5.3. Хоромы и дворцы

Мы сознательно помещаем параграф о хоромах и дворцах в раздел об ансамблях. Принадлежа "лутшим" людям, они должны были средствами архитектуры передать значимость и богатство их владельца. Не в ущерб функциональному назначению, рациональному началу, в них должны были превалировать эстетические начала - самоутверждения средствами красоты. Поэтому хоромы и в особенности дворцы представляли собой сложные композиции зданий, чаще всего с раздельными кровлями, нередко фигурными. И такая композиция обладает всеми чертами ансамбля, наделенного исключительной живописностью. В городской застройке многочисленные хоромы, соседствуя друг с другом, формировали его праздничный, нарядный облик. Трудность, однако, состоит в том, что до наших дней не дошло ни одного здания. Наши представления базируются на рисунках, эскизах и описаниях, фрагментарных и не предназначавшихся для систематического изучения. Поэтому мы обречены лишь на приблизительные и при том часто гипотетические представления о рассматриваемых зданиях.

Структура хором, как и обычной избы, как правило, была трехчастной, образованной тремя разновысокими срубами, с не только раздельными, но и разными по форме кровлями (на два ската, шатер, бочка), с сознательной асимметрией различных частей и элементов (крылец, окон и т.д.) с монументальностью срубов и подчеркнутой легкостью летних горниц каркасной конструкции. Уже в новгородских раскопках XI–XII веков были вскрыты нижние венцы таких трехчастных домов, в которых сени разделяли Две половины – летнюю и зимнюю, или мужскую и женскую, или гостиную и жилую. Постепенно сформировался уклад жизни, и Дом был в каком-то смысле олицетворением этого уклада. Поэтому преемственность просматривается и между избой крестьянина и хоромами боярина и даже в каменном боярском доме старались сохранить и привычную композицию и привычный уклад*.

Вместе с тем такая композиция ничем не стесняла фантазию зодчего. И в стоявших рядом хоромах непросто было разглядеть единство структуры.

В оставшихся изображениях хором можно увидеть эти вариации. На плане Тихвинского посада, нарисованном в 1679 году И. Зелениным [28] изображено несколько трехчастных домов в виде двух высоких срубов под двускатными кровлями, разделенных пониженными сенями с каркасным верхним летним этажом, также покрытым двухскатной кровлей. В альбоме Мейерберга (1660 год) изображен боярский дом в подмосковной усадьбе Никольское. Он имеет усложненную, но тем не менее трехчастную форму. Сени тоже ниже боковых частей, но целиком рубленные. Левая часть состоит из двух срубов под общей двухскатной кровлей, она шире сеней. Правая часть крыта высокой четырехскатной крышей. Видимо она была гостевой, а левая – жилой. К сеням было приставлено крыльцо с двумя рундуками, имевшими сложное четырехгранное покрытие, соревнующееся с шатром правого сруба. Здесь асимметрия - художественный прием, вместе с тем продиктованный функциональным назначением частей здания.

А теперь совершим путешествие и посмотрим на застройку Москвы, изображенную на Сигизмундовом плане [29], глазами замечательного знатока древнерусского зодчества П.Н.Максимова. План был сделан в 1610 году художником Иоганном Готфридом Абелином. Гравирован художником Киллианом и посвящен королю Шведскому и польскому Сигизмунду III. Стало быть на нем представлены дома, построенные в конце XVI-начале XVII веков. "Большинство из них состояло из нескольких срубов значительной высоты, дома обладали подклетом и наружными крыльцами, в большинстве случаев каждый сруб был покрыт отдельной крышей. Крыши чаще всего были двухскатные, не очень крутые, а отдельные, более высокие срубы покрывались и четырехскатными шатрами с по лицами. Оба этих вида крыш можно видеть на двухсрубном доме, изображенном между стеной Земляного города и Яузским мостом.

Но большая часть домов, изображенных на Сигизмундовом плане, имела трехчастную композицию, ясно видимую благодаря различной высоте срубов и их крыш. Были и дома, три сруба которых

* Чаще всего в XVII–XVIII веках каменные дома надстраивались деревянными этажами с традиционными кровлями.

покрывала общая двухскатная крыша, но ее щипцы, также бревенчатые, как и стены, венчали не широкую сторону дома, но узкую. Иногда и крыльцо, примыкавшее к сеням, находившимся в средней части дома, покрывалось той же крышей, спускавшейся над ним. Таков дом, изображенный в Белом городе, на южной стороне Солянки, против церкви Рождества Богородицы на Кулишках.

Другие трехчастные дома с двухскатными крышами имели более высокий, с дополнительным этажом, средний сруб, покрытый, как и боковые, крышами с коньками, направленными вдоль дома. Это можно увидеть на домах в Белом городе южнее Солянки, у Яузских ворот и на северной стороне Ваганьковского переулка. Такая композиция выделяла дом из окружающих его одноэтажных жилых и хозяйственных построек еще больше, чем высокий подклет, и наделяла его известной живописностью. К тому правая и левая половины дома, предназначавшиеся одна для жизни семьи, а другая для приема гостей, разнились как размерами, так и числом и размещением окон. Асимметрия и живописная непринужденность композиции усиливались и асимметричной композицией крылец, подобным тому, какое показано на изображении дома, стоявшего против Кремля, на правом берегу Неглинки, немного выше Троицкого моста и Кутафьи башни. Верхняя площадка его, основанная на срубике и покрытая четырехскатным шатром, примыкала на уровне основного жилого этажа к правой части высокой средней трети дома, (имевшего точно такую же композицию, как и два упомянутых выше дома), тогда как лестница со своей наклонной крышей шла вдоль левой части.

Другие такие же трехчастные дома с более высокой средней частью имели над ней крышу с коньком, перпендикулярным длинной стороне, что усиливало впечатление живописности, создававшееся асимметрической объемной композицией здания. Таков был дом в Земляном городе, у Яузского моста. Но еще живописнее были такие же по композиции дома, средняя часть которых покрывалась не прямоскатной крышей, но ''бочкой" с широкими полицами, опиравшимися на повалы. Такие дома изображены в Белом городе, восточнее Николо-Подкопаевской церкви, где к средней части дома примыкало крыльцо, такое же, как у описанного выше дома на Неглинке, и в Китай-городе, на северной стороне Ильинки, возле Троицкого подворья, где дом имел более высокий подклет и соответственно более сложное крыльцо. Промежуточная площадка крыльца была основана на оставленном от дома срубе и покрыта шатром, а нижний и верхний, примыкавшие к зданию марши покрыты наклонными крышами. Последнюю разновидность трехмастного дома с повышенной средней частью представлял собой дом с шатровым верхом последней. Большая по сравнению с бочкой строгость такого верха, делавшего венчаемый им сруб похожим на крепостную башню, смягчалась нередко облегченной каркасной конструкцией верхнего этажа с часто поставленными вертикальными стойками и окнами. Такая конструкция, говорившая о том, что верхний этаж был холодным, летним, зрительно облегчала верх сруба, второй этаж которого, прорезанный более крупными "косящатыми" окнами, создавал постепенный переход к легкому верху от массивного низа, совсем не имевшего окон или прорезанного маленькими вытянутыми по горизонтали волоковыми окошками. Примером таких домов могут служить дома, изображенные в Белом городе, южнее Николо-Ваганьковской церкви и против церкви Введения на Лубянке (возможно, дом князя Д.М. Пожарского).

Наконец были трехмастные дома с пониженной средней частью и высокими боковыми, причем средняя часть покрывалась на два ската, а боковые имели разные покрытия. В доме в Земляном городе, возле того места, где его стена подходила к Москве-реке, одна из боковых частей была покрыта точно такой же двухскатной крышей, как и средняя, а другая – бочкой. В доме в Белом городе, у Яузских ворот, на северной стороне Солянки, одна из боковых частей имела каркасный верхний этаж, увенчанный шатром, а другая была покрыта на два ската с коньком, перпендикулярным коньку средней части и длинной стороне дома.

Более крупные дома состояли из большего числа срубов: таков, например, был дом, изображенный в Белом городе, между церковью Введения на Лубянке и Пушечным двором. К заднему фасаду одной из боковых частей трехмастного дома (с повышенной средней частью и покрытием каждой части на два ската с параллельными коньками) здесь была пристроена квадратная в плане башенка, покрытая бочкой. Большая высота средней части, возвышавшейся под боковыми на два этажа, и примыкавшее к ней обычное асимметричное крыльцо с четырехгранным шатром над верхней площадкой, окруженной каркасными стенками, по основанной не на срубе, а на связанных перекрещивающимися подкосами столбах, придавало объемной композиции и силуэту этого дома замысловатый и сложный характер.

Строже был также четырехсрубный дом (вероятно, Шереметьева) стоявший к западу от Никитского монастыря (в Белом городе). В нем средние два сруба были покрыты общей двухскатной крышей, северный при таком же покрытии был немного ниже, а южный имел вид башни с каркасным верхним этажом и шатровым покрытием. Севернее его с небольшим разрывом стоял другой дом, входивший в состав того же владения, меньший, двухъярусный, но повторявший в упрощенной форме композицию большего: южный сруб, как и там, имел вид башни с четырехгранным шатровым верхом с полицами, но рубленной снизу доверху, а северный был покрыт на "два ската" [28].

Все изумляет в этом на первый взгляд перегруженном подробностями рассказе. В первую очередь, что увидев это, смог изобразить автор Сигизмундового плана. Во-вторых, что смог увидеть в этом изображении и идентифицировать П.Н.Максимов. При этом мы смогли познакомиться с типологическими описаниями основных богатых домов Москвы конца XVI-начала XVII веков.

Особая ценность этого изображения состоит в том, что на нем представлены последние мгновения Москвы начала XVII века. В 1612 году от того, что изображено на Сигизмундовском плане, не оставлено было и следа. Вот рассказ живого участника – польского офицера Самуила Маскевича, бывшего среди польских интервентов в Москве в 1609-1612 годах:

"Во вторник поутру, когда некоторые из нас еще слушали обедню, в Китай-городе наши поссорились с русскими...

Итак, 29(19) марта, во Вторник, на страстной неделе завязалась битва сперва в Китай-городе, где вскоре наши порезали людей торговых (там одних лавок было до 40000); потом в Белом городе; тут нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами... и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей; а другие, будучи в готовности, с кровель, с заборов, из окон бьют нас самопалами, камнями, дрекольем...

Каждому из нас было жарко; мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: "Огня! Огня! Жги дома!..."

Достали смолы, прядева, смоляной лучины, и тут едва успели запалить этот дом, то же делали и с другими домами, где кто мог. Наконец занялся пожар; ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад, а мы следовали за развивающимся пламенем, пока ночь не развела нас с неприятелем...

Отдан был приказ: завтра, то есть в среду, зажечь весь город, где можно... Жечь город поручено было 2000 немцев, при отряде пеших гусар наших...

Пламя охватило дома и, раздуваемое жестоким ветром, гнало Русских, а мы потихоньку двигались за ними, беспрестанно усиливая огонь. Уже вся столица пылала, пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают... В четверток мы снова принялись жечь город, коего третья часть осталась еще неприкосновенною: огонь не успел так скоро всего истребить. Мы действовали в сем случае по совету доброжелательных к нам бояр, которые признавали необходимость сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрытия. Итак, мы снова запалили ее, по изречению очевидца: "Град Господен измету да ничтоже в нем останется". Смело могу сказать, что в Москве не осталось ни кола, ни двора"... [37].

Чтобы закончить с пожаром, отметим, что Москве было к пожарам не привыкать, (хотя и не таких масштабов). Все иностранцы, писавшие о Москве, отмечали, что в Москве тушат пожары не водой, а разборкой домов на пути огня. Этим занимались стрельцы и особая стража.

Опять же все иностранцы отмечали, что в Москве у стен Белого города есть рынок сборных домов. Так что, как писал Олеарий: "погорельцы, потерявшие дома от пожара, скоро поселяются в новых домах".

Но вернемся вновь к хоромам. Сохранился рисунок Афанасия Чудинова, сделанный в 1793 году в Сольвычегодске. На нем изображены хоромы Строгановых за год до их разборки (стр.152). К сожалению, на этом рисунке хоромы в своей южной части заслонены Благовещеским собором. Сохранился еще один схематичный рисунок-чертеж, не датированный. По ним совместно можно судить, что хоромы состояли из семи, поставленных в ряд срубов. Северный сруб был тридцатиметровой, шестиэтажной (!) башней-повалушей, имевшей повал и крытой бочкой с острым килем и крупными полицами. Затем шли сени с двухмаршевым крыльцом. Нижний рундук его был крыт шатром, а верхний бочкой. Сени завершались легкой башенкой каркасной конструкции, крытой четырехгранным шатриком с полицами. Жилая часть основного здания имела два этажа, освещенных косящатыми окнами. Высший подклет имел волоковые окна. Башнеобразную форму имел и южный сруб, покрытый четырехгранным шатром, равный по высоте трехэтажной основной части здания. От основной части здания его отделяли несколько пониженным срубом, имевшим в верхней своей части каркасный верх. Но и в этом здании усложненной формы, тем не менее просматривается трехчастная композиция: башня-повалуша, сени, трехэтажное основное здание под общей кровлей. Южная башенка была неотъемлемой частью основного здания – деликатной репликой северной повалуши.

По-видимому, причудливые композиции хором в их произвольных сочетаниях, обусловленных полетом ничем не скованной фантазии, летящей, однако, об руку со здравым смыслом, были привычны русскому глазу, рождали ассоциации и стимулировали поиск. Недаром протопоп Аввакум, потрясенный фантастическим зрелищем скал над Байкалом, сравнил их с рукотворными хоромами: "полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы, – все богаделано"...

Памятью о деревянных дворцах до XVII века осталась опись царского дворца в Коломне, составленная в 1577 году. Он состоял из четырех групп зданий - парадных, жилых помещений царя, соответственно царицы и царевича и разнообразных подсобных помещений. Подклеты были рубленными, а в некоторых случаях и каменными. Все здания сообщались между собой переходами. Дворец имел повалушу, крытую бочкой, дубовый чердак о 25 окнах и красное крыльцо, крытое тремя шатрами. Как видим, все элементы дворца уже известны нам по описанию хором, однако, такого описания недостаточно для реконструкции его облика.

Принято считать, что дворец в Коломне послужил образцом для дворца в царском селе Коломенском под Москвой. Заказчиком его был Алексей Михайлович. Соответственно структура дворца, состав его зданий отражали состав царской семьи и уклад ее жизни.

И.Е.Забелин в [40] (т.VI) писал о традиции устройства великокняжеских хором. Они имели три отделения. Первое - хоромы постельные, или покоевые. Обычно 3–4 комнаты. Последняя была опочивальней, или ложницей. Около нее - крестовая, или моленная. Другая называлась комната, а по назначению была кабинетом. Первая при входе - передняя и предназначалась для приемов.

Ей предшествовали теплые сени, к которым примыкали сенник (чулан) и мыльная.

Второе - хоромы непокоевые. Они отводились для торжественных собраний и включали в себя столовую избу, горницу и повалушу.

Третье отделение объединяло разнообразные хозяйственные постройки - дворы и дворцы (то есть небольшие дворы). В их состав входили конюшенный, житный, кормовой (поваренный), хлебный, сытный и ряд других.

Между палатами устраивались переходы. При хоромах была и своя домашняя церковь, в подклетах которой берегли добро.

В соответствии с этой традицией и был построен дворец в Коломенском.

Дворец был построен в 1667-1669 годах (1668 [2], [11]) мастерами Семеном Петровым - плотничьим старостой и Иваном Михайловым - плотником-стрельцом. Затем дворец был частично перестроен уже после смерти Алексея Михайловича мастером Саввой Дементьевым в 1681 году при Федоре Алексеевиче

Дворец по оценкам современников был одним из чудес света (восьмым). Пластика дерева достигла в нем эффекта неисчерпаемости. В нем 270 комнат и 3000 окон и оконцев.

Приведем несколько его реконструктивных изображений. На рис.77 представлен юго-восточный фасад дворца, на стр. 154 - этот же фасад в аксонометрии на старинном рисунке и северо-западный фасад. На стр.155 – генеральный план дворца.

Из их совместного рассмотрения видно, что дворец – сочетание срубов различных размеров, сгруппированных по функциональному назначению и имеющих убранство сообразно их иерархическому положению в принадлежности тем или иным членам царской фамилии. Главная группа зданий, обращенная к церкви Вознесения, вмещала в себя хоромы Алексея Михайловича (стр.156). На правом краю – "столовая изба", крытая огромным кубом. Затем сени – легкая ярусная постройка со многими окнами. Сени стояли на высоком каменном подклете. Выступающее вперед торжественное, праздничное крыльцо, крытое бочками и шатрами (стр.155), вело в парадную и жилую части хором. Жилая часть – слева от сеней, была покрыта двойной крещатой бочкой и четырехгранным шатром над торцовой частью. В этой части были сделаны два дополнительных этажа. Слева к покоям царя примыкали хоромы царевича - наследника, Федора Алексеевича. Они крыты тоже двумя шатрами, перекликающимися с господствующим шатром над царскими покоями.

Покои царицы Натальи Кирилловны были расположены за государевыми покоями и обращены главным фасадом на север. Это чисто жилые покои, не имевшие парадной половины. Их сени имели такое же красивое крыльцо, как и по царскому фасаду. И крыто оно было также восьмигранным шатром и бочками. Покои царицы имели общую над несколькими срубами кровлю в виде громадной бочки. Справа к хоромам царицы примыкала четырехэтажная башня, крытая шатром, которая уравновешивала шатры сеней и крыльца. Из хором царицы вели три перехода в поварню, в детскую и в дворцовую домашнюю церковь Казанской Божьей Матери. По третьему переходу можно было также пройти на половину старших царевен, расположенную к северу. Вторые и третьи хоромы царевен были обращены фасадом к западу, а четвертые на юг. Эти хоромы вместе с поварней и мыльней образовывали внутренней двор дворца с южной стороны.

Дворец изнутри и снаружи был щедро украшен резьбой, позолотой и рисунками. Резными работами руководил монах Арсений – крупный знаток орнаментальной резьбы, имевший за плечами Никоновский Новый Иерусалим. И даже известны имена членов его артели – Клим Михайлов, Давыд Павлов, Андрей Иванов, Герасим Окулов, Федор Михайлов, прошедших вместе школу на Истре. А живописными работами руководил выдающийся художник того времени Симон Ушаков.

В целом ансамбль дворца не имел четко выделенного главного фасада. С любого направления он выглядел разнообразно и неожиданно. Его многочисленные шатры и криволинейные кровли – бочки и куб поварни в сочетании с разновысокими срубами и башнями, а также раскраской отдельных частей являли собой праздник жизни, монументальность и незыблемость царской власти, несмотря на "бунташные" времена.

Замечателен простодушный восторг, выраженный в поэтическом восхвалении Коломенского дворца современником. Но не простым современником, а Симеоном Полоцким – наставником царских детей, основоположником русского силлабического стихосложения:

А заканчивается поэма такими торжественными словами:

До нас дошел целый ряд свидетельств современников Коломенского дворца, в которых мнение о восьмом чуде света было единогласным. К тому же дворец был начинен разнообразными затеями. Были среди них и деревянные львы, издававшие рык, и другие шутихи. Так что часть того, что Петр Алексеевич использует затем в своих "мон плезирах", было увидено у батюшки, в летнем Коломенском дворце.

"В порядке исключения" в Коломенском дворце даже устраивались приемы иностранных послов. В.О.Ключевский в своей первой работе "Сказания иностранцев о Московском княжестве" (1866 год) сообщает о том, что "Царица Наталья Кирилловна упросила царя в 1675 году назначить аудиенцию цесарскому послу де-Боттони в селе Коломенском, где ей удобнее было смотреть на посольство, и, приближаясь к селу, пристава нарочно вели поезд не прямой дорогой и замедляли его движение, чтоб царица дольше могла любоваться зрелищем из дворцового сада. В соседней комнате смотрела через отверстие в двери на представление посольства, но маленький Петр выдал мать, неосторожно растворив дверь прежде, чем посол успел выйти из приемной залы"...

Вместе с тем Коломенский дворец - родовое гнездо, где живут все вместе - коронованные родители и многочисленные чады и домочадцы. Средствами архитектуры подчеркнуто положение каждого. Так убранство хором царевен - самое простое и сдержанное - одинаковые трехэтажные здания, включая подклет и чердак, крытые двумя или тремя четырехскатными шатрами без слухов, а на четвертых хоромах - вообще простая двухскатная кровля. Эти хоромы имели и самые простые крыльца - без шатров и бочек, как у других членов царской фамилии. Упрощена и обработка фасадов. В рубленных стенах прорезаны группы окон из одного косящатого с простыми наличниками и двух волоковых. Чердак везде был легким, каркасным. Да и местоположение хором царевен было на периферии дворца.

Фасады хором царя и старшего царевича подчеркнуто торжественны и украшены. Они даже были обшиты тесом. Это уже было влияние новых вкусов. Членение на этажи подчеркивалось резными горизонтальными поясками с резными подзорами. Все наличники косящатых окон имели резные украшения.

Хоромы царицы занимали промежуточное положение как по месту, так и по убранству между хоромами царя и царевича, и хоромами царевен. Основной этаж был обшит тесом и имел такие же пояски и наличники, как по фасаду хором царя и царевича, а подклет так и оставлен рубленным, как на фасаде хором царевен. Царицыны хоромы имели единую крышу, в отличие от хором царя, но зато эта крыша была выполнена в виде нарядной бочки.

Так что каждому свое средствами архитектуры!

Дворец в Коломенском простоял сто лет, а когда потребовался ремонт, его разобрали...

По-видимому, дворец в Коломенском не имел себе равных среди других деревянных дворцов царей и русской знати. И об этих дворцах мы очень мало знаем.

У Николая Михайловича Карамзина есть очерк о его российских путешествиях: "Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре", написанный в 1803 году. Приведем некоторые извлечения из него, касающиеся путевого дворца

*Посол австрийского императора в России в 1675 году.

Алексея Михайловича в селе Алексеевском, стоявшем близ церковной горки около нынешнего метро ВДНХ (само сочетание этой аббревиатуры и Алексея Михайловича звучит комично...).

"...село Алексеевское, напоминающее именем своим царя Алексея Михайловича, который приготовил Россию к величию и славе. Но там представляется глазам еще другой ближайший его памятник: старый дворец, где он останавливался на возвратном пути из монастыря Троицкого и распоряжал торжественный въезд свой в Москву. Я спешил видеть сие почтенное здание, едва ли не старейшее из всех деревянных домов в России. Оно очень невысоко, но занимает в длину сажен тридцать. На левой стороне от Москвы были комнаты царя, на правой жили царевны, а в середине царица; в первых окна довольно велики, а в других гораздо менее и выше от земли, вероятно для того чтоб нескромное любопытство не могло в них со двора заглядывать: тогда думали более о скромности, нежели о симметрии. Стены разрушаются, но я осмелился войти в дом и прошел во всю длину его, если не с благоговением, то, по крайней мере с живейшим любопытством. Печи везде большие, с резными отчасти аллегорическими фигурами на изразцах. Внутренние украшения не могли истощить казны царской: потолки и стены обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены зеленою краскою... Москва не много видна из окон дворца; но вероятно, что бывший с этой стороны забор (ямы столбов не загладились еще в некоторых местах) не дозволяли и того видеть: в старину любили жить открытым сердцем, а не в открытом доме... Другая стена без окон, но с дверьми в сад или в огород... Тут видны развалины двух бань, в которые они нередко езжали из самой Москвы, даже зимою... Вокруг дворца не осталось никаких других зданий, кроме погреба, где не только лед, но даже и снег не тает до глубокой осени; следственно царь мог всегда здесь пить самый холодный мед! Он любил Алексеевское, хотя впрочем, местоположение очень обыкновенно: ровное и гладкое; на левой стороне видна сосновая роща. Большая каменная церковь Алексеевская сооружена также царем Алексеем Михайловичем*. Дворец подле нее"...[36].

Это описание бесценно своей подлинностью. И из него видно, хотя об архитектуре из него узнаем немного, что этот дворец был скромен, непредставителен и не притязателен. Это кратковременное пристанище царя после дороги в Троицу.

*Церковь Тихвинской иконы Божьей Матери (конец XVII в.).

В этом же очерке Н.М.Карамзин описывает и село Тайнинское, бывшее близ той же дороги в Троицу. Это было одно из любимых мест Соколиных охот Алексея Михайловича. И здесь стоял его дворец. В начале прошлого века от него оставались одни развалины. Около него построила деревянный дворец Елизавета Петровна, сохранивший еще к началу века богатство своего убранства. Но и он по словам Н.М.Карамзина уже продавался на своз.

А когда в 1817 году появилась "Записка о Московских достопримечательностях" Карамзина, то в ней было о тех же местах сказано: "В Алексеевском (в 5 верстах от города, на Троицкой дороге) еще недавно стоял ветхий дворец и баня царя Алексея Михайлов-ча...

В селе Тайнинском (верстах в 20 от Москвы) великие князья и цари часто забавлялись охотою. Там был дворец Елизаветы Петровны. Ныне в саду полынь и крапива, а в прудах тина"...[36].

Так что воистину: "Что имеем не храним"... И это отнюдь не исключительная "привилегия" нашего стремительного века.

Храмовые традиции, складывавшиеся веками в деревянном зодчестве, естественным и органичным образом были восприняты, заимствованы и переработаны в каменном "палатном" зодчестве. Композиция дома с подклетом, наружным крыльцом, ведущим в сени, и несимметрично расположенными левой и правой частям и стала лейтмотивом и в каменном зодчестве. И дело здесь было не в подражании и копировании, а просто в неизменности жизненного уклада.