Зубов послал сестре Нине Юльевне в Москву список сочиненных романсов. Он хотел составить программу предстоящего концерта в Вологодском музыкальном техникуме так, чтобы в одном из его отделений исполнить что-нибудь на фортепьяно соло, а затем аккомпанировать З.А. Орловой, которая спела бы несколько его романсов. В концерте же он играл «Гондольеру» Рубинштейна; «Мазурку», «Колыбельную», «Вальс» и «Полонез» Шопена; Танец-фантазию» Шумана и что-то Листа. В марте как-то ночью Михаил Юльевич сочинил еще один романс, на слова Весёлковой-Кальштет «Разлука». Сведения о своих сочинениях он передал в Бюро печати Общества драматических писателей и композиторов, членом которого стал. А издать романсы не было никакой возможности, т. к. каждый из них обошелся бы не менее чем в 500 рублей даже для члена этого общества, каковым М.Ю. Зубов стал в 1925 году [3].

      «Кажется этой зимой, – пишет он в одном из писем сестре, – не придется получать жалования, т. к. «индустриализация» (видимо, государственный заем, облигация которого была тут же заложена), дрова, авансы и необходимость платить долги (связанные с покупкой рояля и перепиской нот) должны превысить его размеры» [3].

      Но труд над романсами окупился иначе. В честь 20-летнего юбилея Вологодского музыкального техникума на выставке были представлены 26-ть романсов Михаила Юльевича Зубова! Состоялись два публичных концерта, показательные (малые и большие) и, главное, юбилейный, в котором М.Ю. Зубов принял активное участие. В
 

М.Ю. Зубов (самый крайний справа) среди преподавателей и учеников Вологодского музыкального техникума в 1925-1928 гг. (Из архива Э.А. Кирилловой)

Ксерокопия рукописных нот романса М.Ю. Зубова «Иль тебе не рассказал я...» на слова Сергея Савинова (Из семейного архива автора)

      концерте для членов «Комсода» (Общества комсомольского содействия музыкальному техникуму?) он исполнил «Армянский танец» Корещенко, «Хадтарму» Спендиарова, «Тарантеллу», «Венецию» и «Неаполь» Листа. Выступили также две его ученицы: Гаврилова с «Неаполитанской песней» Сен-Санса и Попова с «Gnomen-Reigen» Листа. З.А. Орлова спела три романса М.Ю. Зубова: «Пролетела весна» на слова Савинова, «Осень» на слова Белого и «Весна монастырская» на слова Городецкого [3].

      Летом Михаил Юльевич занимался с еще не уехавшими своими ученицами и очень обдуманно отмечал для них в нотах «душу фортепьяно», т. е. педаль. Он всегда был готов заниматься даром со своими «козырями». Перекладывал также различные мотивы для фортепьяно в 6-ть рук для ансамблевой игры учеников, в том числе русские песни, собранные группой знакомых композиторов (Ляпуновым и другими). Обработал он и белорусскую песню, как «ценный для науки материал». Михаил Юльевич занимался также просматриванием, поправкой и переписыванием своих романсов. В середине лета он послал сестре Нине Юльевне еще 3 романса: «Вальс», «Сирень» и «Я больше ее не люблю». Теперь у нее собрался комплект уже из 33 произведений. Солистке Большого театра М.П. Максаковой он отправил романс «Весна монастырская»; певцу Чистякову переслал 5 сочинений («Кот и птичка», «Вы зачем снега не таете», «Редко осень...», «Сирень» и «Я больше ее не люблю») и собирался послать еще 9; исполнителю Осипову переправил 5 романсов, а затем еще остальные, включая последний «За окном непогода». Таким образом, у них оказалось по комплекту из 34 романсов, как и у В.П. Коломийцева в Ленинграде. К середине августа 1928 года М.Ю. Зубовым были написаны еще 9 романсов: «Мгновенье» на слова Брюсова, «Если можешь, пойми» на слова Бальмонта, «Запах асфальта» на слова Сологуба, «Под кормой бирюзою сверкает волна» на слова Савинова, «И рассудок и сердце» на слова Полонского, «И скучно и грустно» на слова Лермонтова, «Это только в жасмин» на слова Северянина, «Пойдем-ка крутым бережком» на слова Савинова и похоронный марш «Тише, товарищи» [3, 4]. Романс «Земляника» на слова стихов из сборника Баршевой и Бобыниной и другие романсы для детей Михаил Юльевич передал преподавательнице Елене Николаевне Левицкой, которая вела подготовительную группу и хор малышей, впоследствии переходящих к ней в класс фортепьяно [3].

      В конце лета 1928 года ученицы Михаила Юльевича, зная его любовь к цветам, завалили его букетами: принесли роз, левкоев, душистого горошка и резеды. Среди этих учениц, возможно, была и Елизавета Величковская, которая в 1927-1928 годах занималась у Михаила Юльевича гармонией. Сам же он купил на базаре три кустика астр, посадил их в маленькие горшочки и поливал сладкой водой [3, 4].

      Работа над романсам на время отодвинула на второй план сочинение фортепьянного концерта (или концертов) и разучивание произведений для предстоящих выступлений. В сезон 1928-1929 годов М.Ю. Зубов должен был играть в шести концертах: в двух для рабочих и в четырех для членов «Комсода» (Комсомольского общества содействия музыкальному техникуму?). На первом концерте должны были прозвучать сочинения Рубинштейна («Гондольера», «Лезгинка» из оперы «Демон», «Баркарола», «Полька», «Этюд») и Шуберта, по случаю 100-летия со дня смерти, в переложении Листа («Поток», «Почта», «У моря» и «Утренняя серенада»). На втором и последующих концертах М.Ю. Зубов предполагал исполнять сочинения Рахманинова, Черепнина, Скрябина и Прокофьева [3].

      Учебный год в Вологодском музыкальном техникуме начался для Михаила Юльевича с репетиций фортепьянного ансамбля, в котором не все, а некоторые его ученики играли в 3-и, 4-е, 6-ть и 8-мь рук. Кроме классических сочинений, исполнялись произведения Лядова, Бородина и самого М.Ю. Зубова. Он же играть некоторое время не мог, т. к. болел, и на пальцах образовались трещины («щели») [3].

      Новый 1929 год встретили вместе с живущими теперь «в маленьком зубовском домике» братом Владимиром Юльевичем и его женой Натальей Михайловной, а также
 

Михаил Юльевич Зубов (крайний справа в первом ряду) с преподавателями Вологодского музыкального техникума в 1930 г. (Из архива Э.А. Кирилловой)

Михаил Юльевич Зубов (3-ий слева во втором ряду) с преподавателями Вологодского музыкального техникума. В 1-м ряду (слева направо): Л.В. Сокальская, Е.Н. Левицкая, З.А. Орлова, И.Г. Гинецинский, Н.А. Галкин, О.Н. Курбановская (1930 г.) (Из архива Э.А. Кирилловой)

      с ее братом Сергеем Величковским. (Ларисса Юльевна с дочерью Ниной в это время жила в сельской школе, Милица с мужем уехала в Москву, а Ольга Юльевна лежала в больнице.) Обед для Михаила Юльевича теперь готовила Наталья Михайловна, который он делил с гостившей у них двоюродной сестрой Ольгой (по мужу Бакай) [3].

      С января М.Ю. Зубов начал выступать в концертах в Рабочей филармонии. На первом концерте исполнил произведения Скрябина, на втором – Чайковского. Затем начались репетиции (со вторым роялем) Первого концерта для фортепьяно с оркестром Листа и разучивание сочинений Дебюсси, с которыми он, видимо, выступил в третьем концерте. 30 мая был четвертый концерт, на котором были исполнены «Баркарола» Рубинштейна, «На тройке» Чайковского, «Полонез» и «Ноктюрн» Шопена; «Тарантелла, «Венеция» и «Неаполь» Листа. Далее Михаил Юльевич стал готовить «Гондольеру» и «Вальс» из «Фауст-симфонии» Листа [3].

      В этот период М.Ю. Зубов продолжал работу на учебником техники фортепьянной игры, но не оставлял и сочинительство. Писал вещи для виолончели, фортепьянный концерт, концерт-сказку, пьесу на две грузинские мелодии «У горной речки»; перекладывал для фортепьяно интересные русские песни из фольклорных сборников, но не оставлял и романсы. Вологодский тенор Клушин показал, что в его романсах петь неудобно, что слишком высоко. И как-то в гостях у заведующего Музыкальным техникумом Михаил Юльевич показал одному певцу Петербургской оперы некоторые из своих романсов. Все они очень понравились и особенно романс «Весна монастырская», который и был тотчас ему подарен [3].

      Весной пришлось заниматься хозяйственными делами: чинить заборы, копать гряды, сажать овощи и цветы, рассаду которых принесли ученицы. Это были маргаритки, колокольчики и георгины, а также жасмин [3].

      Женитьба и переезд в Ленинград. В 1930 году, когда М.Ю. Зубову исполнилось 53 года, в его жизни произошло большое событие: он женился на молодой вологжанке Тамаре, о которой, к сожалению, известно очень мало. (Возможно, она была его ученицей и, если это была Гаврилова, то, по сведениям Э.А. Кирилловой, ее можно увидеть почти на всех коллективных фотографиях Вологодского музыкального техникума: на 1-ой – третья слева во втором ряду, на 2-ой – третья справа в белой блузке в первом ряду, на 3-ей – вторая справа в первом ряду, на 4-ой – за спиной М.Ю. Зубова). В связи с женитьбой, любопытно познакомиться с отношением Михаила Юльевича к браку, высказанным им в одном из писем еще в 1905 году, т. е. в 28-летнем возрасте. «Я, – писал он, – если бы был женат, не только считал бы со своей стороны жестокостью высматривать привычки, в которых выросла жена, как бы они ни были противоположны моим, но мне не пришло бы в голову осудить их. Вероятно, я бы постарался сгладить разницу: переделать себя или ее, смотря по тому, кто кого больше любит и больше уступает или жертвует. Я не могу вообразить себе любовь, совместимую с пренебрежением к тому, кого любишь. Любовь в себе заключает так много, что если она есть, – не может... произойти никаких крупных столкновений, а если и случаются, то ведь на минуту, и опять все гладко» [3].

      Чтобы устроить свою семью без вмешательства родственников, М.Ю. Зубов переехал из Вологды в Ленинград, надеясь найти там работу и жильё и затем привезти жену. Пришлось сначала жить у сестры Любови Юльевны, вместе с ее мужем доктором Вильямом Артуровичем Мором и сыном Георгием (Жоржем). Но Любовь Юльевна вскоре оказалась в числе репрессированных и больная попала в тюрьму в «Крестах» [1, 4]. С поиском работы тоже пришлось долго мыкаться. Михаил Юльевич ходил наниматься даже счетоводом на завод (испробовали почерк и не взяли) и на железную дорогу (не подошел). Денег не было на самое необходимое. Как квартиранту ему иногда удавалось получать талоны на весьма скудный обед, а сестры Нина и Маша по мере сил поддерживали его из Москвы небольшими денежными переводами и посылками. Михаил Юльевич «отчаянно тосковал без жёнки» и, не получая писем от нее и не имея сведений о ней, беспокоился о том «какая обработка ее происходит ее родственниками», которые его не переносят. Он страдал и от бытовых неудобств: «надо было узнать все относительно стирки, починки подошвы, оплаты телефона, продажи скатертей в комиссионном; надо было добыть спичек, керосину, чаю, сходить за булками, за обедом..., починить примус, сходить в баню... Куртка начала разъезжаться. У пиджака нет пуговиц... Весь вечер вышивал на грязном белье метку в жактовкой прачечной (№ 243). Сегодня снес туда белье». А ведь в Ленинграде «и расстояния большие, и очереди бывают разных размеров», – писал он [3].

      Тем не менее, М.Ю. Зубов ухитрился сделать главное – сдать в печать сборник фортепьянных упражнений и продолжал работать над своим учебником по технике фортепьянной игры [3].

      Наконец, Михаилу Юльевичу удалось найти работу в Гатчине. Директор Гатчинского музыкального техникума Губарев (не тот ли Губарев, который был директором Екатеринославского музыкального училища, где много лет работал М.Ю.Зубов?) достал для него, как и для других преподавателей, карточку, так что Михаил Юльевич мог днем зайти в столовую и пообедать, а потом отправиться на вокзал. С вокзала ему надо было не домой, а поспеть еще в другой, уже Ленинградский музыкальный техникум, где он тоже начал работать. Домой он попадал только в 10-ом часу вечера. «Теперь я уже не хожу помогать в канцелярию, – писал он сестре Марии Юльевне, – а сижу в сберегательной кассе, которая помещается за дощатой перегородкой в углу во Втором музыкальном техникуме. Мне придется... работать за кассира. Он отказывается от своего дня, чтобы дать мне заработок. Помощник директора по хозяйственной части бухгалтер Гусаков, который будет считаться ответственным кассиром, учит меня операциям. Надеюсь, что я одолею эту науку. Моя должность – контролер... Операции: принимать денежные взносы, выдавать деньги, переводит деньги с одного счета на другой в этой же кассе или в другую, [брать] плату за учение, плату за квартиру, телефон, электричество. Будут взносы и в союз... Служба на комиссионных началах: ...платят по 8 коп. за операцию... Если набежит в день 25 операций, то ты значит заработал 2 руб. Чем больше операций, тем, конечно, больше заработок. Времени, когда все буду уметь делать, надеюсь, что уйдет немного. Например, часа 4-е в день, и заработок 80 руб. в месяц прибл[изительно]. ...счетов еще очень мало сравнительно с количеством учеников: 251 счет, а учеников чуть ли не 3 тысячи при 136 служащих преподавателях». Приходилось писать и отчеты, т. е. «вставлять разные цифры «на простыне». Тем не менее, Михаил Юльевич не жалел, что переехал в Ленинград, считая, что перебравшись в большой город, он больше втягивался «в новый уклад жизни» [3].

      В конце 1931 года к М.Ю. Зубову, наконец, приехала жена. Супруги побывали в гостях у родных и знакомых. Тамара стала посещать «школу, где учат делать точные геодезические инструменты и приборы и превращают любого поступившего в слесаря высокой квалификации». Михаил Юльевич вставал теперь в 5 часов утра, чтобы приготовить завтрак, разбудить молодую жену и проводить ее на занятия. Затем он ехал в Гатчину, где после уроков в Музыкальном техникуме обедал в плохенькой столовой и отправлялся на вокзал для возвращения в Ленинград на вторую службу -контролером сберкассы Второго музыкального техникума. Ему все хотелось «съездить на фабрику-кухню, куда ходит Тамара обедать. Она путешествует туда ...около 5 часов дня. Хвалит. И много дают, и вкусно» [3].

      В это время в Гатчине было неважно с продовольствием, как и везде в провинции, но и в Ленинграде не лучше. М.Ю. Зубов как-то написал: «Ничего дома нет сладкого для чая, иду в магазин на Невском, чтобы добыть каких-нибудь конфет. А вместо съедобного везде коробки – нюхательный табак... Взял в каком-то кафе «восточную сладость» под названием, кажется, «гузинаки». Ничего себе, как будто, но Тамара сделала открытие, что в тягучем чем-то намяканы сплошь ни более, ни менее как самые обыкновенные подсолнухи... Потом она вытащила большой согнутый гвоздь. Хоть бы уж маленький гвоздик, а то большой!» [3].
 
      Чтобы не служить в двух отдаленных друг от друга местах, М.Ю. Зубов старался найти для себя вакансию преподавателя музыки в городе Ленинграде, хотя бы и в общеобразовательной школе. Но в Городском отделе народного образования ему сказали, что им разрешено давать места только тем, кто не имеет никакой работы, и чтобы получить место по специальности, надо уволиться и из Гатчины, и из Второго музыкального техникума. Одновременно Михаил Юльевич пытался решить жилищную проблему: он «ходил в Райжилбюро, встал на учет». Ему надо было узнавать (а как?) где освобождается комната и просить в Райжилбюро ордер на неё. Словом, дело было безнадежное, и М.Ю. Зубов просил всех знакомых помочь ему найти комнату для своей семьи. Впоследствии он надеялся получить квартиру в Ленинграде, в одном из трех строящихся новых домов Общества драматических писателей и композиторов, членом которого он был с 1925 года. «Такую же прекрасную квартиру, как у Веры Степановской», к которой он зашел как-то в гости в аналогичный дом [3].

      В начале 1932 года от перенапряжения сил Михаил Юльевич заболел и три недели пролежал в больнице; вышел он оттуда очень ослабевшим. Тамара продолжала посещать занятия в Фабзауче, а после их окончания в июне месяце уехала на каникулы к родителям в Вологду [4]. М.Ю. Зубов уволился со всех старых должностей и поступил на работу в городскую общеобразовательную 7-летнюю школу. Но к концу августа выяснилось, что у него там неполная нагрузка – всего на 85 рублей в месяц. Тогда он отправился на Музыкальные курсы первой роты бывшего Измайловского полка, но те оказались в стадии реорганизации в музыкальный техникум [3].

      Все-таки с сентября М.Ю. Зубову удалось начать преподавать музыку в двух школах и еще по выходным дням в эстетической. «В одной школе, – писал он сестре Марии Юльевне, – у меня I-я ступень вся, с приготовительным классом (десять 3-их классов, восемь 4-ых и т. п.). В другой школе у меня 1-ые и 2-ые классы I-й ступени. Хотя это неизмеримо выгоднее и лучше прежних моих служб, но мне, конечно, мало. Есть еще время и есть охота работать». Стал приобретать определенные очертания и вопрос о фортепьянных классах в этих школах. А пока М.Ю. Зубов организовал фортепьянный и хоровой кружки: фортепьянный на средства учеников, а хоровой на средства школы. «С завтрашнего дня, – писал он, – собираюсь играть ученикам сверх программы просто музыку». Одновременно несколько своих романсов он передал для просмотра в методическое бюро (или кабинет) Общества камерной музыки. Одну свою мелодию из романса на слова Сологуба он передал для вставного номера в спектакль драматического кружка. «Буду больше занят, меньше буду изводиться из-за отсутствия «Т»[амары], – писал он [3].

      «Вот еще мое новое амплуа, – написал Михаил Юльевич сестре Марии в другом письме. Были танцы под свой медный оркестр и форт[пьяно]. Напросили и меня сыграть для танцев. Только я ничего не знаю; пропели мне две коротышки, которые я и сыграл. Между прочим, один танец или игра мне понравилась». В другой раз «играл струнный ученический оркестр. Пели два хора; понравилась какая-то, должно быть, германская революционная песня... Вчера два раза обедал. Сперва в одной школе, потом – в другой». Жизнь как будто стала налаживаться, и Михаил Юльевич вступил в жилищно-кооперативное товарищество: «Хорошо, если бы скорее была готова 3-комнатная квартира», – мечтал он [3].

      Однако все было не так радужно. Из Гатчины директор еще не выплатил деньги за время болезни. В новых школах начали исчезать ученики, потому что по настоянию заведующего занятия начались до того, как за них была внесена плата, и вышел самообман. Теперь М.Ю. Зубов был занят не шесть дней в неделю по 12 часов (с 8-ми утра до 8-ми вечера), а только четыре, да и за эти занятия зарплату в 62 рубля «с хвостиком» задерживали; за хоровой кружок не расплатились. Пришлось начать искать частные уроки и как-то подрабатывать в драматическом кружке. Много времени уходило на оформление документов в жилищный кооператив: предоставление справок с последнего и настоящего мест работы о зарплате за последние 3 месяца, из ЖАКТа о временном проживании у родных. Да еще прибавили 50 рублей к ежемесячному паю, который надо выплачивать. Паспорт тоже еще не выдали, т. к. много паспортов было украдено, и вышло распоряжение паспортизацию временно приостановить. Теперь для получения паспорта нужна была его метрическая выписка из Вологды [3].

      Но самым тяжелым стало известие о том, что жена Тамара осталась в Вологде, получив работу ученицы-чертежницы в каком-то землеустроительном учреждении. Это был крах в личной жизни! Тамара написала Михаилу Юльевичу письмо, но, возможно, он не нашел в себе сил даже ответить ей, начав через сестру Ольгу Юльевну пересылку ее вещей в Вологду. «Не принадлежу к счастливым, – писал он, – которым удается и везет в жизни» [3].

      В начале 1933 года состоялось собрание Объединения преподавателей музыки. Выступили инспектор по художественной части и директор Дома художественного воспитания детей, обещая педагогам повышение квалификации, а, значит, и зарплаты. А пока только раздали билеты на открытие театра, где после торжественной части должен состояться спектакль «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова.

      Занятия у М.Ю. Зубова в школе продолжались четыре дня в неделю с 8-ми утра до 8-ми часов вечера. Остальные дни были заняты частными уроками. От усталости спасали перемены в занятиях: в один из дней всего на 15 минут, зато во второй и третий на 1,5 и даже 4 часа. Тогда можно было и пообедать в школьной столовой, и «сбегать» по своим неотложным делам [3].

      Праздники в школе отмечали торжественно: сначала всех кормили, затем начинались выступления, игры, танцы под духовой оркестр. На одном из таких вечеров в честь Международного женского дня Михаил Юльевич исполнил «Вальс» Чайковского, «Лезгинку» Рубинштейна и играл на рояле для танцев, когда ушел оркестр. А в праздничной обстановке в гостях он никогда не позволял себе выпить даже немного спиртного. «Я горжусь, что у меня никогда не было во рту ни капли этого, – писал он. Это явление для меня кошмарное по своей отвратительности», особенно, когда в его присутствии пили женщины. Поэтому для М.Ю. Зубова не было ничего более приятного «как посидеть спокойно вечером дома, попить, поесть своего приготовления, почитать... – это создает уют. Также и греющая керосинка» [3].

      Несмотря на то, что учебник по технике фортепьянной игры М.Ю. Зубова еще не вышел из печати, в Детском селе, в присутствии уполномоченных музыкальных техникумов, в концерте была исполнена учениками его пьеса в 8 рук. Преподаватели стали переписывать ноты пьесы друг у друга. А в 1933 году ленинградское издательство «Тритон» выпустило в свет «Народные песни» в обработке для одного фортепьяно в 6 рук М.Ю. Зубова. В перечне из 13 песен были русские, белорусские, украинские, татарские и польские песни. Методика Михаила Юльевич Зубова была принята на вооружение многим преподавателями игры на фортепьяно на многие годы вперед. «У Анны Даниловны Артоболевской, заслуженной учительницы РСФСР, ученики играли в 4, 6 и 8 рук. В честь 70-летия Г.Г. Нейгауза в 1958 году исполнили «Хроматический галоп» Листа в Большом зале Московской консерватории два мальчика и две девочки в 8 рук» [10].

      В октябре 1933 года в Ленинград приехала сестра М.Ю. Зубова Ольга Юльевна, видимо, чтобы поддержать его морально и помочь по хозяйству [4]. Наверное, она привезла ему из Вологды необходимую для получения паспорта метрическую выписку.

      В ноябре Михаил Юльевич «схватил» где-то воспаление легких, лежал дома, и ему ставили банки. Невольный «досуг» позволил Михаилу Юльевичу дать в письмах несколько подробных советов сестре Марии Юльевне относительно ее литературно-драматургического творчества. «Надо, – написал он, – чтобы то, что ты поместишь в своей пьесе, служило бы цели, взятой и понятной по сегодняшнему... По эстетике известно, что искусство нового народа имеет всегда воплощение возвышенной
 

«Народные песни» в обработке для одного фортепьяно в 6 рук М.Ю. Зубова, изданные в Ленинграде в 1933 г.

      красоты. Мы не новый народ, но обновленный. Поэтому, кроме возвышенной красоты, в наших произведениях (литературных и драматических) будут образцы и других видов красоты. ...нельзя обойтись без самого главного, нового, что появилось в переживаемые нами годы... Сейчас время колоссальных сдвигов, и мы другие и будем еще более другими. Это вполне естественно. Время нам помогает в данном случае... Самое главное и новое – это воплощение возвышенной красоты в типах героев нашей гигантской государственной стройки.. Около героев найдется много и не героев. Отсюда разные конфликты. И самые типы героев ...должны быть правдивые. И в них найдется, кроме того, что «от сегодня», еще и то, что «от вчера»... Думаю, что ты справишься с новыми типами, избежишь ходулей, ложного классицизма и т. д. Играй на смене настроений. Только в этом случае душа зрителя реагирует. Зритель отдохнет душой, смотря твою небольшую пьесу, если ты заставишь его, как ловкий массажист, и то почувствовать, и другое, и третье. Надо быть художником не только в одной своей узкой специальности, но и вообще. Я музыкант, но мне также дороги другие искусства... Мечтаю, что летом буду свободен и избавлен от необходимости работать без конца и займусь сочинением музыки» [3].

      В другом письме сестре Марии Юльевне М.Ю. Зубов пишет: «Был на днях в Эрмитажном театре на лекции-концерте о Паганини и проблеме виртуозности в те годы. Сейчас у нас, по словам лектора, та же проблема в искусстве. Мы отстали в технике. В искусстве будет пятилетка. Надо догнать и перегнать. Будет открыта пропасть учебных заведений (фортепьянные кружки тоже для этого). Пригласят иностранцев и т. д.» Помещение театра Михаилу Юльевичу очень понравилось. Желтый рояль был весь расписан картинами. Играли «паганиниевские» вещи. По мнению М.Ю. Зубова, «это устарелая, жалкая музыка, которая и во время написания не имела никакого значения. Сейчас скрипка используется неизмеримо лучше, например, Венявским. Историческое значение имеют пассажи. Но слушать их неинтересно. Это был повод для Паганини проявить свою технику. Он своим появлением дал толчок Листу, который переделал все свои сочинения и вообще двинул вперед игру на фортепьяно. Наряд «Кампанеллы» Листа не устарел, ...в обработке Листа они [капризы Паганини] звучат все-таки лучше... Сейчас трудно вообразить, что эта пыльная музыка могла так подействовать. Исполнение – да. Но для него надо иметь материал – хорошую музыку. Чисто сыгранные гаммы, мне кажется, никогда не могут никого увлечь. В конце концерта пианист Серебряков хорошо сыграл две фантазии на «Дон-Жуана» Моцарта: Тальберга и Листа. Тальберг – «жидерьба, детская музыка» в сравнении со звучностью фортепьяно у Листа». Михаил Юльевич читал о скрипке Паганини интересные вещи. Понравилось ему и содержание некролога о Паганини, написанного Листом [3].

      Ссылка и возвращение в Вологду. Однако, как это часто случалось со многими людьми в то время, мирно текущая повседневная жизнь Михаила Юльевича Зубова внезапно оборвалась. Из-за отсутствия паспорта в конце 1933 года он был арестован и выслан в Казахстан. Вернулся он сильно истощенным, с больными легкими только в 1938 году, но уже не в Ленинград, а в Вологду. Пять лет оказались вычеркнутыми из жизни, из педагогической, исполнительской деятельности и сочинительства музыки. Поскольку «зубовский домик» на улице Чернышевского уже не существовал [4], Михаил Юльевич поселился «на улице Менжинского [д. 25, кв. 2] в тесной комнатке, где под половицами постоянно стояла вода, а «жизненного пространства» хватало, чтобы поставить рояль и потом боком пробираться к клавиатуре... М.Ю. Зубов не был уничтожен физически, но нравственно он страдал безмерно: был молчалив, мало общителен» [9].

      Но дух М.Ю. Зубова не был сломлен. Он вернулся к педагогической деятельности в Вологодском музыкальном техникуме [8]. Сначала его зарплата была занижена (150 рублей в месяц), но в апреле 1939 года Михаил Юльевич получил прибавку (до 275 рублей), т. е. чуть ли не вдвое больше. Многие сослуживцы его с этим поздравили. Он, по-прежнему, не только давал уроки, но и готовился к докладам о разных композиторах со своим музыкальным сопровождением на фортепьяно, для чего не прекращал и постоянно делал гимнастику пальцев и рук. В частности, в мае 1939 года он начал читать и делать необходимые выписки о Мусоргском [3].

      «Мечтаю о каком-то перевороте в своей судьбе, – писал он в это время в одном из писем к сестре Нине Юльевне, – который дал бы мне возможность спокойно заниматься сочинением музыки с утра до 4-5 часов дня. Каждый день. Тогда, конечно, можно было бы сделать все, что только можно из меня выжать. Но мечтаю обыкновенно при безнадежных обстоятельствах» – ему приходилось очень много работать, чтобы просто прожить [3].

      Тем не менее, в 1939 года мечта М.Ю. Зубова в значительной степени осуществилась. «Я занят в ТЮЗе [Вологодском театре юного зрителя] и в кукольном театре, что при нем. Пианист и в виду необходимости – композитор», – написал он сестре Нине Юльевне. «Еще не все закончил к «Сказке» Светлова. На очереди музыка к пьесе для кукольного театра. «Сказка» откладывается из-за поездки в Грязовец» (для музыкального сопровождения спектаклей на фортепьяно). Сочиняя музыку к «Сказке» Светлова, Михаил Юльевич предъявлял к себе, как всегда, очень высокие требования. «Музыка еще не кончена, – писал он, – и можно бы (следовало бы) написать кое-что (попробовать) заново. Здесь режиссеры думают, что музыку можно сочинить в 2-3 дня, а этого мало просто для переписки» [3].

      Летом, когда занятий в Вологодском музыкальном техникуме не было, день Михаила Юльевича проходил так: «С утра пишу музыку к будущим пьесам, ...пробую другую фактуру, пишу в двойн[ом] конр[апункте] с расчетом использовать голоса, и отдельно и в разных соединениях. Забочусь, конечно, о живости голосов. Хочется достигнуть большей цельности музыки в пьесе. Около 4-х часов дня иду «в город» или пройтись. Стараюсь, большей частью, приурочить к этому выходу покупки для своего хозяйства. Просмотрю вывешенные центр[альные] газеты. Если остается от покупок, ем в садике порцию мороженого. (Вкусное молочное блюдо – часть летнего обеда.) Вернувшись (если жарко и испарина) ложусь у себя в комнате... Если ночью просыпаюсь, то уже начинаю делать свою пальцевую гимн[астику] и потом доканчиваю днем или вечером. Отнимает 4,5 часа. Очень утомляет голову и вообще нервы, так что принял меры к перетасовке и сокращению (распределил на три дня вместо одного). Изредка, вечером обычно, пробую на фортепьяно проверить действие гимн[астики] на техн[ике]. Наблюдаю, соображаю и только делаю изменения в дозах, в выборе... Движение вперед есть. Начну что-нибудь техн[ическое] (не уча, просто сразу в темп) и оказыв[ается], что не только не разучился, а стало лучше выходить даже то, что вообще не выходило. Чем дальше, тем с большей, конечно, продуктивностью идут занятия, т. к. все лучше и лучше выясняется самая суть дела, и уйти в сторону, потерять дорогу, как за время моей жизни случалось, – уже невозможно. Последние пробы дают надежду, что все выйдет по истечение достаточного количества времени. Появилась большая разница при сопоставлении f [форте] и p [пиано], игра p [пиано] вообще, сочность басов, ...независимость рук, ...пальцевая беготня горошком, ритмическое подчеркивание в любой момент» [3].

      В октябре Михаил Юльевич перекладывал для ансамбля (пианиста, скрипача, виолончелиста и трубача) музыкальные номера сразу к нескольким пьесам («Первая вахта» и другим), в некоторых из которых этих номеров было около 30-ти и писал еще куплеты для водевиля «Беда от нежного сердца». В каком темпе приходилось работать узнаем из его письма: «Для музыки к «Коту [в сапогах]» у меня была шестидневка, для перекладки для ансамбля – одна ночь. Сутки ужасно коротки, спать некогда. Мечтаю о привычке сочинять всегда в первой половине дня... Так или этак, но желал бы быть постоянно загруженным (более толково, конечно) сочинением. Гимнастику пальцев продолжаю все время без перерыва» [3].
 
      А январе 1940 года М.Ю. Зубов писал: «Музыка к «Испанцам» Лермонтова намечена. Я пробую использовать подходящее из неоконченной «Поэмы» и из романсов, т. к. новую не скоро напишешь. Написаны для них [«Испанцев»] новые вокальные номера на слова Байрона («Еврейская песня» и «Испанская песня»). Вторая проще (относительно), и наша актриса-певица (контральто) уже очень недурно ее поет. Она вообще занимается пением. Другая актриса, обладающая голосом (сопрано), кажется, не ходит в класс (училась в Музыкальном училище), два раза еще только учила свою «Еврейскую песню», ничего еще не знает и, думаю, что так ничего и не выучит. Но будучи слабостью режиссера (к тому же, он ничего не понимает в музыке), будет петь на спектакле и кошмарно калечить... Он [режиссер] вчера сказал, что это его удовлетворяет, т. е. то, что он слышал, сидя у меня, когда она по несколько раз повторяла отдельные нетрудные и трудные фразы» [3].

      Отсюда жесткий вывод, о котором мы узнаем опять-таки из письма Михаила Юльевича: «В общем, сочинительство музыки служит для меня при этом режиссере источником страданий. Мало того, что как пианисту мне приходилось играть «на корыте» вместо пианино (ощущение, точно купают в помоях) и разную гадость (когда заведующий музыкальной частью был скрипач Шварц, человек необразованный и музыкально, и вообще), теперь это касается меня и как композитора... Чем больше я знаю и умею в музыке, тем мне меньше цены. «Спасибо» еще не слыхал за то, что взвалил на себя [3].

      Тем не менее, М.Ю. Зубов написал еще песню для «Винзорских кумушек» и добавил новые музыкальные номера к спектаклю «Слуга двух господ». Им написана музыка к пьесам «Суворов» и «Илья Муромец», показ которых прошел успешно [3].

      Для кукольного театра Михаилом Юльевичем очень удачно был сделан последний музыкальный номер на свои собственные слова – прощание артистов с публикой в пьесе «Веселые куклы». Интересно, что он написал музыку и к поставленной в кукольном театре пьесе в 5 действий и стихах «Полешка», написанной его сестрой-драматургом и автором более 50 пьес Марией Юльевной Зубовой. В музыке к этой пьесе, по словам композитора, в некоторых местах «слышатся пельшемские и кузнецовские мотивы» [3].

      12 февраля 1940 года состоялось открытие нового здания Театра Юного зрителя с залом на 300 мест. Шла «Снежная королева», музыка к которой, написанная М.Ю.Зубовым, казалась композитору особенно удачной, т. к. после прогона спектакля ему за нее аплодировали. «Заведующий отделом искусств, – написал Михаил Юльевич в одном из писем, – нашел спектакль хорошим и благодарил. «Наши» музыканты (студенты из музыкального училища) – скрипач, виолончелист, волторнист-ударник. У них пользуется успехом 30-ый номер (конец 3-го действия), где сказочник утешает мол[одую] разбойницу, и мои иллюстрации в монологе Герды, нашедшей Кая и сообщающей ему все горести и радости, случившиеся дома (тут стук пролетки по булыжникам, прилет ласточек, весна, плач побитого Ганса, утопленная собака, плачущая под дождем бабушка, ждущая Кая). Я играю все это сам... Была рецензия. О музыке ни слова. Был спектакль для ист[орического] института. После него было обсуждение. Из нескольких человек только одна заметила, что есть музыка, – сказала, что «музыка подобрана хорошая». Но участники спектаклей студенты-музыканты вполне оценили достоинство сочинений Михаила Юльевича. После одного из представлений «Снежной королевы» они зашли к нему домой, и все вместе прекрасно пообедали. («Случились консервы «Гороховое пюре», немножко сметаны, соевой колбасы, соевое какао с мороженым вместо сливок и молока и пирожки с повидлом».) В другой раз, после спектакля «Суворов», М.Ю. Зубов вместе с молодым 17-летним скрипачом купили пельменей и тоже отправились вместе поужинать. Михаил Юльевич в этот вечер играл ему вариации на темы Беллини [3].

      Но все-таки Михаил Юльевич Зубов официально получил достойную оценку своей музыки к спектаклю «Снежная королева» в протоколе Управы по охране авторских прав: «...музыка оригинальная, художественная, написана простыми средствами с хорошим гармоническим фкусом (вкусом) [опечатка машинистки]. Музыкальный консультант такой-то. Оплачивать 100%» [3].

      Особенно хорошо звучала музыка в спектаклях ТЮЗа, когда ее исполнял сам композитор. «Спектакли меня не утомляют, – писал М.Ю. Зубов сестре Нине Юльевне. Я заранее уже сижу за роялем, из-за которого не встаю до конца спектакля. Последнее время из экономии не берут ни скрипача, ни виолончелиста. Приятно услышать и то, и другое, но без них глаже... Хорошо бы побольше было пьес с музыкой» [3].

      К спектаклю «Проделки Скопена» Михаилом Юльевичем была написана «Серенада», которая недурно исполнялась одним из актеров. Но когда появилась «целая группа певцов из музыкального училища, ...они не исполняли хоры, а пели один верхний голос... Требовали, чтобы написано было для хора, а когда дело дошло до спектакля, началось обеднение» [3].

      К постановке «Ильи Муромца» вокальные номера были написаны М.Ю. Зубовым. Но «кроме того, разные отрывки вставлены художественным руководителем и из «Садко», и из «Псковитянки», и из «Князя Игоря». Какие-то общие места насочинял дирижер из гор[одского] театра (преподаватель по духовым из музыкального училища)». По мнению Михаила Юльевича, у художественных руководителей было мало музыкального вкуса, и «очень быстро все разбалтывалось до самого низкопробного уровня». М.Ю. Зубову его авторская музыка нравилась больше, чем «обрезки из «Игоря». Ведь он использовал мотивы, сочиненные и записанные еще в Ленинграде, и нельзя было даже сравнить «куцее, бесцветное переложение из «Игоря» со специально написанной» им для фортепьяно хорошо звучащей вещью. «Та же причина не интересности относительно других обрывков из опер громких имен» [3].

      Как писал Михаил Юльевич, несмотря на все усилия руководства театра и труппы, спектакли ТЮЗа «постоянно отменяются. Сборы мизерные. Публика не ходит (как признал и начальник по делам искусств), т. к. слишком занята (8-часвой рабочий день) и т. к. материальное положение ухудшилось. Тут и плата за учение, и переплачивание за продукты, и еще недавнее полное отсутствие товаров, а в связи с этим отсутствие денежных знаков в банке, задержка зарплаты и т. д.» [3].

      Кроме того, еще одна беда. «7 театров (всего 9 в области) разделились каждый на две половины, и все 14 частей пустились в разъезды. И ТЮЗ тоже. Одна половина учит «Проделки Скопена» Мольера, другая – «Свои люди сочтемся» Островского. Пять актеров слоняются без ролей, один, кроме того, уволен. Я, – писал Михаил Юльевич, -по существу, тоже без дела. Написал «Серенаду» для «Скопена». Но это вставной номер, если здесь его исполнят, то, во всяком случае, не повезут меня [пианиста], т. к. в тех углах, куда поедут, вряд ли есть инструмент. С 1 июля будут сидеть здесь, готовить (неизвестно какую) пьесу для открытия следующего сезона. Отпуск с 23 июля по 23 августа. В будущем году ТЮЗ, начав, будет передвижным и должен будет ездить по области 5 месяцев в году, [а играть] здесь в городе только 6 месяцев. Вероятно, езда будет с перерывами, и в условиях переездов уже не до музыки. Много было дефектов при работе здесь в стационарном [театре], в передвижном должно просто все пойти насмарку». Все-таки на гастролях в Череповце в течение 4-5 дней М.Ю. Зубов успел побывать [3].