А. Мерцалов
Народное движение и «литовское раззорение» на севере России в безгосударное время
// Мерцалов А. Очерки из истории Смутного времени. – СПб., 1895. - С. 182-190.

Вологда, присягнувшая Тушинскому вору в октябре 1608 г., уже в декабре того же года снова встала за царя Василия Шуйского. После сведения его с престола и присяги Владиславу, король Сигизмунд позаботился упрочить свое влияние на севере России раздачею здесь поместий и вотчин, от своего имени, лично известным ему людям, или таким, в преданности которых он не сомневался. Вологодский воевода Нелюб Суколенов получил подгородное дворцовое село Фрязиново с деревнями, по окладу 380 четвертей, а сын его Андрей был назначен воеводою в Белозерск. Боярину Михайлу Салтыкову даны обширные волости Чаронда и Тотьма, а сыну его Ивану богатая волость Вага, доставляющая до 9 тысяч ежегодного дохода; дьяку Грамотину – Пухоровская треть Тошнинской волости; дворянину Алексею Безобразову – поместье в 800 четвертей, князю Борису Лыкову – в 700 четвертей. Кроме того, здесь же были испомещены некоторые служилые иноземцы, и в числе их известный Яков Маржерет и поручик Ожелемпер 1) [Вологодский Сборник, т. IV, стр. 154-55: статья Н. Суворова – «Деятельность вологодских городов в Смутное время»]. Эта королевская мера не осталась без влияния на народное движение для спасения веры и государства, к которому призывал патриарх Гермоген: она сказалась, между прочим, в той медленности, которую проявила Вологда в снаряжении своего ополчения. Хотя слухи о разладе московских бояр с патриархом начали распространяться здесь еще в январе 1611 года, однако Вологда и ее окольные города не спешили «стать за-один» против польских и литовских людей. В половине февраля пришла на Вологду отписка нижегородцев о благословлении патриарха – подниматься всем за православную веру и Московское государство, а вслед за тем было получено и воззвание Прокопия Ляпунова. Нижегородцы просили вологжан собирать всяких ратных людей, конных и пеших, снабдить их порохом, свинцом и лыжами и держать наготове до повестки; в Нижний же прислать добрых людей всякого чина для уговору, а в окольные города писать от себя, чтобы и там снаряжали ополчения. Несмотря на неоднократные просьбы нижегородцев, вологжане медлили. Их соседи костромичи оказались гораздо отзывчивее и послали в Вологду для переговоров дворян Кафтырева и Пасынкова да посадского человека Исакова, а в свои пригороды – Галич и Солигалич – грамоты. Из Солигалича грамота пошла в Тотьму, из Тотьмы в Устюг. Устюжане немедленно стали собирать ратных людей, а списки с полученной грамоты послали в Сольвычегодск, Еренский городок и Холмогоры, а также на Вагу, Вымь и Вычегду. Во всех этих городах с их уездами и в посадах с тянувшими к ним волостями началось формирование ополчений и шли взаимные ссылки о времени выступления в поход; в то же время города делились друг с другом порохом, свинцом и другими боевыми запасами. Почти весь февраль 1611 года прошел в этих сборах, и затем ополчения, соединяясь по дороге, пришли в Вологду в начале марта, а отсюда, под начальством Федора Нащокина 1) [Вологодский Сборник, т. IV, стр. 157], направились через Ярославль к Москве на соединение с дружинами других русских областей. Хотя смерть Ляпунова расстроила на этот раз общерусское дело, однако настроение северных городов продолжало быть высоко-патриотичным. После добровольно наложенного, трехдневного повсеместного поста, они сильнее прежнего укрепились в мысли о необходимости изгнания иноземцев и как бы сплотились в добровольный союз, имевший вполне ясную и для всех общую цель. Дружно и внимательно следили они теперь за ходом дел в соседних областях и почасту писали друг другу. Так, например, в октябре 1611 г. из Железной Устюжны пришла в Вологду отписка о сдаче Новгорода шведам и о намерении их двинуться к Белозерску и Вологде. Вологжане стали готовиться к осаде и просили помощи у Великого Устюга, откуда скоро прислали им на подмогу ратных людей. Ввиду этого понятно, с какой радостию северные города встретили весть об организации в Нижнем земского ополчения по мысли Минина. Нижегородцы просили Вологду и все поморские города не отставать от общего с ними совета и «стоять в твердости разума своего крепко и неподвижно»; известить о времени высылки своих ополчений и прислать в Казань и Нижний свинцу и пороху. И вот в Вологодском крае снова начался сбор ратных людей. Снова горожане сходились на площадях, судили и рядили про общее дело, составляли приговоры с крестным целованием, чтобы стоять крепко за православную веру и московских чудотворцев. В уезды снова летели посыльщики за ратными людьми, а в соседние города – рассыльщики с отписками. В мае 1612 года второе северное ополчение было окончательно организовано и в июне пришло в Ярославль, к Пожарскому, под начальством Петра Мансурова. 2) [Акты Историч., т. II, № 336].
Истощенные людьми и деньгами, вологжане и жители северных городов были, тем не менее, довольны наступившею теперь сравнительною безопасностью: стоявшее в Ярославле земское ополчение прикрывало их от польских и литовских шаек. Живя уже несколько лет в постоянном ожидании неприятельского нашествия, перенося все тягости военного времени, будучи по необходимости всегда бдительными и осторожными, вологжане, естественно, чувствовали себя крайне утомленными и находили, что теперь, наконец, они могут вздохнуть свободно. В этом успокоительном настроении их поддерживали также известия о ходе дел в земском ополчении, обещавшие благоприятный исход борьбы с иноземцами. Это общее настроение отразилось и на тогдашних вологодских воеводах, князьях Григории Долгоруком и Иване Одоевском, которые себя пораспустили: нерадиво смотрели за ратными людьми и, по свидетельству архиепископа Сильвестра, стали даже бражничать. Дело дошло, наконец, до того, что в ночь на 22-е сентября 1612 года городовые ворота оказались незаперты, а бывшие на карауле у них немногие люди даже не слыхали, как в город проникла польско-литовская шайка и начала здесь хозяйничать. Впоследствии оказалось, что это была одна из банд отраженного от Москвы гетмана Ходкевича; сам он с главными силами шел тогда к Можайску, а эта шайка прорвалась на север и захватила Вологду врасплох. «Все, господа, делалось хмелем», писал Пожарскому и Трубецкому архиепископ Сильвестр, «пропили Вологду воеводы». 3) [Русская Старина за 1882 г., кн. 12: «На Руси в 1612 году»]. Из них князь Одоевский успел бежать в Шуйский городок, за 90 верст от Вологды, а Гр. Долгорукий и дьяк Истома Карташев были убиты. Архиепископа пощадили, но подвергли пытке, вероятно доискиваясь владычной казны. Город был совершенно разграблен и почти весь выжжен, а жители частию убиты, частию «сошли безвестно», боясь вернуться в город. Поляки покинули его 25 сентября, и вслед затем архиепископ и земские люди приговорили быть воеводою на Вологде Григорию Пушкину. Первою его заботою было организовать стрелецкий отряд для защиты города, тем более, что кн. Пожарский советовал вологжанам жить с великим опасением и о том же писал в другие северные города. С монастырских вотчин взято было соразмерное их величине количество ратных людей, а сами монастыри были обложены хлебною дачею на корм городовым стрельцам. Так, понемногу, начали собираться силы для защиты жителей от польско-литовских шаек. Несмотря на то, что в октябре 1612 г. Москва была очищена от поляков, для Вологодского края снова настало тревожное время. После отступления короля Сигизмунда от Волоколамска в ноябре 1612 г., от его войска отделились банды и рассыпались по нынешним губерниям: Новгородской, Тверской, Олонецкой, Вологодской и Архангельской. Одна из них появилась у Весьегонска, другая под Железною Устюжною, а третья, под начальством пана Кристофа Песоцкого, напала в ночь на 11 декабря на Кириллов монастырь 4) [Дополн. к Акт. Историч., т. I, №№ 169-172]. После многих приступов, она была отбита и потеряла здесь своего предводителя. Вслед за тем банда разделилась: одна часть ее двинулась к Каргополю, который разграбила и выжгла 15 декабря, а другая бросилась к Кубенскому озеру, разорила Сямский монастырь и все юго-западное побережье этого озера, и из села Кубенского, минуя Вологду, не более как в 30 верстах к югу, прошла к Шуйскому городку на Сухоне, и затем вниз по этой реке – на соединение с первой шайкой, которая от Каргополя двинулась на Чаронду и через Вельский посад вышла к той же Сухоне. Соединившись, они напали на Тотьму, затем пошли на Вагу, а оттуда далее на север – до самых Холмогор. На обратном пути оттуда, 22 января 1613 года, поляки подступили к Сольвычегодску – местопребыванию Строгановых. Жители города, желая оградить себя от вторжения неприятеля, заблаговременно прорубили лед посреди реки Вычегды – на несколько сажен в ширину и на большом протяжении в длину. У этой проруби ждали они поляков и встретили их пушечным и ружейным огнем; те отвечали «жестоким стрелянием» и заставили горожан и стрельцов отступить в город. Объехав прорубь по концам ее, поляки, в числе около 3 тысяч человек, под начальством пана Якова Яцкого, ворвались в городской острог. Здесь, на площади у торговых рядов, ждал их небольшой отряд под начальством попа Леонтия; все же остальные жители со стрельцами и воеводою, заперлись в осаду во дворе Строгановых. Убив Леонтия и с ним 26 человек, поляки бросились грабить церкви, дома, лавки и амбары. Двора Строгановых они однако не тронули и на третий день, зажегши посад, ушли с награбленным добром по дороге на Устюг 5) [История города Сольвычегодска А. Соскина. Вологда, 1883 г., стр. 46-48]. Узнав от разъезжавших караульных о приближении поляков, устюжане наскоро возобновили укрепления по городской осыпи и приготовились встретить врагов. Поляки не заставили себя ждать и 26 января начали подступать к городу с южной стороны. По обыкновению, они хотели зажечь городской посад, но это им не удалось; между тем устюжане сделали вылазку и заставили их отступить за Сухону. Был тогда большой мороз, и полякам приходилось жутко, тем более, что жители города беспокоили их частыми вылазками. Узнав от взятого в плен поляка, что неприятелей не так много, как можно было думать, устюжане смело напали на них и обратили в бегство. Поляки направились к Кичменскому городку – верст за 100 от Устюга, жители которого встретили их и жестоко побили; освободили пленных и затем гнали поляков на расстоянии 300 верст – до самого Галицкого уезда 6) [Устюжский Летописец; Вологда, 1874 г., стр. 113-114].
Мы проследили движение сравнительно крупной польско-литовской шайки, которая описала огромный круг по всему северному краю и, благодаря своей многочисленности, отваживалась нападать даже на большие города. Мелкие же шайки грабителей, состоявшие, кроме литовских людей, из казаков и русских воров, держались вдали от городов и нападали исключительно на деревни и села. Однако их разрушительная деятельность приносила не меньший вред населению: передвигаясь с необыкновенною быстротою, они казались неуловимыми и в течение короткого времени успевали разорять целые волости. До сих пор в народной памяти на нашем севере сохраняются отголоски этого ужасного времени. Старые люди рассказывают, что когда-то давно жили какие-то паны и наезжали грабежом на деревни и села; вот там, говорят, у них был притон; тут зарыли они в землю награбленное добро, а здесь разорили и сожгли господское село…
Занимаясь в свое время исследованием писцовых книг Вологодского края 7) [Вологодская Старина. Изд. Л. Ф. Пантелеева, Спб., 1889 г., стр. 120-124], мы сделали попытку определить по заключавшимся в них данным – как отражалось литовское разорение на крестьянском быте того времени? И пришли к тому приблизительному выводу, что там, где побывали польские и казацкие шайки, уцелела только одна четвертая часть жилых дворов и пахотной земли: остальные три четверти оказались «впусте». Отсюда по аналогии можно заключить, какой страшный удар нанесен был тогда крестьянскому населению и земледельческой культуре всего государства. Понадобилось, по крайней мере, полстолетия, чтобы пополнить этот ущерб и дойти в том и другом до уровня первых лет XVII века.