Шмитько, Сергей. Как Николай Рубцов на «Спартак» ходил: [воспоминания] // Физкультура и спорт. – 2014. – № 9. – С. 30-31: ил. – (Своя песня).

В июньском и августовском номерах журнала мы опубликовали интервью с Александром Городницким («Не верь разлукам, старина») и воспоминание о Юрии Визборе («Волейбол на Сретенке»). Авторские песни этих бардов-шестидесятников продолжают волновать и сегодня. Как и лирика жившего в ту же эпоху вологодского поэта Николая Рубцова. Он тоже, но в узком кругу почти все свои стихи напевал под гитару, их нередко исполняют профессиональные певцы и певицы с эстрады, по телевидению, радио: «В горнице моей светло...», «Я буду долго гнать велосипед...», «В минуты музыки печальной...»
 
О нем, ушедшем из жизни в начале 70-х, Виктор Астафьев написал пророческие слова прощания: «Пройдут годы. Посмертная слава поэта Рубцова будет на Руси повсеместная, пусть и не очень громкая. Найдется у вологодского поэта много друзей, биографов и поклонников. Они начнут превращать Николая Рубцова в херувима, возносить его до небес, издадут роскошно книги поэта. Не мечталось Рубцову такое отношение к себе при жизни. Всё чаще и чаще станут называть Николая Рубцова великим, иногда и гениальным поэтом. Да, в таких стихах, как “Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...”, “«Видение на холме”, “Добрый Филя”, “Шумит Катунь”, “Прощальное”, “Вечерние стихи”, “В гостях”, “Философские стихи” и в последнем, найденном в чемодане откровении века “Село стоит на правом берегу”, он почти восходит до гениальности. Душа его жаждала просветления. Жизнь – успокоения. Но она, жизнь, повторюсь, плохо доглядывает талантливых людей. И Господь, наградив человека дарованием, как бы мучает, испытует его этим. И чем больше оно, дарование, тем большие муки и метания человека».
 
Рубцов стал классиком современной русской поэзии. Решение рассказать о нем читателям «ФиС» кое-что доселе неизвестное далось мне нелегко. Это как если бы довелось поиграть с Эдуардом Стрельцовым в одной юношеской команде, и потом всю жизнь называть себя его одноклубником. И если я все-таки решился на нижеследующее воспоминание о Рубцове, то лишь благодаря дарственной надписи на его книге стихов «Звезда полей», первой, вышедшей в Москве в конце 60-х годов: «Другу дорогому, Сереже Шмитько».
 
У меня на книжной полке стоит избранное Николая Рубцова в трех томах, с письмами, комментариями, примечаниями. Опубликована в этом трехтомнике и такая крохотная записка: «Сережа! Завтра, часа в два-три, я получу в издательстве деньги, но сегодня мне нехорошо перед товарищем: недостает у меня одного рубля, займи, пожалуйста, до завтра».
 
Тогда, в конце шестидесятых, он иногда останавливался у меня в Москве, приезжая из Вологды, где теперь есть и улица, носящая его имя, и памятник Николаю Рубцову. А сам он, трагически ушедший из жизни еще совсем молодым, при желании мог бы повторить сказанное Маяковским: «Мне и рубля не накопили строчки». Правда, отношение к великому советскому поэту было у Рубцова своеобразным. Противопоставляя его Есенину, он заявлял: «Маяковский – это бревно, о которое долго будет спотыкаться русская поэзия».
 
Началось же всё это еще во время матросской службы на Севере, где я познакомился с ним в литобъединении при флотской газете «На страже Заполярья». Помню, как мы, его сослуживцы, повторяли строку из ставшего потом знаменитым стихотворения «Стукнул по карману – не звенит...».
 
Он лукавил, когда написал в упомянутой записке о недостающем одном рубле, потому что другого рубля у него просто не было. Ну и понятно, на что Рубцов эту сумму собирался употребить со стоящим обычно тут же рядом студентом-однокурсником или каким-нибудь волосатым, бородатым и поддатым товарищем с Высших литературных курсов. А рубль, что ж? Бутылка вина «Саперави» стоила 1 рэ 1 к. Можно было взять четыре кружки пива, бочкового разливного, дожидаясь от издательства гонорара.
 
Вспоминая о нашей с ним общей флотской и институтской молодости, много лет спустя я написал стихотворение, которое включил в свой сборник «Маячные огни»:
 
Я плачу по Коле Рубцову,
По этим расхристанным дням,
Когда втихаря за «Перцовой»
В литинститутской столовой
Меня он слегка приобнял.
И, черные глазки прищурив,
Задумчиво глядя в окно,
Спросил: «У тебя заночую?»
Ах, как это было давно!
 
Когда-то мы были начинающими североморскими поэтами, я даже завоевал на мурманском областном поэтическом конкурсе одну из двух путевок на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве в 1957 году. И Рубцов по этому поводу грустно улыбнулся: «А я поеду в отпуск к себе в деревню и буду там писать свои пессимистические стихи». Но мы уже тогда понимали, как нам всем недостижимо далеко до его хотя бы вот такого отношения к действительности, к чувству родины: «Не порвать мне мучительной связи / С долгой осенью нашей земли, / С деревцом у сырой коновязи, / С журавлями в холодной дали».
 
Лучшие стихи Николая Рубцова не всегда попадали на страницы флотской газеты: опасались плагиата, не верилось, что такая почти классическая лирика подвластна матросу-дальномерщику, не окончившему до призыва во флот среднюю школу.
 
В своих мемуарах «До встречи на небесах» прозаик Леонид Сергеев вспоминает о нашем общем друге, ставшем известным детским поэтом, москвиче Юрии Кушаке: «Служил на Северном флоте, на крейсере «Иосиф Сталин», с Н. Рубцовым и С. Шмитько... потом в Литинституте вместе с теми же Рубцовым и Шмитько».
 
Тут неувязка вышла, потому что служили мы на разных кораблях, да и «Иосиф Сталин» был не крейсер, а эсминец, постоянно стоявший в ремонте, в море почти не выходивший. А в Литературном институте Рубцов учился на курс младше меня. Когда моя жена уезжала в командировки, а Коля, случалось, оказывался в Москве, он квартировал у меня, разложив на подоконнике все свое имущество: разодранный по страничкам паспорт и помятые машинописные листы с еще не опубликованными стихами. Иного имущества у него не имелось. О своей бездомности, постоянном безденежье он как-то раз сказал: «Я же не виноват, что меня мать родила поэтом. Был бы я скотником на деревне, мне бы цены не было».
 
А теперь расскажу, как я Рубцова на футбол заманил благодаря его безденежью и своему собственному чувству (гордыня – самый страшный грех) причастности к тем, кто собирал на трибунах в Лужниках десятки тысяч зрителей. Тогда я уже начал работать в газете «Советский спорт», и мне стали доверять отчеты о матчах. Вот и пригласил Рубцова выпить пива в буфете (иначе бы он не пошел!), расположенном в нижнем коридоре неподалеку от раздевалок футболистов. В тот вечер «Спартак» в Лужниках играл, захотелось поразить Колю общением накоротке с кем-нибудь из спартаковцев сразу же после матча. Может, удастся познакомить его с Гилей Хусайновым или с юным Мишей Булгаковым, у которого я до этого успел взять интервью. То-то, думал, Коля удивится, позавидует, как завидовал мне Юрка Кушак, который был страстным футбольным болельщиком.
 
Только в отличие от Кушака у нас с Рубцовым никогда прежде речь о футболе не заходила. Этого я не учел. Начал понимать, что он на большом стадионе не был, когда мы шли от метро в огромной толпе, и Коля стал говорить, мол, куда ты меня ведешь и отчего вообще такой переполох.
 
Добрались до ложи прессы, знакомый контролер его не пускает: «Даете спецпропуска посторонним! И откуда ты его такого выкопал?» Рубцов был одет чистенько, но бедновато – рубашка светлая ситцевая навыпуск, темные невзрачные брюки вологодского пошива, дешевые сандалии на босу ногу. А Коля злиться начинает: «Пошли пиво пить, ты же обещал!» Но все-таки заняли мы с ним места в ложе прессы.
 
Когда игра уже давно началась и «Спартак» успел гол забить, он вдруг меня спрашивает: «А покажи мне, где здесь спартаковцы?» С ударением на букву «о». Этого я никогда не забуду. Как и то, к какому выводу он пришел, увидев на поле красно-белых:
 
- Нет, мелковаты!..
 
Такое его суждение относилось прежде всего к росту большинства спартаковских футболистов той поры. Рубцов по аналогии с гладиаторами, наверное, ожидал увидеть гренадеров, великанов.
 
После матча я познакомил его с вышедшим из раздевалки маленьким Мишей Булгаковым, и Рубцов даже что-то у него спросил. Что? Меня это очень заинтересовало. Оказалось, он спросил Мишу: «Ты в Господа-то веришь?»
 
Кто еще мог спросить о таком футболиста? В те-то годы...
 

ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ В ОБЩЕРОССИЙСКОЙ ПЕЧАТИ