Мы очень гордились, что почти 40 лет живем без войны, а на войну уходили ребята из нашего двора.
Когда в мае газеты сообщили о наших потерях за восемь лет афганской войны, страна не замерла в шоке. Люди не остолбенели с этими газетами в руках. Они шли на работу, радио и телевидение не отменили своих эстрадных программ, с двух часов продавали водку. И люди в очередях стояли вдоль дорог, как пионеры на торжественной линейке. Все шло, катилось своим чередом.
И даже на партконференции, когда М. С. Горбачев сказал, что надо воздать должное тем, чьей судьбы коснулась и кого опалила эта война, зал не встал в едином порыве, чтобы минутой молчания почтить память павших. Все оставались сидеть в уютных красных креслах.
Уже после конференции один из делегатов рассказал мне, что порыв-то у него лично был, но одному вставать было как-то неудобно. Пока озирался вокруг, пауза кончилась, доклад продолжался.
Видно, не до конца мы еще представляем, сколько же горя принесла эта война. Казуистический термин «ограниченный контингент» обернулся нашей душевной ограниченностью. Всему определили разницу – и чувствам, и мыслям, и правде... С каким упоением еще вчера повторяли: «Сорок лет без войны! Сорок лет под мирным небом!..»
Если «в общем», то это верно. Но нет у нас народа «в общем». Мирное небо было, но не над всеми. Над теми, чьи сыновья, братья и отцы воевали и воюют, нет мирного неба. Над теми, кто не дождался их живыми, его не будет никогда. Мы знаем: опаленные Афганистаном, измученные ожиданием вестей оттуда, люди – где-то рядом, среди нас. Но как часто даже те, кто живет с ними на одной площадке, не знают о них ничего. Сколько раз было – ищу нужную квартиру, спрашиваю у соседей, называю фамилию... Не знают. «У них еще сын. – говорю, – в Афганистане...». «Не знаем, не слышали...».
А спрашивать, как живут «афганцы» или их семьи, вовсе бесполезно. И не только у соседей, но порой и в ближайшем райкоме, военкомате, соседней школе...
На этот вопрос хотя бы отчасти попытается ответить сегодня «Вологодский комсомолец». Я расскажу о нескольких встречах с теми, кого не обошла афганская война. Одни пережили ее ТАМ, другие – ЗДЕСЬ. По-разному, но каждой тянул лямку войны вдали или рядом с теми, для кого эта воина вообще не существовала. Кто ее не замечал или не хотел замечать.
Для многих война еще не стала днем вчерашним. Они ждут, а когда люди ждут – они больше молчат. Смотрят в наши глаза и молчат. Что мы им скажем? Что?
По всем стенам квартиры Курочкиных – портреты сына. Пухлый детсадовский малыш, школьник, «прощай, 19 череповецкая школа!», фото с выпускного, увеличенные любительские карточки... Последние снимки – Саша в «учебке» с друзьями, Саша-десантник, разведчик, кавалер ордена Красной Звезды. (Там ласково зовут этот орден «звездочкой»). Не успел он подержать его в руках. Орден вручили отцу, Алексею Сергеевичу. Тогда – он работал еще на комбинате хлебопродуктов. Сейчас на пенсии.
Алексей Сергеевич вертит в руках очки, рассказывает о том, как Саша занимался самбо, побеждал на соревнованиях. Мама Саши, Елизавета Александровна, сидит рядом, она почти безучастна к нашему разговору – в последние годы неожиданно подступила глухота. Но по ее глазам я вижу: она знает, о чем мы говорим.
– Хоронили мы Сашу 7 декабря 82 года. Помню, какую-то бумагу мне дали, подпишитесь, говорят, что получили единовременную помощь двести рублей. Подписался, но не выдержал тут, сказал: «Дешево же сын единственный стоит!». Обидел, наверное, людей зря, но не выдержал, не выдержал... Жена две недели молчала, только потом начались и слезы, и все. Когда немного очнулись, поняли, что жить-то надо. Надо памятник заказывать. Как-что не знаем, помочь некому, родные – все пенсионеры. Три раза обращались в горвоенкомат. Суворов, военком, все нас успокаивал – заказано, говорит, все, не волнуйтесь. Проходит полгода, год, полтора, мы все ждем Пошли на прием в горисполком – все вместе. Нас уже было человек семь – родителей погибших. В конце концов установили ребятам железные памятники. Написали там – родился тогда-то, погиб при исполнении служебных обязанностей. Сколько мы потом боролись, чтобы написали – «погибли при исполнении интернационального долга». Писали в министерство обороны, и только при Горбачеве разрешили так написать. Памятники эти потом проржавели, мы стали снова ходить по разным кабинетам. Я тогда сам поехал в Вологду, заказал надгробие, сам привез. Но не все ведь могли это сделать, и деньги, и силы нужны... Каждые два дня я прихожу к Саше, чаше всего один – жена не может. Прихожу, так и говорю: мама, мол, болеет, опять болеет, сынок, папа опять один пришел. Приношу живые цветы – и зимой, и летом. У меня там четыре банки для цветов. Однажды прихожу: все цветы растоптаны, портреты разбиты, все разбито... Вот тогда и появились ребята-«афганцы», помогли все восстановить, и, главное, нашли тех хулиганов. Больше они туда не совались. Видно, крепко получили. Потом за полгода ребята собрали народные деньги и построили на кладбище настоящий мемориал. Дневали и ночевали они там. Игорь Янковский, Сергей Виноградов, Миша Самбурский из горкома комсомола... Спасибо, что они есть. Помогают во всем. Сейчас вот жене-сердечнице лекарства нужны – редкие, импортные, а она без них ни дня жить не может. Надеемся, что ребята помогут.
Я записал названия этих лекарств: кристепин, сустак, адельфан.
На прошлой неделе члены совета воинов-интернационалистов встретились с родителями погибших воинов, узнали обо всех их нуждах. Многие проблемы оказались столь серьезными, что ребята обратились за помощью в городской комитет партии. Поддержку там обещали твердую и безусловную. В тех семьях, где до сих пор не было телефона, они будут установлены. Решится вопрос с прикреплением к магазинам, чтобы избавить родителей погибших от унизительного стояния в очередях. Лекарства ищут...
Много раз я слышал от матерей погибших ребят: «Как жаль, что не было этого совета «афганцев» раньше!» Как жаль, что в начале восьмидесятых «афганцы» в Союзе еще не были силой, а заменить их было некому. Но неужели все-таки некому? Почему родители тех, кто погиб в 1980, 81, 82, 83 оказывались беззащитными? Почему случилось все то, что случилось: унижения, волокита, равнодушие? Почему в осиротевших домах хранятся иногда не одна, и не две, а десятки бюрократических отписок?
Почему так скоро рядом с могилами павших сыновей появились могилы их отцов и матерей? Один за другим умерли от инфаркта родители лейтенанта Саши Муравьева...
Когда прочитаешь бумаги, подумаешь над каждым конкретным случаем, то окажется, что вдов, матерей, отцов и сестер можно было оградить от мытарств, можно было поберечь, помочь, утешить... Нужно было только одно душевное усилие, одно движение сердца.
Люба Филина живет в одном из окраинных череповецких общежитий. Медсестра. Сейчас работает в поликлинике строителей, а два года назад Люба работала в Кабуле, в Центральном военном госпитале.
Вернулась из Афганистана, вскоре родился Дениска. Своей крыши не было, поселилась у сестры, тоже в общежитии – полтора года перебивались вчетвером на десяти метрах. Теперь, как Люба считает, они с Дениской царствуют. Стоит в очереди на квартиру, но всерьез о ней не мечтает. Смеется: «Успею состариться...».
– Когда вызвали в военкомат, предложили Афганистан, не могла отказаться. Стыдно ведь как-то. Все отговаривали: «Нашла куда ехать!..». Сперва я поехала в Вологду, там нас собралось уже четверо. Помню фармацевта Валю Галову, шофера Колю Калинина... Потом Ташкент, пересыльный пункт. Погрузили в транспортный самолет вместе с новобранцами. Мальчишки молоденькие совсем. Они, кажется, не сознавали, куда летели. Утром – Кабул, едем по городу – нищета кругом. Открываются ворота госпиталя, прапорщик смеется: «Теперь это ваша жизнь на два года, знакомьтесь». Вот тогда я немножко пожалела. Но потом оказалось, что живем мы гораздо лучше, чем девчонки в провинции – они там операции под керосиновыми лампами делали. А мы что? У нас движок, живем в модулях, даже баню выстроили... Первое время боялась ребятам раненым в глаза смотреть, идешь по коридору, а глаза прячешь – а куда их спрячешь... Фамилий многих не помню, но лица – всех-всех помню. Кажется, и на улице бы любого из тех ребят узнала... Самое трудное там не обстрелы, не страх, не работа. Самое трудное – видеть наших ребят искалеченными... Однажды в мое дежурство привезли парня без ног, увидела его глаза – какие слова его утешат, какие? Не было у меня таких слов, и я всю ночь молила бога, чтобы пока меня нет, его отправили в Ташкент. Я бы не смогла еще раз встретиться с ним. Пришла утром и узнала, что его отправили в Ташкент... Так получалось, что ребята больше нас жалели, даже тяжелораненые. Любое желание наше выполнялось моментально. Отношения были такие… ну, в общем, каких здесь не бывает. Мы чувствовали себя женщинами, понимаете? Не работницами, не носильщицами, а женщинами. Дежуришь в ночь, а кто-то из ребят подсаживается у поста и, хоть не положено было, но как прогонишь? Он о доме рассказывает, о матери, о невесте, фото показывает... «Любовь Сергеевна, если что, мы для тебя все сделаем!». А теперь все далеко, не докричишься и помочь иногда некому. Только Дениска подойдет: «Мама, давай я тебя пожалею!..».
Когда говорят «афганцы», большинство представляет себе крепко сбитых бывших десантников в непременной тельняшке, непременно с медалями. Но ведь «афганцы» – это и фронтовые медсестры, и повара, и переводчики, и продавцы, и телеграфистки. Редкие вернулись с почестями и наградами. Большинство незаметно и тихо вернулось в свои города, в свои квартиры и общежития. Кто-то вернулся с надорванным здоровьем, кто-то – с поломанной судьбой. Они лишний раз не напомнят о себе, не станут требовать льгот, ведь они уехали в Афганистан добровольцами, и это многое говорит о характере. Добровольцы – люди гордые.
Вспомним ли мы о них?
«Здравствуйте, мои дорогие мама и папа!
Не удивляйтесь, пожалуйста, а самое главное – сильно не переживайте, что пишу вам не сам... Задета кисть правой руки и немножко пальцы. Рука у меня сейчас в гипсе, но страшного ничего нет. Врачи сделали все хорошо, все аккуратно зашили так, что скоро мои дела пойдут на поправку. Очень вас прошу: сильно не волнуйтесь, мои дорогие. Самочувствие у меня хорошее. Рука моя будет работать. Да, меня, возможно, скоро отправят в Союз, так как госпиталь тут переполнен, да и в связи с выводом сейчас всех раненых стараются отправлять по госпиталям ближе к дому. Еще раз прошу вас, любимые, сильно не переживайте, все будет хорошо... Все отлично! Целую крепко и обнимаю – ваш Коля. 5 июня 1988 г.».
Николая Кузнецова ранило на одиннадцатый день вывода наших войск из Афганистана. Его часть тоже готовилась к маршу. Загрузили машины, Николай шага на два отошел в сторону. Только эти два последних шага и запомнил. Уже потом ребята рассказали ему, как взрывом мины его бросило на дорогу, как в окровавленном бронежилете его несли к вертолету...
Очнулся он через двое суток в госпитале.
Рассказывает мама Коли Кузнецова. Надежда Васильевна:
– Вдруг меня вызывают на переговоры с Подмосковьем, а нас там никого нет. У мужа сердце чуяло: с Колей что-то. Пошли мы на переговоры, так и есть – Коля! Слышно было плохо, отец ему только кричит: «Руки на месте?..». Мы же не знали, что он еще и глаз один потерял. Он успокаивает, говорит, все нормально. А потом узнали, что и трубку-то телефонную ему ребята держали. На руке – аппарат Илизарова. Засобиралась я тогда к нему, рассказала в цехе (Н. В Кузнецова работает в цехе сеток сталепрокатного завода – Д. Ш.) мастеру, попросила без содержания. Он говорит, мол, план не тянем, погоди... Ну, в общем, отпросилась с горем пополам, потом в две смены отрабатывала...
Александр Николаевич, отец Коли, рассказывал мне, что Надежда Васильевна возвращалась в те дни с работы совершенно обессиленная, буквально еле добиралась до порога. Ведь она и так работает за двоих – на четырех станках. Каково ей было в две смены?
– Приняли нас в госпитале очень хорошо, сразу дали гостиницу... Коля нам все раньше в письмах писал: хорошо живем, хорошо, чуть ли не курорт у них там на заставе. Мне писал, повезло, тихо у нас. А когда вот поговорили в госпитале, он уж не скрывал, но и сказать, говорит, обо всем не могу. «Вы-то, может, и поверите, а больше никто не поверит...». «Как же, говорю, сыночек, тебя так ранило-то?». «Живут, мама, и без глаза, будем жить». Потом он отцу как-то признался, что жить не хотелось в первые недели после ранения. «Ради вас я остался жить...».
Надежда Васильевна собирается ехать к сыну в третий раз. На работе у нее все поняли, и начальство само говорит ей: «Поезжай к сыну». (Для того, чтобы все поняли, Колиной сестре Любе пришлось призвать на помощь военкомат).
В большой комнате Кузнецовых стоит на столе новенький «ВЭФ» – этот приемник просили передать Коле в подарок ребята из череповецкого совета воинов-интернационалистов. Наверняка повезет Надежда Васильевна и подарки от родного Колиного цеха – котельно-монтажного. В. Янусов, мастер цеха и Колин наставник, ездил уже сам к своему воспитаннику.
В сентябре Николая Кузнецова должны выписать из госпиталя. Верю, что встретят его ласково не только в рoдном доме, но и на заводе.
Верю, что скоро найдет его медаль «За отвагу», к которой он был представлен еще в феврале.