Т. Д. Томашевская

КАК БЫСТРО ПРОЛЕТЕЛО ВРЕМЯ

      В один из моих приездов в Ленинград в гости к Гаврилиным Валерий Александрович попросил меня записать для него некоторые воспоминания о его детстве, о тех трудных годах, когда он был воспитанником Октябрьского детского дома и начинал заниматься у меня в музыкальной школе по классу фортепиано.
      С тех пор прошло много лет, детский дом давно расформирован, но была еще жива Александра Николаевна Ираклиева, которая руководила всем хозяйством Октябрьского детского дома до самого его закрытия. Я позвонила ей, и мы встретились. Она много интересного рассказала мне о создании этого детского дома.
      Детский дом в Кавырине, где воспитывался Валерий Гаврилин, был организован в Вологде в 1928 году. Его первым директором была Анна Харлампиевна Романова, приведшая сюда из Дюдиковой Пустыни под Прилуками двадцать колонистов. Они и стали первыми воспитанниками детского дома. С 1935 года в детдоме создается свое подсобное хозяйство: на 20 гектарах выделенной детдому земли стали выращивать овощи (до девяноста тонн в год, которых хватало до нового урожая), сеяли пшеницу, овес, ячмень, появилась своя маленькая свиноферма, разводили кроликов, гусей и уток. Был и свой яблоневый сад, и кусты щедро плодоносившей смородины, и даже своя пасека.
      В большом детдомовском хозяйстве был образцовый порядок. Ребята относились к своим обязанностям с большой ответственностью: ездили на сенокос, ухаживали за животными, доили коров, вели учет надоев молока в специальном журнале, учились кролиководству, поливали огород и пололи гряды. Помню такой забавный эпизод: приехала я как-то на урок к Валерию, они только что закончили прополку. Все успели, а мой Валерочка выполол только половину гряды. Но зато как выполол! Как язычком грядку вылизал, — ни травиночки, ни листика лишнего. И, конечно, после моего урока он дополол. Он делал все с удивительной серьезностью и ответственностью.
      Наверное, не случайно много позже В. Гаврилин напишет: «Жизнь в детдоме — лучшая система воспитания ребенка, т. к. положительный характер человека всегда воспитывался делом и никогда праздным времяпрепровождением».
      Трудовое воспитание не исключало из тогдашней трудной ребячьей жизни и многого другого. В детдоме работал балетный кружок под руководством Антонины Павловны Павловой, оркестр народных инструментов под руководством Ивана Георгиевича Писанко, хор под управлением Ивана Павловича Смирнова, который, будучи директором 1-й музыкальной школы Вологды, одновременно руководил хорами в Октябрьском и Вологодском детских домах. Я пришла на работу в детские дома в 1951 году. Надо сказать, что работали мы в основном из любви к этим сиротским детям, и оба свободные от занятий дни в музыкальной школе отдавали детским домам. Многих способных ребятишек Иван Павлович принимал в музыкальную школу, позже некоторые шли в музыкальное училище и даже получали высшее образование.
      Вспоминая те годы, должна сказать, что музыкальные занятия ребята воспринимали как праздник и дорожили ими как наградой. Результатом наших занятий были выступления на собственных праздниках в детдоме, концерты в других школах, в воинских частях.
      Наша первая встреча с Валериком произошла на репетиции хора. Пели а капелла, а я пошла в зал, чтобы послушать хор. Пели какое-то лирическое произведение, пели старательно, слова знали назубок, а вот лица были, как помню, какими-то безразличными. Только мальчик, стоявший в верхнем ряду, пел так увлеченно, с такой самоотдачей!.. Глянула на него мельком, — и глаз отвести не могла. А он не сводил глаз с руководителя, ловил каждый жест, каждый взгляд. Спели, начался обычный ребячий шум, разговоры, а он стоит молча, — лицо так и светится. Я сказала Ивану Павловичу: «Какой музыкальный мальчик». Хотела побеседовать с ним, похвалить, но в первую ту встречу что-то отвлекло от него.
      В воскресенье была следующая репетиция. Закончилась она, и ребятишек как сняло, враз все убежали. И вдруг у пианино, у басов, как из-под земли выросла маленькая фигурка, мальчик в чистенькой белой рубашечке, пиджачке с короткими рукавами, в коротеньких брючках, носочках и до блеска начищенных ботиночках. Все, казалось, было ему мало, но он не замечал этого. Стоял и радостно улыбался до ушей. Поразила его недетская аккуратность, все пуговички до единой были застегнуты. Я узнала его — это был тот самый "музыкальный мальчик" из верхнего ряда нашего хора.
      — А можно, я у вас что-то спрошу?
      — Спрашивай. А как тебя зовут?
      — Валерий Гаврилин, А мог бы я научиться играть на пианино? — И совсем скромно, застенчиво: — А могут меня взять в музыкальную школу?
      Удивляла его воспитанность, поначалу казавшаяся несмелостью. Было видно, как нескрываемо хочется ему слушать, петь, самому играть на инструменте.
      — А сколько тебе лет?
      — Я уже большой, мне одиннадцать лет. А говорят, что в музыкальную школу берут только маленьких...
      Но в тот первый наш разговор я не огорчила его, не сказала, что учиться ему было уже поздно. Сказала, чтобы в следующий раз остался, проверю его слух и только тогда дам ответ. Помню, какое-то теплое чувство осталось после этой нашей первой встречи, шла и всю дорогу думала: «Как было бы хорошо, если бы у него были хорошие музыкальные данные».
      Следующая встреча порадовала настоящими открытиями: проверила слух, ритм и музыкальную память и была поражена результатами. Давала легкие упражнения, постепенно усложняя их, он все повторял легко, уверенно и точно. Попросила отвернуться, и, не видя, он абсолютно правильно угадал все звуки во всех регистрах. Я поговорила с Иваном Павловичем, и он пригласил Валерика в музыкальную школу. Прослушал его, побеседовал с ним о трудностях, которые ему придется преодолеть, и зачислил в музыкальную школу № 1. Радости не было конца, он был счастлив. С этого дня начались наши занятия с Валериком. Он невольно сразу обращал на себя внимание. Дети как дети, отзвучала музыка, закончилось занятие, и они отключаются сразу. Бегут к другим занятиям, навстречу другим развлечениям. А маленький Валера был весь в музыке, которая уже перестала звучать. С таких моментов, с его самозабвенного пения в хоре и начался мой пристальный интерес к нему.
      Однажды он подошел и долго не решался то ли спросить, то ли попросить о чем-то. Я видела, как ему трудно что-то произнести.
      — Вы не смогли бы принести мне несколько книг о симфоническом оркестре? И еще, смогу ли я написать что-нибудь для симфонического оркестра? — тихо, спокойно, очень застенчиво, но внятно произнес мой маленький ученик.
      Я оторопела, замерла от невысказанного изумления: только пришел, только начал заниматься, ничего еще не умеет и просит книги о симфоническом оркестре! Но виду не подала. А еще раз подивилась: скромный, застенчивый мальчик не был трусом — в нем уже чувствовалось некоторое достоинство. Говорил уверенно, так, словно что-то про себя знал.
      — А не рано? — улыбнулась я.
      — Нет. — И продолжал: — Если можно, я бы хотел побольше знать, — прозвучало в ответ тихо и твердо.
      Этот разговор с Валерочкой, навсегда задержавшийся в моей памяти, состоялся в первый год моей работы в детдоме незадолго до начала наших занятий.
      Меня поразило недетское желание как можно больше знать. Редкое не только в детской среде. Вырастая, получая образование, взрослея, люди уже не испытывают этого мучительного желания.
      В маленьком мальчике оно уже жило. Оно его вело в непростой детдомовской жизни. Может быть, неизбывное чувство сиротства заставляло искать его причины, и он тянулся к тому, что могло хоть что-то отчасти объяснить — к книгам.
      Валерик всегда очень много читал, брал книги из библиотеки. Как ни придешь, он попадается на глаза с книгой под мышкой. Часто это были стихотворные томики Гейне. Я долго раздумывала: почему его так тянет к великому немцу? Наверное, тогда уже интуитивно он почувствовал, что нашел опору в стихах, замешанных на боли и преодолении страдания. Те стихи и стали первыми текстами его сочинения. Их потаенная музыка взволновала его, подсказала, как записать ее между нотных строчек.
      Желание делать что-то для уникально одаренного мальчика пришло само собой. Мы начали не с начала учебного года. Помню, когда объявила ему о своем решении заниматься с ним, он был страшно рад. Вместе решили, что начнем учиться в среду сразу после занятий по хору. А в первое воскресенье месяца я приезжала к нему на целый день. Первые наши занятия проходили поначалу в стенах детского дома. От тех лет осталось еще одно сильное впечатление. Отношение Валерочки к учебе. Тоже очень редкое. Он учился с благоговением. Сталкиваться с таким отношением к учебе мне приходилось не часто. Помню наше самое первое занятие. Откровенно говоря, не знала с чего начать. Для начала расспросила подробно все о нем самом, о его жизни, родных, о его интересах. О книгах, которых к этому времени он прочел великое множество. Удивило, что это были так называемые «взрослые» книги, русская и зарубежная классика. У него совсем не было узкого детского пристрастия к одной фантастике. Передо мной был смышленый, умный маленький человек, с которым было просто интересно разговаривать. Я начала рассказывать ему о музыке. Слушал сосредоточенно, жадно.
      С первого урока ушла с вопросом в душе: «Откуда эта пытливость?» За одно занятие он задал очень много дельных вопросов по существу музыки. Я поняла, что мне нравятся его трудные вопросы, его недетский максимализм. Он ни разу не сказал: «Мне то место не нравится». Он упорно работал, стараясь на каждом уроке взять максимум.
      Такое непривычное отношение ученика и мне продиктовало особое отношение к каждому с ним занятию. Лягу спать и думаю: как подать ему то или иное сочинение, как он отнесется к вокалу? Взяла сборник «Русская природа» и стала играть ему. В нехитрых тех текстах так и проступала необыкновенная любовь к простому русскому человеку, особый вкус к народной жизни. На втором занятии мы вспоминали о его деревне, как он с мамой и сестрой жил в деревне Перхурьево под Вологдой, а мама его работала в селе Воздвиженье, расположенном через дорогу, директором детского дома, который размещался в здании православного храма. У семьи Гаврилиных был большой крепкий деревянный дом в Перхурьеве. Мальчик рассказывал о своей жизни с мамой, о том, что сестра оказалась в далеком Куйбышеве (теперь Самаре) у тети Марии, о том, как хочется видеть маму и как временами ему бывает без нее тоскливо. Папа Валерика до войны работал в Сокольском РОНО. С первых дней войны ушел на фронт добровольцем, погиб под Ленинградом, похоронен под Лиговом.
      Иногда на уроке Валерик рассказывал мне, как любил слушать народные песни, которые пели вместе с его мамой женщины. Я спросила его, помнит ли он хотя бы одну их этих песен. Подумал, а потом согласился и спел две песни, но по одному куплету, так как не помнил слова. Песни протяжные, красивая мелодия. Пел он тихо, очень выразительно, внимательно слушая себя. Я смотрела на него, и мне казалось, что мысленно он сейчас находится в своей родной деревне, видит этих женщин и свою маму.
      В музыкальном отношении мой ученик был, конечно, переростком. Поэтому он хотел знать сразу все. То шло от его натуры, жаждавшей знаний. Помню, он сразу поинтересовался, кто такие композиторы? Как они музыку пишут? И неожиданно выясняется, что имена многих из них он хорошо знает, многие произведения слышал по радио. Мы начали с нотной грамоты, со знакомства с инструментами. Начали подбирать по слуху самые простые мелодии. Руки мальчика оказались совсем не такими плохими, как я поначалу боялась. И с первых шагов он проявлял самостоятельность. Сам захотел подбирать по слуху русскую песню, быстро подобрал и чисто спел. С первых встреч меня поразила еще одна его редкостная черта: что бы этот маленький мальчик ни начинал, он ничего, как это свойственно многим детям в этом возрасте, не бросал. Все начатое он тихо доделывал до конца. Показываю ему, как украсить мелодию басами, чтобы она звучала более насыщенно, — мгновенно схватывает. Как-то принесла свое маленькое стихотворение и решила предложить Валерику попробовать положить его на музыку. На удивление легко и свободно справился с этим заданием дома, с первым и со вторым стихотворением, с куплетной формой. В этих занятиях проявились его невероятное трудолюбие и всепоглощающая любовь к музыке. Особенно, когда пришло время, и он сам начал сочинять. Учить задания по музыке в детдоме было непросто. Там было много способных к музыке ребят, были ленинградцы-блокадники, учившиеся в музыкальном училище, а впоследствии в консерватории. Многие были отобраны и занимались непосредственно в музыкальной школе, где и Валерий. На весь детдом было одно старенькое пианино, полурасстроенный старый «Беккер», с плохой, западавшей педалью. Впоследствии выяснилось, что Валерий часто занимался ночами. Времени на занятия ему требовалось больше всех — учить пьесы к уроку, сочинять, подбирать по слуху, читать с листа маленькие пьески. Как-то останавливает меня директор детдома Анна Харлампиевна и заявляет: «Не знаю, что с вашим Валеркой делать! Сплю и сквозь сон слышу звуки музыки. Три часа ночи, радио, конечно, выключено. Встала, пошла на звуки. Дергаю за дверь, а зал изнутри заперт. Стучу, вынимает стул из ручки двери, стоим на пороге друг перед другом. «Что ты здесь делаешь ночью?» — «Учу урок». Пришлось мне его немедленно отправить спать и сделать замечание».
      Анна Харлампиевна предупредила его, чтобы по ночам он спал, а не занимался. В противном случае пообещала взять его из музыкальной школы. Промолчал. Через два-три дня повторяется та же картина: сидит за инструментом, играет двумя руками.
      Я, конечно, побеседовала с Валериком. Понимала: он не мог прийти ко мне, не выучив урок. Помню, сказала ему: «Будем искать другое место, где ты будешь заниматься в дневное время». Но я не думаю, что мне удалось прекратить его ночные бдения. Он знал, где у Шуры Ираклиевой висит ключ от зала, и занятия свои осторожно продолжал. Я же, со своей стороны, сделала все, что смогла. Перенесла все уроки в музыкальную школу, ставила их последними, чтобы мы могли заниматься как можно дольше.
      Мы очень любили немного пройтись после уроков вместе. Доходили до старого базара, потом он провожал меня до моста, и те короткие по времени прогулки вмещали тысячи его вопросов. Я помню, словно было это вчера, как вбегал он в класс на урок, как на праздник. Улыбающийся, веселый, радостный. Ставил нотки на пюпитр и спрашивал: «Что первое?» Занимался всегда сосредоточенно, с огромным интересом. Я на этих уроках сама оживала, выискивала в своем расписании свободные часы для дополнительных занятий.
      Однажды пришел мой Валерочка на урок, стоит и молча держит листочки.
      — Что ты там держишь? — не вытерпела я.
      — Это вам. Это я для вас написал.
      И протянул мне листочки из простой школьной тетради в линеечку. Это было его первое сочинение — вальс. Я растрогалась. Слишком тяжелые были годы. Не было не только нотной, но и простой бумаги. Помню, он не знал еще музыкальных терминов и писал это все по-русски. Его первые обозначения такие: «чуть сдержаннее», «в темпе вальса», «немного взволнованно», «не замедлять», «очень выразительно», и т. д.
      Я осталась довольна его первым сочинением. На следующее занятие он принес уже польку, и она вполне соответствовала характеру танца. Потом был уже «Мельник, мальчик и осел», другие самостоятельные сочинения на сказочные сюжеты.
      За полтора года Валерик написал два вальса, две польки, анданте, партитуру для хора и солистов, песню про кота (для детского ансамбля), романс на стихи Г. Гейне «Ты голубыми глазами», шуточную песню «Ты не пароход», — там было написано так: «быстро, очень четко, даже до некоторой степени маршеообразно». Вот текст первого куплета его «Рыбаков»:

      Тихий вечер, море спит,
      И над сонною водой,
      Как изогнутый кинжал,
      Блещет месяц золотой.

      Некоторые из этих пьес он дарил мне: «Вальс, посвящаю Т. Д. 9/III 53 г.», «Полька — посвящаю Т. Д. Томашевской, 1951 г.».
      Однажды он зашел в класс с улыбкой, но очень неуверенно и остановился у двери. Прижал к себе какие-то листочки и молчал. Потом подошел к пианино и робко подал их мне. Это были листки из альбома по рисованию, нотный стан расчерчен очень ровно, написано аккуратно: «Г. Гейне. Красавица рыбачка. Для голоса с сопровождением фортепиано, музыка В. Гаврилина». А сверху: «Посвящаю Т. Д. Томашевской в день ее рождения. Кажется, нечего желать, кроме хорошего. Правда?» Я была очень тронута вниманием моего ребенка. Он всегда был очень добрым, внимательным, благодарным, отзывчивым. Таким он и остался на всю жизнь.
      С первых встреч с моим необыкновенно одаренным учеником я начала задумываться, как определить его в музыкальное училище и даже выше. В музыкальной школе Валера проучился у меня немногим менее трех лет. Помню, как после одного из наших уроков я вышла провожать его, а навстречу из соседнего класса вышла Татьяна Владимировна Генецинская. Она рассказала, что приехал из Ленинграда доцент Ленинградской консерватории Иван Михайлович Белоземцев. Он возглавлял Государственную экзаменационную комиссию в музыкальном училище Вологды. И я решилась показать ему моего ученика. Конечно, я боялась показывать его опытнейшему столичному коллеге. Но и не могла не показать. Пусть просто послушает, думалось мне, и это будет уже немало. Педагог такого уровня поймет, как он одарен и как работоспособен. А значит, сможет догнать других ребят. Переписывая вечером дома некоторые первые детские пьески ученика (не показывать же их в черновых вариантах профессору знаменитой консерватории), думала обо одном, твердила про себя одно: «Только бы он понял его».
      Встречу нам назначили на старом базаре в здании музыкального училища в белокаменном строгом особняке. Присутствовал директор музыкальной школы Иван Павлович Смирнов, директор музыкального училища Генецинский Илья Григорьевич и И. Белоземцев. Дорогой, сама дрожа от волнения, напутствовала моего Валерочку: «Ничего не бойся, играй смело. Не забудь упомянуть, что ты сочинил несколько детских пьес для фортепиано».
      Приняли нас очень тепло, не преминув при том с улыбкой заметить: «Какой он большой! Такого переростка вы взяли в музыкальную школу?!» Началось прослушивание. Проверили слух и остались довольны. Начал играть сонатину, и я внутренне сжалась. Играл немного поспешно и как-то очень формально, как никогда до того не играл на уроках. И сам почувствовал это, так как сочинения профессору не предложил. Я попробовала выправить ситуацию и сказала Ивану Михайловичу: «Он пробует сочинять музыку, хотя сочинениями это, конечно, назвать нельзя, но послушайте и их, пожалуйста. У него, кажется, есть данные к сочинительству».
      Высокий гость из Ленинграда взял ноты Валерика, сел за пианино и заиграл «Красавицу рыбачку». И вдруг, к моему ужасу, прозвучал Валерочкин спокойный, но твердый голос: «Извините, я хотел бы сыграть сам. Может быть, вы не все поймете в моих нотах». Я от неожиданности даже дотронулась сзади до его рубашечки, мне показалось, что замечание было не слишком деликатно. Но профессор заулыбался, шутливо поднял руки вверх в знак капитуляции перед молодым композитором и сказал: «Сдаюсь, сдаюсь, молодой человек. Садитесь».
      Зазвучала музыка, и я почувствовала, что что-то неуловимо переменилось в атмосфере самой встречи. И что у нас появилась какая-то маленькая зацепка. Профессор просил играть еще и еще. Поняв, что прослушивание нам удалось, я объяснила Ивану Михайловичу, как непросто живется моему ученику, как мало у него времени на работу, что у него нет родителей и он это очень переживает. Добрую весть о результатах принесла Т. В. Генецинская. «Ваш ученик очень понравился, но поймите, нас всех беспокоит одно: где он сил возьмет, чтобы догнать остальных? Вы сами прекрасно знаете, что большинство детей начинают учить еще дома с четырех-пяти лет. И сколько лет они потом учатся до училища? А он занимается всего два с половиной года! Хотя ребенок, действительно, феноменальный».
      Это был один из самых счастливых дней моей жизни, хоть страхов, сомнений, переживаний, всех этих «вдруг», «а что, если...» было кажется, больше, чем радости и надежды. Перебирая в очередной раз все «за» и «против», все возникающие «но», я, конечно, ничего не сказала Валере. Не хотелось его волновать, травмировать масштабом гигантской задачи, которую ему предстояло решать одному, вдали от родного города, от людей, которых он любил.
      Экзамены надо было держать в Ленинграде. Сможет ли он их выдержать? Просто прожить, продержаться? Один-одинешенек в огромном городе среди незнакомых людей. Иван Михайлович как будто угадал все мои страхи и неожиданно успокоил: «Не переживайте так сильно. Вернется ваш Валерий, если не поступит, а через несколько лет уже сам приедет к нам». Но к этим идеальным высоким переживаниям для меня совсем скоро добавились реальные нешуточные трудности. Директор детдома Анна Харлампиевна была решительно против его отъезда для поступления в Ленинград. Она мне сказала: «А куда, собственно, спешить? Он же школу еще не кончил». Я принялась горячо и взволнованно уверять ее в том, что через некоторое, самое короткое, время он уже не сможет заниматься музыкой. Все двери для него навсегда будут закрыты. А у него талант редкий, способности удивительные. И мы не можем, не имеем права лишить этого мальчика единственного шанса в жизни стать настоящим профессиональным музыкантом. Помню, как убеждала ее в том, что мы не вправе распоряжаться его судьбой так однозначно. Но я еще не знала самого главного, о чем мне сказала в этой беседе Анна Харлампиевна. Оказалось, что по распределению Валерий направлялся в самое ближайшее время вместе с другими мальчиками детдома в ФЗО в один из районов нашей области, и это уже было окончательное решение. Директор детдома была непреклонна: «Даже если бы я и была согласна, лично дать это согласие я не вправе. Ведь это не только согласие на отъезд в другой город, это было бы согласие на перемену судьбы мальчика. А он не сирота, у него родная мать жива. И без ее согласия я на это не пойду. А она в тюрьме, и свидания там не разрешены». После этого разговора я пошла домой в ужасном состоянии. Я даже забыла, что ходит автобус, шла по грязи всю дорогу до дома. Шла и думала, как отстоять то, что было решено.
      Шел 1953 год. Мама Валеры, как миллионы соотечественников, была в заключении. Мне было жутко даже подумать, как пойду к этому страшному дому и даже как приблизиться к этому страшному месту. Попробовала позвонить в тюрьму и услышала резкий и непреклонный отказ: «Все запрещено, передач не берут, встреч не разрешают». В полном расстройстве и волнении перевела дух. Целый день я думала и все же решилась пойти в тюрьму. Помню, как наутро медленно одевалась, причесывалась. Хотелось выглядеть как бы посолиднее, посерьезнее. Было мне тогда 26 лет. Вышла на остановке автобуса, приблизилась к стенам тюрьмы. Помню, у стен расположилось множество народа, тихо сидящего и ждущего непонятно чего. Босые, скудно и бедно одетые, они спокойно сидели, пили и ели на земле, видимо, надеясь на свидание с родственниками. Чувствовалось, что они здесь давно, ко всему привыкли, со всем смирились, ждут... У проходной меня просто физически заколотило от страха. «Ты куда?» — послышался грубый окрик. — «К начальнику». Ответа на последовало. Долго стояла, ждала, потом ушла, решив, что теперь уже приду сюда снова. Я пошла дальше по улице и, медленно раздумывая, обошла вкруговую здание тюрьмы. Я думала только об одном, что должна дать Валерию путевку в настоящую большую музыкальную жизнь.
      Пришла к тюремным стенам во второй раз. И во второй раз не сумела преодолеть свой страх и безразличие тюремной охраны. А на третий раз собралась со всеми силами и решительно вошла в проходную, удивившись своей твердости.
      — Куда? — крикнул солдат.
      — К начальнику по служебному и личному вопросу, — смело и громко сказала я.
      — У вас кто-нибудь здесь сидит? — спросил он. - Нет.
      — Это другой вопрос.
      Стою и жду, не шелохнувшись. Он потянулся к телефону и сказал в трубку: «Вот тут женщина пришла по служебному вопросу». Задержав дыхание, услышала невнятное: «Идемте!» Иду, а ноги не слушают меня. Ватные, как не мои, они просто подкашиваются. В голове свербит одно: «А как я отсюда выберусь? Да и выберусь ли вообще?» Понимаю, что думать надо о другом. Надо найти нужные слова, чтобы убедить его маму... Как? Как я объясню ей, что у нее за сын? Как он талантлив, как он добр, какой он прекрасный ученик. Но... ведь придется сказать и другое. Сказать, что нет никаких гарантий и того, что его примут. А если и примут, как он сможет в одиночку проучиться в большом столичном городе. Подбирая слова, убедительные аргументы, совсем забыла, что свидания никому не дают. Меня ввели в огромный полутемный кабинет, в глубине которого за огромным столом что-то писал начальник тюрьмы. Он не поднял головы и даже не взглянул на меня. Стояла и понимала, что сесть нет у меня сил, могу только стоять. Он понял мое замешательство и сказал: «Не волнуйтесь, соберитесь и кратко скажите, что вам нужно. Имейте в виду, что свиданий мы не даем».
      Осмелев, я заговорила о том, что сегодня здесь решается судьба очень талантливого мальчика, мама которого должна решить его участь — быть ему музыкантом или не быть. Он молча выслушал мой убедительный напористый монолог и четко скомандовал в трубку: «Приведите заключенную Гаврилину Клавдию Михайловну». Минут через десять в кабинет робко вошла молодая женщина, среднего роста с распущенными по плечам волосами, красивыми, пепельными. На ней было старенькое, потрепанное демисезонное пальто, наглухо застегнутое на все пуговицы. Держалась она скованно, ловя и удерживая в поле зрения каждый жест и взгляд начальника.
      Увидев меня, она не выдержала, бросилась ко мне, как-то неловко выбросив руки вперед: «С Валерием что-то случилось?» И, не дождавшись ответа, заплакала. «Тише, гражданка Гаврилина, - прозвучало из-за стола. — А вы объясните ей все кратко и понятно». — «Клавдия Михайловна, я к вам с просьбой. У Валерика все хорошо. Он отлично учится. У него огромные способности к музыке, и приемная комиссия из Ленинграда отобрала его для сдачи экзаменов в школу-десятилетку при консерватории. Туда очень трудно поступить. Отпустите его туда, пожалуйста. Может быть, из него получится большой музыкант».
      Клавдия Михайловна слушала меня молча. Ее волненье, смятение в душе обнаружили яркие красные пятна, появившиеся на лице и шее. Я не понимала ее реакции, говорила долго, подробно. Начальник ни разу не прервал мой долгий монолог. «Никогда! — Голос Клавдии Михайловны срывался, она глотала окончания слов, не успевая закончить фразу. — Он прекрасно знает математику, увлекается точными науками, дружит с литературой... Отец его... был очень умный человек... Прекрасно разбирался в этих науках... Я хочу... чтобы он пошел в технический институт, стал человеком».
      Я страшно растерялась, такого отпора я никак не ожидала. Она говорила очень убедительно, ясно, то, о чем думала долгие дни в заключении, что уже сформировалось в ее сознании и стало чем-то вроде плана на будущее сына. Переубедить ее в считанные минуты было нереально. Понимала, но продолжала твердить: «Давайте рискнем. Он может и не поступить. Но мы с вами будем спокойны, значит, быть ему музыкантом не судьба».
      Я торопилась, слыша, как нетерпеливо тихо стучит по столу начальник. В любой момент он отошлет Клавдию Михайловну, и ничего так и не решится. Но я чувствовала, что наш разговор его захватил, не оставил равнодушным. После очередного возражения он поднял голову и ровным голосом, но очень твердо сказал: «Мамаша, сколько можно говорить одно и то же. Вам дело говорят. Вашему сыну желают только добра, а вы уперлись со своей математикой. Наверное, учитель лучше вас знает, кем ему быть. Если бы не было у него данных, вам это никто бы и не предлагал. И вообще: подводим итог...»
      Клавдия Михайловна вздрогнула и посмотрела на него. Смотрела и молчала, опустив руки. «Ну что ж, вам виднее, - еле слышно вымолвила она. — Я сыну не враг, пусть едет. Поцелуйте его за меня и скажите ему, что я ни в чем не виновата и надеюсь, что скоро мы с ним увидимся».
      Раздался звонок, хлопнула дверь, и так же тихо, как вошла, она ушла из комнаты. Я стояла не шелохнувшись. Мне очень хотелось подойти к ней, крепко обнять ее и поцеловать, но этого сделать я не могла.
      Наша следующая встреча произошла много лет спустя в Ленинграде, в Озерном переулке, на одной из ленинградских квартир уже молодого композитора Гаврилина. Когда днем все разъехались по делам, мы остались вдвоем и много говорили о Валерике. Она была уже совсем иной, не такой, как в нашу первую встречу. Постаревшая женщина с коротко остриженными седыми волосами, спокойная, уравновешенная. Ее реабилитировали полностью. Вины не было никакой. Вспомнив нашу встречу, она горько заплакала, успокоившись, согласилась, что решение, принятое тогда в тюрьме, было правильное. «Он очень любит свою работу, — сказал Клавдия Михайловна, — хотя она у него тяжелая, трудная, нервная, пишет почти все время ночами». «Что поделаешь, — сказала я, — таков удел всех музыкантов — много работать».
      Через год с небольшим я увидела ее в последний раз. Она была тяжело больна. Ей недавно была сделана операция. И я чувствовала, что силы ее оставляют. Она сказала, что спокойно никогда не жила: заботы, тревоги, а сейчас наступила хорошая жизнь — и вот нет здоровья.
      Я понимала ее — след страшных страданий, несправедливого наказания она изжить не могла. Она, столько сил отдавшая воспитанию чужих детей-сирот, своих оставила сиротами на долгие годы. И то, что ее сына воспитывала ее коллега и добрая знакомая Анна Харлампиевна, кажется, ничего не меняло. Жуткая несправедливость, перекорежившая сразу несколько жизней, осталась в памяти.
      Почти 46 лет прошло с того дня, когда я провожала Валерика в Ленинград сдавать экзамены в десятилетку при консерватории.
      Иногда вечерами вспоминаю те далекие годы, а кажется, что это было недавно. Так быстро пролетело время.
      Я хорошо запомнила тот день, когда он приехал ко мне на последний урок в музыкальную школу. Очень волновалась, зная, как трудно будет ему поступать, проучившись всего два с половиной года в Вологде. На урок он пришел, как всегда, в хорошем настроении, проиграл все пьесы, которые мы подготовили. В этот день занимались долго: повторяли пройденное, беседовали о музыке, а потом я решила проводить его до детского дома, и мы пошли пешком. Валерик, как всегда, задавал массу вопросов. Я, разумеется, ничего не сказала ему о своих сомнениях относительно поступления, пожелала успехов, а самое главное, очень просила его беречь свое здоровье и не заниматься ночами. Он обещал мне, если поступит, через какое-то время обязательно сообщит о занятиях и постарается приехать в Вологду.
      В 1953 г. он уехал, а в 1954 г. мы переехали на другую квартиру, и когда он приехал в Вологду, то приходил на старую квартиру, но меня не нашел. Об этом мне потом рассказывала директор детского дома Анна Харлампиевна. В тот приезд он был в детском доме. Все взрослые и дети были очень рады его видеть. Собрали в зале всех детей, воспитателей и служащих, а Валерий устроил для них настоящий концерт из своих сочинений. Анна Харлампиевна вспоминала, как дружно аплодировали ему после выступления, а он был такой счастливый, веселый, смеялся, радовался успеху, видимо он понял, что здесь, в родном детском доме получил первую высокую оценку за свои успехи в музыке: для него это было очень важно.
      «Я ему сказала, — рассказывала Анна Харлампиевна, — этого быть не может, что все сочинил сам! А он клялся, что играл только свое». Его похвалили и просили приезжать почаще.
      Наступила весна 1955 года. Дети нашей музыкальной школы сдавали последние экзамены. Во время урока ко мне в класс вошел директор школы Иван Павлович Смирнов в хорошем настроении и сказал: «Кажется, ваша встреча с любимым ребенком состоится. Он приехал, звонил в школу, и я договорился о встрече в ресторане «Север», все вместе пообедаем, побеседуем».
      Встреча была очень теплой, радостной, сидели долго, и теперь уже не он, а я задавала ему десятки вопросов. Вечером я проводила Валерия, и на душе стало немного спокойнее.
      Через год Валерий приезжал в Вологду на один день. Он позвонил во второй половине дня и сообщил, что ездил в Кадников. Я думаю, что ему очень захотелось после большого перерыва посмотреть на родные места, где прошли самые первые годы его жизни с мамой. Заехал он к нам ненадолго, так как торопился на поезд.
      Все последующие годы я никогда не теряла Валерия из виду. Приезжал однокурсник из Ленинграда, передавал приветы, и я знала, что с учебой у него все благополучно, а вот приехать в Вологду ему несколько лет не удавалось, видимо, не было времени.
      Недавно я встретилась с директором Кубенского музея Смирновой Ольгой Викторовной, она передала мне небольшую тетрадь с записями ее бесед со старожилами села Воздвиженье, где директором детского дома была мама Валерия Клавдия Михайловна. Одна из них, Сонина Любовь Ивановна в то время работала в детском доме медсестрой и рассказывает, что в детском доме было старое пианино (я впервые об этом узнала). Это были 45-50-е годы. В 44-м году Валерику было 5 лет, и они помнят, как он каждый день прибегал к инструменту, открывал крышку и пытался иногда подолгу что-то подбирать, и если ничего не получалось, а так было часто, захлопывал крышку и убегал. Вечерами прибегал снова и опять слушал внимательно, что получается. Уже в 6 лет он чувствовал, что музыка в нем жила, и ни о чем другом он уже не мечтал. И вот, наконец, после окончания консерватории все мечты 6-летнего мальчика сбылись — он стал композитором.
      Стали появляться его первые сочинения. Его музыка зазвучала по радио. Для меня это было большое счастье. Его музыку я угадывала каким-то внутренним чувством. Однажды по радио исполнялись несколько детских пьес, которых раньше я никогда не слышала, но была уверена — это его музыка. И действительно, в конце передачи объявили: «Исполнялись пьесы композитора Валерия Гаврилина». Вскоре, когда стали издаваться его сборники фортепианных пьес, вокальные циклы, он никогда не забывал отправлять экземпляр для меня с самыми теплыми надписями. Вот некоторые из них: «Дорогой Татьяне Дмитриевне, милой, любимой и первой учительнице и самой дорогой на добрую память от благодарного ученика очередной опус. 19/IV-1982 г.» («Вторая Немецкая тетрадь»).
      «Милому другу Татьяне Дмитриевне с бесконечной любовью от верного ученика. Ноябрь 1984 г.» («Вечерок»).
      «Милой Татьяне Дмитриевне, украшению и радости моего печального отрочества. 2/III-1985 г.» («Жила-была мечта»). У меня собрался небольшой архив его нот, писем, рецензий и интервью.
      В Вологде был хороший нотный магазин, но нот Гаврилина в нем не было долгое время. Сделала заявку, и, наконец, получили сборники пьес для фортепиано. Ноты очень быстро раскупили, и постепенно наши дети стали знакомиться с творчеством своего земляка. Музыка Гаврилина начала звучать на отчетных концертах, на зачетах и в концертах.
      Большую роль в знакомстве вологодской публики с произведения- ми Гаврилина сыграло то, что в течение нескольких лет в нашем горо- де проходили концерты прекрасной ленинградской пианистки Зинаиды Яковлевны Виткинд. Познакомилась я с ней у Гаврилиных, в Ленинграде. Зинаида Яковлевна была дружна с семьей Гаврилиных, очень любила музыку Гаврилина и часто играла ее в Ленинграде и других городах.
      В каждый мой приезд в Ленинград Зинаида Яковлевна обязательно приглашала меня к себе домой (как она говорила: «На концерт и на обед»). И мы прекрасно проводили с ней музыкальные вечера. Она проигрывала мне буквально все, что было в сборниках Гаврилина, и даже то, что не было издано. Она знала, что он не очень охотно выпускает из рук рукописи своих произведений, но, движимая горячей любовью к творчеству Гаврилина, Зинаида Яковлевна «предприняла осаду крепости». Благодаря ее напору и настойчивости, для нее открытым оказался «заветный» ящик, где в безмолвном заточении находились десятки фортепианных пьес. (Сейчас они все изданы в нескольких альбомах).
      Я пригласила Зинаиду Яковлевну в Вологду, и она приехала. Первый концерт ее состоялся в зале Филармонии (бывшее Дворянское собрание). Мы пригласили детей из нескольких музыкальных школ, студентов музыкального училища и просто любителей музыки. Такие гаврилинские концерты в Вологде были несколько лет подряд, и каждый раз в зале Филармонии не было свободных мест. Зинаиду Яковлевну приглашали в музыкальные школы, там она играла и свои произведения, знакомила с творчеством молодых композиторов Ленинграда, играла свои обработки произведений Шостаковича, Прокофьева. Пьесы Гаврилина и сейчас звучат в концертных залах нашего города и области, но первой исполнительницей, которая познакомила вологжан с ними, была Зинаида Яковлевна Виткинд.
      В один из моих приездов на авторский концерт Валерия я познакомилась у него в доме еще с одной большой поклонницей творчества Гаврилина. Это была пианистка и педагог Казанской консерватории Татьяна Георгиевна Виноградова.
      Молодая, красивая, с вьющимися волосами и большими выразительными глазами. Оказалось, что она из Казани специально прилетает на концерты Валерия Александровича. Я ее спросила, как она умудряется это осуществлять — ведь билеты на самолет дорогие. «Для этого я беру специально двух-трех частных учеников, но не ездить и не слушать музыку Валерия Александровича я никак не могу», — объяснила она мне. Его искусство она считала одним из высочайших проявлений русского духа. Она говорила о том, что ей очень хочется узнать как можно больше о детских годах Валерия Александровича (она собиралась писать книгу о нем). Но в Ленинграде наши встречи были очень короткими, и подробно побеседовать не удалось.
      И вот вспоминаю начало августа 1980 года, деревня Скрябино, где у меня небольшой домик и где мы с мужем жили весной, летом и осенью. В то августовское утро я проснулась от звука сильного дождя, и в это время пришла соседка и сказала, что позвонили в деревню и сообщили, что к нам едет какая-то женщина. Мы недоумевали: кто способен ехать за 20 км и еще 2 км пешком в такой ливень?
      Быстро надели плащи и пошли к краю дороги. Ждать пришлось недолго. Мы увидели молодую девушку в лакированных туфельках на высоком каблучке. Когда она поравнялась с нами, то я поняла, что это Татьяна Георгиевна. Она смеялась, вся мокрая, но дождь был теплый. Она сошла с дороги на траву, взяла в руки туфли и побежала к нам босиком. Николай Дмитриевич, мой муж, сразу затопил печь, все высушили, пообедали и стали собираться в Вологду. Она уезжала поздно вечером, поэтому времени для беседы у нас было предостаточно. С большим вниманием и интересом слушала Татьяна Георгиевна о тех годах, когда я встретила одиннадцатилетнего мальчика, почувствовав его необыкновенный талант. Она посмотрела его детские сочинения, кое-что переписала для себя. Я дала ей некоторые ноты. Вечером мы с ней расстались, а через несколько дней я уже получила от нее первую весточку: «Еще раз огромное Вам спасибо за все, за все! Жаль, что так мало удалось побыть вместе...» В следующем письме она радостно пишет: «Песни Валерия Александровича уже в работе, студентки переписывают наперебой. Взялись уже за «Вечерок» и «Времена года». Мы переписывались с Татьяной Георгиевной и после и встречались на концертах в Ленинграде.
      И все мои встречи с разными интересными людьми так или иначе были всегда связаны с жизнью Валерия.
      Я несколько раз бывала в тех местах, где рос и воспитывался Валерик, но я не знала, что в селе Кубенском есть музей. И вдруг я получаю письмо из этого музея от учительницы Лукиной Валентины Мартиновны (она была его директором на общественных началах).
      «Уважаемая Татьяна Дмитриевна, прошу извинить меня за беспокойство, но много расслышала по радио о молодом композиторе Валерии Гаврилине, но не знала, что это сын Клавдии Михайловны. А недавно моя соседка прослушала передачу о Гаврилине, и мы обе убедились, что не ошиблись. Татьяна Дмитриевна! В нашем музее проводится собирательская работа о наших замечательных земляках хочется оформить страницу турникета о Валерии Гаврилине. Убедительно прошу Вас написать нам все, что Вы знаете о жизненном пути и творческой деятельности композитора. Как сложилась жизнь этой семьи после отъезда из Кубенского с/с? (Знаю, что это были трудные годы в жизни Клавдии Михайловны.) Возможно, есть у Вас фотографии и другие материалы, может быть поделитесь с нами, за что будем Вам благодарны».
      Я, разумеется, сразу же собрала фотографии, вырезки из газет, некоторые сборники, программы, афиши, позвонила в Ленинград Наталии Евгеньевне, чтобы выслали в музей все, что возможно. Они сразу откликнулись на эту просьбу. Когда экспозиция была готова, Валентина Мартиновна пригласила меня на экскурсию в музей. Я приехала в Кубенское и была удивлена тем, что в небольшом селе в музее собралось довольно много народа. Мы переступили порог комнаты, где был оформлен турникет Валерия Александровича, и вдруг зазвучала музыка, никто не двинулся с места, пока не закончилась песня, а голос такой знакомый - это Эдуард Хиль пел «Два брата». Лучшего исполнения я никогда не слышала, многие плакали. «Ведь это песня о трагедии войны и высоком чувстве братской любви», — сказала Валентина Мартиновна и начала свой рассказ о жизни и творчестве Валерия Гаврилина. И мне тоже пришлось сказать несколько слов о нем. За эти годы я получала много писем из других городов, районов нашей области, так как о детстве Валерия Александровича мало что знали.
      Вот одно из них: «Здравствуйте, уважаемая Татьяна Дмитриевна! Пишут Вам девочки из женской гимназии г.Череповца. Мы узнали, что Вы когда-то открыли талант будущего замечательного композитора Валерия Александровича Гаврилина. Нам очень нравится его музыка: "Анюта", цикл "Земля", "Военные письма" и особенно романс "Мой гений", а недавно мы прочитали письма композитора к ребятам из литературного кружка череповецкого Дворца пионеров, поразившие нас своей глубиной и теплым отношением к детям.
      Мы очень хотим встретиться с Вами, чтобы Вы нам рассказали о Валерии Александровиче. У нас есть возможность приехать в Вологду. Может быть, Вы откликнетесь на нашу просьбу и напишете нам?»
      И встреча состоялась, я долго беседовала с ними, они все записывали в свои тетради, а когда в Вологде был концерт Валерия, я их всех пригласила на концерт. Но это был его последний концерт в Вологде — апрель 1997 года.
      И фильмы о Валерии снова и снова укрепляли мою связь с его жизнью. Я вспоминаю один из вечеров — было уже поздно, около 11 часов вечера, раздался телефонный звонок, и незнакомый женский голос очень быстро и тихо сказал: «Завтра, рано утром в Вологду приедет съемочная группа телевизионного творческого объединения "Экран" и приедут Гаврилины, т. к. снимается фильм "Композитор Валерий Гаврилин"».
      Утром мы встретили всех на вокзале, и через несколько часов начались съемки в нашей музыкальной школе, где учился Валерий.
      Помню, как перед началом съемок Валерий быстро прошел по коридору, заглядывая в классы, А когда вернулся в зал, сразу прошел на сцену, сел за рояль и повернулся лицом ко мне. Меня попросили рассказать немного о детстве и занятиях Валерика в музыкальной школе. Я почти не смотрела в камеру, а рассказывала для него, и поэтому все мое волнение постепенно улеглось. Меня очень удивило его лицо: он так внимательно слушал, как будто слышал все это впервые. И когда закончилась съемка, он сразу подошел ко мне и сказал: «Татьяна Дмитриевна, вы так хорошо говорили обо мне, что я чуть-чуть не расплакался».
      В Вологде проходили съемки еще одного телефильма о Валерии «Жила-была мечта...», его снимала ленинградская группа студии «Лентелефильм» — режиссер Александр Аристов, оператор Игорь Попов и редактор Галина Мшанская. Почти за три недели до приезда съемочной группы Галина Евгеньевна звонила ко мне очень часто — они писали сценарий, и ее интересовали самые мельчайшие подробности о детстве Валерия.
      Вскоре приехала съемочная группа. Я ездила с ними по Вологде, снимали все места, связанные с детством Валерия, съездили и в деревню Перхурьево.
      В фильме хотели показать самые первые детские сочинения Валерия и поэтому попросили у меня ненадолго увезти их в Ленинград. Я никогда не расставалась с этими маленькими реликвиями, они мне очень дороги как память о первых наших занятиях. А здесь рассталась, и через месяц получила их обратно с таким письмом: «Возвращаем Вам Ваши сокровища. Впрочем, они уже не только Ваши — ведь они сняты в нашем фильме. Фильм этот Ваш, так и знайте. Так что мы считаем Вас членом нашей съемочной группы. Спасибо! А. Аристов».
      Столько тепла и души было вложено в этот фильм, весь творческий коллектив работал с полной отдачей. Авторы фильма как бы приглашали всех зрителей в этот прекрасный мир гаврилинской музыки. Фильм «Жила-была мечта...» шел почти по всем программам телевидения много раз.
      Валерий был всегда добрым и отзывчивым, умным и благодарным человеком. Я всегда была приглашена и присутствовала на всех его премьерах: в Большом зале Филармонии в Ленинграде на «Перезвонах», в Большом театре на «Анюте», в Колонном зале Дома союзов на «Скоморохах». Каждое его произведение было для меня каким-то новым открытием. Здесь рассказать обо всем невозможно, Но как не вспомнить: Москва, 31 мая 1986 года, сегодня премьера балета «Анюта». Танцуют замечательные артисты Екатерина Максимова и Владимир Васильев. У театра огромная толпа народа, все спрашивают «лишнего билетика».
      Это был настоящий праздник, у меня остались неизгладимые впечатления на всю жизнь, Одно меня огорчало — не было Гаврилиных: заболел Валерий.
      Когда кончился спектакль, в публике кричали: «Композитора! Гаврилина!»
      Говорят, что самое прекрасное место на земле то, где ты родился. И это так!
      Валерий Александрович пишет: «...всю жизнь я чувствовал себя в плену у города. Работа держит здесь, а душа там, в деревне». И он всю жизнь любил, помнил свою родину и приезжал, хотя свободного времени у него было очень мало. Они приезжали всегда вместе с Наталией Евгеньевной и жили у меня в маленькой квартирке, которая стала для них вторым домом. Я живу в старой части города в нескольких минутах ходьбы от исторического центра, от Вологодского Кремля, Соборной горки, красивейшей излучины реки Вологды. Это те места, где Гаврилины по приезде любили гулять. А иногда вечерами он ходил на берег Соборной горки один, подолгу всматривался в воду, где к вечеру, с противоположного берега отражались в реке церкви. Иногда ходили гулять втроем к памятнику 800-летия Вологды и дальше, где идет по берегу тихая улочка. По обеим сторонам улочки стоят маленькие деревянные, больше одноэтажные, домики. Ему эта улочка очень нравилась. Он с восторгом говорил жене: «Наташа! Как бы хорошо пожить в таком домике, посмотри, какой он красивый, а следующий еще лучше, и улица тихая». Он скучал по деревне, по этим маленьким домикам. А еще больше он скучал по своему родному Перхурьеву! Несколько раз мы ездили в его деревню, она находится в 30 км от Вологды, В августе 1982 года Гаврилины приехали в Вологду, концертов не было, и мы съездили в Перхурьево. Когда подходили к дому, мне показалось, что Валерий волнуется. Он открыл дверь на веранду, там очень широкая лестница, а в конце — площадка, где стоял стол и самовар. Он говорил, что за этим столом с мамой и сестрой утрами пили чай. Прошли в комнаты, он очень внимательно все осмотрел, как будто что-то вспоминая, потом заметил, что мебель, которая была при нем — сохранилась. Мягкие стулья и диванчик были обтянуты красивой тканью. Когда вошли в маленькую комнату, Валерий, видимо, сначала не поверил своим глазам: у задней стенки русской печки была та лежаночка, на которой он вместе с сестрой грелся длинными зимними вечерами.
      В октябре 1983 года Гаврилины снова приехали в Вологду. Валерий принимал участие в фестивале «Вологодская осень», и состоялся в филармонии его творческий вечер. А в августе 1992 года они вместе с женой были почетными гостями международного Сергиевского конгресса, который открывался в нашем городе торжествами, посвященными небесному покровителю Вологды, сподвижнику Сергия, Дмитрию Прилуцкому.
      Гаврилины провели тогда необычайно насыщенную неделю. Пожили в деревне Скрябино, съездили в бывшую дворянскую усадьбу Покровское, принадлежавшую старинному дворянскому роду Брянчининовых, посетили Спасо-Прилуцкий монастырь и, конечно, мы вместе поехали в село Воздвиженье. Валерий встретился и поговорил с земляками, немолодыми уже женщинами, помнящими его еще маленьким мальчиком и по старой привычке называвшими его «Валерочка». Его удивило, как переменились эти края за годы, что он здесь не был. Из Вологды он с Наталией Евгеньевной уехал довольный — отдохнул и пообщался с земляками.
      Я всегда считала, что Валерий счастливый человек. Судьба ему послала замечательную, умную женщину. Наталия Евгеньевна прекрасный человек, верная подруга жизни, которая делила с ним радости и печали, заботилась о его здоровье, жила его музыкой, делала для него все, что могла.
      Мы много лет переписывались с ней, пожалуй, с самого начала нашего знакомства. Она, всегда очень внимательно относившаяся ко мне, знала, что меня волнует состояние здоровья Валерика, и почти в каждом письме, хотя бы немного, но писала об этом. Я сохранила большую часть нашей переписки и на днях решила все перечитать и еще раз восстановить в памяти прошлое.
      Валерий с самого раннего детства не отличался крепким здоровьем, и я понимала, что бессонные ночи, работа почти без отдыха сделали свое дело. Вот несколько маленьких выдержек из писем Наталии Евгеньевны.
      Гаврилины в сентябре 1981 года приехали в Новый Афон. Наталия Евгеньевна пишет: «...в это время были сильные перепады в погоде, и у Валерия были перебои в сердце, тяжелая голова. Сказал, что Кавказ ему не подходит, и все время говорил: "А я в Россию, домой хочу".
      В августе 1992 года вернулись из Вологды. Восемь дней, проведенных в Вологде с Вами и у Вас, кажется, как будто все было в другой жизни: деревня, рябины, солнце, зелень, теплынь.
      Когда он приезжает на родину, чувствует себя лучше, бодрее». 26 августа 1993 года. «... В общей сложности с Валерием пробыли 20 дней на даче (10 в июле и 10 в августе). И все-таки дышали свежим воздухом, там хорошая вода, но место сырое и плохо просыхает.
      Все равно само это место не греет ему душу. Нет просторов, не видно заката, местность лесистая и холмистая. Ходить ему стало тяжело, стали болеть ноги.
      Теперь мается, все говорит: «Не могу я без просторов полей, на которых вырос». Татьяна Дмитриевна! Если все будет нормально, приедем на вологодские просторы».
      10/II — 1998 года. Это письмо написано почти за год до его ухода из жизни.
      «Иногда не спит совсем от боли, хорошо, если удается заснуть немного днем. Да и работать почти не может, да и за роялем долго не сидит.
      Вот уж несколько дней Валерий все говорит: "Я так xoчy в Вологду к Татьяне Дмитриевне". А я говорю ему: "Поедем!" А он смотрит на меня грустными глазами и говорит: "А как?!"
      Татьяна Дмитриевна! Может быть Вы к нам приедете? Ждем Вас. Ваши Гаврилины».
      Последняя встреча моя с Валерием на Вологодской земле была в 1997 году. В Картинной галерее состоялся его авторский концерт.
      Утром, когда он с Наталией Евгеньевной приехал, выглядел очень усталым, похудел, и видно было, что ему нездоровится. Погода была холодная, но все-таки ходили фотографироваться на Соборную горку, а вечером состоялся концерт. Замечательно были исполнены обе «Немецкие тетради» певцом Игорем Гавриловым и пианисткой Нелли Тульчинской. Зал не мог вместить всех желающих — люди стояли в проходах. Успех был огромный, Валерия долго не отпускали, он сыграл «Вечернюю музыку» из «Перезвонов».
      Вечером после концерта я решила устроить Валерию встречу с его хорошими знакомыми, друзьями. Собрались у меня дома. Я даже не узнавала Валерика, он был веселый, много рассказывал, все фотографировались с ним на память. На следующий день намечена была поездка, как всегда, в его родное Перхурьево. Но впервые он отказался от поездки. Он сказал мне: «Я очень хочу поехать, но не смогу».
      Я проводила вечером их на поезд, и больше я Валерия не видела. Он не дожил до своего юбилея (60 лет) несколько месяцев. В Вологде шла подготовка к юбилейному фестивалю, а 29 января утром мне сообщили, что Валерий скончался. Описать словами мое состояние невозможно. Уход его — страшное для меня испытание, я всегда чувствовала в нем опору, он поддерживал меня в самые трудные минуты жизни. Я собиралась выезжать в Ленинград, и перед самым отъездом зашел ко мне Владимир Иванович Аринин — писатель. Он принес свою книгу о Пушкине, собирался подарить ее Валерию Александровичу на фестивале в Вологде, но, увы, Владимир Иванович подарил ее мне, как память о нашем земляке и замечательном композиторе. Он написал: «Замечательному человеку Т. Д. Томашевской в дни великой скорби по В. Гаврилину, пушкински талантливому в музыке мастеру, с верой в его бессмертие. 29/1-1999 г. В. Аринин».
      Валерий Александрович говорил: «Большое счастье для меня — оставить после себя добрую память и побольше результатов своего труда». Два фестиваля его музыки (в Санкт-Петербурге и, как продолжение его, в Вологде) доказали, что пожелания его сбылись. В Вологде этот музыкальный праздник открылся 25 ноября в прекрасном зале Филармонии конференцией «Добрый талант». В день открытия фестиваля было зачитано постановление губернатора
      В. Е. Позгалева о присвоении имени В. А. Гаврилина Вологодской областной филармонии. О фестивале много писали в вологодской прессе. Хочу привести только одно высказывание В. Аринина из газеты «Русский Север».
      «В Вологде произошел «добрый музыкальный взрыв», объединивший в едином порыве множество душ. Были исполнены выдающиеся произведения композитора. Три дня зал Вологодского музыкального училища заполнялся восторженной, благодарной публикой, и произошло, как это ни парадоксально, новое открытие Гаврилина.
      В такой полноте, на таком уровне Гаврилин в Вологде никогда не звучал, и даже специалисты говорят сегодня, что не представляли такой глубины и красоты гаврилинской музыки, которая открылась в эти дни». 20 декабря закончился фестиваль, а люди еще долго находились под впечатлением большого события в музыкальной жизни нашего города. Я хочу закончить свои воспоминания словами дорогого Валерия Александровича:
      «Вся эта жизнь в политике, в общественных разбродах — это не основная жизнь, человек не для этого рожден. Он существует для того, чтобы давать энергию жизни для космоса. Я с любопытством жду, что там будет дальше, когда я умру.
      То, что мой духовный организм будет все равно участвовать в жизни мира, для меня совершенно бесспорно».
      А я думаю: «Душа его уже определена в непознаваемом нами неведомом мире».

      14 мая 2000 г., Вологда


К титульной странице
Вперед
Назад