А. А. Введенский. Трудовая деятельность стряпчих в северно-русских монастырях в XVII-XVIII вв.
 // Север. – 1923. – Кн. 1. – С. 36-64

(Из истории древне-русской адвокатуры).

Древне-русская адвокатура, корнями своего существования уходящая в XVI в. и сложившаяся в более или менее определенный институт в XVII веке, имеет своих представителей, называвшихся стряпчими.

Для защиты своих интересов на суде в столичных приказах и в провинциальных административных центрах, не только правительственные учреждения и монастыри, но даже и отдельные лица: крупные вотчинники и перворазрядные купцы-гости имеют специалистов юристов-практиков, которые ведут все волокитные судебные процесс и выполняют ряд иных поручений, связанных, преимущественно, с охраной материальных интересов своих доверителей.

Помимо основной своей деятельности по судебной защите, и видим, например, древне-русских монастырских стряпчих непременно присутствующими при писцовом описании земель своего доверителя, при заключении сделок взятия угодий на оброк, при найме рабочей силы, при выработке хозяйственных планов и расчетов, поскольку тут должны быть приняты во внимание разного рода чисто юридические соображения и пр., – словом, мы видим стряпчих там, где нужен совет и помощь лица, искушенного в знании законов, юридической практики и в обычном праве Московского государства 1) [К. R. Введенский. Монастырский стряпчий. Русс. Истор. Журн. N 7, с. 31–60 (Изд. Росс. Акад. Наук. Птг. 1921 г.)].

Познакомимся теперь с различными видами деятельности представителей древне-русской адвокатуры.

Главной и самой характерной стороной деятельности стряпчего была деятельность юристконсультско-сутяжническая, которая брала самую большую часть времени и энергии у лиц, посвятивших себя стряпческой профессии и держала их знания и сноровку в постоянном деловом напряжении. Монастыри, всегда имея в наличности, а часто и в избытке, капитал, пускали его в оборот, путем широкой выдачи «денежных, животинных и хлебных ссуд» окрестному населению, причем эти ссуды обеспечивались либо имуществом кредитора, либо, если имущества у кредитора не было за собою, то его личной свободою. При неуплате в срок ссуды имущество, отданное в заклад переходило в полную собственность монастыря; закладная на имущество превращалась в купчую, если же ссуда обеспечивалась свободой человека, бравшего заимообразно какие-либо ценности, то в случае невыплаты в срок ссуды, кредитор лишался своей свободы, и его рабочая сила поступала в пользование и распоряжение монастыря.

В правых грамотах, в начальных и конечных протоколах частных актов: в порядных, поручных, данных, ссудных, поступных, кабалах и др. документах, в правительственных резолюциях по поводу заслушанных челобитий – во всех этих актах нередко встречаются монастырские стряпчие, более или менее одинаково обрисованные с судейско-сутяжнической стороны и характерными стряпческими приемами борьбы за торжество интересов своих доверителей. Перечисленные акты, частно-правные и публичные, где встречаются либо глухое упоминание, либо более подробное narratio стряпческой деятельности, говорят нам о том, что стряпчие ведут многочисленные и часто сложные и путанные процессы, возникающие обычно в результате той борьбы, в какую монастырям приходилось вступать по своему движимому и недвижимому имуществу, борьбы нуждающейся в юридическом оформлении. Эти акты рисуют конкретные образы и факты, говорящие о том, что на обязанности юрисконсультской части административного аппарата монастырей, – на стряпчих, лежали все взыскания по невыполненным обязательствам клиентов монастыря и связанное с этими взысканиями ведение судебных процессов.

Но прежде чем начать деловые хлопоты по ведению процесса в приказных канцеляриях столицы и провинции стряпчие совершали предварительную подготовительную работу по изучению и подбору всех необходимых документов относящихся к данному делу, хранившихся в монастырских архивах. Списывались копии, составлялась перечневая опись актов, делались конспективные описания и выписки из многочисленных и однообразных по делу, уже в прошлом побывавшем на судебном разбирательстве и получившем законодательное разрешение, на котором можно было бы основываться, как на прецеденте, если закон был неясен или отсутствовал, а практика забыта или потеряна в московском приказе. Затем, при помощи властей, производилась не менее важная работа по старательному обдумыванию и расчету, что и кому везти на почесть «в рознос, добродеям» столицы, какими грамотками запастись стряпчим к «добрым приятелем», которые были у каждого монастыря среди сильных людей, для того, чтобы «с добрыми людьми, которые приятны, спрашиваться о всем и промышлять как лучше» 1) [А. Титов. Акты Нижегор. Печерск. монастыря, 329]. Получив затем от руководящих монастырских властей благословение, директивы, деньги, и «всякие припасы» для раздачи в почесть, документы и пр., стряпчий отправлялся в административный центр, где ему предстояло ведение дела. И по приезде на место командировки перед зачинанием дел в приказах стряпчими проделывалась сложная предварительная работа. С своим монастырем устанавливается живая, постоянно поддерживаемая связь путем переписки и постоянной посылки от Москвы до монастыря и обратно слуг с известиями, донесениями и припасами. По своем приезде стряпчий немедленно приступает к опознанию добродеев, на которых можно опереться, разносит «грамотки к приятелем о вспоможении», ища всюду у сильных людей «милостивого к себе искательства». Этими грамотками монастырь всегда обильно снабжал своего стряпчего вместе с запасами вина, рыжиков, белуги, икры, денег и пр., которые вместе с грамотками, в виде монастырских гостинцев, разносились по приятелям и неприятелям, которых стряпчий должен был превратить в благожелательных приятелей.

Затем следовали визиты к чинам приказной администрации с денежной и иною почестью, даваемой авансом для приобретения благосклонности к приезжим представителям монастыря. Взяточничество царившее в приказах и шедшее из глубокой старины, из традиции кормиться администраторам от суда и управления, прочно гнездилось в быту и житейском обиходе, не поддаваясь никаким мерам искоренения, которые не раз предпринимал закон. С другой стороны, в старину проще смотрели на взятку, не считая ее иногда за наказуемое деяние. Уложение, например, считает, что вино, даваемое в почесть не наказуется 1) [Улож. XXV, 7. Надо заметить, что эта «почесть» могла быть скрытой оплатой тех или иных услуг, не совсем законных, могла быть скрытым наймом личных услуг, скрытой продажей и т. п. (ср. „sportulae" в Риме, „innocentes" – cap. de part. Saxoniae, „epices" – франц. судов XIV–XVII в.)], недельщикам и приставам разрешалось «брать по честь за хоженое и езд». Такое двойственное отношение закона к взятке объясняется особым, своеобразным положением взятки в старое время. До известных пределов взятка не считалась взяткой, а была узаконенным бытовой практикой явлением. Поэтому-то подачки в по честь давались «вполне открыто, часто с торжественностью и считались законными; подарки несомненно были в известной степени таксированы, и рассматривались как нечто до того естественное и необходимое, что являлась возможность оценки и критики, – своего рода торга. Так например, в 1674 г. монахи купили за 3 р. бобра в поднос митрополиту Новгородскому – «и того бобра митрополит не взял, потому что поизмялся, и тот бобр оставлен на Москве у старца Илария» (очевидно на продажу). Этот случай кажущийся нам забавным, ярче всяких рассуждений характеризует взгляд... на подношения, как реальное выражение должного по чину и званию почтения или благодарности за хлопоты, или за благоприятное разрешение вопроса» 2) [К. Любарский. Некот. черты из делов. поезд. монах. Сийского монастыря в Москву в XVII (в Изв. Архан. общ. изуч. рус. сев. 1919 г. № 5-6, 13; стр. 102, 104-105 о методах «завоевания Москвы»). См. также мою рецензию на эту статью в жур. «Книга и революция» 1921 г., № 8–9. И. Забелин. Мат. для ист., археол. и стат. г. Москвы (М. 1884, ч. I), 324, 331]. Тем не менее, постоянно идущая в руки взятка несомненно развращала приказных принципалов, которые, при первом же визите к ним стряпчих обнаруживали причудливые аппетиты, с которыми приходилось считаться: «к дияку Пантелию с приезду Чирикову ходили с отпискою с приезду и денег полмешка носили, и он в тое пору денег у нас не взял, а говорил: посмотрю де по деле, а то де не уйдет» 3) [Оп. св. Волог. епар. др. в. VI, 30].

Здесь и своеобразная честность, и спесь, и сознание своей силы. «А рыбу вы прислали... и... тех сишков боярин не кушает», приходилось сообщать стряпчему - своему монастырю, о прихотливых причудах боярина, «и я ходил к нему и тридцать рублев [денег носил] – бил челом, и ему кажется мало, а говорил мне, что промыслить доброй конь или мерин доброй или жеребца доброва; а Иван Гавренев денгами не емлет же, а говорит о лошаде же о доброй, и тебе бы... прислать их... а за дело за тем стало», или еще: «Тимофей Иванович кручинится, что мехов песцовых к нему не присылывали, а он тебе о том многажды писывал» 1) [Оп. св. Волог. епар. др. в VI, 36, 72, 82; И. Катаев и А. Кабанов. Акты Истор. собр. гр. Уварова. 422. Иногда регистрируется бесплодность щедрых взяток: «берет с монастыря конями и рублями, что он с монастыря взял, а доброва не делает, того и думному и дьяком не бывало»]. И кони добрые и меха песцовые согласно этим требованиям стряпчему высылаются властями для передачи в надлежащие берущие и алчные руки, которые обычно только по получении почести начинают работать в благожелательную для монастыря сторону 2) [Оп. св. Волог. епар. древ. II, 32. И монастырь своих берущих, какого бы чина он ни был, не забывал даже, когда взяточник, маленький писец, бывал не у дел: «поехал отселе, пишет игумен в свой монастырь келарю, на Вологду подьячево Ивана Петрова человек Ивашко Михайлов, и его бы кормить и поить, а и сами вы выдаете, что Иван нам надобен: был писец на Глубоком, а писал он так, как нам надобно, и нам его жалованья не мочно забыти». Ранее уже нами ставился вопрос: было ли влияние со стороны монастырей и, в частности, их стряпчих, на композицию актов, которые писались площадными подьячими по узаконенным обычаем образцам. (См. нашу ст. «Монастырский стряпчий» в Рус. Ист. Жур. 1921 г № 7). Приведенное выше предписание игумена отвечает утвердительно на этот вопрос: писал писец различные документы «так, как нам надобно». И, действительно, читая частные акты в их различных видах, касающихся различных юридических отношений, в которые монастырь вступал по своему ли имуществу, по своим ли договорным обязательствам с другими лицами, легко можно видеть разницу этих актов с подобными же актами, писанными не монастырем. Монастырские акты имеют тщательно разработанный формуляр, главным образом в случаях, касающихся лучшего обеспечения монастырских хозяйственных интересов. Например, порядные во крестьянство содержат больше клаузул обязательств крестьянина в пользу монастыря, чем такие же порядные частного вотчинника - помещика. См. Л. Островская. Земел. быт сел. нас. рус. сев в XVI–XVII в. (СПБ. 1913 г.) 194–196. 202–205; П Беляев. Договор найма в др. рус. праве (Рус. Ист. Жур. 1918 г. кн. V. 24); Л. Дьяконов. Оч. из ист. сел. нас. (СПБ. 1898 г) 301. Таким образом деятельность стряпчего, руководимого властями, оказывала иногда существенное влияние на творчество площадных подьячих, которые под диктовку стряпчих последовательно и многократно так формулировали различные нормы обязательств и обеспечений, что они становились привычными и обычными и получали через это и всеобщее распространение, что могло влиять и на самое право, бывшее в обиходе жизни Московского государства].

Если предстоял сложный процесс, в котором участвовало на суде много свидетелей–крестьян из вотчин монастыря, то нужно было много положить трудов стряпчему, чтобы подготовить их к тому, чтобы они на суде давали соответствующие для интересов монастыря показания. Иногда, такие труды оказывались напрасными и приходилось отписывать в монастырь властям: «наши таковы люди надежны, до роспросу говорили так, а как пыткою погрозили, и оне и стали зговариватца, нам де кож своих портить не давать». И на суде крестьяне, под угрозой пытки, все забыли, чему их учил стряпчий, а между тем «им и никакой печали не было, пили да ели по четыржью на всяк день», съели почти все мясо, и когда стряпчий их урезонивал «чтоб поели иное, и толокна», то крестьяне, чувствуя себя хозяевами положения, держали стряпчего под своеобразным террором: «а станешь говорить, чтоб поели иное... и мы в домов поедем, чем де станете отвечать» 1) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 127–128]. Иногда присланный властями свидетель оказывался незнакомым и непонятливым, и стряпчему приходилось писать: «крестново целованья себе на душу взять не смел для того, что мужик незнакомой мне стал, чево б не соврал у крестново целованья» 2) [Н. с., 65. И. Забелин, н. с., 302–340. В разряд подготовительных, предварительных занятий входило устройство трехдневных пиров для нужных администраторов «из разных приказов, в которых платежи и челобитные наши бывают». См. красочные примеры устройства таких пиров стряпчими для приказного начальства в «тетради записной стряпчего Аввакума Прокофьева'' 1663 г. (Чт. М. О. И. и Др. Р. 1884, III, смесь, из ркп. Е. В. Барсова с. 2–8); см. также К. Любарский, н. с, 106–107, где приведены любопытные отрывки и приходо-расходных книг монахов Сийского монастыря, касающиеся устройства таких же пиров].

Затем, когда все подготовительные работы совершены, стряпчие если их от какого-либо монастыря было несколько, распределив порученные им дела между собою по специальностям, по лучшим личным связям с определенным приказом «зачинали дела» подачей явки или челобитья в один из Московских приказов от имени монастырских властей за своей стряпческой подписью 3) [Р. И. Б. XII, 299; Врем. М. О. И. и Др. XX, матер. 47; А. Титов, н. с 168. «Подал сие явку Троецкого (Гледенского на Устюге) монастыря стряпчий Добрыня Байбородин», «к сей челобитной Спасо-Прилуцкого м-ря стряпчий Афонка Леонтьев руку приложил», «бьет челом Нижнево ново Города Печерского м-ря стряпчей Кубаско Сатынников на безвестных разбойников» и т. д.].

Иск начинался на основаниях, изложенных в законе 4) [Улож. X, 100, т. е. излагалось в челобитье содержание претензий, подлежащих удовлетворению, цена иска, имя истца и имя ответчика].

Дело поставлено на приказные рельсы; необходимо теперь неотлучно смотреть за ходом дела, нужно преодолевать немалые препятствия, ожидающие на каждом шагу всякое дело, проходящее сквозь приказные недра. Встречается начальник приказа «боярин гораздо гневен, споны не стало многим монастырям... нашу братью дерет нещадно» – надо найти средство для умиротворения боярского гнева. Хлопоты, хождения к близким этого боярина, почесть и угощение, - и в результате, – стряпчий пишет своим властям: «а сколко, Государь, ему боярину запасу надобе, и о том он, боярин, писал и людей своих послал нарочно к вам» 5) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 110]. Встречается неприступный дьяк «а к нему Роману ходили с Фомой и грамотку подали (от монастыря, с обещанием за благосклонность вечно поминать его родителей во время литургии), и прочитали люди ему грамотку, и он мне сказал: и без вас де у меня родителей поминают, и немного не биты не ушли» 6) [А. Титов, н. с., 315]. Этот дьяк обиделся монастырским предложением духовного только порядка, за которым не последовало ничего из области реального. Стряпчий улаживает это, умилостивляя грозного дьяка-материалиста тем, что ему требуется. Иной раз, дело тормозится и из-за подьячего, предварительная работа которого часто предрешает дело: ведь «справу» и докладную записку по делу можно учинить и в благоприятную и неприятную сторону для стряпчего. Видя нерасположенность подьячего, и слишком большой, не по чину его аппетит, стряпчий, пользуясь обычным, со времени Уложения 1) [Улож. X., 3–4. Здесь два мотива отвода судьи: свойство истца или ответчика с должностным лицом, или недружба первых двух с последним] правом всякого истца и ответчика бить челом о передаче дела другому подьячему, – делает это, просит «взять то дело от подячево Псковского стола Афонасья Новикова» потому, что «со мною, холопом твоим, он в недружбе». Прождав некоторое время, и добившись на своем деле резолюции начальника приказа: «взять иному подьячему», стряпчий ведет дело уже с другим, более сговорчивым, подьячим. По ходу дела монастырский стряпчий выступает истцом или ответчиком, дает показания на очных ставках и свои расспросные речи подписывает, защищает или обвиняет, базируясь на своем знании законов и всех обстоятельств данного дела, искусно выделяя выгодные для себя черты в деле, замалчивая и затушевывая «красноглаголанием» невыгодные.

Монастырский стряпчий, чтобы успешно искать и отвечать на суде, должен был удовлетворять целому ряду условий. Прежде всего, для удачного несения своих профессиональных обязанностей, должен был приобрести большую сноровку и уменье в приказной казуистике, что давалось, обычно, путем длительного и профессионального опыта.

Любопытно отметить, что среди стряпчих были лица неграмотные, не умевшие читать и писать и, тем не менее, бывшие на хорошем счету у монастырей. Такие дельцы-практики, обычно, действуют в окружении грамотных стряпчих, которые состоят на положении помощников неграмотных, но искушенных опытом, стряпчих.

Затем, немаловажными условиями были: уменье легко и свободно заводить деловые связи в воеводских избах и в Московских приказах, тонкое знание, подчас причудливой, психологии дьяков, бесшумно берущих взятки, от которых нигде не остается следов, кроме приходо-расходных книг стряпчих, и способов смягчения приказных сердец «справных подьячих», от которых зависело так или иначе направить дело. И, наконец, стряпчий, конечно, не всякий и не часто, отважно шел, если ход дела этого требовал, на плутни и подлоги. Эти отличительные черты стряпчих встречаются нам в дошедших до нас документах, отражающих то, что совершалось и происходило в судебных и административных расследованиях и разбирательствах в приказах. И, обычно, стряпчие, удовлетворявшие этим условиям, в результате напряженной работы своей изворотливой юридической мысли, знания дела, добросовестности и ловкости дающих рук выигрывали доверенные им монастырем дела.

Все дела, по которым стряпчим приходилось вести судебные процессы и нести разнообразные хлопоты, можно распределить по трем категориям. Это были дела: 1) гражданские, 2) уголовные, и 3) общественно-государственные.

После беглых замечаний, сделанных выше и касающихся общих вопросов о правах и обязанностях, полномочиях стряпчих, их профессиональной выучке и карьере, условий, в которых протекала их деятельность 1) [См. А. А. Введенский. Монастырский стряпчий (Рус. Ист. Жур. № 7.)] и их подготовительной, предварительной работе перед началом ведения дела в приказных инстанциях, теперь обратимся к рассмотрению деятельности стряпчих на суде, к их размеренно-деловой работе в области ведения гражданских дел.

Всякий гражданский иск, фигурирующий на суде, есть повод к борьбе между тяжущимися за право обратить свой спорный иск в бесспорный. И из рассмотрения дел, ведшихся стряпчими мы можем увидеть, как они вели судебную борьбу с своими противниками, к каким методам прибегали и благодаря каким качествам часто одерживали победы над своими тяжущимися противниками. К сожалению, такой отрывочный материал, находящийся в нашем распоряжении, как переписка стряпчих с своими властями, а также разного рода частные акты и правые грамоты, где упоминаются стряпчие в их деятельности, не дает возможности с достаточной подробностью ответить на поставленные вопросы. В нашем распоряжении имеется ряд дел ведшихся последовательно в течение ряда лет рядом сменявшихся стряпчих, а об остальных делах имеется большой, но отрывочной материал.

Большое дело, сохранившееся во всем своем производстве – это дело Спасо-Прилуцкого монастыря о полусельце Погодаеве 2) [Времен. И. М. Общ. Ист. и Др. XX, матер. 1–156. «Списки с приказных дел Спасово Прилуцкого м-ря, бытности на Москве, того монастыря стряпчево Матвея Жданова 204 года, с генваря 4 числа и 205 и 206 годовъ, октября по число о полуселе Погодаеве и о пустоши Чортове». Дело это началось с 1644 г. и кончилось только в 1698 г. победой монастыря, сумевшего оттягать спорную землю. Далее, после этих «списков» во Временнике напечатаны краткие извлечения из этого же дела, сделанные стряпчими, для передачи в конспективном виде самых существенных сведений о деле, другим при смене в должности, по истечении срока стряпческих полномочий. Эти регесты, сделанные современниками «списков» любопытны и с дипломатической точки зрения, показывая, как тщательно сохранено в конспективной передаче существенное пересказываемых актов, и дающие некоторый материал для выводов о степени достоверности регест XVII в. Сообщения о ходе этого дела, дополняющие «списки», сохранились в переписке стряпчих Прилуцкого монастыря с своими властями, напечатанной в Оп. св. Волог. епар. др. VI, 74,80, 82, 84, 99, 101 и 102. Тяжебные дела, тянувшиеся рядом десятилетий не редкость. Встречались дела, тянувшиеся бесконечно долгое время, например, дело о чудотворной иконе Тихвинской Божией Матери, право собственности на которую оспаривали между собою Тихвинский Богородицкий и Старорусские монастыри, – это дело тянулось более 200 лет. См. Тихвинские монастыри (СПБ. 1854 г). 83]; это дело тянулось 52 года, вели его многие стряпчие (в 1645 - 5 стряпчих: Мирон Никитин, Матвей Беседный, черный поп Пимен, Коземка Нефедов и Ермолка Яковлев; в 1669 г. – 1 стряпчий – Марко Коптяев и в 1698 – 2 стряпчих Афонка Леонтьев и Матвей Жданов 3) [Этот Матвей Жданов оставил любопытные автобиографические записки, сохранившиеся в рукописи (Академия Наук, 45. 13 2, рукоп. XVIII в.). Рукопись имеет два заглавия: 1) «летописец о препровождении маловременныя, настоящая сея жизни Матфия Жданова» и 2) в распространенной редакции «Публикация или объявление настоящия сия о препровождение Матфия Жданова от рождества дней лет жития его, в которых летех, что действовашеся о том сия публикация по объявлению в графах лет мира и гдних и междулетием порядочно объявляет, - аще кто о том хощет знати, ниже последствующее да прочитает» (л. 2). М. Жданов, вологжанин родом (род. 1661 г.) не без риторики, с приемами начитанного в священном писании книжника описывает свою жизненную карьеру. Сначала он был подьячим, затем служил монастырским стряпчим, в эпоху реформ Петра служил по гражданскому ведомству, был управляющий гражданской частью в Пустозерске и служил в надворном суде в Ярославле. М. Жданову в жизни не везло «где он, Жданов, ни явится», говорится в его мемуарах, «и в том ему несчастится, везде судьи не о труде его рассуждают, не токмо видев его не в знатном ранге благородства, на убожества тем порицают» (л.л. 26–27). Эти жалобы мы находим и в заключительной части его записок в «пристяжении или придатке»: «оный же Жданов, размысли о выше объявленном, о всем, что несчастится ему на свете сем в таковых житейских обхождениях, а имянно к прекормлению в довольных поживлениях намерение свое положил такое, что впредь ни в какие дела управлением ему не вступать, понеже от ненавидящих в добре человеков, то есть в правде не живущих обыкли напрасные клеветы бывать» (л. 80). Кроме этих записок, Жданов вел записи отдельных своих разъездов и путешествий, как это видно из отдельных мест текста его мемуаров. См. еще Москвитянин, 1852, № 21, историч. матер., с 1–4], об остальных годах и об лицах ведших дело – сведений нет). Это дело заключалось в следующем: Спасо-Прилуцкий, издавна владея одной половиной сельца Погодаева, стремился овладеть и второй половиной этого сельца, находившейся во владении Остафия Моховикова. Монастырь склонил Моховикова написать на его половину закладную на 300 руб. По истечении 10 лет, когда кредитор уже умер, сын кредитора начал оспаривать закладную отца, утверждая, что она воровская и нарядная, т. к. его отец не писал на Москве закладной потому, что он и в Москве то не бывал. Закладная же написана от имени его отца на Москве, на Ивановской площади, подьячими по приказу монастырских властей со слов стряпчего Прилуцкого монастыря, который перед подьячими разыграл роль его отца.

Сын Моховикова обвинял монастырского стряпчего в учинении подлога. Монастырь завел судебный процесс, имея целью опровергнуть обвинение в подлоге и, главное, окончательно закрепить за собою спорную половину сельца Погодаева. Еще в начальной стадии процесса, когда был жив Остафий Моховиков, и монастырь за неуплатой 300 р. начал хлопотать в Поместном приказе о переводе и укреплении Моховиковской части села за монастырем, – дело пошло худо. Стряпчий из Москвы отписывает в монастырь: «а Остафья бы Моховикова для удачи прислали ж к Москве (Моховиков из владельца уже превратился в зависимого от монастыря послужильца; по-видимому, Моховиков вовсе и не получил трехсот рублей, вместо которых монастырь обязался его «поить и кормить с женой до их смерти»), потому, что сказывают многие люди и хвалятся, что вново седит Федор Козмич Елизаров, и посулов не емлет, а дело зделает в правду, не задержав»1) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 74]. Преодолев первые препоны с непокладистым, новым начальником приказа не берущим взяток, стряпчие заставили присланного Остафия подать самого челобитье о переводе его владения за монастырь «и мы челобитную подавали, и дело велено выписать, и подъячей от того дела и первое запрошал пять рублев, а дьяков и по пяти рублев не избыть» 2) [н. с., 82]. 

Дьяк, с которым очевидно не сошелся стряпчий в вопросе о почести, начал тормозить дело, на том формальном основании, что вотчина «сдесе в помесном приказе за Остафьем не написана» 3) [н. с., 101... «да послали вы, Государь, к Москве Остафья Моховикова, и велели бить челом Государю о вотчине, и мы государь челобитную в помесном приказе подали и дело государь выписано, а к дьякам на дворы ходили и что им в почесть сулено, то им дали, а били челом о грамоте и дьяк о грамоте отказал до указново строку, до Рождества Христова: всем де городам отказано, а вам не в образец то дело, не уметь до сроку дать грамоты»]. Стряпчий поэтому просит выслать из монастыря выпись из писцовых книг, так как «за тем дело стало». После долгой волокиты, многих хлопот и многой почести, разнесенной приказным, стряпчие удачно заканчивают это дело в его первой стадии. Вотчина закрепляется за монастырем, владелец выбивается из нее и оканчивает свою жизнь простым монастырским работником.

Но по смерти Остафия, его сын Еремка вновь возбуждает дело, выступая с обвинением против монастыря в том, что «видя его (отца Остафия) простоту и малоумство научили де монастырского служку Марко Яковлева (стряпчий – Коптяев) назватца именем и прозвищем отца его истцова, и велели де ему Марку на тое, отца его вотчину, написать на Москве тое закладную без отца его, заочно, на Ивановской площади в 300 рублев. И он де Марко, по приказу властей своих назывался имянем и прозвищем отца его, и велел тое закладную написать против писцовые книги; и бил челом, он же Марко, имянем и прозвищем отца его в прошлом в 152 году на тое отца ево истцову вотчину против писцовые книги о Государе[ве] отказной грамоте; а отца де ево истцова в то время держав на Москве и, науча ево в помесной приказ, к допросу подставливал для своего оправдания и очистки, ведая в той вотчине впредь челобитье, будто отец ево тое свою вотчину в тот Прилуцкой монастырь заложил, и будто о Государеве отказной грамоте сам же бил челом. А как де отказал было тое вотчину на имя отца его и хотел де было ее записать по той своей закладной за Прилуцким монастырем в записные книги 1) [Времен. М. О. И. и Др. XX, матер., 62–63].

На это обвинение в подлоге, стряпчий с большим достоинством отвечал, оберегая свою честь и честь монастыря: «про то[е] де закладную Прилуцкого монастыря власти и братья ведают, что та закладная подлинная, прямая, а не воровская, и он де Марко про тое закладную ведает же, что она прямая, а не воровская. А что де он истец называет закладную воровскою, (в подлин. – воровскую) и власти де Прилуцкого монастыря никаких воровских закладных в монастырь не принимают, и тем де он истец Прилуцкого монастыря властей бесчестит» 2) [Там же, 62, стр. 63 и 70, где стряпчий устанавливает свое alibi: «а в том де во 152 году он ответчик и на Москве не был, а был де в том году по веленью того ж монастыря властей в Двинском и Холмогорском уезде, в Унском соляном промыслу, во дьячках, писал приход и расход того ж монастыря»].

Судьями была вызвана экспертиза для определения достоверности и подлинности закладной в составе старосты подьяческой артели Ивановской площади с товарищи, которые за давностью времени написания все позабыли и не могли указать, кто заказал им написать закладную: стряпчий или Моховиков.

Эксперты, староста «подьячие Ивановские площади» Семен Яковлев с своими товарищами могли только сообщить суду, что закладная действительно написана подьячими той площади, что она действительно послушествована теми лицами, которые в ней обозначены в этой закладной писавшим и послушествовавшими ее. А был ли заказчиком и взявшим на себя обязательство по закладной подлинный Моховиков или подложный в виде стряпчего, от имени Моховикова «воровски» действовавшего, эксперты разъяснить не могли, так как «и подьячие Ивановские площади никакому человеку не серцевиды».

После такой экспертизы истец опять энергично начал доказывать подлог монастыря «и те де закладную написали по ево Маркову веленью, а не по веленью отца ево исцова, а ручника де было волно им (властям монастыря) мочью своею накупить, чтоб к той закладной, вместо отца ево исцова, к тому руки приложить» 1) [Времен., XX, 64]. Отца же истцова стряпчий «сильно» в это время держал на Москве, так сказать, под арестом, «подставливал» его на допросы «для своего оправдания и очистки» в Поместный приказ, где его отец должен был удостоверять, что его вотчина ни за кем не числится, не заложена и свободна от всяких претензий. «Подставливание»" для такого допроса делалось стряпчим еще и потому, чтобы добиться от Поместного приказа скорейшей записки вотчины за Прилуцким монастырем «в записные крепостные книги» 2) [Факт насильственного подставливания подтверждается перепиской стряпчих со своими властями, см. Оп. св. Волог. епар. др. VI, 82, 101, где говорится, что О. Моховиков «был... прислан бить челом Государю для прежнего делу» властями монастыря «к приказным старцам»М. О производстве экспертизы площадными подьячими и вообще об организации артели подьячих Ивановской площади см. статью М. Ф. Злотникова Подьячие Ивановской площади в сбор. статей, посв. К. С. Лаппо-Данилевскому. Птг. 1916 г. (Историч. обозр. XXI, 82 и сл.)].

Это обвинение, обвинение монастырских властей в совершении подложной закладной, которое было сделано через подведомственного им стряпчего – любопытно. В данном случае, власти и стряпчий на суде сумели оправдаться от этого обвинения, но с уверенностью сказать, что на самом деле подлога не было, нельзя. Не всегда разборчивые в средствах достижения в борьбе для торжества своих стремлений монастыри употребляли не совсем чистые приемы борьбы со своими противниками. Не довольствуясь, через посредство стряпчих, воздействием в приказах на приказную администрацию систематическим приношением, монастыри воздействовали и на своих истцов боем, грабежом, словесными и реальными угрозами, перехватывали неудобные для монастыря документы, чтоб они не дошли до суда, применяли репрессии к родственникам истца, если таковые находились в сфере влияния монастыря, например, – находились на его иждивении. В данном деле, как раз власти прибегают к таким мерам воздействия на мать истца, в тот самый момент, когда истец начал обвинять монастырь в подлоге.

По словам челобитной матери истца ее «бедную и беспомощную… и с дочеришкою моею» власти «оковав в цепь и в железа били и увечили многое время, а твоему государеву указу и грамоте ослушны учинились, и меня, государь бедную и беспомощную богомолицу твою из монастыря вон выбили и хлеба мне бедной не дали (мать истца жила в монастыре за вклад), а домишко мое велели разорить, животишка мой скотишко и всякую домашнюю рухлядь разобрали. И нонеча бедная и беспомощная... от на ругательства и изгоны приволокласа к Москве, а нонеча, я бедная и беспомощная... на Москве скитаюсь межу дворов и кормлюся Христовым именем, есть к пить нечево, живот свой мучу, помираю голодною смертью» 1) [Времен XX, матер., 81–82].

В этом процессе все шло гладко и «приятно», как констатирует в своей переписке стряпчий. Произошел один только неприятный случай, но и тот был во время властями исправлен. Это был упомянутый уже ранее инцидент с превышением своих полномочий стряпчим Афонкой Леонтьевым 2) [Рус. Ист. Жур. 1921 г. № 7].

Дело о подлоге было признано недоказанным. Пусть будет неизвестно, как обстояло дело на самом деле, важно отметить, что если даже истец был неправ и шел на заведомую неправду, важно отметить то, что современники считали, что стряпчие способны на подлоги и на ловкое сокрытие содеянных подлогов, что они не постоят в борьбе за допущением в ход не совсем чистых приемов и средств в этой борьбе.

Ведь иначе, если бы стряпчими не практиковались в Московскую эпоху подобные приемы, если бы среда стряпчих была безукоризненно или даже относительно чиста в своих стряпческих приемах и способах ведения юридических дел, истец и не возбуждал бы дело с обвинением их в подлоге, так как не рассчитывал бы на успех своего обвинения.

Наряду с ведением одного или нескольких крупных процессов, стряпчий использует свое время и для ликвидации ряда текущих, накопившихся дел, которые или впервые поручаются властями только что приехавшему в Москву стряпчему, для смены отбывшего свой обычный годовой срок стряпческой работы, или – по праву преемственности, вместе с передачей дел от старшего стряпчего принимает на себя ведение уж начатых, также несложных и мелких, сравнительно, дел.

На протяжении всего XVII в. стряпчим приходится вести много дел по беглым монастырским крестьянам. Уловленные своими властями крестьяне, жившие на чужих вотчинах и не успевшие зажить урочные лета во время до Уложения, стряпчими вновь укрепляются за монастырем.

Вот живой пример такого укрепления: стряпчий Снетогорского монастыря Ермолка Гаврилов кладет «перед стольником и воеводою, перед князем Михаилом Петровичем Пронским, да перед дьяком Петром Лутохиным... бобыльскую порядную запись, а за записью поставил детину, а сказал, что тот детина порядился жити в бобыли... и порядную запись с порукою на себя дал»3) [Л. Дьяконов. Ак. тяг. нас. I, № 27], предъявляя порядную, платить с «тое записи пошлины» и заново крепить беглого за своим монастырем.
Если «детина» почему либо с записью не предъявляется, то стряпчий описывает его «в рожи и в приметы», что и заносится в официальный акт крепости на данное лицо.

Случалось и так, что стряпчий, живя «за монастырскими делы» на Москве, постоянно толкаясь в присутственных местах и на Ивановской площади, этом центре полуофициальной приказной жизни столицы, но чрезвычайно осведомленной обо всем, – узнавал, что беглый крестьянин его монастыря «заложился за боярина, за Бориса Михайловича Салтыкова». Сейчас же принимаются стряпчим соответствующие случаю меры, о результатах которых официальный язык правительственных актов повествует: «и на Москве Троецкой стряпчей (Троице-Сергиева монастыря) ево Ивана поимал и привел на патриаршей двор и по указу Великого Государя, святейшего Филарета, патриарха Московского и всея Руси, он Иван, по старине отдан в Троице-Сергиев монастырь»1) [М. Дьяконов, н. с. № 4; об этой же деятельности стряпчего см. также №№ 34, 35, 65; Т. II, № 53].

Не любя выпускать своих крестьян к чужим владельцам, монастыри гостеприимно, открывали свои вотчины для беглых крестьян иных владельцев, умея их привлекать льготами и прятать в течение урочных лет от поисков. Если же случалось все же, что владелец находил своих крестьян, незаконно укрывающихся в монастырских вотчинах, то стряпчие этих монастырей всячески старались вступить в соглашение с этими владельцами о поступке ими своих крестьян в монастырь путем ли обещания записи в «синодик» для поминовения на вечные времена как щедрых жертвователей, путем ли «полюбовного договора», «не ходя в суд» совершалась уступка этих крестьян на схожих для обоих сторон условиях. В последнем случае совершалась поступная запись, в силу которой владелец беглых отказывался от своих прав на крестьян в пользу монастыря 2) [Там же т. II, №№ 42, 44, 48, 56. Подробности о поступных сделках см. в ст. А. А. Шилова «Поступные записи» в Сб. ст. в честь А. С. Лаппо-Данилевского (Ист. обозр. XXI, 262 и сл.)]. Стряпчий, учиняя такую сделку, заключает ее от своего имени и обеспечивает безоговорочное выполнение сделки «зарядом», иногда весьма значительным, который надлежит, в случае невыполнения обязательств акта «троецкого монастыря стряпчему Ивану Павлову взяти на мне» – нарушителе акта.

Большое количество дел стряпчему приходится вести по земельным тяжбам. Непреодолимая тенденция к постоянному увеличению своих земельных угодий, не могшая быть остановленной многими стеснительными законодательными мерами еще со времени Ивана IV, ставила монастыри в частые и затяжные коллизии с отдельными крестьянами, мелкопоместными вотчинниками, крестьянскими мирами и даже, и довольно часто, с соседними монастырями. И разрешение этих коллизий выпадало на долю тех же монастырских юристов-практиков. В бытовом отношении дела по земельным тяжбам отличаются от других дел, ведшихся монастырями, присутствием наибольшего драматизма в положении лиц, ведущих тяжбу. Монастырь в этих делах обнаруживает наибольшую страстность в борьбе, ожесточенность и твердость в отстаивании своих интересов, холодный и черствый расчет, при котором христианские добродетели, носителем которых был древнерусский монастырь, отступали на задний план при соприкосновении с притязаниями «как бы нашей казне прибыльнее было»; эти дела сопровождаются и большим количеством несомой стряпчими почести насыщающей никогда не насыщающихся приказных. И утесняемые монастырем его противники в борьбе обнаруживали те же качества. Эти монастырские приемы в ведении земельных тяжб служат для нас указанием, что этими тяжбами задевался самый жизненный нерв монастырских экономических отношений.

В юридическом отношении эти тяжбы носят наиболее казуистический характер. Здесь стряпчие изощряют свое юридическое остроумие в подборе и толковании государевых указов, обнаруживают свое, подчас тонкое, знание законодательного материала и с большой выдержкой, последовательностью и юридическою цепкостью защищают в борьбе свои позиции, подчас слабые и уязвимые противником. Во время этих тяжб, стряпчие чаще, чем в других случаях, шли на сомнительные способы борьбы и даже на неблаговидные поступки. Ухитрялись подносить взятку даже самому патриарху1) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 105. «к великому Государю, святейшему Иосифу, патриарху Московскому и всеа Русии тож образ и святые воды поднесли и жалованье ево к нам было, а мне государь патриарх велел к своему жалованью, а что государь в кругах и на том бьет челом». Редактор замечает: «в отписках дьякона Авраамия Пименова встречаются еще такие же загадочные буквы в кругах. Вероятно, дьякон прибегал к такому способу написания в тех случаях, когда надо было сказать о каком либо щекотливом предмете, как например, здесь о взятке, поднесенной патриарху», см. там же, 106. Дьякон Авраамий Пименов был стряпчим Прилуцкого монастыря, см. н. с, 107 об упреках «про ево стряпческое житье и бражничество». Другой пример воздействия стряпчего на сложившееся решение патриарха, следствием чего это решение было патриархом изменено в благоприятную для монастыря сторону: патриарх приказывает стряпчему Нижегородского Печерского монастыря Григ. Страхову написать игумену о «больничном строении». Патриарх предписывает построить больничное помещение, что для монастыря связано с расходами, им не предусмотренными. Стряпчий начинает хлопотать об отмене этого указа «и я Государю патриарху докладывал... многажды». Сначала патриарх непреклонен «и государь патриарх приказал – для того власти учинены, что им церкви Божии хранить и монастырь хранить». Но стряпчий находит юридический тонкий выход, добивается выдачи не указа, а благословенной грамоты, т. е. патриарх не указывает непременно выполнить указ, а только дает совет и благословение на построение больницы. Стряпчий так повел свою мотивацию перед патриархом: «тут де к чему грамота, то де не церковное строение, чтобы церковь строить, - иное бы велети дать благословенную грамоту». Логичные, конечно своеобразно логичные, рассуждения стряпчего возымели свое действие: «и приказал государь патриарх всякое монастырское строение строить Вам Государям по своему рассмотрению, как Вам Государем годно» – заключает свою переписку по этому делу стряпчий. См. А. Титов, Ак. Нижег. Печер. монастыря (П. 1898, 245)], умели доходить до царя и в «Его царския руки» «о монастырских делах две челобитные Государю поднесл[и]». А чтобы царь за «своими великими делами» не позабыл этих двух челобитий, стряпчие умели найти добрых людей в лице окольничего Серг. Мих. Собакина, который «имеет дерзновение к царю, и я государь, пишет стряпчий, хочю за ним походить, объявится ево жалованье к нам или нет, а чаю Государь будет добр, людей добрых на него понавел и от нево люди добрые бывали ж у меня и говорили об нем. А что Государь впредь объявится, и я буду писать» 2) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 106].

Едва ли не большая часть всех тяжебных дел была посвящена стряпчими ведению тяжб «о земельных делех». Не только вопросы судебного разбирательства о земельных делах занимали монастыри и их стряпчих, но и все, что было так или иначе связано с вопросами монастырского землевладения. Когда начались работы по составлению Соборного Уложения в 1648 г., под влиянием многочисленных челобитий земщины и служилого класса, правительство решило совершить предварительный пересмотр монастырского землевладения, с целью его учета в настоящем и его урегулирования в недалеком будущем, сообразно с интересами земщины и служилого класса. Среди монастырей пошел переполох и стряпчие многочисленных монастырей, за делами бывшие на Москве, вступают друг с другом в оживленные сношения в деле, касающемся всех, и оказывают друг другу дружески помощь. Так, стряпчий Покровского Суздальского монастыря Василий Белин, во-первых, немедленно сообщает, еще до получения на местах вышедшего правительственного указа, о том, что требуется немедленная присылка сказок о монастырских вотчинах со списками с монастырских грамот о титулах владения этими вотчинами, во-вторых, Белин сообщает, что он уже «проведывал» у стряпчих патриаршего, Вознесенского и Новодевичья монастырей «каковы они сказки о вотчинах составляют», но что оказалось, что эти учреждения еще не составляли и не подавали требуемых сведений. Но стряпчий Новоспасского монастыря уже подал свои сказки во исполнение указа, при чем Белин сообщает подробно, как эта сказка была составлена. В следующем своем письме Белин торопит высылкой сказок и пишет, что Ростовского митрополита и многих других монастырей стряпчие начали уже представлять сказки в Поместный приказ; при этом письме Белин посылает копию со сказки Ростовского митрополита для образца. Кстати же сообщает и неизвестный, недошедший еще до Суздаля Государев указ от 13 ноября 157 г. об отписке «на государя» слобод монастырских, торговых и ремесленных1) [И. Катаев и А. Кабанов. Оп. акт. собр. гр. Уварова (М. 1905), 200–201].

Как известно, радикальные намерения правительства и решительные предварительные шаги его не привели к столь же радикальным и решительным мерам на деле. Очевидно духовенство, представленное, на соборе 1649 г. «освященным собором», сумело найти аргументы против реального осуществления намеченной челобитными земских и служилых чинов реформы. Тем более что в виду того, что духовенство могло сговориться и сплотиться на том церковном соборе, который состоялся в середине сессии уложенного собора 1649 г., духовенство на светском соборе могло поэтому энергично и дружно отстаивать свои интересы 2) [Ср. Замысловский. Собор Улож. ц. Алекс. Мих. (Каз. 1879), 47 и сл.; Каптерев. Ц. Алек. Мих, и патр. Никон, т. I].

Сравнительно небольшой по объему и по количеству ведшихся дел была деятельность стряпчих по уголовным делам. Уголовные дела касались, в большей своей части, монастырских крестьян, в среде которых происходили «бои с грабежом, часто кончавшиеся и убийством». И в этих делах заметно стремление выгородить своих крестьян, сваливая вину на чужих крестьян, как «заводчиков» боя, или толкуя происшествие так, что никакого «боя и грабежа» и не было.

Например, стряпчий на Москве получает такие директивы по ведению следующего дела: монастырские крестьяне смертным боем избили людей Павла Остафьева и их ограбили на площади у церкви «Казанские Богородицы». Остафьев подал в суд. И вот, старый, опытный стряпчий поучает молодого, как вести дело: «а у Казанские Богородицы, тут какому быть грабежу, завсе[гда] [здесь] – караул люди беспрестанно; и от Казанские Богородицы идучи до монастыря нашего двора, – не один караул стрельцов; буде человека ево грабили, за что он на караулах не кричал?... И буде Павел Остафьев учнет бити челом в Патриаршем Разряде о суде, и тебе б написать челобитная и бити челом, что по указу Великого Государя и судом и управою ведомы наша братья в Монастырском приказе... а в суд буде тебе мочно идти – отвечай, а буде мочи твоей не будет... ныне они (крестьяне–убойцы) сами на Москве – ответчики, сами за себя отвечают» 1) [И. Катаев и А. Кабанов, н. с., 395]. И в уголовных делах стряпчие стараются быть осторожными, даже более, чем в делах гражданских; не спросясь указаний своих властей – не предпринимают решительных шагов: «а буде, Государь, велишь взять на дураков убойцев ножевово резанья, чтоб их бить и кнутом и ты, Государь, к нам отпиши, и мы возмем грамоту» 2) [Оп. св. Волог. епар. др. VI, 80; ср. 37, 64, 93, 102].

Стряпчие откомандировываются из монастыря, по вызову местных губных властей к ним в губные избы для помощи в поимке разбойников и суда над ними 3) [И. Катаев и А. Кабанов, н. с., 222, 223].

Небольшое количество уголовных дел, ведшихся стряпчими, объясняется сравнительною их редкостью с гражданскими.

Внутри монастыря случались драки, «бои многие», но эти неприятные происшествия тушились своими домашними средствами и до суда доходили редко. Бывали случаи внезапной смерти от перепоя, от угара и пр. в иноческих кельях, но и такие дела ликвидировались стряпчими без приказной волокиты. Дела этой категории направлялись в судные приказы при архиепископских кафедрах, которым были подчинены данные монастыри. Стряпчие в этих судных приказах быстро ликвидировали эти дела, добывая из приказа архиепископа за подписью его тиуна память о неимении препятствий к погребения лица, умершего неестественной смертью 4) [Такие памяти см. наприм. в Оп. св. Волог. епарх. др. VI, 130–152,154].

Вполне определенными являются обязанности стряпчих по отношению к государству. Правительственная власть, точная и взыскательная в вопросах казенного прибытка и фискального интереса, видела в стряпчих представителей монастырей по финансово-податным вопросам, если не с широкими полномочиями, то с достаточно полным карманом для того, чтобы могли исправно поступать все платежи дани через посредство стряпчих. При наступлении сроков платежей власть обращается прямо к стряпчим с требованием покрытия платежей 5) [И. Катаев и А. Кабанов, н. с, 221. Воевода Стромилов в 1666 г. посылает память по указу ц. Алекс. Мих. стряпчему Суздальского Покровского монастыря Вас. Белину о присылке потюремных денег с вотчин монастыря и на всякие «избные расходы»], тем более что стряпчие, в силу своей должности, «ежедень» бывали в приказах, либо толкались у каменных лестниц приказов Ивановской площади; монастыри же их находились большею частью далеко от Москвы. Естественно было требовать с находившихся здесь представителей монастырей платежные деньги. Эти платежи причиняли стряпчим много неудобств. Дело в том, что власть, в видах лучшего обеспечения исправного поступления денег требовала у стряпчих, за их аккуратность в платеже, поручителей. За просрочку платежа денег монастырем, власть ставила стряпчих перед приказом на правеж для скорейшего выколачивания денег с них. В переписке стряпчих постоянно встречаются уведомления «а теперь стоим на правеже, перестоять не мочно правежю», «не смогл терпеть правежю, за те недоимочные деньги занял по кабальным записей 131 рубль», «а из приказу новой чети спрашивают недоимочных денег... и мне не ведомо как справитца», «деньги где нам взять, чтоб нам в них на правежи не стоять, а срок, Государь, прошел», «прикажите досталные, полтинные денги прислать – непрестанно спрашивают и из приказов выпущать не велят» и т. д. 1) [Оп. св. Волог. епар. др., IV, 46; VI, 53–34, 36, 42, 64, 70, 77, 128, 135 и 148; К. Катаев и Кабанов, н. с., 185–186, 188, 189, 193, 197–198, 199, 200, 211, 221,. 334, 441–442; А. Титов, н. с, 308, 313–316, 333, 334, 341; И. Забелин, Матер. для ист., арх. и стат. г. Москвы. I, 300, 325, 329; А. Н. Пискарев. Др. гр. и акты Рязан. края (СПБ. 1854), № 24; П. В. Шляпин. Акты В.-Уст. Мих.» Архан. монастыря, II, 96–97. «И в том платеже собрать по стряпчем их поручную запись, что тот оброк платить им по вся годы сполна». Рязанский Солотчинский монастырь платил через стряпчего И. Постникова ямские деньги, причем Ямской приказ взял поручную запись по И. Постникове в том, что именно он, Постников, будет исправно «ямская пошлина» вносить в приказ и т. д.].

Приказные увеличивали эту тяжелую повинность стряпчих своими придирками еще и потому, что от этого дела большой корысти быть не могло, почести брать не было поводов; хлопот же по поверке и счету денежных сумм, поступавших обычно мелкой монетой, и финансовых документов было много. Но приказные ухитрялись находить свой доход, изобретая такой напр., повод к взиманию почести: принесенные в платеж деньги они браковали, как «худые деньги», т.е. поистертые постоянным употреблением деньги не принимались, придирались к неправильному весу монет и, таким образом, и на этом, казалось, бесприбыльном деле, ухитрялись учинить себе прибыль. Стряпчие, чтобы отделаться от платежа, давали почесть с «худых денег», часто этими же худыми деньгами и тогда эти «худые деньги» принимались за вполне доброкачественные 2) [И. Катаев и А. Кабанов, н. с., 424].

II.

Познакомившись с деятельностью стряпчего до суда и на суде, мы видим, что большие или старшие стряпчие в больших монастырях или у епископских кафедр являются крупными чиновниками-правителями приказных и хозяйственных дел монастырей и вотчин владык. Стряпчий московский Новгородского дома св. Софии, или стряпчий – дьяк женских монастырей являются лицами с чрезвычайно обширной деятельностью. Эти стряпчие столько же юристы, сколько и управляющие хозяйственными и иными делами, входящие напр., в женских монастырях, с правом решающего и авторитетного голоса в собор стариц и административно-управительный совет игуменьи с ее ближайшими помощницами–сестрой-келарем и сестрой-казначеем 1) [И. Забелин. Мат. для ист., арх. и стат. г. Москвы, 300, 305, 308, 312, 314, 319 и 327]. Рядовые стряпчие этих монастырей и епископских кафедр, и в особенности, стряпчие черно-тяглых, северных монастырей, числясь «слугами первой статьи», являются исполнителями поручений и дел, полученных ими от властей и старших стряпчих. Рядовые стряпчие не ведут множества разнообразных дел, а замыкаются в круге определенных занятий, связанных с приказной волокитой и с судебными делами своего монастыря, с налаживанием добрососедских отношений с ближайшими к монастырю властями на местах и с ведением всех вообще дел монастыря, где нужно знание и сноровка опытного и искушенного в юридической практике человека.

Была еще одна область применения монастырем стряпческого труда – это писцовые описи монастырских земель, производившиеся правительственною властью. В помощь, а также в интересах охраны своих интересов монастыри прикомандировывали к писцам своих стряпчих. Приезд писцов доставлял монастырю много хлопот. Нужно было верному монастырскому агенту неотлучно находиться при писцовой описи, чтобы писец не обложил тяжело монастырские владения посошной данью, чтобы возможно льготно клал в сошное письмо монастырские угодья. Затем, агент должен был неотступно сопровождать писцов в качестве сведущего лица, вооруженного и знаниями местных условий и необходимыми, различного рода документами, часто хранившимися не в бумажных столпах и сставах, а в памяти искушенного в юридических вопросах специалиста - стряпчего этого монастыря. Лучший способ создать благоприятное отношение к желательному для монастыря льготному писцовому описанию было такое радикальное и верное, в условиях московских приказных порядков, средство, как частый «поклон», «приношение», «признать» и «почесть» в виде денежных дач не только главному окладчику, его старому подьячему, но и их детям, сопровождавшим писцов 2) [С. Веселовский. Сошное письмо (М. 1916), II, 44; т. к. описание затягивалось часто на несколько лет, то писцы приезжали с женами, детьми и дворней в описываемую ими территорию]. Давались и подарки различной ценности, рода и вида, задавались угощения вином, сытным обедом и ужином, а то и просто «колачами». Хранящаяся в Синодальном архиве «книга Троецкого монастыря стряпчево старца Афонасия, памятная денежному приему и росходу» 187–189 годов, дает нам ряд указаний на деятельность стряпчего при писцовом описании3) [Синод. арх. Собр. докум. И. К. Зинченко, карт. № 1. (Описи докум. не имеется, нумерация карт, и статей «книги» моя. «Книга» подготовляется мною для печати). Другая подобная книга стряпчего сгорела в Московский пожар 1727 г. Название ее, уцелевшее по монастырской описи таково: «книга Московского Воскресенского подворья, монастырского стряпчево Григорья Урюпина всякому мелкому московскому расходу 170 году. Маия с 3 числа. Писаны ево Григорьева рукою». Чт. М. О. И. и Др. 1874 кн. IV, 186; ср. И. Забелин Мат. I, 324, 325. На деятельность стряпчих при писцовом описании в литературе нет указаний]. Велась эта книга во время командировки старца Афонасия Троице-Гледенским монастырем к писцам, описывавшим в 1679–1681 годах раскиданные в разных уездах земли и угодья этого устюжского, черно-тяглого монастыря. Книга стряпчего старца Афонасия состоит из 2 частей: приходной и расходной. Первая часть книги – приход: «что приимал, будучи у писцового дела у Устюжских и Усольских писцов во 187 и во 188 и во 189 годех, монастырской денежной посылки, и у денежных казначиев на почесть обоим писцом и на мелкую издершку, и что принял и тому помета порознь, по статьям». Писалась книга не день за днем, а уже post factum, очевидно, по окончании командировки и, очевидно, второпях, так как встречаются записи не в той последовательности, в которой надлежало бы им быть. Например, идет запись от 28 декабря, через несколько записей ниже идет запись о приеме денег от 27 декабря.

Из 18 «статей» о приеме денег только 5 записей датировано: все эти 5 датированных записей касаются приема денег от разных денежных казначеев-старцев Гледенского монастыря. Стряпчий старец берет деньги, «приимает», по мере надобности в них, у разных агентов монастыря, сидящих по разным деревням, мельницам и иным угодьям, подвигаясь вместе с писцами от деревни до деревни. Деньги старец Афонасий берет у трех вкладчиков, заведующих мельницами в размере 15 руб., у «мелнишного старца» – 2 рубля, а остальные деньги стряпчий берет у денежных казначеев-старцев: у Кирилла на В.-Устюге, у Михаила и Мартемьяна, находящихся в монастырских деревнях в должности посельских, управляющих и собирающих оброк и всякий доход с половников и монастырских крестьян. Всего стряпчий старец имеет на приходе у себя 36 рублей 9 алтын и 2 деньги.

В своей книге, в первой ее части о приеме денег, стряпчий из 17 записей в 8 случаях кратко говорит: «принял» или «взял» у имярека столько то денег, не указывая для какой цели взяты деньги, а в 9 случаях, налицо более детальная запись, именно, имеется вслед за «принял у имярека столько-то денег» – указание на цель получения денег, например, «усолским писцом на почесть и на издершку, как ездил с Устюга во Тотме провожать и мировую записывать, что с Архангельскими» 1) [Т. е. с В.-Устюжским Михаило-Архангельским монастырем. С этим монастырем Гледенский монастырь имел общие земельные владения и пожни, но это совместное владение постоянно порождало много споров и недоразумений, часто кончавшихся тяжбами о «земляном деле». В данном случае «земляное дело» кончилось мировой, которую и проводил через приказные инстанции стряпчий Афонасий], или «поехал на Двину», «на издершку Устюжским писцом» и т. п.

Эти два вида отметок представляют две формулы бухгалтерских записей, которые можно свести в такой схеме:
1. Принял у имярека столько то денег.
2. Принял у имярека столько то денег для такой то цели.

Вторая формула отметок не представляет чего-либо нового сравнительно с первой и есть только более подробная редакция первой формулы. В конце книги выведен правильный итог принятым деньгам «всего в приеме…».

Если краткие, сухие записи первой части книги старца Афонасия «денежному приему» не дают нам много материала для суждений о деятельности монастырского стряпчего при писцовом описании, то вторая часть этой книги «Росход денгам, что в которой вотчине давано почести устюжским и усолским писцом, и что издержано в мелкие издершки будучи у писцовых дел и тому помета порознь, статьями», - эта вторая часть книги стряпчего дает уже более значительный материал для суждения о круге дел монастырского специалиста по приказным делам. Здесь имеется 93 записи, из них только три датированы, причем одна датирована не совсем тщательно: есть указание на месяц «Мая в», но числа месяца не означено. И эти записи, очевидно, не велись день за днем, а писались либо по частям, с известными промежутками, либо после выполнения всех поручений, возложенных на своего агента Гледенским монастырем.

Из 93 записей – 62 регистрируют «почесть» писцам, подьячим и их помощникам, занятым в описании монастырских земель и угодий в двух уездах: Устюжском и Соль-Вычегодском, а остальные отметки касаются расходов: 1) по совершению тех или иных актов, требующих записки в приказных избах и санкции властей, 2) внесения оброка, за арендуемые монастырем земли у государства, 3) выдачи авансов нанятым стряпчим, рабочим, печникам, судовым мастерам и пр., обслуживавшим те или иные хозяйственные нужды монастыря, 4) расходов по уплате мостовых и др. пошлин во время деловых поездок, 5) расходов по уплате судебных издержек и пошлин при ведении тяжб и 6) расходов на покупку корма лошадям и покупку продовольствия для своего личного потребления.
Таким образом, две трети всех отметок падают на расходы, вызванные новым описанием земель писцами. И понятна, конечно, забота монастырских властей о внимательном отношении к писцам, если припомнить обстоятельства, вызвавшие описание 80–90 годов XVII века в Устюжском и Соль-Вычегодском уездах. До 131 г. Устюжский уезд платил со 180 сошек, а писцы 131–134 годов «писали и меряли неправдою, наклыдывали во многих волостях сошку на сошку» и всего положили 244 ¾ сошки 1) [С. Веселовский. н. с., II, 243; ср. П. Милюков. Государ. хозяйство России (изд. 2, СПБ. 1905), 54–55]. Кроме этого неправильного описания, в 171 г. был повышен оклад денег за стрелецкий хлеб более чем в 5 раз, затем, чрезвычайные налоги, сборы даточных солдат, производившиеся с 162 года, большой недород в 177 г. – все это вместе взятое, накопило за населением Устюжского уезда большие недоимки и вызвало целый поток жалоб в московские приказы. «Челобитчики просили не править денег за пустоту, польготить в податях и убавить сошные и вытные оклады» 2) [С. Веселовский. н. с., II, 246]. Наряду с другими страдал и Троицкий Гледенский монастырь, что явствует из уведомления воеводы П. Измайлова центральным властям. Воевода пишет, что не по его вине накопились большие недоимки за населением, что он правил и правит недоимки своевременно с «большим жестоким правежом по вся дни без спуску, а к ночи сажает в тюрьму и за караулы, и с того де правежа Ивановского и Троицкого (Гледенского на Устюге) и Филипповской пустыни старцы привозят к нему в съезжую избу в платеж церковную утварь, книги и ризы, и колокола и всякое церковное украшение» 1) [Там же, с. 246]. И когда Устюжская четь, весною 184 г., отправила заново описывать Устюг писца Алексея Лодыженского с подьячим Ал. Ерофеевым, то понятна будет та заинтересованность монастыря, которую он обнаружил к этому описанию. Монастырское хозяйство страдало от тяжелых податей, недорода и неправильной описи 131–134 г. и чтобы облегчить свое тяжелое положение, важно было провести новое описание на возможно льготных для монастыря основаниях.

Власти монастыря знали, что описание обойдется дорого 2) [Кроме расходов на «почесть» и неизбежное угощение, на владельцах описываемых земель лежали кормы переписчикам, которые с 154 г. были переложены на деньги, см. там же, 43], но на эту жертву необходимо было идти. Поэтому нужно было прикомандировать к писцам такого агента, который мог бы не только смягчать приказное сердце постоянным приношением в почесть, но и мог бы обнаружить специальную сноровку и знания в юридических основаниях владения тем или иным монастырским угодьем и вотчиной, так как писцы должны были при описи постоянно проверять титулы владения землей, и в случае тяжбы и споров на этой почве, на месте их разбирать и измерять и разводить спорные владения. И таким подходящим агентом у властей монастыря и был стряпчий, который и получал командировку для наблюдения и возможного направления, в желательную для монастыря сторону, писцового описания. Изворотливость специалиста, монастырского приказного юриста помогала монастырю иногда и прямо обходить закон. Так, например, в расходной книге старца Афонасия есть ряд указаний, что стряпчий, путем ряда последовательных приношений, добивается от писцов сдачи на оброк тех или иных угодий («Брейковской присады» и др.), хотя сдача на оброк земель и угодий, в любом наказе писцам, им определенно запрещалась; писцы, без разрешения центральных властей, не могли единолично сдавать в оброчное держание земель частным владельцам: вотчинникам, помещикам и монастырям 3) [«а об оброчных статьях, буде будут челобитчики, и им велели бить челом нам, Великому Государю, на Москве, для того, чтоб в писцовом деле на Устюге, затем продолжения не учинилось». В. П. Шляпин. Акты В.-Уст. М.-Архан. монастыря, II, 65; С. Веселовский. Акты писцов, дела, I, №№ 120 и 215]. Затем, и самое положение и работа писца, в монастырских землях отличалась той особенностью, сравнительно с описанием тяглых, крестьянских земель, что писцу не приходилось сыскивать, свозить и сажать на тягло беглых людей, призывать на льготу новых тяглецов, – это все было частным делом самого монастыря, а писец преследовал, главным образом, правовые задачи, проверял массу документов, земельных крепостей, грамот, сотных выписей, дозорных книг и т. п.4) [В. Шляпин. Акты и пр., II, 118–119 «и велеть на те монастырские и на церковные земли и на всякие угодья, класть перед собою наши, Великих Государей, грамоты, или данные, или купчие, почему они, и сколь давно, теми землями и сенными покосы и всякими угодьи владеют, и у кого куплены, из каких земель даваны. И досмотря тех крепостей и те монастырские и церковные земли и сенные покосы и всякие угодья против писцовых книг, по старым межам и граням описати имянно»]. Писец проверял эти документы при помощи сверки с приправочными книгами, у него имевшимися, путем досмотра на месте, путем допроса уполномоченного монастырем к описанию агента, каковым и был стряпчий старец Афонасий, удовлетворявший всем требованиям особенностей неприятного и хлопотливого для монастыря, писцового дела, как специалист в такого рода делах более, чем всякий другой рядовой старец из монастырской братии.

Эта писцовая опись Устюжского уезда протекала в условиях напряженной борьбы между черно-тяглыми монастырями и крестьянами, объединенными во всеуездную организацию. Устюжские монастыри подавали ряд челобитий порознь и коллективно центральной власти1) [В. П. Шляпин. Акты и пр. II, 111; А. А. Э., IV, № 146]. Постоянные конфликты с миром происходили у монастырей из-за стремления последних обособиться от мира в платежах и данях. Это стремление обособиться монастырские стряпчие откомандированные в Москву, в приказы, для очных ставок с всеуездными челобитчиками, мотивировали тем, что «податей с ними не платя - для того, что они кладут на них многие лишние поборы, мимо… Государева указа» 2) [В. П. Шляпин, н. с., II, 71]. Конфликт с миром обострился до того, что монастыри не принимали участия в общих делах всеуездных организаций, членами которых они были, последовательно проводя свою политику обособления от мира. Монастыри мотивировали свое неучастие в мирских делах невозможностью для себя работать с мирскими выборными, которые небрежно, нечестно, а часто и преступно ведут и свои, и государевы дела. Так, например, собранные государевы платежи и дани они «задерживают у себя и на вине пропивают и на харч проедают и лишними прирубными деньгами сами корыствуются и росписывают в бездельные издержки... а своим людем, и друзьям, и горланом, и ябедникам норовят, податных денег не емлют с них долгое время... емлют с них (монастырей), сверх их платежу, лишние ж деньги» 3) [В. П. Шляпин, н. с., II, 9-10]. Затем, общественная выборная администрация монастырям очень не нравится: «на них крестьян ничего искать и отвечать невозможно, что и ныне подьячие сидят по их крестьянскому выбору, и у записки в очных ставках им крестьянам будут норовить, а им... от того впредь будет напрасная волокита 4) [Там же, с. 122], почему с выборной администрацией не было возможности вместе работать. Приказ назначил расследование после того, как получил челобитье с одной стороны от монастырей, с просьбой выделить в особный платеж монастырские вотчины и угодья, и с другой – от всеуездных, крестьянских организаций, домогавшихся, наоборот, во что бы то ни стало, удержать монастыри в общем с крестьянами тягле.

В судебном разбирательстве, следовавшем за челобитьями обоих сторон интересно отметить и выделить роль стряпчих. Выступая заступником монастырских интересов, стряпчий ведет себя, как обычно надо вести себя в таких судебных процессах. Действует на приказные сердца до разбирательства – разнообразным «приношением» и «признатью», создавая выгодное для себя у них настроение. На самом разбирательстве, в очных ставках с мирскими челобитчиками, произносит ряд защитительных речей, вооруженный грамотами, жалованными, льготными и тарханными прошлых лет, осведомленный в знании государевых указов по аналогичным делам и в подходящих к данному делу законах по Уложению, опирается и на знание фактической стороны дела и на знание местных бытовых особенностей, могущих выгодно оттенить правоту монастырских притязаний. Состязаться стряпчему приходится с мирскими, всеуездными челобитчиками, также опытными адвокатами и действовавшими теми же аргументами на приказных, при чем один из главных аргументов – подкуп, иногда, бывал более убедителен именно у мирских адвокатов, имевших за собою большую материальную мощь всеуездного мира1) [Р. И. Б., 551–567, по отзыву стряпчего, уездные мирские челобитчики «бродят не по нашему, держат на день рублев по сту»]. Напряженностью борьбы северных черно-тяглых монастырей и всеуездных мирских организаций объясняется, быть может, и колеблющаяся политика центральной власти, которая то позволяет монастырям платить всякие платежи особо от мира, как бы считая убедительными доводы стряпчих в защиту индивидуалистических, собственнических тенденций замкнутых монастырских хозяйств2) [В. П. Шляпин. Акты и пр., II, 11–12, 23–24, 43. Указы от 29 апр. 1650 г.; 28 авг. 1677 г.; 2 дек. 1678 г.; 12 мая 1681 г.; 11 дек. 1682 г.; 21 июня 1695 г.], – то запрещает монастырям выходить в особый платеж от мира, как бы становясь на точку зрения всеуездных челобитчиков, отстаивающих коллективистическую, земскую – общинную политику 3) [Там же, II, 69–78, 78–89; указы от 2 ноября 1684 г.; 29 марта 1690 г.]. Возможно предположить, что деятельность и искусство стряпчих и мирских челобитчиков, – этих адвокатов Московской Руси, оказывали известное влияние на политику и решения центральной власти, чем и объясняется эта зигзагообразность и неустойчивость политики и решений власти.

Стряпчие выступали не только единолично, защищая интересы своего монастыря, но когда требовали обстоятельства дела, выступали и объединенно, целой стряпческой коллегией, защищая общее дело нескольких монастырей 4) [Там же, II 82–83, 109. Здесь говорится о совместной деятельности стряпчих М.-Архангельского, Телегова и Соловецкого монастырей]. Иногда коллектив группы монастырей, получив из Москвы, через своих стряпчих, правительственное решение по вопросу, возбужденному в коллективном же челобитье от этой же группы монастырей, хранил это решение «впредь для иных воевод и приказных людей» уездного административного центра, в архиве монастыря, обычно ближайшего к городу, где имел свое местопребывание местный воевода. И когда бывала надобность в предъявлении этой грамоты в воеводскую избу или в приказ, то документ предъявлялся стряпчим того монастыря, в архиве которого он хранился и, можно думать, по полномочию других заинтересованных монастырей. Этот стряпчий отстаивал интересы целой группы монастырей и, таким образом, в данном случае, стряпчий возвышался до общественного ходатая по общим делам всего коллектива 5) [А. А. Э., IV, № 144; И. Катаев и А. Кабанов. Акты истор. Оп. акт. собр. гр. А. С. Уварова, 195-197. Здесь стряпчий в своем письме своим властям Покровского Суздальского м-ря, ведя дело по коллективному челобитью группы монастырей, констатирует, что для успешности ведения дела требуется «почесть не малая», просит выслать денег, т. к. «в Галицкой чети от подьячих без почести не отойти» и просит побудить и другие монастыри, которые поименованы в общей челобитной к немедленной высылке денег, необходимых на почесть, по особой раскладке с каждого м–ря, сообразно количеству вывезенных крестьян. В данном случае дело состоит в том, что боярин Н. И. Романов вывез из ряда монастырей крестьян к себе в вотчины и на посад и, пострадавшие монастыри, подают коллективную жалобу – челобитье и общее дело группы Суздальских монастырей в московских приказах ведет стряпчий Покровского Суздальского монастыря Вас. Белин, старый и наиболее опытный и авторитетный стряпчий данной группы Суздальских монастырей].

Во время писцовой описи Устюжского уезда, монастыри, ведя борьбу с мирами, чтобы «с иными вместе не сваливали в сошное письмо», командируют в Московские приказы своих стряпчих, где они добиваются посылки царских грамот писцам, производившим в это время опись, о желательном для монастырей особом от мира описании земельных владений. Писцы, получив директивы из центра, видоизменявшие некоторые статьи полученного ими ранее наказа, производили желательную для монастырей особную опись, но, несмотря на это, все-таки находились под бдительным надзором монастырей, которые командировали к ним своих агентов-стряпчих; последние, следуя по пятам писцов, одаривая в каждой деревне и не затрагивая административного самолюбия писцов, – незаметно руководили их работой и руководили так, что в результате описания, по словам челобитчиков от уездных крестьян, получилось, что «прежний писец обложил их вытным письмом легко и сен приписал к ним многое число». И правительство знало такие пристрастные и недобросовестные описания, и нередко констатировало, что «иные делали воровством, не по нашему наказу, забыв наше крестное целованье и наш словесный приказ, с сильных сбавливали, а на мелких прибавливали не по правде», – но поделать ничего с искоренением недобросовестных описаний не могли1) [А. А. Э., III, 168, № 121].

Вторая часть приходо-расходной книги старца Афонасия, стряпчего Троице-Гледенского монастыря, именно часть расходная и рисует нам картину обыденного, последовательного давления на писцов денежными дачами, в результате чего и получалось «легкое сошное и вытное письмо». Эта часть книги открывается отметками по расходу денег на почесть писцу Алексею Лодыженскому с его сыном и подьячему Алекс. Ерофееву, который на описание тоже прибыл со своими сыновьями, и которым тоже в известной пропорции шла почесть от стряпчего. Лодыженский начал описывать Устюжский уезд с 184 г. и умер, не закончив описания, – 1 янв. 188 г. Книга старца Афонасия ведется с 187 по 189 г., стало быть, записи дач Лодыженскому падают на 187 г. и на первые четыре месяца 188 г. Всего отметок дач Лодыженскому с товарищи – десять; из них видно, что сам Лодыженский получил за этот срок – 9 рублей 12 алт. 2 ден., его сын Васька 33 алт., подьячий Алексей Ерофеев получил 8 руб. 10 алт. 2 ден. и его дети – 30 алт., по 15 алт. каждый. Дворовыми дворецкому писцов почести и на вино дано 9 алт. 4 ден., специально на пиво для писцов дано 3 алт. 2 ден.

Формула заметок везде однообразна. В них всегда присутствует указание на место дачи, на имя лица, которому дано в почесть и размер дачи.

«В деревне N писцу М дано в почесть X рублей денег».

В таком деликатном деле, как дача взятки, брать росписок – оправдательных документов на израсходованные суммы не приходилось. И всегда присутствующее указание в формуле заметок на место, где произведена была выдача, могло для стряпчего служить оправдательным моментом перед монастырскими властями, которые знали, что обстоятельства описания, скажем, в деревне Подсосновцы требуют почести в 1 рубль 16 алт. 4 ден., а в Канзе достаточно заготовить почесть натурой: вином на 8 алт. 2 денги «на приезд писцом», или в деревне Заболотной достаточно сварить пиво из своих зерновых запасов, следует только купить хмелю на 3 алт. 2 ден., каковой расход произведен и заносится в книгу.

Таким образом, указание в формулах заметок на размер будет величиной переменной, всецело зависящей от места дачи.
Писец Лодыженский умер 1 января 188 г., не закончив описания, и 3 мая был назначен продолжать опись стольник Никифор Ефимьев, начавший работать с лета 188 г. и работал он до весны 189 г. Среди заметок стряпчего старца Афонасия нет записей на почесть Ефимьеву и, полагая, что нужному человеку, каковым бы явился писец Ефимьев, если бы он производил описание владений Гледенского монастыря, стряпчий несомненно бы произвел выдачу «признати», и что эта выдача была бы зарегистрирована в книге, можно думать, что Ефимьев не производил описания вотчин и угодий Гледенского монастыря. Среди заметок есть две 2 дачи Ник. Ефимьеву, но они касаются не писцовой описи, а судебного разбирательства о смежных землях Гледенского монастыря с В.-Устюжским Михаило-Архангельским, владения последнего как раз описывал Ефимьев. Ефимьев был отозван на Москву, вскоре после назначения, в результате напряженной борьбы всеуездных мирских челобитчиков с одной стороны и монастырских стряпчих с другой. Уездные челобитчики указывали, что Ефимьев «монастырям и посадским наровит, а нас де губит» 1) [В. П. Шляпин, акты и пр., II, № 7; Р. И. Б. XII, 551–567: С. Веселовский. Сош. письмо, II, 248; И. Забелин, Матер. и пр., I, 324, 325. Любопытное и полное бытовых подробностей практики Московских приказов и о перипетиях этой борьбы оставил в своих письмах церковный протодьякон, ходатай–стряпчий от Устюжского Успенского собора. (Р. И. Б., XII, 551 и сл.) Уездные мирские челобитчики победили на этот раз монастырских стряпчих и церковных ходатаев в Московских приказах. Уездные люди, широко одаривая приказных, издерживая на них «на день рублев по сту и больши» добились того «что быть всем вместе и окладывать вряд по переписным книгам», добились и смещения Ефимьева, льготившего сильным людям и назначения другого писца. Протодьякон Димитрий отписывая своим церковным властям о ходе борьбы, отмечает финансовую мощь уездных челобитчиков, заметно влиявшую на решения приказных, отмечает вместе с этим и частую бесплодность денежных взяток: «не наши у них признати и заступы, и у них видаем слезы», говорит Дмитрий про своих противников «и ныне и им о выписки – гораздо велика издершка и деньгами и гостинцами, рыбами великими и медом, и того еще не знатно, каков указ по выпискам будет». А про свои ходатайства и дела в приказах протодьякон с горечью замечает, что приказные «день поблазнят добром, а после неделю бродишь, а на пишу ни мало не услышишь, взять хотят наперед много, и не ведомо, что учинят добра, на словах сладко говорили, а делом ничего не учинили». Приходилось иногда и определенно констатировать, что «признать наша Устюжские чети дьякам и подьячим даром пропала». И в результате от этих бесплодных хождений по присутственных местам протодьякону Дмитрию «бродить стало не из-за чего, в руках стало тщо», «и от бродни гораздо голова и ноги болят и на нутре мутно от таковы издержки». Таким образом, неудача монастырских стряпчих, церковных и посадских ходатаев в приказах на Москве привела к тому, что посадам, церквам и монастырям не удалось «утвердить за собою старое право нести тягло особо от мирских людей, право против которого особенно боролись уезды» (С. Веселовский, н. с. II, 565)]. И после победы мирских челобитчиков писцовое описание перешло к Устюжскому воеводе И. Ив. Пояркову и дьяку А. Покрышкину, которые и закончили описание1) [В. П. Шляпин, Акты и пр., 36]. Указаний в книге старца Афонасия на отношения к этим новым писцам нет, возможно, что Лодыженский уже успел описать владения Гледенского монастыря по Устюжскому уезду и новые писцы не проверяли этого описания, почему и не было необходимости стряпчему тратиться на этих новых писцов. Далее, книга старца Афонасия регистрирует дачи писцу, описывавшему в 186–190 г. Сольвычегодский уезд и расположенные в этом уезде владения Гледенского монастыря. Писец этот был Григорий Овцын с подьячими Вас. Крюковым и Ив. Осиновым. Расходы на них произведенные, связанные с писцовым описанием, записаны в 4 случаях, при чем писец Овцын получил 3 руб. 8 алт. 2 ден., подьячий Крюков – 3 руб. 24 алт. 6 ден. и подьячий Осипов 11 алт.; на вино им израсходовано – 27 алт. 4 ден. и на калачи, свежую рыбу и пироги – 10 алтын. Формула заметок выдачи почести этим писцам та же, что и формула заметок дач писцу Лодыженскому.

В связи с заботами стряпчего при писцовых описях, стояли заботы старца Афонасия о взятии новых земель и угодий на оброк, что как общее правило, как известно, (см. выше стр. 55) было запрещено правительством делать это единоличным распоряжением писцов. Но это запрещение обходилось на местах во время нового писцового описания таким образом: писцы за почесть давали на оброк новые угодья и земли, записывая в писцовых книгах эти оброчные статьи как старые, уже бывшие за монастырем в оброчном пользовании и теперь только возобновляемые из-за наддачи. В своем расходе стряпчий Афонасий регистрирует семь таких случаев взятия оброчных статей2) [Синод, арх. собр. Зинченко, карт. I. Взяты на оброк: 1) пустая осмина деревни Трегубовой, ст. № 39,- 2) Костровская новая присада, в Яхренской волости, ст. № 58, 61, 88,- 3) Брейковская присада, ст. №№ 59, 60; 4) Бунковская присада, ст. №№ 69, 87, 5) Онбарное место на Комарице, ст. № 67; б) половина пустоши Косякова, в Яхренской волости, ст. № 85; 7) пустая Турашева горка в Яхренской волости, ст. №№ 89 и 111. Этот способ получения оброчных статей, в обход закона, был общ, очевидно, всем монастырям, не только северным, черно-тяглым. Так напр., Нижегородский Печерский монастырь для съемки оброчной статьи посылает «на Балахну, к писцом, к стольнику Парфению Павловичу Сомову да к подьячему к Олексею Ерофееву бити челом о полесной явки» судебного старца Феод. Кулаковского да служку Богдашку Коротнева (в других документах этого же года Богд. Коротнев называется стряпчим; судебный старец – иное наименование должности стряпчего). И посланные удачно выполняют возложенное на них поручение, при чем «полесная пошлина» уплачивается в размере 20 рублей, а почесть за содействие нарушения закона писцу уплачивается 3 рубля 35 алт., подьячему 4 руб. 15 алт. и молодому подьячему 1 руб. 5 алт. 4 ден. Результат же для монастыря чрезвычайно удачный, т. к. «взято на три года до иных переобретчиков про монастырский всякий обиход для бревен и дров монастырским крестьянам., подгородные волости и про свою нужду» (А. Титов. Акты Нижегор. Печер. монастыря, Л. 1898, 308)] за право получения которых уплачено почести 1 рубль 21 алт. 9 ден., а оброчная плата с пошлинами, с отвозными и писчими деньгами по совершению оброчных актов за все эти семь статей уплачено в казну 1 рубль 9 алт. 9 ден. Таким образом, почесть превышает самый оброк.

Формула отметок платежа оброчных денег такова:
Платил с такой то оброчной статьи на такой то год оброка столько то.

Из 8 отметок в 4 случаях указаний на год, за который вносится оброк, нет, быть может, потому, что во внесении оброка из присутственных мест у стряпчего имелись отписи, которые и служили оправдательным документом перед монастырскими властями в израсходованных суммах, отпущенных на сей предмет. Записи же в книге старца Афонасия, им велись для памяти самого стряпчего, почему эти отметки часто не датированы, разбросаны в разных местах и следуют не в той последовательности, в какой совершался отпуск в расход денег. Эта приходо-расходная книга стряпчего скорее памятная, записная тетрадь, чем бухгалтерский отчет.
Формула отметок по расходу на почесть, связанную с наймом на оброчное держание земель и угодий такова:
Имали там то, такую то оброчную статью и от того несли почести столько то денег.

Почесть стряпчим давалась перед заключением актов на оброчное держание, во время дипломатических переговоров между стряпчим и писцом о незаконной сдаче на оброк, давалась дача во время заключения сделки, и производилась выдача заключительная, почесть и угощение после заключения сделки на оброчное держание. В одном случае имеется даже такая запись: «ходили к писцу Алексию Лодыженскому с Ываном Миловым рядится о почести о Бунковской присаде, несли почести пять алтын денег». Здесь интересно отмечается факт предварительного ряда о размере самой почести, каковая должна последовать в том случае, если писец согласится сдать на оброк Бунковскую присаду, но вместе с тем отмечается, что пять алтын почести уже несено перед началом самого разговора о ряде.

Писцы, берущие взятки по каждому поводу, а часто и без всякого повода, выглядывают из коротких, деловых записей старца Афонасия. Встречаются, например, и такие отметки, в которых основания дачи взятки для читающих теперь эту приходо-расходную книгу, остаются непонятными и маловразумительными: «ел хлеба у писца Григорья Овцына, дано семь почести алтын денег».
Внесение оброка в казну, часто бывало прямою обязанностью стряпчего. Стряпчий вообще часто учиняет денежные расчеты с казной, как уже выше говорилось, внося денежные платежи дани и оброчные деньги, следуемые с монастыря, агентом которого является стряпчий, взятый правительственною властью на поруки, обеспечивающей власти аккуратное поступление доходов в казну «и в том оброке и данех збирать по стряпчем крепкие поруки, что те оброк и дани безпереводно платить ему сполна» 1) [См. выше стр. 51, прим. 1].

Пребывание стряпчего у писцового дела было временным, текущим занятием среди других дел, специфически свойственных собственно профессии стряпчего. Это временное занятие продолжалось только до тех пор, пока шло описание земель и оканчивалось вместе с окончанием описи. Очень скромная доля в деятельности стряпчих падает на выполнение разных поручений монастыря, не связанных с приказно-юридическими вопросами. Чувствуется по записям приходо-расходных книг, что монастыри берегут своих стряпчих и не отвлекают их от прямых их обязанностей, тем более что в подворьях столицы от крупных монастырей постоянно проживали на ряду со стряпческой коллегией и коллегия монахов-сборщиков, выполнявших специальные поручения по сбору милостыни и по мобилизации щедрых благодетелей и даятелей, преимущественно благосклонных к данному монастырю. Но, тем не менее, стряпчие изредка, отвлекаясь от своей профессии, производят покупки «коней добрых», «склянец стекловых», под лимон, под настойки, шелковые мантии, парчовые материи, тафту, сафьян и модные клобуки греческого покроя, получившие распространение после реформ патриарха Никона и т. д. По характеру покупаемых предметов для второй половины XVII в. замечается несомненное омирщение жизненного уклада монастырей, когда скопление материального благосостояния позволяло открыть серию забот о «украшении жизни»2) [К. Любанский (в Изв. Арханг. общ. изуч. рус. сев. 1919 г. № 5–6) приходит к тем же выводам о некоторой изысканности в приобретении предметов монахами «про себя и про свой домашний обиход», – в своем анализе прих.-расх. кн. именно монахов-сборщиков, деятельности монахов–стряпчих автор не касается, хотя автор смешивает деятельность стряпческой коллегии и коллегии сборщиков к одно целое. Ср. И. Катаев и А. Кабанов, н. с., 197, 198, 199]. Чаще выполняли стряпчие подношение пирогов и монастырских гостинцев в среде благодетелей и добродеев из боярской знати и высших административно-духовных кругов, близких к патриарху. Это, возможно, связывалось с заведением деловых связей с всесильными сферами, почему эти поручения и выполнялись стряпчими.

В заключение нельзя не упомянуть о бытовых условиях жизни стряпчих в командировках на Москве. В своих письмах стряпчие постоянно жалуются на тяжелые условия своей работы; их стряпческая деятельность создавала им не мало врагов, ведь в борьбе приходилось прибегать и к не совсем чистым приемам и к обходу закона. Так например стряпчий жалуется: «а нам... Гаврило Бакин угрожает убойством, и мы по вечерам в приказы не смеем ходить». В следующем письме стряпчий уже констатирует: «а вологоцкой помещик, смолянин Гаврило Бакин с людьми своими, набежав на меня, и против того двора, бил до полусмерти, едва жив... поспешением и молитвами преподобного Димитрия чудотворца смерти моей пришло еще не время 3) [Оп. св. Волог. епарх. др., VI, 76–77. О различных невзгодах Московской жизни см. там же, 107, 108. 113 и 118; А. Титов, н. с., 340, 349–351]. Кроме этих неудобств, приходилось переносить еще и другие. В дороге, едучи в Москву, стряпчие подвергались нападению лихих людей, которые «пограбя всю стряпню, грамоты многие, припасы на почесть дьяком и приказным, росписи розные и все статки» уводили и лошадей, и приходилось «брести» пешком в столицу. В Москве стряпчие получали припасы для своего пропитания из своих монастырей, не смея трогать продовольственного фонда, предназначенного в почесть нужным людям и находившегося на особом учете и отчете. Нерегулярное сообщение, распутица, ожидание установки санного пути – заставляли стряпчих подчас и голодать, так как монастырских припасов и денег, предназначенных для ведения дела, они трогать не могли, находясь под бдительным надзором старшего или большего стряпчего, обычно инока данного монастыря «черного попа» или «чернеца». Московское лето с частыми пожарами, с непроходимой грязью по улицам, так же причиняло не мало тягот, которые один стряпчий образно описывает: «за грех пожары частые, большие, все нужное, грамоты и письма всяки, укладено в телеги, а в погреб писем поставить не смею, чтоб не прогорать: земли тонко насыпано. И запас в погребах положен на волю Божию. А я бродить без лошади не могу... грязи большие... и кручина одолела, и от пожарные страсти и перекусить, Государи, опричь хлеба и сухарей с квасом – нечего, а и хлебов, Государи, печи не велят» 1) [А. Титов, н. с., 349]. Иногда тяжесть работы увеличивалась благодаря неопытным помощникам: «а что вы... прислали ныне Ивана Черниева, и тот тому делу... не признател и ему не за обычай», – следует просьба о замене его более опытным стряпчим. Но такие замены властями осуществлялись только тогда, когда дело шло для монастыря важное или принципиальное; в таких случаях экстренно нанимался старый и опытный стряпчий, который и высылался в помощь стряпчему на Москве, иногда приезжали и сами власти. Обычно же, за неимением свободных стряпчих, эти просьбы о замене, оставались безрезультатными.

Учтя ряд данных в отрывочном рассеянном и не полном материале, можно, до некоторой степени, представить себе монастырских стряпчих – этих своеобразных адвокатов в Древней Руси, со всеми их характеристическими чертами практиков-юристов, вызванных к жизни и к деятельности потребностью монастырей постоянно защищать свои материальные интересы в атмосфере несовершенного закона и несовершенных форм судоустройства Древней Руси. Эти же факторы: экономические интересы монастырей и изъяны приказного строя были и воспитателями и учителями стряпчих.

Атмосфера стяжательной экономической политики монастырей давала стряпчим первую выучку; неся обязанности финансовых и административных агентов монастыря в служках, посельских, порядчиках, казначеях и досмотрщиков по управлению монастырских вотчин и угодий будущий стряпчий получал первоначальную опытность и сноровку, приобретал первые начатки знаний, примитивно регулировавших юридические и житейские отношения подведомственных ему лиц; постепенно повышаясь в своем служебном ранге и входя по праву своей новой должности в приказную жизнь, стряпчий проходит вторую и последнюю, высшую школу, которая и завершала его юридическое образование.

Вызванные потребностями жизни, прошедшие двойную школу житейского сутяжничества и приказного крючкотворства, стряпчие выступают осторожными дельцами-практиками на приказном поприще, одерживая свои победы не изощренной юридической мыслью, а практической сметкой, практической цепкостью и главное таким несокрушимым аргументом в условиях приказного строя Древней Руси, каким был рубль и обильная почесть натурой.

Владея умело этим оружием, своим опытом и традицией, стряпчие безбоязненно и, чаще всего, беспроигрышно вели дела своих доверителей. Вели они доверенные им дела чаще единолично, реже небольшой группой, под наблюдением и постоянным присмотром старшего стряпчего.

В сравнительно редких случаях, стряпчим приходилось выступать большой, сплоченной корпорацией от имени ряда монастырей, заинтересованных в общем деле. В таких выступлениях можно видеть зрелость юридического института судебной защиты, выработавшейся путем длительного развития в жизненном процессе, в котором перекрещивались влияния экономических потребностей, как монастырей, так и светских вотчинников и неустроенности правительственно-приказного аппарата, управлявшего Московской Русью.

Институт древне-русской адвокатуры отправлял обширную и разностороннюю деятельность, не суживаясь только в судебную защиту, но неся охрану материальных интересов своих доверителей и иными способами защиты, кроме судебной.
Но этому институту древне-русской адвокатуры не суждено было развиться и организоваться вполне: судебная реформа Петра Великого, разрушив приказный суд, убила и древне-русскую адвокатуру, следствием чего и было то печальное положение судебной защиты, которая попала в руки полулегальных, полуподпольных дельцов и дореформенных стряпчих XVIII в. и большей части XIX в.
Только судебная реформа Александра II воссоздала на новых началах и в иных формах институт адвокатуры, далеким предком которой был древне-русский монастырский и боярский стряпчий.