РАСПРОСТРАНЕННОСТЬ И ТЕХНИКА ПИСЬМА 

Проблема возникновения восточнославянской письменности до сих пор не может считаться окончательно решенной. Не вдаваясь в споры исследователей, мы отметим, что так называемое кирилловское письмо, на основе которого развился позднейший русский алфавит, распространилось на Руси, по-видимому, в X в., на несколько десятилетий раньше, чем христианство, но, как и православие, было тесно связано с византийской религией, византийским (точнее, греческим) уставным письмом [370] [Черных П. Я. Язык и письмо. – В кн.: История культуры Древней Руси, т. И. М.-Л., 1951, с. 130-132; Истрин В. А. Развитие письма. М., 1961, с. 304, 306-307. Глаголического письма, не получившего большого развития, и других систем мы здесь не касаемся.]. Распространялось оно, разумеется, прежде всего, в городах. Древнейшая русская надпись, относящаяся к третьей четверти X в., найдена в одном из Гнездовских курганов близ Смоленска [371] [Авдусин Д. А., Тихомиров М. Н. Древнейшая русская надпись. – Веста. АН СССР, 1950, № 4, с. 71-79.]. Независимо от того, был ли этот могильник кладбищем древнего Смоленска или, как думают некоторые исследователи, кладбищем другого города, находившегося в непосредственной близости курганов, сама надпись происходила из города. 

Множество вещей с надписями (как найденных при раскопках городов, так и сохранившихся от тех времен в древлехранилищах) свидетельствует о том, что среди рядовых горожан XI–XVII вв. грамотность отнюдь не была редким явлением, как думали некоторые историки. Грамотны были ремесленники – оружейники, ювелиры, резчики по камню и дереву и др.; грамотны были, по-видимому, даже женщины, процарапывавшие, например, на домашней посуде или на пряслицах – грузиках для веретен – свои имена. 

Даже если учесть, что буквы могли в отдельных намечать («знаменить») специалисты-грамотеи, само различных предметов с русскими надписями (от меча до над гробного камня) говорит о том, что грамотность широко вошла в быт города: ведь надпись делалась грамотным человеком для того, чтобы ее прочли другие грамотные люди. 

Особенно большой сдвиг в наших представлениях о распространении грамотности в Древней Руси произвели результаты раскопок последних десятилетий в Новгороде. Прежде всего, это находки берестяных грамот (к настоящему времени их насчитывается более 550). Некоторые грамоты и по своему содержанию свидетельствуют о грамотности не только того, кто писал, но того, кому писали. Так, муж просит жену снять копию с купчей грамоты; сын, пишет родителям, чтобы они продали двор и переселились из Новгорода в Смоленск или Киев, где дешев хлеб, а если не решаются на это, пусть пришлют ему грамоту – здоровы ли они [372] [Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте; Янин В. Л. Я послал тебе бересту. Изд. II. М,. 1975. Грамота № 424, см. комментарии Л. В. Черепнина в его книге: Новгородские берестяные грамоты..., с. 83.], и т. п. 

Новгородские берестяные грамоты освещают городскую жизнь во всем ее многообразии. Среди них есть какие-то ярлыки с именами, завещания, купчие, договорные, судные списки, личные письма, челобитные с просьбой о защите, хозяйственные и служебные предписания, различные просьбы, записи поступлений [373] [Черепнин Л. В. Новгородские берестяные грамоты..., с. 16-23.]. Для нашей темы, пожалуй, всего важнее своеобразные берестяные тетради новгородского школяра середины XIII в.– ныне ставшего знаменитым мальчика Онфима. По ним можно составить представление о методах обучения чтению и письму, практиковавшихся в русских городах. 

Но, прежде чем перейти в самой методике обучения, необходимо сказать хотя бы несколько слов о технике письма. Рукописные книги и грамоты, сохранившиеся в архивах, написаны пером и чернилами на пергаменте, позднее – на бумаге. Эта техника письма с небольшими изменениями сохранилась до нашего времени. Однако была и другая, в свое время даже более распространенная на Руси техника,– процарапывание острой палочкой – «писалом» на мягком материале – бересте или воске. При этом очертания букв, нацарапанных писалом, почти не отличались от букв, написанных пером [374] [Эпиграфика обоих способов писания настолько идентична, что позволяет исследователям датировать находки берестяных грамот по аналогиям с сохранившимися пергаментными и бумажными.– Арциховский А. В. Новгородские грамоты...]. 

Грамоты, процарапанные на бересте, сохранились в культурном слое городов, надписей на воске не сохранилось ни одной, но сама форма писала говорит о том, что оно приспособлено не только к процарапыванию, но и к стиранию написанного, аналогично древнеримскому стилюсу, что возможно было только на воске или подобном ему материале. При раскопках в Новгороде в слоях XI и XIII–XIV вв. найдены также своеобразные «тетради» для учащихся. Это парные деревянные дощечки, соединявшиеся, как видно, ремешком, которые образовывали как бы закрывающуюся тетрадь. «Обложка» была покрыта резным орнаментом, на обороте ее вырезан алфавит. 

Другая дощечка имела прямоугольную выемку размером 12,6X6,5 см и глубиной 0,4 см, очевидно заполнявшуюся воском. Раскрыв «тетрадь», школяр мог упражняться, переписывая на воск буквы с имеющейся тут же «прописи», стирая их и выписывая снова. Само орудие письма – писало могло быть костяным, бронзовым, но чаще всего бывало железным. Один конец его был заострен, другой был в виде лопаточки и приспособлен, как уже сказано, к стиранию написанного. Форма этой лопаточки изменялась, что позволяет датировать находки писал. 

Красивые дорогие писала носили в кожаном футляре. Если берестяные грамоты найдены пока только в пяти городах – Новгороде, Старой Русе, Пскове, Витебске, Смоленске, то писала обнаружены почти в сорока городах в слоях X–XV вв., и их насчитывается немногим менее сотни [375] [Медведев А. Ф. Древнерусские писала X–XV вв. – СА, I960, № 2. В числе городов и находок писал сделана поправка по более поздним данным. См.: Янин В. Л. Я послал тебе бересту, с. 222-223.]. Таким образом, можно думать, что в древнерусских городах до XV в. наряду с писанием пером было распространено и письмо писалом, причем этот второй вид письма был менее парадным, если можно так выразиться, был более деловым и личным. Пи-салом не писали церковных книг, государственных договоров. Это было скорее орудие частной переписки и некоторых деловых отношений. 

М. Н. Тихомиров, на наш взгляд, справедливо предполагает, что писание на бересте было обусловлено дороговизной такого писчего материала, как телячья кожа – пергамент и обилием под рукой березовой коры. С распространением же (начиная с XIV в.) нового писчего материала – бумаги, внедрение которой шло в основном через Москву [376] [Тихомиров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957, с. 238.], письмо писалом постепенно уступило место письму пером. Есть любопытные детали, подтверждающие это предположение. 

В XVI–XVIII вв. в городах часты находки разного рода чернильниц – керамических и металлических. Среди них – и портативные, носимые на шнурке (иногда бывал и металлический футляр для пера – «перница»), и своеобразные настольные чернильные приборы, состоящие из чернильницы, отделения с гнездами для нескольких перьев и песочницы (приспособления вроде современной солонки или перечницы для посыпания написанного чернилами песком вместо позднейшей промокашки). В 1678 г. в Воронеже один монах, обвиняя площадного подъячего в составлении подложных документов, сказал так: «На той духовной и песок не засох» [377] [Труды Вор. УАК, вып. V, № 8648/2422, с. 641.] (т. е. она только что написана). Распространение бумаги обусловило в дальнейшем и изобретение в Европе книгопечатания. 

Но вернемся к «тетрадям» новгородского мальчика Онфима. Они не были так роскошны, как описанные нами выше складные, с резными «обложками» и восковой табличкой. Это были просто обрезки или даже обрывки бересты, не годившиеся для письма взрослых, разной формы, иногда сшитые, иногда разрозненные. Но ценность их в том, что Онфим не стирал (не мог стирать) написанного, и мы видим, как он упражнялся в письме. Наверное, и у Онфима была какая-то дощечка или береста с прописями, с которой он сначала подряд списывал буквы, затем вписывал пропущенные и комбинировал буквы по слогам – «ба, ва, га, да, бе, ве, ге, де», и т. д. 

Нужно думать, что уже по крайней мере в XIII в. так учились и читать – сначала складывая буквы в слога, потом из слогов составляя слова (по типу «Маша»). Этот метод застал в деревенских школах и Л. Н. Толстой [378] [Толстой Л. Н. Собр. соч. В 20-ти т. Т. 10. М., 1960–1965, с. 12–13.]. Наверное, заучивали и некоторые общепринятые письменные выражения. Онфим записал из них два: «Господи, помози рабу своему Онфиму» и «Поклон от Онфима ко Даниле». 

ПИСЦЫ 

Мы говорили, что обучение грамоте в бытовом отношении было похоже на обучение ремеслу. Но грамота и в особенности письмо довольно часто становились настоящим ремеслом, в котором были свои ученики, подмастерья и мастера. Ведь не только до распространения печатных книг, но и много позже в различных областях городской жизни (и, прежде всего, – для изготовления книг) требовались специалисты – писцы. Видимо, это относится более к писанию пером, поскольку, как уже было сказано, берестяные грамоты носили скорее частный характер. Наряду с книжными писцами документы XVI–XVII вв. упоминают во многих русских городах ремесленников, которые «пишут на площади», «пишут на камени» и т. п. Сюда могли относиться и те, кто «знаменил» для чеканщиков надписи на металлических изделиях, для вышивальщика – на шитых вещах, и резчики надгробий. Были и специалисты по писанию прошений и жалоб. Но, конечно, больше всего было писцов, которые «пишут книги», т. е. писцов в собственном смысле этого слова. Все эти профессии требовали, конечно, длительного обучения грамоте и письму. 

До нас дошла типичная для средневекового ученичества надпись – заклинание конца XIV в.: «Господи, помози рабу твоему Якову научитися писати, рука бы ему крепка, око бы ему светло, ум бы ему острочен, писати бы ему з[лато]м». Как все ремесленники, писцы гордились своим умением: «Да рука те моя либо лиха и ты так не умеешь написать и ты не пис[ец]» [404] [Тихомиров М. Н. Записи XIV–XVII вв. на рукописях Чудова монастыря.– В кн.: Археографический ежегодник за 1958 г. М., 1960, с. 14, № 4–5.],– написал в 1394 г. какой-то писец своему сотоварищу, видимо переписывавшему вместе с ним книгу Иова для московского Чудова монастыря. Надпись сохранилась на листе этой книги. 

«А писал книгу сию... раб божий Володимер Иосифов сын казанец, астраханский пушкарь, и вы, бога ради, книгу сию чтите с вниманием в сердце своем, и где-либо прописал внезапу и вы сами исправливайте, а меня многогрешного не клените»,– написал в 1597 г. переписчик из г. Астрахани на изготовленной им триоди, сознавая, что он, пушкарь, не может соревноваться с настоящими писцами. Другой такой же случайный переписчик в 1619 г. прибавлял к своему письменному извинению, что он переписал книгу «коленным писанием», т. е., видимо, даже не за столом, а держа листы на коленях [405] [Тихомиров М. Н. Записи XIV–XVII вв. на рукописях Чудова монастыря. – В кн.: Археографический ежегодник за 1958 г. М., 1960, с. 26, № 80; с. 31, № 109.]. 

Хранящиеся в библиотеках и музеях рукописные книги – великолепное свидетельство мастерства древних писцов. 

Таким образом, чтение книг вошло в быт города еще задолго до изобретения книгопечатания. Недаром в одной из берестяных грамот XIV в. содержится просьба прислать что-нибудь почитать («пришли ми цтения доброго») [406] [Грамота № 271. Эта точка зрения, высказанная А. В. Арциховским и В. Л. Яниным, оспаривается Л. В. Черепниным. (Л. В. Черепнин. Новгородские берестяные грамоты..., с. 270–271).], какую можно встретить в переписке и на 500–600 лет позже. Но, разумеется, эти дорогие книги могли иметь лишь богатые люди. Однако и широкие слои горожан могли пользоваться книгами, не приобретая их в собственность. Еще в XI в. летописи говорят о библиотеках при киевских церквах и монастырях. Н. Д. Чечулин справедливо предполагает, что своеобразными библиотеками являлись многие церкви, из которых книги выдавались прихожанам или «обращались вообще между жителями всего города». В церквах Тулы, Венева, Лаишева, Свияжска, Казани, Коломны и Можайска в XVI в. было не менее 2000 книг [407] [Чечулин Н. Д. Города..., с. 164.]. 

В середине XVI в. одна довольно заурядная монастырская библиотека имела 108 книг преимущественно духовного содержания, но были в ней, например, и сочинения Ефрема Сирина [408] [АЮБ И, № 218, стб. 631–642.]. И уже цитированное нами обязательство звенигородского пономаря следить за тем, чтобы из его церкви никто не брал на дом книг «без спросу и без ведома», предполагает, что с ведома и согласия пономаря прихожане могли брать книги «по домам».

В XVI в. в Москве упомянут какой-то Иван Данилов, сын книжник, очевидно книготорговец, с помощью которого приобретал книги, например, Чудов монастырь [409] [Тихомиров М. Н. Записи.., №№ 57, 58, с. 22.]. Такая комиссионная торговля (Иван Данилов скупал книги у частных лиц), конечно, обслуживала богатых покупателей. Но общеизвестно, что столетием позже были в Москве и книжные лавки, где книги продавались открыто. «Классическим» местом этих лавок стал Воскресенский мост через р. Неглинную [410] [Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы, т. I. M., 1950, с. 109.]. 

В XVII в. книжная торговля была настолько широко распространена в различных городах, что это даже доставляло московскому правительству некоторые заботы. В царствование Михаила Романова правительство строго следило, чтобы в Россию не попадали религиозные – «учительные» книги литовского происхождения, так как в них могли содержаться нежелательные тексты, связанные, например, с униатством. 

В 1628 г. воевода г. Торопца (тогда пограничного) отвечал на какой-то вопрос из Москвы, воспроизводя, как тогда полагалось, и текст запроса: «О тех литовских о печатных и о письменных книгах велено нам заказ крепкой учинить, чтобы торговые и иные никакие люди в Киеве и в иных порубежных городах никаких книг литовские печати, также письменных литовских книг не покупали и в Торопец и в иные ни в которые городы не возили; а будут которые литовские люди приедут в Торопец с продажными книгами потомуж покупати никаким людей не велено, и велено тех литовских людей с книгами ворочать за рубеж и им приказывать накрепко, чтоб они и вперед в Торопец и в иные ни в которые городы с продажными книгами не приезжали, для того, что в Московском государстве всяких книг много московские печати» [411] [АМГ 1, № 201, с. 224–225.]. 

Воевода сообщал, что царская грамота об этом прочитана у съезжей избы «всем служилым и жилецким людям», специально для того собранным. В случае обнаружения этих книг у частных лиц, книги предписывалось изымать и сжигать. Кроме того, биричу было приказано выкликать по торгам, чтобы книги литовской печати приносили в съезжую избу под страхом наказания. Однако никто книг не принес. 

Сам характер этих правительственных мероприятий ясно указывает на широкое распространение книг в домах горожан. Значительный рост книгопечатания, появление в XVIII в. газет и журналов, лубочных листков, разумеется, еще более расширили круг чтения горожан. Но, за исключением лубочных листков, все это оседало в домах дворян и некоторых зажиточных горожан. Что же касается городских низов, то они в XVIII–XIX вв. оставались в лучшем случае на том же уровне, что и два-три столетия назад, читая лишь изредка книги духовного содержания, которые, кстати сказать, в это время, насколько известно, уже не выдавались так широко прихожанам из церквей. 

Недостаток книг горожане восполняли устным творчеством. В середине XIX в. корреспондент Географического общества Я. П. Гарелин писал, что жители Вознесенского посада Владимирской губернии (ныне г. Иванов) почти лишены образования: «Простой народ, не зная отечественной истории, рассказывает по одним лишь преданиям о татарском рабстве, о Мамаевом побоище, о Дмитрии Донском, о грозном царе Иване, о взятии Казани, о войне с ляхами и Литвою, о самозванце Дмитрии, о первом императоре Петре, о шведской войне, о моровом поветрии, о Пугачевщине, о милициях, о французском годе, когда сожгли Москву, но все это передается из рода в род с разными искажениями – неизбежным следствием неразвития понятий крестьянина» [412] [АГО 6, № 43, с. 14.] (жители Вознесенского посада и с. Иваново в то время в большинстве своем числились крестьянами). 

Расширение сферы применения печатного станка (в XVIII–XIX вв. печатались не только книги, журналы и газеты, но и важнейшие акты и даже циркуляры министерств и ведомств) не уменьшило, однако, нужды в писцах и переписчиках. Но они переписывали уже не книги. 

Нужно помнить, что все делопроизводство разветвленного и непрерывно расширяющегося феодально-бюрократического аппарата Российской империи велось чиновниками, постоянно переписывавшими разного рода бумаги. Корреспонденты Географического общества отмечали, что определенные слои горожан еще потому охотно отдавали детей в приходские училища, что оттуда мальчики иногда поступали в писаря удельного ведомства, а то и получали без экзамена первый чин [413] [АГО, 32, № 14, л. 3.]. В XIX в. такой мелкий чиновник, по существу – переписчик, стал настолько типичной фигурой в больших и малых городах, что привлек внимание таких писателей, как Гоголь и Достоевский.