Ремесленники и купцы в быту города | Грузчики, лодочники, возчики, ямщики | Военные и духовные | 
Домовладельцы | Отход | Подсобные занятия горожан | Хлебопашество | 
Огородничество и садоводство | Скотоводство | Рыболовство

РЕМЕСЛЕННИКИ И КУПЦЫ В БЫТУ ГОРОДА

Рассмотрим некоторые черты городского быта и главным образом – быта ремесленников, которые, в общем, зависели как раз от степени развития промышленности. Этот процесс отражался не только в производственном, но и в домашнем быте. 

На первой стадии развития ремесла, когда ремесленник работал на заказ, его мастерская помещалась на усадьбе (в зависимости от характера ремесла – в самом доме или в отдельном помещении). Последнее было характерно для «горячих» производств – кузнечного, литейного, гончарного – или связанных с неудобными в жилом помещении химическими процессами, например для кожевенного. 

Археологи отмечали, что на посадах русских городов до середины XIII в. почти нельзя было встретить дома, который не был бы в то же время и мастерской ремесленника. Б. А. Колчин считает, что на ранних этапах развития ремесла крупные боярские усадьбы могли иметь мастерские, продукция которых даже целиком сбывалась внутри самой патронимии. И в дальнейшем как для вотчинного, так и для посадского ремесла было характерно то, что мастер работал возле своего дома, что подмастерья и ученики жили в доме своего мастера [79] [Колчин Б. А. Становление ремесла..., с. 56, 57.]. Однако по мере того, как расширялся круг заказчиков, деловые связи ремесленника выходили за сферы его ближайших соседей, возникала необходимость перемен в планировке самой усадьбы. Мастерская и дом ремесленника размещаются ближе к воротам, иногда даже выходят на улицу. К XV–XVI вв. этот процесс далеко зашел во многих крупных городах. Можно думать, что именно дома ремесленников положили начало тому типу застройки улиц, которая стала характерна для города в эпоху развитого феодализма и капитализма как в России, так и на Западе, улиц, как бы составленных из фасадов стоящих рядом домов [80] [Гольденберг П. И., Гольденберг Б. И. Планировка..., с. 49-50; Рабинович М. Г. Русское жилище... с. 204-206.]. В более древние времена улицы большинства городов представляли собой скорее ряды заборов, за которыми в глубине усадеб стояли дома. Дольше всего такое расположение построек сохраняли усадьбы феодалов. 

По мере того как ремесленники переходили от работы на заказ к работе на рынок, сокращалось количество домов-мастерских. Зависимость тут была, однако, не такой прямой, как может показаться вначале. Ведь если ремесленник не выступал на рынке сам как продавец своих изделий, а пользовался посредничеством торговца и даже если он входил в состав рассеянной мануфактуры, он продолжал работать дома. В поздние периоды развития ремесла ремесленники зачастую сами продавали свои изделия в торговых рядах и работали непосредственно в торговых помещениях [81] [Колчин Б. А. Становление ремесла..., с. 58.]. Так на торгу появляются мастерские, а в домах их становится несколько меньше. В дальнейшем концентрированная мануфактура и в особенности фабрика окончательно отрывают производственный быт работника от его дома. Надомниками остается меньшее число рабочего люда. Однако это проявлялось лишь как тенденция. Мастерских в жилых кварталах было много еще и в XIX в. 

Обратную тенденцию можно заметить в производственном быту купцов и вообще торгового люда. Дело в том, что древне-русский город домашней торговли вообще не знал. Торговать полагалось на торгу, в его рядах [82] [Подробнее об этом см. в следующем очерке раздел «Торг».]. И основная деятельность средневекового купца, даже если он не уезжал торговать в дальние города и страны, протекала все же вне дома, на торгу. На городской усадьбе купца могли производиться лишь подсобные работы, связанные с сохранением товаров, и то не всегда, так как многие купцы имели отдельные складские помещения вне дома, например в патрональной церкви своей общины. 

«Купец средневековья,– писал Ф. Энгельс,– отнюдь не был индивидуалистом, он был в сущности общинником, как и все его современника» [83] [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 475.]. Это в полной мере можно отнести и к русским купцам. Будучи членом того или иного купеческого общества – «ста», как его называли на Руси, купец разделял со своими товарищами право на торговые и складские помещения, организовывал совместную охрану товаров, обозов и караванов, должен был пользоваться определенными мерами и весами, вообще выполнять ряд торговых правил, в частности торговать не келейно, дома, а открыто, на городском торгу. Только в XVIII в., с развитием городской торговли, правительство Екатерины II разрешило купцам держать лавки в своих домах [84] [Городовое положение 1785 г., ст. 20, с. 5.]. Если учесть, что подобные разрешения обычно лишь закрепляли фактически сложившееся положение, то можно предположить существование лавок в купеческих домах и в начале XVIII, если не в конце XVII в. Так был сделан шаг к «одомашенью» производственного быта купцов. 

Купеческая усадьба со складскими помещениями и магазином, купеческий дом, в котором постоянно пребывают и приказчики, городская улица с магазинами в нижних этажах домов, выставки товаров в их витринах – эти явления развились в XVIII–XIX вв. В Москве в 1826 г. было 296 частных лавок в домах [85] [[Соколов В.] Указатель..., с. 317.]. 

Однако «торговые ряды» – специальные торговые здания, принадлежащие купеческим обществам,– были в каждом городе и играли большую роль в его жизни и в XVIII, и в XIX вв. В больших городах (например, в Петербурге) гостиных дворов было несколько, и в них шла оживленная торговля. В малых же городах гостиные дворы к середине XIX в. функционировали уже далеко не каждый день. Так, в Верховажском посаде в 1848–1849 гг. существовал еще гостиный двор, включавший 107 лавок (очень много, если учесть, что в то время в городе насчитывалось всего 127 домов и 427 жителей мужского пола). Но торговля в нем велась только раз в год – в дни годичной ярмарки. В обычное же время по воскресеньям торговали на рынке, а «всегдашний (ежедневный. – М. Р.) торг бывает,– как писал корреспондент Географического общества,– при домах». В девяти домах имелись лавочки. В 1847 г. в г. Кадникове было по две ярмарки в год и воскресный торг в «деревянных рядах» (36 лавок). Но в самом городе в домах– всего 2 лавки и то по большей части закрытые. Они специально открывались, если покупатель предупреждал, что придет [86] [АГО 7, № 62, с. 1-8.]. В городах более крупных, как уже сказано, купец торговал чаще вне дома [87] [Так, в Пензе (1849 г.) «мужчины занимаются мелочным торгом в своих лавках, жены и дочери их сидят дома и толстеют, сокращая время между обедом и ужином, самоваром и закуской».— АГО 28, № 1, л. 14 об.]. 

Когда мы говорим о той части городского населения, которая была связана с торговлей, необходимо представлять себе, что эта группа горожан была весьма сильно дифференцирована в имущественном отношении на протяжении всего рассматриваемого нами периода. На одном ее полюсе были богатейшие купцы, которые могли кредитовать самих феодальных сеньоров и вообще распоряжались весьма значительными суммами. Представление о таких купцах дает, например, уставная грамота новгородской Иваньской общины (XII в.), определяющая «членский взнос» для купца, который пожелает вступить в эту общину («вложиться в иваньское купеченство»), в 50 гривен серебра – сумму по тому времени весьма Значительную. Позже верхушку купцов составляли гости и торговые люди гостинной и суконной сотен [88] [В 60-х годах XVII в. Г. Котошихин писал, что гостей (в качестве одной из главных привилегий ко торых называет право покупки вотчин с крестьянами, что, по нашему мнению, указывает на слияние этой верхушки купечества с классом феодалов) было на Руси всего 30, торговых людей гостиной и суконной сотен — человек 200, а основная масса купечества — «московские торговые люди» — была устроена по городам сотнями и слободами, как и посадские (см.: Котошихин, с. 111-112).], а в XVIII–XIX вв. – потомственные почетные граждане и купцы 1-й гильдии. На другом полюсе оказывались мелкие торговцы (в XVIII–XIX вв.– по большей части – вразнос), обороты которых были мизерны. Первые имели в городе большие усадьбы, иногда даже с каменными жилыми домами (например, в Москве одним из первых каменных зданий были палаты купца Торокана), складскими помещениями и вообще жили широко, вторые едва держались на уровне худых посадских людей. Кроме купцов, в торговле были заняты разного рода приказчики и ученики. Положение их в феодальном городе было очень близко к положению подмастерьев и учеников мастеров-ремесленников [89] [Рабинович М. Г. Немецкий двор в Новгороде.— В кн.: Средневековье в лицах и эпизодах. М., 1940, с. 139.]. 

Наконец, городской торг притягивал значительное количество сельских жителей, в том числе крестьян. Многие из них фактически постоянно жили в городе, занимаясь торговлей и достигая иногда больших успехов. И хотя они оставались зависимыми от своих феодальных владельцев и не утрачивали в большинстве случаев связи с сельской местностью, производственный и домашний быт этих крестьян приближался к быту соответствующих категорий торговых людей. 

ГРУЗЧИКИ, ЛОДОЧНИКИ, ВОЗЧИКИ, ЯМЩИКИ 

Был в городах также торговый люд, непосредственно ничего не продававший и не покупавший, но тесно связанный с торгом,– грузчики, возчики, лодочники, лоцманы, сторожа и пр. Эти подсобные при торговле занятия и в особенности судоходство играли в жизни русских городов очень большую роль на протяжении всего рассматриваемого нами периода. Недаром древнейшие русские былины повествуют о «бусах-кораблях», а при раскопках древнего Великого Новгорода найдены остатки и части разнообразных типов кораблей [90] [Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М. – Л., 1958, с. 9-10; Колчин Б. А. Деревянные изделия..., с. 58-63. ]. Господствовавшее одно время представление об отсутствии у русских до конца XVII–XVIII в. торгового флота было неправильным. Многие города (как Волок Ламский или Вышний Волочек) были обязаны своим возникновением речному судоходству. 

Из морских портов достаточно назвать Архангельск (первоначально – городок Новый Холмогорский), выстроенный по специальному плану в 70-х годах XVI в. как северный порт России [91] [Рабинович М. Г. Поселения.— В кн.: Очерки русской культуры XVI в., ч. 1, с. 169.]. В дальнейшем развитие промышленности и торговли делало занятия, связанные с водным, а позже и с сухопутным транспортом, все более значительными для русских городов. Устройство важнейшего речного пути, соединявшего Поволжье с Балтийским морем, строительство каналов в XVIII в. вызвало к жизни новые города. И в середине XIX в. в этих городах большую роль играли разного рода занятия, связанные с транспортом. Так, в 1847 г. корреспондент Географического общества писал из г. Новой Ладоги, что тамошние жители, «промышляя большею частью рыбной ловлею на Ладожском озере и тягою судов лошадьми по каналу, почти вовсе не занимаются возделыванием земли». 

В г. Вытегре в 1850 г. едва ли не каждый горожанин держал от трех до десяти лодок, а обедневшие владельцы лодок нанимались шкиперами и коренными к иногородним купцам [92] [АГО 35, № 7, л. 10 об. –11; 25, № 9, с. 19; 24, № 25, л. 4-7.]. В г. Вышнем Волочке главными занятиями жителей в середине XIX в. были извоз и лоцманство. Горожане водили барки до Новгорода и даже до Петербурга (в каждую навигацию обычно три каравана). Наряду с этим было развито бурлачество – тянули бечевой барки от Вышнего Волочка километров за 20 до с. Городок. Характерно, что в бурлаки здесь нанимались также и «женщины и девицы мещанского и крестьянского звания». 

Речное судоходство продолжало играть большую роль и в XIX в. Так, в Устюге Великом в 1856 г. был высоко развит лодочный промысел. Речные суда различных типов – шитики, паузки, каюки – ходили до Вологды. За навигацию каждая лодка (грузоподъемностью 200–300 пудов) совершала обычно пять рейсов, что приносило в те годы рублей полтораста (серебром) дохода. Вниз по течению крупные суда шли на веслах, вверх их тянули бечевой. Судостроение и бурлачество процветали и в Верховажском посаде [93] [АГО 41, № 2, л. 5; 7, № 28, с. 225-226; № 62, с. 64-65.]. 

В Поволжье важнейшим центром судоходства был Нижний Новгород. Высоко было развито судостроение и судоводительство и в г. Балахне, откуда «гоняли» грузы до Нижнего Новгорода и Костромы. Лодочный промысел и бурлачество были развиты в таких возникших первоначально как крепости городах, как Свияжск и Васильсурск [94] [АГО 23, № 113, л. 13-19; 14, № 102, л. 5; 23, № 103, л. 13 об. Из Свияжска в 1853 г. получены интереснейшие сведения об организации артелей лодочников, перевозивших пассажиров и грузы из Свияжска в Казань и обратно. В них объединялись по 40-50 жителей Свияжска, имевших свои лодки. Основной функцией артели был коллективный найм, которым еще на берегу распоряжался избранный артелью староста (у него был и отличительный знак — деревянный жезл). 40% суммы найма получал «кормовой» (кормчий) на общие харчи. Остальные делили, причем раздел производился иногда по два раза в неделю.]. Подобных примеров можно было бы привести еще множество. 

В жизни больших и малых городов, расположенных на водных путях, река и речные промыслы играли громадную роль. Едва ли не каждый житель лодочничал или крючничал. В г. Корчеве, например, «главная ремесленность была сапожническая», но развито было и судовождение [95] [АГО 41, № 19, л. Зоб.]. Судостроительство сказалось и в отдельных чертах русской народной культуры, например в разработке в XVIII–XIX вв. городскими плотниками и речниками нового стиля резьбы – так называемой корабельной рези, великолепно украшающей еще и сейчас многие старые дома в городах Поволжья. 

С развитием сухопутного сообщения появилось и такое занятие, как извоз. Перевозка грузов сухим путем имела большое значение уже в XIV–XV вв., но это была в ту пору одна из феодальных повинностей. Недаром договоры Великого Новгорода с великими князьями включали обычно пункт о том, что князь не имеет права «имать повозы», т. е. требовать подвод, за исключением тех случаев, когда нужно передать какие-то военные известия («ратную весть») [96] [ГВНП, № 2, с. 11; № 14, с. 28; № 19, с. 35.]. В XVI–XVII вв. передача срочных известий и перевозка пассажиров с багажом стали уже профессией специальных служилых людей – ямщиков [97] [Гурлянд И. Я. Ямская гоньба в Московском государстве до конца XVII в. Ярославль, 1900.], которые должны были держать от трех до шести лошадей и ездить на определенные расстояния («кто с чем едет, что ни везет»), выполняя поручения властей, получали жалованье и ряд хозяйственных льгот. В городах ямщики селились отдельными слободами, обычно у важнейших дорог. В крупном городе таких слобод с особыми выгонами – «ямскими полями» – могло быть несколько. В XVII в. в России был даже специальный ямской приказ [98] [Котошихин, с. 87.]. 

Но наряду с феодальной повинностью, которая была нелегка для горожан и в XVII в. [99] [Например, посадские г. Серпухова только в 1600 г. были освобождены от обязанности постоянно держать наготове «для государевых скорых гонцов» по 5 лошадей.— АМГ III, № 124, с. 117.], и ямской гоньбой по мере развития товарно-денежных отношений все более распространяется извоз как занятие, приносящее горожанам известный доход. В основном это была перевозка различных товаров (рыбы, соли и т. п.), реже – перевозка людей. Извоз редко велся в одиночку. Чаще им занимались целые артели, составлявшиеся обычно из соседей. Конец этой профессии в Европейской России был положен лишь в XIX – начале XX в. конкуренцией железных дорог. Так, еще в 1848 г. извоз был одним из важных занятий жителей г. Медыни [100] [АГО 15, № 29, с. 51; 14, № 102, л. 5.]. Извозом наряду с лодочным промыслом занимались и жители Свияжска. 

В городском быту лодочничество, лоцманство, бурлачество и извоз отражались прежде всего тем, что занимавшиеся этими делами люди, как правило, надолго отлучались из дома (обслуживающие водный транспорт – в летнюю [101] [Например, жители г. Козмодемьянска Казанской губернии еще в 1860 г. с поста до осени все «промышляли» на реке, а с зимнего Николы до поста «гуляли» дома. – АГО 14, № 18, л. 1-1 об.], извозчики главным образом в зимнюю пору) и их хозяйственные дела ложились в это время на других членов семьи. Недаром старинные ямщицкие песни полны рассказов о долгой разлуке, об опасностях пути и драматических эпизодах, с ними связанных. 

Среди горожан, обслуживавших сухопутный и водный транспорт, существовала также значительная имущественная дифференциация. Разумеется, владельцы нескольких или даже одного крупного речного судна были людьми зажиточными и приближались к купцам как по производственному своему быту, так и по домашнему образу жизни. Рядовые лодочники, извозчики, а тем более крючники и бурлаки были близки к «молодшим» посадским людям, а впоследствии – к пролетариату. 

ВОЕННЫЕ И ДУХОВНЫЕ 

На протяжении всего изучаемого нами периода среди городского населения были весьма значительны военный и духовный элементы. Военно-феодальная верхушка состояла первоначально из князя или его наместника с дружиной и «отроков», живших при княжеском или наместничьем дворе в детинце, а также из крупных местных феодалов – бояр и «вольных слуг», имевших в городе свои дворы. Договоры XIV–XVI вв. специально оговаривали обязанность бояр и вольных слуг «сидеть в осаде» «где кто живет». Наличие в городе дворов, крупных феодалов с их специфическим населением – дружинниками и дворней – сказывалось как на внешнем его облике (боярские дворы были как бы маленькими городками внутри города), так и на составе его населения, о чем уже говорилось. В XVI–XVII вв. с появлением служилых людей «по прибору» – стрельцов, пушкарей, воротников; «казенных» ремесленников – плотников, кузнецов; наконец, ямщиков – в городах появились и соответствующие слободы со своим особым устройством. Военный элемент как будто бы усилился. И вместе с тем он в значительной мере утратил свою специфику, поскольку служилые люди по прибору занимались, как уже было сказано, ремеслами и торговлей [102] [См.: Александров В. А. Стрелецкое население..., с. 242-251.], успешно конкурируя в этом с ремесленниками и купцами, так как правительство предоставляло служилым людям некоторые льготы. В XVIII–XIX вв. с появлением регулярной армии в городах не только расквартировывали воинские части (что породило новое в тогдашнем быту явление – постой [103] [Иногда эта квартирная повинность была весьма значительна. Например, к концу рассматриваемого нами периода в 1859— 1860 гг. такой маленький городок, как Васильсурск, должен был обеспечивать жильем четыре воинских подразделения, в которых было 12 обер-офицеров и 350 солдат. Для них жители обязывались выделять в год 33 «полугодовые» офицерские и 994 «трехмесячные» солдатские квартиры. Кроме того, для проходящих команд требовалось еще 16 офицерских и 1450 солдатских квартир. – АГО 23, № ЮЗ, с. 24.]), но и селили солдат, отбывших срок службы. Последние также занимались ремеслами и торговлей. В городах появились казармы, плацы для военных упражнений. Начиная с X в. важный элемент городского населения составляло черное и белое духовенство. Достаточно сказать, что в таком городе, как Коломна, в XVI в. духовенство и зависимые от него люди составляли около трети всего населения. Разумеется, наиболее силен был духовный элемент в городах, развивавшихся из монастырей. Черное духовенство – монахи и монашки – размещалось в монастырях, которые обычно строились за чертой города, но зачастую вместе со своими слободами входили в его состав по мере расширения городской территории. Монастыри были как бы передовыми фортами города. Такие города, как Москва, Новгород Великий, Псков, Киев, Смоленск и др., были окружены кольцом монастырей. 

Можно сказать, что вообще количество подгородных монастырей было своеобразным показателем значения города. Недаром возле таких городов, как Звенигород, Можайск или Серпухов, монастыри возникли в период расцвета этих городов. Иногда в дальнейшем роли менялись, и монастырь не только приобретал самостоятельное значение, но и в какой-то мере способствовал сохранению городом его роли административного и культурного центра. Так было со Звенигородом, для которого после феодальных войн XV в. огромное значение имел Саввино-Сторожевский монастырь. 

Военное значение монастырей обусловливало своеобразный состав населения этих, если можно так выразиться, городов-спутников эпохи феодализма. Помимо монахов или монашек, там размещались и постоянные воинские гарнизоны (начиная с XVI в. в основном стрельцы). Сосуществование этих весьма несходных элементов не обходилось без конфликтов, в особенности в мужских монастырях [104] [В один из таких конфликтов вмешался сам царь, вступившийся за стрельцов, которых выгнал казначей Саввино-Сторожевского монастыря (см.: Ключевский В. О. Соч., т. III. М., 1957, с. 324-325).]. 

Другой аспект влияния крупных монастырей на город заключается в том, что такие монастыри были сами по себе крупными феодалами и могли владеть в городах, как близких, так и удаленных от данного монастыря, усадьбами (обычно такие усадьбы назывались «подворья») и даже целыми слободами, в которых селился зависимый от монастыря ремесленный и торговый люд. Так, Троицкий монастырь в середине XVII в. имел подобные слободки и отдельные дворы в 24-х городах [105] [Смирнов П. П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в., т. I. М. – Л., 1947, с. 78.]. Вплоть до XVIII в., когда была проведена секуляризация церковных земель, монастырские дворы и слободы занимали в жизни городских посадов особое место и не входили в общее посадское управление. 

Черное духовенство в городах составляло своеобразную прослойку населения, которая по смыслу своего устава должна была вести замкнутый и строгий образ жизни, но, очевидно, в целом не очень его соблюдала [106] [Известны случаи, когда принявшие монашество женщины даже жили подолгу «в миру» у родственников, если в городе не было монастыря. – АШ, № 56, с. 104-105.]. В дальнейшем мы увидим, что в общественном быту городов чернецы не всегда играли положительную роль, и правительство было вынуждено принимать меры, например, против их пьянства в кабаках [107] [Постоянные нарушения монастырского устава вызывали уже в XVII в. острую критику (см., например, Калязинскую челобитную. – В кн.: Русская демократическая сатира XVII в. М. – Л., 1954, с. 65-69).]. 

Монахи были тесно связаны с горожанами еще и потому, что число их постоянно пополнялось городскими жителями всех сословий – от крупных феодалов до бедных посадских людей. Многие горожане и вступив в монастырь не оставляли своих мирских дел, продолжая, например, ростовщические операции; и немалое число горожан оказывалось в различной степени зависимости от «старцев» [108] [См., например, духовную грамоту Андриана Ярлыка 1460 г.— АЮБ, т. I, 1857, № 487, стб. 554.]. Хозяйственная деятельность монастырей играла немалую роль в жизни крупных русских городов. Наконец, в силу самих условий развития феодального общества монастыри были важными культурными и идеологическими центрами: через них распространялись книги, разного рода иконы, образки, крестики и т. п., связанные с христианской религией. 

Что же касается белого духовенства – причта многочисленных городских церквей, то эта прослойка была еще теснее связана с массой городского населения. Кроме отправления церковной службы, являвшегося основной его обязанностью, белое духовенство принимало участие в светских делах приходов, купеческих обществ, ведя своеобразную канцелярскую работу. Об участии белого духовенства в общественной и семейной жизни горожан будет речь в двух следующих очерках настоящей книги. Здесь же нужно заметить, что домашний быт этой прослойки вне, ее непосредственной службы почти не отличался от быта рядовых горожан. Среди белого духовенства, как правило, не было богатых людей, чей образ жизни мог бы приближаться к быту феодалов или верхушки купечества. Попы, дьяконы, Дьячки, проскурники были плотью от плоти, костью от кости городского посада и существовали в значительной мере на ругу, размер которой зависел от зажиточности прихожан. Подобно посадским людям, они имели и своих старост, ведавших некоторыми делами [109] [Так, в 1666 г. в Шуе упомянуты «поповские старосты», которые должны были произвести «обыск» о причине смерти одного безместного попа. – АШ, № 96, с. 177.]. 

Жило белое духовенство тоже на посаде, но не на тяглых, а на «белых» землях при своих церквах. В тех исключительных случаях, когда этот принцип не соблюдался, оно считало себя вправе жаловаться. Так, в 1555 г. новгородский поп Галактион (возможно, поповский староста) «с товарищи», служившие в новых церквах, били челом, что причт этих церквей живет «на черных местах, а не на поповских белых, и с них... емлют улицкие старосты во всякие розметы перед черными людьми вдвое», а у церквей места для дворов нет. Было предписано дать попам, дьяконам и сторожу «местца белые под дворы в городе или за городом по колку сажен пригоже... как у иных церквей ружных наших» [110] [ДАИ I, № 77, с. 134.]. 

Среди городского населения нужно отметить довольно значительную группу «живущих христовым именем», или попросту нищих. Особенностью феодального города является то, что это не были бездомные люмпен-пролетарии, характерные как для рабовладельческого, так и для капиталистического города. Нищими становились обычно обедневшие посадские люди. Они не могли платить тягла, но сохраняли за собой дворы на посаде. Так их и записывали в переписных книгах XVII в. Как обстояло дело в более ранние периоды, сказать трудно. 

ДОМОВЛАДЕЛЬЦЫ 

В конце рассматриваемого нами периода одним из основных занятий горожан (в крупных и средних городах) становится собственно содержание домов с целью сдачи помещений внаем. Можно ли для XVIII – начала XIX в. назвать это профессией – не вполне ясно, но появившийся в ту пору термин «домовладелец» позднее, в период капитализма, приобретает именно такое значение. Наем жилых помещений практиковался в городах еще в XVI–XVII вв., но не носил тогда массового характера. До нас дошли рядные грамоты о найме городских домов. Характерно, что при этом требовалось поручительство нескольких лиц, что жилец не нанесет убытков хозяину, не будет заниматься в нанятом им доме ничем предосудительным, за что хозяину пришлось бы давать ответ [111] [В Москве в 1683 г. была сдана изба с сенями и чуланом за 3 руб. в год. Съемщик обязался «вином и табаком не торговать и с воровскими людьми не водитца и никаким дурном не промышлять и отжив год на срок та изба с сенями очистить и наемные деньги заплатить». – ЮБ II, № 258-8, стб. 803-804.]. 

Более широкое распространение получила сдача внаем помещений на краткий срок в городах, где бывали ярмарки. Так, корреспондент Географического общества писал в 1848 г. из г. Мензелинска, что жители этого города «много получают, сдавая квартиры во время ярмарки» [112] [АГО 43, № 2, л. 16 об.-17.]. 

Нужно думать, что систематическая сдача внаем помещений развилась во второй половине XVIII и особенно в XIX в. Она была связана, с одной стороны, с развитием капиталистических отношений, вызывавших приток в города населения как из сельской местности, так и из других городов. С другой стороны, учащение найма квартир обусловливалось развитием феодальной бюрократии, требовавшей множества чиновников, которых часто переводили из одного города в другой. Чиновники нанимали жилье на более или менее длительный срок [113] [Например, из г. Черный Яр в 1849 г. писали: «Здешние чиновники (за исключением только троих) не имеют собственных домов». – ГО 2, № 55, л. 20 об.-21.]. 

Домовладельцы умели извлекать выгоду из обоих этих явлений. К началу XIX в. сдача внаем даже не квартир, а отдельных комнат была настолько обычным явлением, что разного рода описания включали также сведения о цене наемной комнаты (так называемые «справочные цены», преимущественно для оплаты казенных поездок). Цена, разумеется, зависела целиком от спроса и предложения квартир в данном городе. В 1812 г. в Воронежской губернии самая высокая по справочнику плата за комнату – 75 руб. в год – была, конечно, в самом Воронеже, 70 – в Павловске, 60 – в Нижнедевицке и Новохоперске, 50 – в Землянске, 48 – в Боброве, 36 – в Старобельске, 35 – в Острогожске, 30 – в Коротояке, Бирюче, Валуйках, Богучаре, наконец, всего 25 руб. – в три раза ниже, чем в Воронеже,– в Задонске [114] [АГО 9, № 1.]. Цены по тем временам большие, если учесть, что фунт говядины в той же Воронежской губернии стоил тогда от 5 до 10 коп. [115] [АГО 9, № 1.] Даже в таком маленьком городке, как Васильсурск, в 1859 г. из 439 имевшихся домов 45 (т. е. более 10%) сдавались внаем [116] [АГО 23, № ЮЗ, с. 17. Характер сообщения не позволяет установить, сдавались ли дома целиком, по квартирам или по комнатам.]. 

В то же время развивается и практика сдачи внаем помещений «со столом», что особенно характерно для городов, где было много чиновников или учащихся. Этим занимались в основном небогатые горожане, содержавшие иногда, если можно так выразиться, целое общежитие для мелких чиновников, гимназистов или студентов, приезжавших учиться из сельской местности или из других городов. Произведения Ф. М. Достоевского содержат указания и на цену такого чиновничьего пансиона. Койка в Петербурге стоила 5–10 руб., стол – 15-20 руб. ассигнациями в месяц [117] [Достоевский Ф. М. Господин Прохарчин. – В кн.: Повести и рассказы, т. I. М., 1956, с. 124-126; Он же. Бедные люди.— Там же, с. 6. Написано в 1846 г.; см. также: Гребенка Е. П. Петербургская сторона.— В кн.: Физиология Петербурга, т. I. СПб., 1845, с. 222-225. В этом удаленном от центра районе можно было снять за 25-30 руб. комнату со столом и прислугой.]. Подобные пансионы на 10-20 человек, как известно, были весьма распространены в XIX в. и в городах Западной Европы. 

Сдача комнат и каморок бедным и сдача домов и квартир богатым оказали большое влияние как на изменение городского жилища, так и на застройку и планировку города в целом. Как мы уже говорили, наиболее распространенной формой найма в эпоху средневековья была сдача целого дома, реже – верхней или нижней «связи» (например, жилого подклета). При этом сам характер дома оставался неизменным. 

Но в XVIII–XIX вв. горожане стали сдавать приезжим чиновникам и иным относительно зажиточным людям не целый Дом, а только квартиру. В обычном городском одноэтажном доме это составляло полдома (если дом был трехкамерным – «две избы через сени», сдавалась обычно та изба, которая была обращена к улице, вход и сени оставались общими). В дальнейшем эта изба получила название «чистой половины» и стала перестраиваться в соответствии с нуждами и вкусами съемщиков, превращаясь, по сути дела, в квартиру из нескольких комнат, где перегородками выделялись спальня, гостиная, детская, коридор [118] [АГО 41, № 15, л. 2.], а также кладовые и прочие подсобные помещения. Дом становился многокомнатным. В крупных городах в начале XIX в. появились и специально выстроенные многоквартирные дома, рассчитанные на зажиточных квартиросъемщиков, с каретными сараями и прочими «службами» во дворе – предшественники «доходных домов» эпохи капитализма. С другой стороны, практика сдачи комнат и «углов» бедным постояльцам вела уже при капитализме к созданию «коечно-каморочных» квартир и иных жилищ трущобного типа. 

Эти явления говорят о начинающейся жилищной тесноте, столь характерной для капитализма. 

Строительство новых домов и перестройка усадеб с целью увеличения числа помещений, сдаваемых внаем, сильно изменили облик феодальных городов как в России, так и в Западной Европе. Ф. Энгельс в работе «Жилищный вопрос» писал, что «планировка этих старых городов не соответствует больше условиям новой крупной промышленности к вызванному ею уличному движению; поэтому расширяют и прокладывают новые улицы, через города проводят железные дороги. Как раз тогда, когда рабочие потоками устремляются в города, там происходит массовый снос рабочих жилищ. Отсюда внезапная жилищная нужда у рабочих, а также у мелких торговцев и ремесленников, клиентуру которых составляют рабочие». Энгельс говорит далее, что это особенно характерно для старых, еще феодальных городов [119] [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т 21, с. 334-335.]. 

ОТХОД 

Известно, что в развитии капиталистических отношений большую роль играл отход сельского населения в города. Быт таких отходников – особая тема. Здесь мы хотим коснуться другого явления того же порядка – отхода горожан. 

Упадок торгово-промышленного значения города вызывал, как уже было сказано, отлив ремесленного и торгового люда в другие города. Но не всегда горожане совсем покидали свой родной город. По мере развития внутри феодального общества капиталистических отношений появляется и приобретает широкие масштабы отход горожан на работу из мелких городов в более крупные. Уже переписные книги XVII в. содержат записи о том, что такой-то посадский двор пуст, а владелец живет в другом городе в «дворниках» или занимается тем-то и тем-то. Но такие записи не часты. 

Нужно думать, что отход посадских и в особенности служилых людей происходил в основном в трудные времена и не носил систематического характера. К тому же феодальные власти могли препятствовать отходу. Так, в 1636 г. служилые люди г. Борисова (казаки, пушкари) и посадские жаловались на «приказного» Семена Кокошкина, что он «заставляет нас воду возить, и пашни пахать, и бани топить, и дров сечь, и в бане себя хвестать... и для нашей бедности кормиться никуда не пускает» [120] [АМГ II, № 58, с. 30.]. 

Через полтораста-двести лет мы встречаем такие городки, где отход является главным занятием жителей. На заработки направляются не только в Петербург и Москву, но и в менее крупные торгово-ремесленные центры. В 1765 г. в ответ на анкету Академии наук из г. Чухломы писали, что «обыватели упражняются в хлебопашестве, а не меньше девятой части отходят для рапот по пашпортам в разныя городы, ибо из них большая часть упражняется в плотничестве, а прочия столяры, рещики, корелники, кирпишники и тому подобные ремесленныя люди» [121] [ААН, ф. 3, оп. Юа, № 47, л. 2 (225) об.]. 

При этом существовали уже местные традиции, куда жителям данного города направляться, где и в качестве кого работать. Так, из г. Киржача Владимирской губернии уже в 1815–1817 гг. существовал более или менее постоянный отход в Москву [122] [В основном мастера – строители (плотников – 60 человек, печников – 3) и художники (иконописцы и живописцы – 3, золотых дел – 4 человека). – АГО 6, № 7, л. 2. . - ]. «Вообще городская торговля в г. Киржаче, – писали в 1851 г., – так мало значительна, что его жители должны искать себе занятий в других городах, особенно – в Москве» [123] [АГО 6, № 66, л. 4 об.]. В середине XIX в. жители г. Медыни Калужской губернии уходили в Москву, где работали в магазинах, а также на ткацких (суконных и бумажных) фабриках, и в Саратов, где занимались выделкой овчин и работали на рыбных промыслах. Медынь тогда была маленьким городком, но еще не потеряла значения местного центра. В ней проводилось ежегодно три ярмарки, воскресный базар, жило более 100 ремесленников и даже было три небольших «завода» (кожевенный, кирпичный, пивоваренный). Другой уездный город Калужской губернии – Перемышль – был в этом отношении развит значительно хуже. Так, в 1853 г. ремесло и торговля в нём почти заглохли и главными занятиями являлись рыбная ловля и отход «в разные места для продажи по питейным домам» [124] [АГО 15, № 11, л. 3.]. Так же было и во многих городах Владимирской губернии, где жители малых городов специализировались на работе трактирных сидельцев. 

В г. Яранске Вятской губернии было в обычае отдавать подростков в «мальчики» в различные торговые заведения г. Казани с тем, чтобы потом вывести их в купцы. Считалось, что многие казанские купеческие фамилии яранского происхождения [125] [АГО 10, № 29, л. 13.]. 

В отличие от деревенского отходничества, носившего поначалу сезонный характер (на время полевых работ отходники возвращались в деревню), городской отход был с самого начала более постоянным и предполагал появление отходника в родном городе на короткие сроки, может быть не каждый год. Связывали его в основном имущественные и семейные отношения (владение усадьбой, принадлежность к городскому «обществу» и т. п.). Впрочем, по-видимому, был и отход с регулярным возвращением (в основном в маленьких городках, где развиты были подсобные огородничество и садоводство). Для участия в садовых и огородных работах отходники возвращались на лето в родной город. Так, корреспондент из г. Ливны Калужской губернии Б 1853 г. подчеркивал упадок в этом городе уличной жизни: «Здесь не гремят песни, как в Поволжских городах»,– писал он. Однако на «святой» неделе, «когда возвращаются здешние девицы с фабрик, тогда и песни, и качели, и разные игры» [126] [АГО 15, № 10, л. 2 об.]. А троицу и Иванов день отмечали скромно: были заняты садовыми и огородными работами. 

О бюджете таких «систематических» отходников дает представление корреспонденция 1850 г. из г. Петровска Ярославской губернии. Те, кто «имеет промышленность в столицах», получает на стороне восемь частей своего дохода и от домашнего хозяйства – две части. Тратятся эти десять частей так: на пропитание – три, на церковь – одна, на гостинцы – одна, на дорогу–одна, на подати – одна, «на роскошь» – одна, на непредусмотренные расходы – одна и еще одну часть (10%) удается сберегать [127] [АГО 47, № 17, л. 9 об.]. Картина жизни отходника обрисовывается этим бюджетом очень ярко, с такими характерными деталями, как значительные траты (до 10% годового дохода) на гостинцы, привозимые по обычаю родным и близким. 

О сезонности отхода горожан имеются сведения и из Черниговской губернии. Жители г. Погар (древний Радогост) отходили по большей части в русские города, но возвращались домой для уборочных работ и на рождество [128] [АГО 46, № 10, л. 1-3.]. 

ПОДСОБНЫЕ ЗАНЯТИЯ ГОРОЖАН 

Хлебопашество. Огородничество и садоводство. Скотоводство. Рыболовство 

Мы говорили, что для определения характера поселения основным признаком служит соотношение занятий его жителей. Если иметь в виду лишь один из путей происхождения городов, то можно сказать, что сельское поселение тогда и постольку становится городом, когда и поскольку занятия ремеслом и торговлей в нем доминируют над занятиями сельскохозяйственными [129] [Такой подход сохраняется в ряде случаев и до наших дней: поселком городского типа признается у нас такое довольно крупное поселение, в котором более 50% жителей не занято в сельском хозяйстве.]. Грань эта не всегда бывает достаточно четкой, особенно если мы вынуждены пытаться проследить ее тысячу лет спустя. 

Нужно думать, что в древности превращение поселения в город (разумеется, если город не основывался сразу как таковой по указанию князя) могло тянуться довольно долго; течение процесса зависело от многих конкретных обстоятельств, установить которые сейчас нет возможности. 

Известно, что на заре Киевского княжества в не подчинившихся еще ему «княжениях» славянских племенных союзов уже были города (вероятно, по нескольку десятков в каждом). Были они и у древлян. Но, например, по летописному рассказу об осаде киевской княгиней Ольгой древлянской столицы Искоростеня нельзя заключить, было ли земледелие основным или подсобным занятием его жителей. Часто приводимые исследователями слова Ольги, что другие древлянские города уже сдались «и делают нивы своя» [130] [ПВЛ I, с. 42.], могут быть истолкованы и как свидетельство важности хлебопашества для горожан, и как указание, что в город на время нападения врага сошлось много окрестных крестьян. 

Исходя из установки, изложенной в начале настоящего очерка, мы рассматриваем сельскохозяйственные занятия горожан как подсобные и относим в этот раздел даже и те (не частые) случаи, когда в отдельных городах сельскохозяйственные занятия почему-либо доминировали над ремеслом [131] [Это явление особенно характерно для XVIII в. (см.: Милое Л. В. О так называемых аграрных городах России XVIII в. – ВИ, 1968, № 6). П. Г. Рындзюнский справедливо подчеркивает, что в этот период «сельское хозяйство в городских условиях становилось разновидностью промыслов» и сыграло большую роль в капиталистическом развитии России (Рындзюнский П. Г. Основные факторы городообразования..., с. 120-121). На некоторых примерах подобного рода мы остановимся в дальнейшем.]. 

Нужно сказать, что вопрос о сельскохозяйственных занятиях русских горожан основательно запутан исследователями. Главной причиной возникших недоразумений было убеждение, что занятия ремеслами и торговлей и сельскохозяйственные занятия взаимно исключали друг друга. Еще с середины прошлого столетия русские города противопоставляли западноевропейским, в которых якобы сельскохозяйственные занятия отсутствовали вовсе или уж во всяком случае не имели существенного значения. С этой точки зрения русские города представлялись как ненужная «правительственная фантазия», «насильственная случайность» [132] [См.: Огарев Н. П. Письма «к одному из многих». – В кн.: Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения, т. I. M., 1952, с. 677; Казьмин Б. П. Из публицистического наследия Н. П. Огарева. – В кн.: Литературное наследство, т. 39-40. М., 1941, с. 313. ]. 

Между тем работы последних десятилетий показали, что и западноевропейским горожанам не было чуждо сельское хозяйство ни в XI–XII, ни в XIV–XV вв. Напротив, оно было «очень распространенным дополнительным занятием жителей... многие горожане имели земельные участки за пределами города, в деревне, и сохраняли тесную связь с ней на ранних стадиях городского развития... Поселения, из которых состоял Париж, еще в XIV в. носили сельскохозяйственный отпечаток, за исключением очень немногих» [133] [Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы..., с. 55-56.]. 

Я. А. Левицкий в своем исследовании о городах средневековой Англии X–XII вв. отмечает, что каждый английский город обычно имел небольшой надел пахотной земли. Землю держали не все горожане (в разных городах от 3% до 55% жителей), но, конечно, «о земледелии как об основном занятии горожан не может быть и речи» [134] [Левицкий Я. А. Города и городское ремесло в Англии в X–XII вв. М. – Л., 1960, с. 167, 217-218.]. В XIII–XIV вв. во владении граждан Страсбурга названы «лесной выгон» и «плодоносное поле» [135] [Негуляева Е. М. Возникновение свободной собственности в Страсбурге и ее судьба в XIII – начале XIV века. – В кн.: Средневековый город. Саратов, 1968, с. 62-63.]. В XIV–XV вв. в Германии и Чехии городское землевладение ограничивалось непосредственно прилегающей к городу территорией (Франкфурт-на-Майне, Магдебург, Любек, Кутна Гора, Прага). В XV в. среди граждан Нюрнберга, владевших землями на территории Нюрнбергского бургграфства, были и ремесленники (например, скорняк, строитель) [136] [Ермолаев В. А. Городское землевладение на территории Нюрнбергского бургграфства. – Там же, с. 79, 89.]. Наличие городских земель для пашни и выгона (нем. Almende) характерно для большинства средневековых городов Западной Европы. 

Феодальные города Востока, в частности Средней Азии, не знали полного отделения ремесла от сельского хозяйства до самой Октябрьской революции. Многие ремесленники, как утверждают исследователи, занимались также земледелием [137] [Сухарева О. А. К. вопросу об исторических корнях структуры городов Средней Азии дооктябрьского периода и путях складывания городского населения. – В кн.: Материалы I Международного совещания по географии земледелия (1961), вып. 5. М. – Л., 1962, с. 50.]. 

Современные зарубежные ученые далеко не все стоят на той точке зрения, что в «настоящем» городе сельскохозяйственных занятий быть не должно. Они лишь подчеркивают, что «город развивается около рынка... он населен людьми, которые более или менее (курсив мой. – М. Р.) отделены от сельскохозяйственных работ») [138] [Duby G. Qu'est qu'une ville? — Annales economies, societes, civilisation, 1958, v. 13, N 3, avril-juin, p. 405.]. Подобных высказываний становится все больше, а попытки использовать факты сельскохозяйственных занятий в русских городах для аргументации «извечной отсталости» России теперь редки. 

В самом деле, факт постоянной зависимости горожанина от ремесленного производства и сбыта продукции, от подвоза продовольствия обусловливает необходимость для него подсобных сельскохозяйственных занятий, много способствующих уверенности в завтрашнем дне. Как писал Ф. Энгельс, ремесленник средневекового города «сам еще до известной степени крестьянин, он имеет не только огород, но очень часто участок поля, 0дНу-две коровы, свиней, домашнюю птицу и т. д.» [139] [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 473. ] 

Исходя из известного положения марксистской теории, что первостепенную важность имеет не то, что производилось, а то, как производилось, в какой общественной системе шло производство, П. Г. Рындзюнский справедливо подчеркивает, что на определенном этапе «сельское хозяйство в городских условиях становится разновидностью промыслов» [140] [Рындзюнский П. Г. Основные факторы городообразования..., с. 107, 120-121.]. Нам представляется, что при этом не одинаково было значение различных отраслей сельского хозяйства: огородничество, садоводство и отчасти скотоводство для третьего и в особенности для четвертого из намеченных нами этапов развития городов более характерны, чем хлебопашество. Но сельскохозяйственные занятия были для горожан важным подспорьем. 

Итак, сельскохозяйственные занятия не только не были чужды русскому феодальному городу на всех стадиях его развития, но составляли важнейшую подмогу рядовому горожанину. 

Однако роль и значение различных сельскохозяйственных занятий были не одинаковы в разные периоды истории города. Горожане занимались как хлебопашеством, так и огородничеством, садоводством, скотоводством, рыболовством и немного пчеловодством. Можно сказать, что по мере развития городов хлебопашество сокращалось, а огородничество, садоводство и скотоводство не только прогрессировали, но и стали высокотоварными еще до наступления капиталистической эпохи. 

ХЛЕБОПАШЕСТВО 

Мы уже говорили, что занятия хлебопашеством были присущи жителям русских феодальных городов, особенно тех, которые развились из сельских поселений. 

При археологических раскопках древнерусских городов в слоях X–XIII вв. нередко находят бывшие в употреблении сельскохозяйственные орудия. Среди них – железные рабочие части почвообрабатывающих орудий: сошники, плужные лемехи, полицы, резаки, чересла [141] [Лучшую сводку таких находок см.: Левашова В. П. Сельское хозяйство. – В кн.: Очерки по истории русской деревни X–XII вв. М., 1956, с. 31-34.]; орудия уборки – косы и, что особенно важно, – серпы. Как говорилось, уже в X в. встречалось упоминание нивы. К XIV в. относится упоминание о принадлежащей горожанину пожне, т. е. об обрабатываемом участке – ниве, пашне, луге, покосе [142] [Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка, т. II, стб. 1083-1084; Новгородская грамота на бересте № 53: «Поклон от Петра к Марье. Покосили есмь пожню и озерницы у меня сено отъяли» (Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., 1954, с. 56-57). А. В. Арциховский считает Петра горожанином, но это мнение оспаривает Л. В. Черепнин, относящий его к феодалам (См.: Черепнин Л. В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М., 1969, с. 133). ]. 

Однако необходимо обратить внимание на наличие в культурном слое городов мощных прослоек навоза, датированных как XI–XII вв., так и временем более поздним [143] [Арциховский А. В. Раскопки восточной части Дворища в Новгороде, – МИА, 1949, № 11, с. 158; Воронин Н. Н. Раскопки в Ярославле. – Там же, с. 180; Равдоникас В. И. Старая Ладога. – СА, 1949, вып. XI; Рабинович М. Г. Культурный слой центральных районов Москвы. – В кн.: Древности Московского Кремля. М., 1971, с. 42, 98-99.]. По нашему мнению, эти факты говорят о том, что хлебопашество все же не имело для горожан первостепенного значения, иначе навоз не оставляли бы на дворах и на улицах, а вывозили бы на поля. 

Источники XVI–XVII вв. содержат много сведений о занятиях горожан хлебопашеством. При этом почти каждый раз из текста явствует, что хлебопашество – занятие важное, но подсобное. 

Во владении городов находились пахотные земли. Так, сотная книга г. Мурома 1574 г. упоминает, что «пашни у всего посаду и перелогу и животинного выпуску во всех трех полях худые земли по старой сотне... 608 четьи; а сошного письма во всем посаде... 12 сох без чети, без малой трети и пол-полчети сохи» [144] [АЮ, № 229, с. 248-251.]. Пахотные земли были не только у посадских людей. Воеводские наказы XVII в. упоминают также стрелецкие и казачьи земли, на которых сеют зерновые [145] [г. Дедилов 1659 г. – АМГ II, № 1159, с. 681-682.]. Есть и свидетельства индивидуального владения пахотной землей. Так, в 1656 г. протопоп г. Орши Поликарпов бил челом государю о передаче ему выморочных дворового и лавочного мест, огорода и пашенной земли, что и было выполнено [146] [Там же, № 784, с. 477.]. 

Иногда горожане брали пахотные земли внаем. В этом плане интересен один инцидент, возникший в 1616 г. в оккупированном шведами Великом Новгороде. Стражей были задержаны посадские люди: алмазник, квасник, мыльник, железник, рукавичник с женами и детьми, пытавшиеся бежать из города на двух челнах. Они отговаривались тем, что ехали якобы для обработки пашен, которые снимали у окрестных землевладельцев (в частности, у одного из «старцев» подгородного Юрьева монастыря) «из шестого снопа» [147] [ДАИ II, № 47, с. 77-82.], т. е. за шестую часть урожая. 

В 1671 г. в том же Новгороде посадские люди из двух семейств (два отца и два сына) пахали «два места оброчных», возделывая пшеницу [148] [АЮБ II, № 129-III, стб. 85.]. 

В составе городской усадьбы упоминаются в этот период сельскохозяйственные постройки – овины (снопосушильни) и гумна (где производился обмолот). Так, в 1629 г. в г. Зарайске «зажег... у посадского человека у Фильки Иванова гумно неведомо кто, а гумна у них у дворов, и то гумно потушили». В 1634 г. служилые люди г. Белгорода (на засечной черте) просили об отводе дворовых мест «под усаду (усадьбу.– М. Р.) и под огород... и под гумно» [149] [АМГ I, № 244, с. 263; № 712-713, с. 654-655.], что и было выполнено. В 1635 г. ливенскому воеводе было указано «велети всяким людей за городом и за острогом держати огороды и овины, и клети от города и от острогу подале ... чтобы в приход воинских людей какие порухи не учинилось» [150] [АМГ I, № 18, с. 26.]. 

Нужно сказать, что конфликты горожан вообще и в особенности служилых людей по прибору с воеводами из-за сельскохозяйственных занятий для XVII в. весьма типичны. Воеводы малых и средних (преимущественно окраинных) городов жаловались правительству, что стрельцы, пушкари, воротники и иные служилые люди не хотят жить в «городе», где им надлежало быть наготове на случай вражеского нападения, а выселяются на неукрепленный посад, откуда было ближе и удобнее выезжать на пашню. Воеводы, по-видимому, применяли и насильственные меры. Служилые, в свою очередь, жаловались царю и просили, чтобы он указал воеводе «избенок наших на гумнах не ломать» [151] [АМГ I, № 210, с. 237-240; № 135, с. 158; № 159, с. 442 и др.]. 

При опасности вражеского нападения и осады посадским людям предписывалось срочно молотить «хлеб всякий, что у кого есть, и свозить в город, чтобы... на полях, и в гумнах, и на пустошах в кладах немолоченного хлеба нигде ни у кого не было» [152] [г. Лебедянь 1661 г. – АМГ III, № 536, с. 458.], Речь шла о хлебе со своих полей, а не о купленном, так как в этом случае не говорилось бы об обмолоте. 

Хлебопашеством занимались не только посадские, но и белое духовенство. Во всяком случае, среди имущества священника могли оказаться рабочие части пахотных орудий. В 1674 г. у воронежского соборного попа вор «покрал» среди прочего скарба «два сошника да две полицы железных» [153] [Труды Вор. УАК, 1914, вып. V, № 1828/602, с. 128.]. 

Соборное уложение 1649 г. закрепляло за городами определенные земли [154] [ПРП, 1957, вып. VI, гл. XIX, ст. 10, с. 309. ]. И впоследствии правительство не раз упоминало о «градской земле» («полевой и сенных покосах») [155] [Грамота 1699 г. Петра I шуянам. – АШ, № 198, с. 354-356.]. 

Городовое положение 1785 г. вновь устанавливало: «Городу подтверждаются правильно принадлежащие по Межевой Инструкции, или инако законно, земли, сады, поля, пастьбы, луга, реки, рыбные ловли, леса, рощи, кустарники, пустые места, мельницы водяные и ветреные; все оныя вообще и каждое порознь нерушимо иметь и оным пользоваться мирно и вечно на основании законов как внутри города, так и вне онаго» [156] [Городовое положение 1785 г., с. 2.]. Разнообразие сельскохозяйственных занятий горожан, и в частности роль хлебопашества, выступает здесь очень ярко. Хлебопашество было настолько развито, что зачастую распахивались и очень нужные городу выгоны, о чем речь будет ниже. В дальнейшем до самого конца исследуемого нами периода описания городов очень часто включают характеристику городских земель – пахотной, лугов, лесов, рек и озер и т. п. Однако характер использования этих земель городом в конце XVIII – первой половине XIX в. серьезно изменяется. 

Занятия хлебопашеством остаются в целом важным для горожан подспорьем, но сохраняются они преимущественно в малых городах и притом в неодинаковой степени. Авторы описаний городов находят разные оттенки для характеристики места хлебопашества среди других занятий горожан. Так, в описании Воронежской губернии 1812 г. сказано, что в г. Задонске «упражняются в хлебопашестве и выгодной ловле рыбы в Дону» сверх обычных торговых дел, что в г. Землянске мещане в основном заняты огородничеством, а подгородные жители – хлебопашеством, что в г. Коротояке «промышленность народная состоит в бойне скота, салотоплении, торговле рыбой и частью – в хлебопашестве», а в г. Острогожске среди мещан «есть хлебопашцы». В 1815 г. о жителях г. Меленки Владимирской губернии говорилось, что они, «кроме хлебопашества и домашнего весьма малозначащего торга, занимаются выделыванием и продажею или собственного или покупаемого у крестьян окрестных селений необработанного льна... и через трепание приводя в лучшую доброту» [157] [АГО 9, № 1, с. 80, 84, 92, 100; 6, № 6, с. 2.]. 

В середине XIX в. хлебопашество продолжало играть значительную роль преимущественно в малых городах черноземной Украины и Юга России. Так, об упомянутом уже нами г. Погаре Черниговской губернии писали, что «каждый из местных жителей имеет определенный участок земли и, обрабатывая оный, исправляя все обязанности земледельца, имеет под рукою какое-нибудь ремесло или промысел, которого не упускает из виду и во время полевых работ, стараясь исполнять все требования, с ним сопряженные». В г. Красный Кут Харьковской губернии хлебопашество сочетали с чумачеством. В Белоруссии, в г. Сураже, мещане, кроме хлебопашества, занимались «еще горшечничеством». В нечерноземном Клину хлеб ввозили (как и в большинстве городов этой зоны) несмотря на то, что большинство жителей занималось хлебопашеством. Из Саранска сообщали, что основные занятия жителей – хлебопашество и ремесло; из Ядрина Казанской губернии, что главное занятие – хлебопашество и лишь весьма немногие с недавнего времени начинают торговать, ремесленников мало; наконец, из Ирбита, что «многие горожане занимаются хлебопашеством и скотоводством» [158] [1849–1853 гг. – АГО 46, № 10, л. 1; 44, № 1, л. об.-7; 5, № 6, л. 4; 22, № 5; 28, № 3; 14, № 87, л. 7 об.; 29, № 23, л. 4 об.]. Вскользь упомянуто хлебопашество среди других занятий горожан в городке Радошковичи Виленской губернии, где «пашут землю на свой обиход», в подмосковском городке Кашире [159] [АГО 4, № 5; 42, № 19.]. 

В городах среднеземледельческой полосы было много слобод и окрестных сел, причисленных к городу, состоявших в приходах городских церквей и пр. Именно в этих «пригородах» и были особенно развиты сельскохозяйственные занятия, в частности хлебопашество [160] [См.: Рындзюнский П. Г. Городские и внегородские центры экономической жизни средней полосы Европейской России в конце XIX в. – В кн.: Из истории экономической и общественной жизни России. М., 1976, с. 121.]. 

Наконец, нужно отметить некоторые города, в которых горожане хлебопашеством занимались мало, но землю город в целом или каждый хозяин от себя сдавали в аренду окрестным крестьянам, получая от этого немалый доход. В г. Николаеве, например, он превышал 25 тыс. руб. в год. В г. Медыни вся городская пахотная земля была разделена на три «клина» – ржаной, яровой и паровой, и каждый из мещан имел по шести десятин в каждом из клиньев и мог еще арендовать с аукциона земли из резерва города. Но «медынские мещане,– писал корреспондент Географического общества,– год от году делаются нерадивее к земледелию. За собственные земли очень держатся, но охотно отдают их в аренду окрестным крестьянам. Городской луг сдается под сенокос всем обществом с аукциона, городской лес лет 20 назад был поделен между гражданами и вырублен». В г. Кадникове, многие мещане обрабатывали землю «через наемных людей» [161] [1847–1850 гг. – АГО 45, № 2; 15, № 29, л. 20 об.-21; 7, № 13, л. 15 об.]. В г. Мензелинске хлебопашество «не в цветущем состоянии» – и мещане сдавали землю в аренду [162] [АГО 43, № 2, л. 16 об.-17.]. 

Кажется, отход горожан от хлебопашества к середине XIX в. был выражен достаточно ясно. 

ОГОРОДНИЧЕСТВО И САДОВОДСТВО 

В отличие от хлебопашества огородничество и садоводство в русских феодальных городах развивались, по-видимому, непрерывно, по восходящей линии. По мере развития товарно-денежного хозяйства значение их возрастало, поскольку овощи и фрукты не только служили важным подспорьем в ежедневном питании, но и приносили немалый доход. 

В Древней Руси овощами назывались также и фрукты, и, кажется, вплоть до конца XVII в. сады не отделялись от огородов. В XV в. источники содержат упоминания «огорода» и специально «капустника» [163] [Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства (конец XIII – начало XVI в.). М. – Л., 1965, с. 212-217.]. К началу XVI в. относится известный рассказ московского посла в Риме Дмитрия Герасимова о том, что в Москве каждый дом имеет огород и сад, которые служат «как для пользования овощами, так и для удовольствия» [164] [Павла Иовия Новокомского книга о посольстве Василия, великого государя Московского, к папе Клименту VII.— В кн.: Герберштейн С. Записки о московитских делах. СПб., 1908, с. 263.]. «А у кого огородец есть, – говорится в Домострое, – гряды копати весне, а навоз зиме запасати, и к садилом на дыни варовые гряды готовить, и ...посадив всякие семена, в пору поливати и оукрывати и от морозу всегды берегчи, и яблони подчищати... и почки рассаживати, и пенки и почки прививати, и гряды всякое обилие полоти, и капуста от червя и от блохи беречи и обирати и отрясывати, а возле тына около сего огорода борщу сеет, где крапива растет и с весны его варит про себя много... а как насадит капусты и свеклы, и поспеет... листья обламывати и животина да кормит, а в ту пору и до осени борщь, режучи, сушить ино пригодится...»; яблони рекомендуется сажать на определенном расстоянии, «другим овощам не мешая» [165] [Домострой, ст. 45, с. 45.]. 

В этой статье Домостроя ярко обрисована картина огорода-сада с его бревенчатым тыном, через который не проникнут ни скот, ни домашняя птица, с грядами и фруктовыми деревьями. За всем этим непрерывно и бдительно ухаживают так, что не пропадает ни один капустный или свекольный лист, ни даже крапива. 

Сады и огороды занимали значительную площадь в больших и малых русских городах и в XVII–XIX вв. Не были исключением в этом отношении и города столичные. В 1794 г. И. Г. Георги писал о Петербурге: «Имеются во многих домах огороды и сады с плодовитыми или другими деревьями, которые вместе взяты составляют великое пространство земли и без коих выстроенные части города весьма бы уменьшились» [166] [Георги И. Г. Описание Российского императорского столичного города Санктпетербурга и достопамятностей в окрестностях оного. СПб., 1794, с. 59.]. 

При археологических раскопках в городах находят инструменты для огородных работ – деревянные с железной оковкой лопаты («рыльца») различных типов, тяпки-мотыги, деревянные части грабель, бойки для сажания и пр. [167] [Рабинович М. Г. О древней Москве, с. 271-273.] 

Если в XVI в. огороды-сады служили для удовлетворения потребностей семьи, а продавались, судя по упоминанию Домостроя, только излишки, то позднее огородничество и садоводство приобретают в городах все более товарный характер. Городовое положение 1785 г. специально оговаривает, что «посадским не запрещается продавать плоды, овощи и иные всякие мелочи» [168] [Городовое положение 1785 г., ст. 144, с. 49.]. Если хлеб горожане в основном покупали, то овощами и фруктами они снабжали окрестное население. В некоторых городах огородничество и садоводство стало развиваться как высокотоварное капиталистическое производство, продукция которого, находит сбыт далеко за пределами города. 

Многие старые города средней земледельческой полосы (при более или менее развитой промышленности) становятся поставщиками овощей и фруктов как в соседние крупные города, так и в другие, более отдаленные области России. Так, Дмитров, Можайск, Верея, Руза, Волоколамск, Переславль Залесский, Юрьев Польской, Суздаль, Романов, Муром снабжали луком, чесноком, капустой, огурцами Москву, Тулу, Тверь, Смоленск, Орел и более мелкие Ржев, Торжок, Гжатск, Волхов, Мещовск, Козельск. Ростов вывозил продукцию своих огородников в Ярославль, Боровск – в украинские города; из той же полосы шли овощи в Белоруссию и Польшу. Фрукты вывозили Калуга, Коломна, Верея, Руза, Суздаль, Владимир, Вязники, Гороховец, Муром [169] [Милов Л. В. О так называемых аграрных городах России XVIII в. – ВИ, 1968, № 6, с. 54-64.]. 

Это важное явление наблюдалось и в XIX в. В статистическом описании г. Гороховца, составленном в 1817 г., говорится: «Города Гороховца жители обрабатывают посредством нанятых рабочих людей имеющиеся в особенности у каждого из них небольшие огороды и сады, собирают с них разные овощи и плоды и употребляют большею частью для домашних своих продовольствии, остающиеся же за расходами продают окрестным обывателям» [170] [АГО 6, № 3.]. 

В середине XIX в. на огородничество и садоводство как на важные подсобные занятия горожан указывали корреспонденты Географического общества из многих городов Юга, Центра и Запада Европейской России. Так, в Харькове, Мещовске, Медыни сады были только у богатых (в Медыни – только у 1/13 горожан), но огороды на городской земле – почти у всех [171] [1848–1857 гг. – АГО 44, № 14, с. 1-10; 15, № 55, с. 3-6; № 29, с. 17.], в Курске развиты садоводство и огородничество, в особенности разведение парниковых огурцов [172] [АГО 19, № 12, л. 2 об.-3.]. Из г. Кашина писали, что горожане «не только ничего не покупают у крестьян, но, напротив, продают овощи крестьянам». В Смоленске было множество садов и огородов [173] [АГО 41, № 15, л. 4; 38, № 3, с. 15-17.]. В г. Кадникове часть городских земель, которые еще недавно распахивались, «разработана горожанами под сады и огороды» [174] [АГО 7, № 13, л. 1 об.]. В Богородицке и Петровске, Вышнем Волочке, Сураже огородничество лишь упомянуто [175] [АГО 42, № 10, с. 1-2; 47, № 7, л 8 об.-9; 41, № 2, л. 6; 5, № 6, л. И-12.]. 

Картина развития огородничества и садоводства за счет хлебопашества к середине XIX в., кажется, вырисовывается довольно определенно. При этом происходила специализация на каком-то одном или нескольких видах овощей и фруктов. Так, еще в 1775 г. во Владимире выращивали знаменитую вишню – «владимирку», которая имела хороший сбыт в Москве [176] [АГО, Дела канцелярии, 1851 г., № 16.]. 

Мы уже говорили о г. Павловске Воронежской губернии, которому в начале XVIII в. был отведен значительный массив хорошей земли, что и обусловило в дальнейшем те особенности развития города, о которых сейчас пойдет речь. Ведущую роль здесь играло не ремесло, а высокотоварное огородничество и бахчеводство. Павловские огурцы, дыни и особенно арбузы получили всероссийскую известность. Их продавали в Полтаву, Киев, Одессу, Саратов. В Польше пуд павловских огуречных зерен продавался по 20–50 руб. в зависимости от рыночной конъюнктуры. Подсобным занятием павловцев было прасольство, женщины вязали варежки и чулки [177] [1849–1855 гг. – АГО 9, № 36]. Не довольствуясь своей землей, павловские огородники уходили на заработки в другие города, арендуя там подходящие земли для огородов и внедряя свои огородные и бахчевые культуры. Поэтому в летнее время многие жители города были в отходе. 

В несколько меньших масштабах товарное огородничество и бахчеводство было развито в Воронежской губернии в г. Землянске («огуречные, дынные и арбузные огороды»). Севернее, в Калужской губернии, в г. Медыни, огородники специализировались на ранних овощах, которые выгодно продавали в апреле; огороды занимали здесь 3/4 усадебной земли [178] [л. 21-22; № 18.]. 

Отходничество на огородные работы в другие города отмечено в середине XIX в. у жителей многих городков: например, в Калужской губернии – из Боровска [179] [АГО 9, № 1, с. 84; 15, № 29, л. 17. (? АГО 15, № 48, л. 2 об.— 3. )]. На севере, в Новой Ладоге, огородничеством занимались по большей части ярославцы «и с таким успехом, что не только снабжают... город Новую Ладогу и другие места близлежащие, но еще сбывают (овощи. – М. Р.) частию в Санктпетербург, Олонец, Сердоболь, Петрозаводск и Вытегру». В Поволжье, в г. Васильсурске, в середине XIX в. большую роль играло выращивание на продажу яблок, которые отвозили в Нижний Новгород и далее – до Казани [180] [АГО 35, № 7, л. 11; 23, № 74, л. 4 об.]. 

Итак, огородничество и садоводство имели в жизни русских городов весьма большое значение, еще возраставшее по мере развития капиталистических отношений. Это привело и к появлению новых сортов овощей и фруктов, сыгравших немалую роль в истории русского сельского хозяйства (нежинские и павловские огурцы, владимирская вишня, павловские арбузы и пр.). В самом городском быту это сказалось развитием отхода и сезонностью пребывания жителей (одни, как мы видели, возвращались в родной город на время садово-огородных работ, другие как раз на это время уходили), а главное – обилием в русских городах вообще садов и огородов, что, как сказано, обусловливало относительно меньшую тесноту застройки (по сравнению с западноевропейскими и восточными городами) и придавало им особенно живописный вид. «Вид на Пензу с внешней стороны,– писал корреспондент Географического общества в 1849 г.,– самый лучший от Казанской дороги: дома над домами и между ними сады, как бы висячие, прелестно рисуются с горы» [181] [АГО 28, № 1, л. 2.]. 

СКОТОВОДСТВО 

В отличие от садоводства и огородничества скотоводство в русских городах обычно носило сугубо вспомогательный характер, имея задачей обеспечить мясной и молочной пищей семью, а также необходимый транспорт и тягловую силу. 

Горожане всегда держали лошадей, коров, овец, коз, свиней, а также домашнюю птицу. В культурном слое городов встречаются в большом количестве кости домашних животных. Анализ их позволил составить представление о составе городского стада. Наибольший удельный вес имел в нем крупный рогатый скот, на втором месте были свиньи, на третьем – мелкий рогатый скот, затем – лошади [182] [Цалкин В. И. Материалы для истории скотоводства и охоты в Древней Руси. – МИА, 1956, № 51, с. 148.]. 

Археологическими раскопками в русских городах открыты на усадьбах хозяйственные постройки для содержания скота – конюшни, хлевы [183] [См., например: Рабинович М. Г. Культурный слой..., с. 99.]. Они встречаются как в слоях X–XI вв., так и в более поздних. Описи и планы городских усадеб XVIII–XIX вв. также отмечают аналогичные постройки. Домострой, рекомендуя хозяину лично обходить перед сном хлева и конюшни, не забывает и об опасности возникновения пожаров: «И оу сена и оу соломы однолично из фонаря огня не вымати». Он подробнейшим образом описывает возможности кормления скота разного рода остатками пищи («а лете корм на поле»), уход за скотом вплоть до купания лошадей и обмывания теплой водой вымени коровы перед доением. «Лошади страдные, и коровы, и гуси, и сутки, и евины, и куры, и собаки кормит себе не в убыток, а приплоду и прохладу много всегды, в столе прибыль... куры, и яйца, и забела, и сыры и всякое молоко, ино по вся дни праздник, а не в торгу куплено» [184] [Домострой, ст. 56, с. 55; ст. 42, с. 41-42.]. Мы видим, что речь здесь только о внутрисемейном потреблении, хотя Домострой вообще хорошо знаком с рынком. 

Проблема прокорма домашнего скота всегда была для горожан острее, чем для сельских жителей. Сами по себе размеры городского поселения, его специфика (укрепления, запутанная сеть улиц и т. п.) создавали немало трудностей. О вольном выпасе скота, разумеется, не могло быть и речи и, можно даже думать, коллективный выпас общественного стада, содержание пастухов могли появиться в городе раньше, чем в деревне. Скот пасли в непосредственной близости города, так что выгон («животинный выпуск») должен был быть у каждого города, вероятно, со времени его становления. Летний выпас скота требовал определенного режима жизни всего города. 

Дело было не только в необходимости иметь выгонные земли, но и в том, что стадо нужно было рано выгонять, для чего приходилось отворять городские ворота даже в опасное время. Сведения об этом сравнительно поздние, но есть основания думать, что подобным же образом обстояло дело и гораздо раньше. «А ключи городские и острожные, – говорится в наказе Я. А. Дашкову, посланному воеводой в г. Ливны, на южную окраину России в 1635 г., – велети ему на ночь приносити... и держати у себя... а город и острог велеть на ночь замыкати, а поутру отмыкати, смотря по вестем; стада конские и живо-тинные велеть летнею порою из острогу выпускати, разъездив около острогу и проведав про воинских людей, чтобы воинские люди у служивых и у всяких людей конских и животинных стад не отогнали, а людей в полон не имали» [185] [Костромская старина, т. III. Кострома, 1894, с. 25.]. Для выпаса стад вели даже военную разведку – настолько важен был для города скот. Утром стада выгоняли, в полдень (судя по тому, как это делалось еще несколько десятков лет тому назад), вероятно, гнали обратно для дневного надоя, затем опять выгоняли и вновь возвращали уже к вечеру. Так несколько раз в день и без того тесные городские улицы заполнялись скотом, от которого не было какое-то время ни прохода, ни проезда. 

Рост городской территории и увеличение числа прилегавших к городу сельских поселений создали и проблему фиксации и охраны городских выгонных земель. 

Соборное уложение 1649 г. закрепляло за городами выгоны. При этом особая статья была посвящена выгону г. Москвы, который охранялся от захватов соседних феодалов [186] [ПРП, 1957, вып. VI, гл. XIX, ст. 10, с. 309.]. Четверть века спустя мы находим упоминания и описания «животинного выгона» или «животинного выпуска» таких разных городов, как Балахна и Звенигород [187] [ПКГБ, с. 151; АГР, 1863, т. II, № 169, стб. 683.]. Еще через 100 лет к вопросу о городских выгонах возвращается Городовое положение 1785 г.: «Запрещается городовые выгоны застраивать; буде же город городовые выгоны застроит или иначе в невыгоны обратит, то городу вторично выгонов не отводить и городу выгонов не покупать, когда наймет по нужде или удобности» [188] [Городовое положение 1785 г., ст. 3, с. 2.]. 

Здесь можно заметить уже стремление защитить земли от самих горожан. Очевидно, в XVIII в. намечались две тенденции, одинаково невыгодные для мещан: выгоны по-прежнему стремились захватить окрестные феодалы, но и внутри города (надо думать, среди зажиточных горожан, которые могли нанять луг или купить корм) были стремления использовать выгоны для других нужд – распахивать или даже сдавать их внаем. Об этом свидетельствуют источники. Всего через два года после издания Городового положения, в 1787 г., в Межевую сенатскую экспедицию обратилось Псковское губернское правление с жалобой, что большая часть городского выгона захвачена соседними помещиками. Тяжба была решена в пользу города лишь через 20 лет, но и тогда выгон был возвращен не полностью [189] [АГО 32, №29, л. 1-Зоб.]. А в г. Елатьме в 1852 г. луга и выгоны сдавались с торгов в аренду, и деньги употреблялись на покрытие общественных расходов. Отражена в наших источниках и третья тенденция. Жители посада Добрянка (Черниговской губернии) в 1845 г. вынуждены были арендовать (как и предписывало Городовое положение) выгонные земли у соседних помещиков, так как посадского выгона не хватало [190] [АГО 40, № 23, л. 1 об, – 2; 46, № 3, л. 23 об. ]. 

Но содержание скота требовало не только выгонных земель. На зиму нужно было запасать корм, поэтому город стремился иметь и луга, где можно было бы косить сено. Сенокосные участки были городские и частные. Так, в 1653 г. один шкловский мещанин просил отдать ему имущество бежавшего в Ригу шурина – два двора, три лавки, «да сенного покосу 3 морга». В 1660 г. посадский человек г. Калуги, обвиненный в попытке побега, оправдывался, что «хотел ехать на луг сено гресть» [191] [АМГ, II, № 772, с. 470; III, № 4, с. 6.]. 

Соотношение лугов и выгона в городах бывало разным. Так, в 1817 г. отмечалось, что во Владимирской губернии в г. Коврове «сенные покосы по р. Клязьме хороши», но «пастбищ особенных не имеется... пасется скот на поймах, в лугах и лесах», а г. Юрьев Польской «сенокосом не изобилует, а обращает под выгон скота» [192] [АГО 6, № 4, 10.]. 

В середине XIX в. в городах было помногу домашнего скота [193] [Например, в Харькове в 1857 г. значилось 2600 лошадей, 2800 коров, 500 овец. – АГО 44, № 14, с. 28. В малых городах (например, в Сураже) мещанин среднего достатка имел обычно лошадь, корову, 2-4 овцы, 2 свиньи. – АГО 5, № 6, л. 10.], но сено все больше стали покупать. В крупных городах исстари обязательно был специальный сенной торг, память о котором долго оставалась в названиях площадей Сенными. В Москве было даже несколько Сенных площадей [194] [Вся Москва. Адресно-справочная книга на 1915 г. М., 1915, стб. 538-539; Имена московских улиц. М., 1975, с. 165.]. Торговля сеном все расширялась, причем малые города иногда снабжали большой. Так, в Кексгольме поля вокруг города арендовались купцами под сенокосы. Можно думать, что сено возили в Петербург, в котором, кстати, одна из главных торговых площадей называлась Сенной. Сбывали сено в Петербург также жители Бронницкого Яма – ямщики, имевшие большие сенокосы. В г. Ефремове главный доход также получали от лугов, частично выкашивая их, частично сдавая под выпас стад, прогоняемых через Ефремов в более крупные города [195] [АГО 51, № 15; 24, № 3, л. 2 об.; 42, № 54, с. 54-57.]. Выгоны и сенокосные луга окружали малые и средние русские города еще и в XIX в., так что вид на город обычно открывался издали. 

РЫБОЛОВСТВО 

Мы уже говорили, что русский город располагался в большинстве случаев на берегу реки. Естественно, что рыболовство стало одним из наиболее распространенных подсобных занятий горожан с глубокой древности, а с развитием товарно-денежных отношений в некоторых городах (особенно расположенных вблизи моря и на больших реках) стало для многих горожан и профессией. 

При раскопках городов в культурном слое находят не только рыболовные крючки, грузила, поплавки, блесну для ловли удочкой, но также крупные поплавки и грузила для сетей, что говорит уже о более значительных уловах, могущих быть серьезным подспорьем в хозяйстве. Среди заглавных букв новгородских грамот XIV в. есть и красочное изображение рыбаков, которые тянут сети, переругиваясь между собой. 

Уже очень рано рыболовство получило и промысловое значение. В XIII–XIV вв. горожане, по-видимому, еще не ловили рыбу на продажу сами, но торговали рыбой, скупая ее в сельской местности. Так истолковывает Л. В. Черепнин некоторые новгородские берестяные грамоты [196] [Черепнин Л. В. Новгородские берестяные грамоты..., с. 273-279, берестяные грамоты № 92, 144, 186, 260, 280.]; и позднее, в XVI–XVII вв., в Новгороде встречается профессия «свежий рыбник» (вероятно, не рыбак, а торговец рыбой – на его усадьбе имелись специальные каменные погреба для хранения рыбы) [197] [Рабинович М. Г. Русское жилище..., с. 196-197.]. Русские северные реки и озера изобиловали лососем, сигом и другой рыбой. Еще в середине XIX в. ловля рыбы на Ладожском озере была важным занятием жителей г. Новой Ладоги [198] [АГО 35, №7, л. 10 об.]. 

Однако и в северных городах практиковалась сдача рыболовных участков в аренду окрестным крестьянам или рыбопромышленникам. Особенно полно описаны отношения, связанные с рыбной ловлей в г. Белозерске (древнем Белоозере). Рыболовство здесь издавна носило промысловый характер. Еще в середине XVII в. в Белоозере был государев рыбный двор, которому все посадские белоозерцы и окрестные крестьяне-рыболовы были обязаны известными феодальными повинностями [199] [ДАИ III, № 89, с. 327-328.]. В XIX в. городской участок Белого озера («клин») сдавался городом на откуп. Арендатор разрешал лов, определив плату: с каждой лодки определенное количество рыбы и денег. Ловили же рыбу обычно окрестные крестьяне, «сбиваясь» для этого в артели. Ценились главным образом стерляди и снетки, сбывавшиеся затем в Петербург и Москву. В оброк отдавались в середине XIX в. и рыбные ловли г. Мензелинска, причем полученные деньги шли на городские нужды (содержание церковных старост, сторожей, перевозчиков и пр.) [200] [АГО 24, № 25, с. 25-34; 43, № 2, с. 7-9.]. Промысловое рыболовство было развито также в Поволжье. 

Еще в XVI в. английский посол Флетчер писал, что, кроме «обыкновенной рыбы (карпа, щуки, окуня, линя, плотвы и пр.), в России есть белуга, осетрина, севрюга, стерлядь, белорыбица, или белая семга», что все эти рыбы водятся в Волге (а красная семга – в Двине), ловят их летом, а зимою развозят повсюду замороженную рыбу. «Из яиц их заготавливают большие запасы икры». Он называет и города, «замечательные по рыбной ловле». Кроме уже упомянутых нами Новгорода и Белоозера, это Ярославль, Казань и Астрахань [201] [Флетчер Д. О государстве русском. СПб., 1906, с. 15-16.]. 

В древности осетровые рыбы водились, по-видимому, во всем Волго-Окском бассейне, включая и такие малые реки, как Москва-река; их ловили на удочку: блесну, щитки и кости осетровых рыб находят в культурном слое г. Москвы [202] [Цепкин Е. А. Остатки рыб из раскопок древнего Кремля и Зарядья. – В кн.: Древности Московского Кремля, с. 186-192.]. В середине XVII в. А. Олеарий писал, как в Волге ловят белугу «с едущей из города в город лодки». Особенно поразила иностранца при этом блесна – «железная, покрытая толстым слоем олова пластинка в форме рыбы, длиною в ладонь, а то и корове. Когда удочка тащится по воде... пластинка эта по временам поворачивается и бывает похожа на играющую рыбу» [203] [Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906, с. 377.]. Можно думать, что в Западной Европе ловля рыбы на блесну в то время не была известна. 

Конечно, наиболее крупным центром рыболовства стала в начале XVII в. Астрахань. По крайней мере, с тех пор в городе или его окрестностях были царские рыболовные предприятия, на которых работали рыбаками и сольщиками наемные рабочие Сохранилась поручная грамота, данная стрельцами г. Астрахани за некого Третьяка Иванова, сына Муромца (т. е., вероятно, муромского посадского человека), нанимающегося на такое предприятие [204] [АЮБ, № 258-1, стб. 791-792.]. Условия включали государевы харчи (кроме хлеба), оплату деньгами и рыбой, суровые неустойки за прогул. Рыбаки-«эмбенцы» составляли значительную часть населения Астрахани и в XIX в. В их кругу (отметим, довольно зажиточном) было принято даже давать в приданое за дочерью лодку с комплектом рыболовной снасти и парусом [205] [АГО 2, № 75, л. 4.]. 

В городах верховьев Волжского бассейна рыболовство как профессия удержалось не везде. Оно было развито в приозерных городах вроде Ростова или Переславля Залесского, гораздо реже – в приречных, хотя рыбы в реках было много. Так, И. А. Толченов неоднократно писал в своем дневнике, как с родными и друзьями предавался рыбной ловле у плотин своих мельниц и даже разводил рыбу в своем садовом пруду. Но это было любимое развлечение, весьма популярное в ту пору, а профессиональный рыболов был в Дмитрове только один и тот умер в 1794 г. [206] [Умер «посадский Степан Максимов Макаров, прозываемый Рачок, который один из всего города занимался рыболовством и тем себе пропитание, а городу рыбу доставлял». – Журнал... И. А. Толченова, с. 299.] В г. Коврове Владимирской губернии в начале XIX в. «в реке Клязьме рыболовство производится в довольном количестве как для своего продовольствия, так и на продажу». А южнее, в Перемышле Калужской губ., рыбная ловля в Оке была важным занятием горожан и в середине XIX в. [207] [АГО 6, № 4; 15, № 11, л. 3.] 

Вот почему для городского пейзажа еще в начале нашего столетия были характерны растянутые для просушки сети, сидящие в лодке или на берегу с удочкой рыболовы.