ОБУЧЕНИЕ ГРАМОТЕ 

Распространенность и техника письма 
Школы

Воспитания детей мы уже касались в начале настоящего очерка. Но была важная часть воспитания, характерная преимущественно для городской семьи,– обучение детей грамоте. Вопрос этот, однако, выходил за рамки узкосемейного быта и связывал его с бытом общественным, поскольку обучение велось в разного рода школах. 

Пытаясь охарактеризовать грамотность и обучение ее начаткам в русских феодальных городах, мы не ставим здесь, однако, задачи осветить развитие просвещения или тем более идеологии горожан. Такая задача под силу лишь специальному исследованию. 

ШКОЛЫ 

Ясно, что Онфим был учеником. Но кто был его учителем и что это была за школа? 

Мы хорошо представляем себе, что княжеских детей в Древней Руси учили специально приглашенные книжники – монахи, например из Киево-Печерского монастыря. Но уже в X в. в Киеве были какие-то школы и для детей княжеских приближенных: Владимир Святославич, как говорит Лаврентьевская летопись, в 997 г. «нача поимати у нарочитое чади дети и даяти нача на ученье книжное» [379] [ПСРЛ, т. I, с. 127–129.]. Видимо, школы были учреждены и в Смоленске при князе Романе Ростиславиче. В Новгороде в XI в. Ярослав открыл школу для «поповых детей». 

Наверное, не позднее XIII–XIV вв. появились и школы для посадских людей. Вероятно, в такой школе учился и мальчик Онфим. К середине XVI в. относится попытка ввести во всех городах школы, куда можно было бы отдавать детей «на учение грамоте и на учение книжного письма» [380] [Стоглав. СПб., 1863, с. 302.]. Если это и не удалось вполне, то, во всяком случае, обучение грамоте и письму продолжало распространяться. Школы устраивались в посадских слободах, при приходских церквах. 

Представление об этих школах можно получить из более поздних материалов. Среди учителей грамоты, несомненно, преобладало белое духовенство – попы, дьяконы, дьячки, пономари, но были также монахи и монашки. Обучаясь церковной службе в соответствующих религиозных учебных заведениях, они получали кое-какую подготовку и к преподаванию, которое впоследствии совмещали со службой в церкви. 

Мы уже говорили, что причт слободской церкви был тесно связан со слобожанами, нес некоторые светские обязанности в отношении слободского общества и само назначение (особенно низших церковных служителей) происходило с участием слобожан. В 1686 г. прихожане Стрелецкой слободы Саввино-Сторожевского монастыря под Звенигородом избрали пономаря своей приходской Никольской подмонастырской церкви. Как водилось в те времена, с избранного на должность взяли запись, в которой излагались его обязанности: «О церковном о всем радеть и смотрить накрепко, и книг беречь, и малым робятам в кои дни доведетца по книгам говорить... чтобы они... книг берегли и не драли и воском слов не закапывали, и по домом из церкви книг без спросу и без ведома никто не брал, а ему, Архипу, к себе в дом для изученья своих детей церковных книг не имать» [381] [АЮ № 287, с. 292–293.]. 

Из этой грамоты видно, что при церкви Стрелецкой слободы была школа, где учились «малые робята», которые могли, читая или списывая текст с церковных книг, ненароком разорвать лист или закапать его воском. Пономарь Архип, видимо, учил не только своих детей. Надо думать, что такие школы бывали и в других слободах. Известны случаи, когда для школы прихожане даже строили при церкви особую избу, «где бы ребяткам грамоте учиться». 

Такие школы «для учения детям» были выстроены в XVII в., например, в Москве в слободе Бараши и в маленьком городке Боровске. 

Судя по тексту приведенной нами записи, Архип учил дома, но можно понять ее и так, что дома он занимался со своими детьми, а для других было особое здание. В XVI–XVII вв. появляются уже и печатные буквари, из которых достаточно назвать созданные первопечатником Иваном Федоровым (XVI в.) и Карионом Истоминым (XVII в.). В 1648–1649 гг. на складе Московского печатного двора из 11 500 книг половина была светских; среди последних большинство (2900 экз.) составлял распространенный в ту пору букварь Бурцева, который продавался по «2 деньги», т. е. был довольно доступен [382] [Снегирев В. Л. Московские слободы. М., 1956, с. 156–157.]. 

Учителей грамоты называли «мастерами» (а женщин соответственно – «мастерицами»). У мастеров и мастериц учились грамоте в XVII в. не только дети посадских, но и московские царевны [383] [Забелин И. Е. Домашний быт русского народа в XVI–XVIII столетиях, т. II. Домашний быт русских цариц. М., 1869, с. 506.]. Так, царевну Татьяну Михайловну, дочь Михаила Федоровича, учила до 1648 г. какая-то мастерица Марья, дочерей Алексея Михайловича (с 1675 по 1691 г.) – мастерицы Авдотья Цыпина, Варвара Лгова и Федора Петрова. Жалованье мастерицы получали по 8 руб. в год и еще по 3 коп. в день «кормовых», т. е. больше, чем, например, рядовой портной, но меньше, чем закройщик. 

В школах училось обычно от 5 до 20 детей в возрасте от 7 до 16 лет [384] [Снегирев В. Л. Московские слободы, с. 161.]. Процесс обучения, как увидим, был очень близок к обучению мастерству. С родителей ученика бралась такая же запись, где оговаривалась плата за учение. Кроме денежных взносов, полагалось приносить учителю угощение, о котором речь будет ниже. 

Обучение у мастеров и мастериц практиковалось в русских городах еще и в середине XIX в., когда были уже и государственные училища. Описания таких домашних школ, сделанные в середине XIX в., позволяют нагляднее представить себе и обучение грамоте в предшествующие века. Наименование учителей мастерами было отнюдь не случайно. 

Наиболее полное описание таких школ содержится в ответе на программу Географического общества, присланном в 1854 г. из г. Рыльска. Корреспондент Общества [385] [АГО 19, № 20, л. 1–1 об.] сообщал, что учение на дому у мастера шло в два этапа. Сначала учили чтению. Программа заключалась в проработке трех книг – азбуки, часослова и псалтыря. Оплата была не по времени обучения, а «от книги»: азбука – до 2-х руб., часослов – 3 руб. и «более», псалтырь – 4–5 руб. Обучение чтению обходилось, таким образом, в 9–10 руб. Но были еще обязательные взносы натурой, большей частью – в виде угощения. 

Так, приводя ученика впервые в школу, родители приносили «хлеб-соль» – белую булку, водку, какую-либо живность и т. п. Каждый четверг ученик приносил еще «четверговое», на масленицу – сыр и масло, после каждого праздника – «праздниковое». Почему-то особо выделялся день 40 мучеников – 9 марта, когда полагалось принести 40 бубликов и постное масло. Часть бубликов тут же крошилась, заливалась постным маслом и съедалась учениками, остальное шло учителю. В течение годя родители ученика должны были доставить учителю еще воза три дров. 

Особого внимания заслуживает обряд, которым ознаменовывалось окончание какой-либо из трех «программных» книг. По окончании каждой книги ученик являлся с родителями и приносил горшок пшеничной каши. Поверх горшка клали условленную сумму денег (2–5 руб. в зависимости от того, какая книга была окончена), платок и, в особом платке, угощение – белый хлеб, жаркое, штоф водки и т. д. Это угощение ели учитель с родителями ученика, а ученики в это время ели кашу. Горшок разбивали во дворе и в тот день уже не учились. Судя по изложению корреспондента, ученики кончали книги не одновременно: они могли поступать в разное время и работать разными темпами, стало быть, и «каш» (так назывался этот обряд) бывало в год не по одной. 

Писать буквы начинали по окончании псалтыря, за обучение письму полагалась особая плата, размер которой не указан. Порядки в школе для XIX в. были весьма архаичны. Например, по субботам все ученики без различия подвергались порке. Вероятно, не обходилось без нее и в самом процессе обучения. 

Корреспондент Географического общества указывает, что, кроме приходящих учеников, которых называли «маслаками», у учителя были еще и живущие ученики – «грубники» обычно из бедных или сирот. Они находились на полном содержании мастера, обязаны были помогать по хозяйству, в частности топить печь – «грубу» (не отсюда ли их название – «грубники»?). Но, несмотря на это, грубники обычно лучше успевали в учении, чем маслаки [386] [АГО 19, № 20, л. 2.]. Тут нельзя не увидеть большой близости в отношении бытовых условий с ремесленным ученичеством. 

Это наиболее подробное описание обучения грамоте у мастеров дополняется сведениями из других городов. Так, из г. Одоева в 1849 г. сообщали, что мастера – по большей части дьячки и дьяконы – и мастерицы обучают одновременно человек по двадцати [387] [АГО 42, № 14, л. 3.]. 

Обучение у мастеров и мастериц отражало более раннюю ступень развития образования. Мы уже говорили, что и в XVII в. были уже слободские школы. В XVIII в. школ стало значительно больше. Так, упомянутый нами И. А. Толченов описывает учреждение в 1777 г. в г. Дмитрове училища «для церковничьих детей Дмитровского и Клинского уездов... в коем обучаться грамоте, правописанию, пению и прочим нужным наукам». В училище было принято 80 учеников. Городовое положение 1785 г. предписывало во всех городах «учредить и иметь школы» [388] [Журнал... И. А. Толченова, с. 107; Городовое положение 1785 г. СПб., 1817, ст. 17, с. 5.]. 

В середине XIX в. обучение у мастеров и мастериц уже изживало себя, постепенно верх брали училища. Так, во Мценске в 1850 г. грамотных было более половины, в том числе и женщины. Обучались в училищах, но также и у мастеров и мастериц, «более – особ духовного звания» [389] [АГО 27, № 5, л. 16.]. В Темникове в 1849 г. грамотных было больше трети, обучались в основном у мастеров и мастериц, в училищах – мало [390] [АГО 40, № 10, л. 6.]. В Саранске в 1849 г. грамотных было меньше одной двадцатой, но учились большей частью в училищах, хотя также и у дьячков и пономарей [391] [АГО 28, № 3, л. 1.]. 

В Великих Луках в том же году дети купцов и мещан учились в училищах – приходском и городском, некоторые купеческие дети потом заканчивали образование в гимназиях, а девочек учили дома, иногда же – в местном женском монастыре у монахинь или в частных домах – у «грамотниц» [392] [АГО 32, № 14, л. 3.]. В Ростове почти все (даже девочки) к 1850 г. учились в училищах. Мастера остались только в окружающих деревнях [393] [АГО 47, № 15, л. 3 об.]. Подобное же явление наблюдали в 1848 г, в г. Мензелинске [394] [АГО 43, № 2, л. 25.]. Иная картина была в западных губерниях. Так, корреспондент из г. Суража (1853 г.) писал, что во всем городе «подписать свое имя могут примерно 50 человек; женщин, умеющих прочитать более по-польски, нежели по-русски,– до 10. Все учились один от другого». У попа было 7 мальчиков – учеников, но и эта «школа» развалилась [395] [АГО 5, № 6, л. 14.]. 

На Урале и в Сибири дело обстояло, кажется, несколько лучше. В г. Ирбите «число грамотных настоящим образом определить нельзя, но редкий найдется в городе дом, в котором не было бы знающих по крайней мере читать»,– писал корреспондент в 1849 г. Здесь были уездное и приходское училище, а о частных школах не упоминается [396] [АГО 29, № 23, л. 6–6 об.]. В Тюмени в 1852 г. было до 400 учащихся, но больше учились «у простолюдинов в домах», хотя было и училище [397] [АГО 61, № 33, л. 10.]. Любопытны сведения из Новозыбкова где, как пишет корреспондент, русские учились грамоте у мастеров, а украинцы – в училищах [398] [АГО 46, № 14, л. 7.]. 

Эти отрывочные сведения, конечно, лишь в малой мере отражают картину грамотности и обучения грамоте в русском городе в позднефеодальный период. Хочется отметить, что и само понятие грамотности в то время было довольно расплывчатым. Грамотным считался и человек, могущий в домашнем или церковном обиходе читать церковные книги, и мастеровой или купец, который мог пользоваться грамотой в своих делах и, наконец, грамотей, который мог составить или переписать деловую бумагу. 

П. Г. Рындзюнский, характеризуя общее образование горожан в XIX в., отмечает неравномерность распространения школьного образования. Так, в городах Ярославской губернии в 1842–1843 гг. обучалось от 12 до 47% (а в среднем по губернии– 28,7%) от общего числа мальчиков. В Воронежской губернии эта цифра колебалась еще сильнее – от 5 до 90%, составляя в среднем 39,9%. В отношении ко всему городскому населению школьников было в 1840 г. 3,2%, в 1847 г.– 3,8%, в 1856 – 5,8%. Рост за 16 лет не слишком велик. Интересен социальный состав учащихся городских школ. Среди школьников Воронежской губернии было в среднем 33% детей дворян и офицеров, 27 – мещан, 17 – детей купцов, 15 – детей государственных крестьян, 4 – разночинцев и еще 4% –детей помещичьих крестьян [399] [Рындзюнский П. Г. Городское гражданство в феодальной России. М., 1966, с. 400, табл. 48.]. 

Программа и методы школьного обучения устраивали, видимо, далеко не всех, и люди состоятельные старались не отдавать детей в школу, а обучать их дома, причем домашние учителя бывали по большей части из духовного сословия [400] [Рындзюнский П. Г. Городское гражданство в феодальной России. М., 1966, с. 405.] и, вероятно, имели сходные черты с упоминавшимися уже нами мастерами и мастерицами. И. А. Толченов писал в 1768 г., что читать и писать он выучился «почти самоучкою», а арифметике – под наблюдением отца. Можно понять это так, что его отец – тоже дмитровский купец – сам учил своих детей. Для обучения же географии было использовано пребывание отца по делам в Петербурге, где 14-летний И. А. Толченов брал уроки у префекта петербургской семинарии [401] [Журнал... И. А. Толченова, с. 32.]. 

Нужно сказать, что вообще развитие грамотности в городах России в эпоху феодализма нельзя представлять себе как некую кривую, постоянно стремящуюся вверх. Находки вещей с надписями и берестяных грамот внесли серьезные поправки в ошибочные представления о чрезвычайно низком уровне грамотности в Древней Руси. Десятки писал, сотни грамот, найденных в одном только Новгороде, как будто бы говорят об обратном, как и многочисленные надписи-граффити, процарапанные на стенах русских церквей. 

Но нельзя, разумеется, и предположить едва ли не сплошную грамотность русских горожан. Вероятно, кое-кто просил грамотного соседа написать или даже прочесть письмо. В документах XVI–XVII вв. неоднократно встречаются случаи «приложения руки» (т. е. подписи) одним лицом вместо другого за неграмотностью последнего. Впрочем, и это не всегда можно понимать так прямолинейно. Например, в г. Шуе в 1640 г. челобитную о льготах по случаю сильного пожара подписали только три посадских человека («Тимка руку приложил, Конашка руку приложил, Левка руку приложил»), а «вместо детей своих духовных по их велению» челобитную подписали «Шуи посаду Воздвиженский поп Алексей... Воскресенский поп Василий... Никольский поп Иван... Воздвиженский дьякон Антипа... Спасский поп Петр» [402] [АШ, № 43, с. 75–76.]. В данном случае могли быть и иные причины, кроме неграмотности прихожан. Попы приходских церквей просто могли представлять свои приходы. Что касается самой Москвы, то большинство посадских подписывались сами [403] [Снегирев В. Л. Московские слободы, с. 260.]. В целом все же можно предположить, что грамотность горожан в X–XVI вв. стояла на довольно высоком уровне. В XVIII – начале XIX в. мощный приток в города сельского населения вместе с общим ухудшением материального положения городской бедноты, по-видимому, привели к некоторому снижению процента грамотных горожан, который стал вновь медленно подниматься лишь со второй половины XIX в., с введением систематического низшего и среднего образования.