Короленко В. Неизданные дневники . – В ж.: Советская Украина. – 1960. – №3
В.В. Верещагин 4 апр[еля] В числе жертв катастрофы на «Петропавловске» газеты называют: В.В. Верещагина – художника. Итак – бедняга Верещагин, с которым я виделся так еще недавно, – погиб. Газеты пока мало обращают внимания на это: что значит художник, хотя бы и Верещагин, рядом с Макаровым и гибелью броненосцев. Я видел Верещагина два раза. Помню, с каким чувством я, еще юношей студентом, смотрел его портрет в «Ниве»: огромный лоб, несколько жесткие черты, умные глаза, огромная борода, – все крупно, сильно, значительно. Да, думалось мне: таков именно должен быть этот художник, беспощадно бичующий «завоевателей», оставляющих за собой груду черепов, современную войну с ее славой, прикрывающей эффектными складками знамен страдание и смерть... Наконец, такой должен быть художник, отказавшийся от почетного звания, так как «отличия вредны в искусстве».... В 1895 году я увидел его в редакции «Русской мысли»... Я узнал сколько полное, с мягкотелыми очертаниями, ничего того, строгого, что виделось мне прежде на портрете. Манера, с которой он заговорил с Гольцевым5, была сладковата и будто немного вкрадчива: он пришел говорить о своей повести, очень плохой (кажется «Литератор»), печатавшейся в «Русской мысли». Я уже знал, что Верещагин к славе художника хочет непременно прибавить славу писателя. Он печатал свои очерки из зап[исной] книжки в «Русск[их] ведомостях». Тут были небезынтересные наблюдения человека, много видевшего, но не было даже искры таланта, и, кроме того, – проглядывало что-то, отдававшее шаблонной газетностью и таким же патриотизмом. Впоследствии он перенес эти заметки в «Новости», где им было настоящее место. Печатал он еще очерк «На войне» (в этом роде) и был мелочно чуток к отзывам. Так, когда, кажется Буренин или кто-то другой в «Нов[ом] времени]», похвалил военные очерки его брата на счет его собственных, указав в частности на их стиль, – то знаменитый художник не воздержался от возражения, в котором говорил, что рецензист не написал бы этого, если бы знал, сколько ему, В. В. Верещагину, стоило труда исправлять стиль брата... Об его отношении к войне тоже явилось много противоречивых отзывов. В газетах появилось «интервью», в котором художник говорил, что его совершенно напрасно считают противником войны. В собственных очерках он говорил, что очень жалел, когда Скобелев не пожелал повесить двух албанцев-шпионов, т[ак] как ему хотелось посмотреть и зарисовать картину казни. К чести Верещагина, – я думаю, ему этого вовсе не хотелось. Но... это была полоса «откровенности» и откровенно-циничные рассказы его брата о собственных подлостях на войне – доставили известность его книге... Итак – я вижу тут не кровожадность, а лишь мелочность большого, огромного художника, выбивающегося из сил в посредственном писательстве... Гольцев с своей ужимкой рассказал мне о вечере, на котором Верещагин выступал в качестве чтеца. Он прочел что-то из своих воспоминаний. Публика стала хлопать. Верещагин принял это как выражение восторга от его чтения, вышел, раскланялся и... на bis рассказал сцену из Горбунова. В публике ошеломленное недоумение... Теперь, в вагоне второго класса, 30 янв. утром мы столкнулись с ним лицом к лицу... Он узнал меня и прошел в купе, где я ехал вместе с братом. Заговорили, конечно, о войне. Он недавно был в Манчжурии и, кажется, в Порт-Артуре. Возмущался «ротозейством» моряков, уверял, что офицеры были у г-жи Старк на именинах и перепились, и т.д. Потом стал говорить о положении дел на Д. Востоке. Он «предвидел войну» и писал государю: «посылайте 8 дивизий, японцы будут непременно воевать». Он говорил очень живо, жестикулируя и постоянно двигаясь, с большим одушевлением, постоянно прибавляя: я и об этом писал государю... Да, как же, как же: писал. А о том, что я писал в «Новостях»... Вы «Новостей» не читаете? Мой брат задал ему вопрос: – Скажите, В.В., а как вы думаете: нужна нам эта Манчжурия и Порт-Артур? У нас столько работы дома. – А, если Вы ставите вопрос на эту почву, тогда я вам скажу: не нужна, не нужна, к черту... Ничего, кроме вреда... Но уж это дело решенное: Порт-Артура не отдадут: это еще заветы Петра Великого. – А 8 дивизий послали? – Какой черт! И не подумали: я сколько писал... Он так же живо, как прежде о 8 дивизиях, стал говорить о нашем невежестве, бездорожье наших северных губ[ерний], отсутствии школ я больниц, то и дело прерывая рассказы замечаниями: – Вот вы, В.Г., .не читаете «Новостей»... я обо всем этом писал. И в тоне его звучал легкий укор, что я не читаю «Новостей». Я принимал это со смирением, но через некоторое время мне пришлось отплатить ему той же монетой. Верещагин перешел к смерти Михайловского. – Что же вы теперь будете делать? – спросил он с обычной живостью. Сказав, вдруг поворачивается ко мне. – Знаете что: возьмите моего брата... Он теперь как раз без дела. Я смотрел на него с изумлением. – Да, положительно: он ведь отличный хозяин... превосходный работник... Только, бедняга, никогда не думал о себе. Сыроварни завел по всей России, и сам теперь без гроша... И он пошел рассказывать о своем брате Николае, известном пропагандисте арт[елей] сыроварень... Предложение заменить этим без сом нения очень почтенным сыроваром Н. К. Михайловского подействовало на меня столь ошеломляющим образом, что я не нашел, что ответить, пока дело не разъяснилось: вскоре Верещагин перешел к моему положению, к тому, что я напрасно живу в Полтаве, что это налагает «печать провинциализма». «Положительно, – вам надо переехать в Петербург. Да, наконец... и журнал гораздо лучше издавать в Петербурге...» Я понял: он считал «Русское богатство» чисто «хозяйственным органом», который я издаю... в Полтаве. – Василий Васильевич, – сказал я в свою очередь, смеясь; – теперь я скажу: вы не читаете «Русск[ого] богатства». Это, во 1-х, общелитературный и [политический] журнал... – Да?.. А я думал... «Русское богатство». – И, во 2-х, издается в Петербурге... – Вот как!.. Да, да, действительно не читал... – и мы все рассмеялись... Весь остальной путь Верещагин забавлял нас анекдотами и рассказами. Это было интересно: у него были в запасе любопытные случаи и наблюдения, порой не лишенные остроумия. Заговорили, не знаю уж как это вышло, – да и вообще Верещагин, очевидно привыкший быть центром беседы, – легко перескакивал от предмета к предмету, – заговорили о профессиональных точках зрения. – Да, вот, помню такой случай. Это было (кажется) во время р[усско]-тур[ецкой] войны. Генерал NN со штабом сидел на лужайке, на возвышении, в белых кителях на фоне темной зелени. Я пришел в восторг: чудное освещение, – и говорю молодому артиллеристу, стоявшему рядом: «Посмотрите, как замечательно они уселись...» Он посмотрел и говорит: «Да, одним ядром можно бы смести и командира и весь штаб...» Таких блесток в разговоре у него бывало много. Но все это было живо, ярко и не глубоко... «Порт-Артур не нужен, жел[езная] дорога не нужна, все это даже в случае победы принесет один вред, и потому... я писал царю: посылайте 8 дивизий». В этом сказался и Верещагин и русский средний человек вообще, русский человек, очутившийся среди ненужной войны и... трагически гибнущий среди беспечного недоумения... Газеты не пощадили беднягу Верещагина: теперь одна за другой перепечатывают его «посмертную записку» (заимствованную из «Новостей] края» и подписанную В. Be). В ней сообщается о разговоре Верещагина с одним из лучших и гуманнейших представителей японского общества – Что же, в таком случае, Россия, – спросил японец, – как понимать ее? Автор отвечает известным тютчевским четверостишием. Умом Россию не понять,
|