Вечер должен начаться в семь часов вечера 15 мая в аудитории Московского университета на Ленинских горах, механико-математического факультета. Никаких филологов. Никаких историков. В воскресенье, 9-мая, меняется дата вечер будет 13-го в четверг. Эренбург будет проводить, в субботу он не может. Изменен не только день - изменена аудитория, вместо большой 14-й вечер будет проводиться в маленькой десятой, где теснота помещений должна помешать любым разглагольствованиям о «цинизме». Аудитория-амфитеатром человек на пятьсот.

– А как вы это делаете?

– Да идем в райком комсомола: «Мы хотим вечер провести Олейникова и вечер Мандельштама». - «А кто такой Олейников?» - «Поэт». - «А Мандельштам?» - «Тоже поэт». - «Никогда не слыхал». - «Эренбург будет проводить». - «Только поменьше этого цинизма». - «Понятно».

Печатаются пригласительные билеты на стеклографе, как можно бледнее и скучнее: «Уважаемый товарищ! Клуб интересных встреч приглашает Вас на вечер посвященный творчеству О. Э. Мандельштама»

13 мая в шесть часов вечера звонок Злотников из «Юности».

- Вечер отменен, просили вам передать. Вечер будет пятнадцатого как напечатано в билетах.

- Благодарю вас.

Я старый волк, я знаю, что отменить этот полу потаенный вечер, отменявшийся ранее десятки раз может только тот человек, который пригласил меня на этот вечер и своей рукой исправил дату вечера на тринадцатое мая. Это – провокация, где Золотников лишь передатчик неверной информации. Звоню Надежде Яковлевне. Нет дома. Но и Надежда Яковлевна ничего не знает. Едет к семи.

Мы приезжаем двадцать минут седьмого. У университета, у главного входа - ни души. Но я уже весь в напряжении, весь в игре. Протискиваюсь сквозь вертящуюся дверь. Дежурный рычит «Что нужно вам?»

От колонны, из глуби вестибюля - тонкая фигура студента:

– Вы на вечер Мандельштама?
– Да.
– Сколько вас?
– Четверо.
– Идите сюда.

Все четверо мы протискиваемся сквозь вертящуюся дверь, нас ведут на вешалку, и провожатый поднимает нас в лифте на шестнадцатый этаж Место нашего провожатого у входа в вестибюль уже занял кто-то другой В коридорах нас встречают другие студенты и группами по пять человек отводят в зал, в аудиторию номер 10. В полседьмого аудитория наполовину полна Взрослые гости внизу, хозяева, математики, механики - вверху Стол, над которым доска, покрытая линолеумом, и совсем уходит в потолок карниз, где какой-то циркач из студентов начертал мелом что-то вроде закона Архимеда, «Даешь», как писали в двадцатых годах, или «Мементо мори», как писали в десятых. Мел стерся, разобрать ничего нельзя. За столом - три кресла, а ближе к столу - скамейка запасных, как на баскетболе. Короткая скамейка, как говорят спортсмены, немного сидит участников Николай Чуковский, Степанов, Тарковский. С портфелями с папками Наверное, есть еще чтецы, добровольцы-студенты. Чтецы не относятся к скамейке запасных авторов.

Приезжает Эренбург, и ровно в семь вечер начинается кратким и теплым словом.

- Мне выпала большая честь открыть первый вечер Осипа Эмильевича Мандельштама. Весьма примечательно, что вечер проводят студенты механико-математического факультета в университете, а не в Центральном Доме литераторов. Впрочем, так даже лучше. Вот у меня в руках журнал «Простор», где напечатаны стихи Осипа Эмильевича. В Москве этого еще нет, но я надеюсь, что я еще доживу до дня, когда буду держать в руках сборник стихов Мандельштама. Я твердо в это верю.

Эренбург читает несколько стихотворений Мандельштама. О веке-волкодаве. Проклиная глухоту, прислушиваюсь. Появляется Чуковский, вынимает аккуратно рукопись и читает свою статью, напечатанную в журнале «Москва». Ничего лучше Чуковский не придумал. Статья в «Москве» была хороша стихами Мандельштама, а не тем, что удержала память Чуковского. Чтение статьи перемежается чтением стихов Мандельштама. Статья большая.

После Чуковского поднимается Эренбург.

- Я забыл сказать, что в зале присутствует жена Осипа Эмильевича Мандельштама, его подруга и товарищ, сохранивший для нас стихи и мысли Осипа Эмильевича. Надежда Яковлевна Мандельштам хотела остаться неузнанной здесь, но я считаю что вам приятно знать, что она присутствует на нашем вечере.

Начинается овация, и Надежда Яковлевна встает.

- Я не привыкла к овациям, садитесь на места и забудьте обо мне.

Чуковский устраивался справа от Эренбурга. Сейчас он вернулся на скамейку, а встал Степанов. Открыл портфель, разложил многочисленные бумаги, книги Мандельштама и добросовестно доложил собранию о «Камне», о «Tristia», о теоретических трудах Мандельштама. Цитаты стихотворные и прозаические аккуратнейшим образом нанизывались на гладкую безулыбчатую речь.

Студенты читали стихи каждый держал не книжку, а пачку листков на машинке. Чтецов было трое, и каждый прочел по нескольку стихотворений. Многое - из «Воронежских тетрадей».

После Степанова – Тарковский. У этого не было портфеля только, бумаги с каким то глухим текстом.

- У Мандельштама была слава такая, которую нельзя поставить в один ряд со славой Есенина и Маяковского. Но у Мандельштама была другая слава - большая Мандельштам - поэт сложный, поэт для интеллигентного читателя, но его будут читать все, когда каждый станет интеллигентом.

Потом прочел я рассказ «Шерри-бренди», стараясь в предисловии дать надлежащий «градус» вечеру, не зная, что я выступаю последним. Эренбург встал, поблагодарил участников, устроителей, слушателей и сказал «Я считаю, что вечер был удачным»
Было 9-30 вечера