Народное творчество

Александрович А. Современная деревня и ее песни: (Поэзия Вологодского края) / А. Александрович // Красный Север. – 1920. – 5 февраля.

---

Современная деревня и ее песни

I.

Говорят, что поэзия – это душа народа.
В настоящем небольшом очерке, поскольку позволяют размеры газетной статьи, мы попытаемся несколько осветить выявление этой «души», такой, как она представляется в освещении современной песни-частушки.
Прежде всего, скажем несколько слов о самой форме песни. Каждая эпоха, отражаясь в поэтическом произведении, придает ему и формы, присущие ей самой. Такая беспросветная эпоха прошлого создала русскую народную песню (голосовую), полную грусти, заунывную. В самом сочетание звуков русской народной песни слышен плач души великого создателя. Наша народная песня – это как бы человек, пред глазами которого раскинулось поле необозримого простора, но на ногах у этого человека... кандалы. Встрепенется порой, метнется взором по «вольному полю», то Разиным, то Пугачевым вспыхнет на минуту, удалью залихватской перекинется... а за этой минутой снова кандалы, все та же вековая, политая слезами и кровью «Владимирка».
В предыдущей своей статье мы уже указывали на грусть, как на основной мотив северной народной поэзии. Лесной шум, девственные просторы и кандалы на ногах певца, вот основные элементы, создавшие «голосовую» песню.
«Голосовая» песня слагалась в эпоху бесправия, в эпоху унижения, в эпоху всяческого подавления великой коллективной личности. Таковы были ее и формы. Самое название «голосовая» показывает, что ту песню надо было петь в «на голос», «кричать», «причитать» и т.д. Отсюда и ее однообразный заунывный мотив, ее тоска, тоска... Эпоха, в которую слагалась песня, была – крепостническая

II.

Рухнуло крепостное царство. На смену «барской» Руси начала складываться капиталистически-правовая Русь. Последняя выдвинула на сцену завод, фабрику... Центр жизни с помещичьих полей переносится в город, мимолетством, с мгновенною сменою
«... Одежд и лиц
Племен, наречий, состояний…»
Динамика жизни потребовала и своего отражения. «Голосовая» песня заменяется быстрой, рассыпающейся как бисер частушкой.
Частушку породил город… фабрика. Оттуда она быстро перебросилась в деревню. Полнее бил ключ жизни. Эпоха была исканий… переломная. В однообразное русло недавней помещичьей деревни пришли «фабричные», привыкшие схватывать на лету. Зазвенела «тальянка». Исторический хоровод сменился бойким отплясыванием «Зайчика» и «по коленно».
Но в условиях буржуазно-капиталистического быта частушка все же не освободилась от мотивов своей прародительности – «голосовой» – грусти. Сквозь «забубенные» нотки пробивались те же давно знакомые «причеты», та же тоска, мечты о чем-то ином, о какой-то другой жизни.

III.

Герои частушек также куда-то уезжают, ищут «новую землю». Но «ворона коня» уже сменила, «распроклятая машина (распроклятая только за то, что она увозит милого), и пароход. Тут и рекрутчина, и уход на заработки, и просто искания.

Прощайте, елочки-качалочки –
Микентескей приход,
Прощайте, девочки беляночки, –
Сажусь на пароход!

Или, вот обращение к «машине» девушки, расстающейся с милым:

Распроклятая машина,
Ты куда торопишься.
Скоро дролечка уедет,
Долго не воротится.

А дальше к «машине» обращается и сам молодец:

Но ходи машина лесом,
Не расстраивай меня!
Без тебя, машина, знаю,
Что чужая сторона.

Жалуется песня и на насильственный увоз

Поглядико те родители
на сына своево
Он гуляет как цветочек
Увезут скоро ево.

Следующие же песни и рассказывают, куда насильственно «силом» увозят молодцев:

Чугунка дорожка
Слезам улита,
По чугунке дорожке
Поядут некрута
Некрута-некрутики
Отчаянны головушки
Четыре года не видать
Родимые сторонушки.

Но дальняя дорожка бывает не только в солдаты, отчаявшийся во всем парень поет:

Пей, кути напропалую –
Все равно околевать!
И в Сибирь дорогу знаем –
Нам ее не миновать.
Скоро ягода поспеет,
Черная смородина,
Скоро я в Сибирь уеду
До свиданья, родина!

В Сибирь. В тюрьму. Вот еще куда не заказана дорога. Но наряду с этими мотивами частушка мельком указывает и на другую сторону жизни, на борьбу старого и нового, на отцов и детей. Парень который рвет с традициями прежней рабской деревни, с деревней помещиков и религиозного дурмана, поет:

Тятя, мама, не перечь,
Раскачу я вашу печь,
Раскачу по кирпичу, –
Сам в окошко выскочу!

Потому, тесно орленку в душной клетке. У него уж силушка по жилушкам переливается и перечить ему не безопасно.

IV.

Частушка последних лет обильно впитывает в себя и политические мотивы, Она вскрывает все разнообразие деревенских настроений. Появляются имена: Ленина, Троцкого... расслоенная деревня и революцию принимает по-разному, в то же время она замечает хорошее и указывает на дурное.
Кулаки, как и городская буржуазия, недовольны революцией, они мечтают о «славном» прошлом, о царе, о лакированных сапогах; кулацкая деревня поет:

Знаем всех мы коммунистов
Знаем всех большевиков
Они ездят по деревне
Обирают мужиков
Сапоги на мне худые,
Видно Ленин подарил,
При царе, при Николае,
В лакированных ходил.

Не отстают от своих отцов я кулацкие сынки дезертиры: В глубине души они мечтают что:

На осине, на вершине
Коммунист качается,
Дезертиры Бога молят –
Вся война кончается.

И тут же чистосердечно сознаются:

Мы и раньше не служили
Николаю вшивому
И топере не пойдем –
Ленину плешивому.

Но дезертиры способны и на шутку. Они иногда ничего не имеют против революции, только мол меня не тронь:

Коммунисты все святые;
Бог уехал воевать,
Богородица осталась
Дезертиров забирать.

Мечта о царе живет, очевидно, только в кулацких элементах. Из имеющихся в нашем распоряжении нескольких десятков таких частушек она слышится только в одной – вышеприведенной; скорее всего, все частушки о Николае сводятся к следующей:

Всю полицу – в рукавицу
и урядников в кардан,
Николая порастянем
На турецкой барабан.

Есть частушка просто популяризующие имена вождей революции:

Сидит Ленин на окошке,
Держит серп и молоток,
Комиссар военной Троцкой
Видно едет на восток.

Вождь рабочего класса «сидит на окошке», значат у всех на виду; видят его и в деревне.
Отмечает песня и закомиссарившихся «типов», теперь уже «вычищенных» из партии или же требующих дочистки.

Моя милая красива,
Нарядилася в боты
Полюбила комиссара
Деревенской бедноты.

Много есть частушек, указывающих на отношение деревни к религии. «Поповские» частушки полны самого злого сарказма и насмешки.

Как у нашева попа,
У попа у Яши,
Заблудилась попадья
У горшка, у каши.

Не религия ли то «святая» заблудилась в образе попадьи у каши?

Как к Олсуфьеву тропа,
Кто-то там дерет попа
Он за то его дерет –
без документов идет.

В общий хор голосов против религии вливается правда, резко но красочно и образно, и голос женщины:

Пошла плясать,
Закусила губку,
Архиреевы штаны
Перешью на юбку.

Но всего ярче, красочнее и любовнее звучат песня новой деревни, уже принявшей революцию и живущей ее радостями и печалями.

С неба звездочка упала
С высоты на самой низ,
У меня красноармеец,
У подружки – коммунист.

В брызгах различной силы яркости и красоты рассыпалось новое народное творчество. Переходная эпоха еще не закрепила в деревне ясное классовое понимание. Много еще там старой нездоровой накипи. Но сдвиг есть, и этот сдвиг мы должны приветствовать.

А. Александрович