www.booksite.ru Память Вологды

Весь Башлачёв

Александр Башлачёв:
Исследование творчества
Содержание

Время собирать камни: евангельские и фольклорные образы в поэзии Александра Башлачёва

Лидия Дмитриевская, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, доцент кафедры филологического образования Московского института открытого образования
  

Александр Башлачёв родился и жил в атеистическую советскую эпоху, в городе труб, закопченного неба, с единственной церковью, и то без куполов (купола восстановили в год смерти Башлачёва – 1988). Город Череповец вырос под стенами Воскресенского монастыря, но в XX веке превратился в придаток металлургического комбината. История города отражает судьбу страны.

В стремлении стать выше действительности одни в своем творчестве приподымаются лишь до уровня отрицания и критики свысока, а другие способны вознестись до истинной любви (даже в критике). Наверное, этим во многом определяется и смысл творческого пути, в том числе и у А.Башлачёва:

«Я... очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех людей, которых я просто вижу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом отчет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в море и именно в море. То есть я ее не выпью сам. Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не одно зерно, а – сколько там, в колосе, зерен, десять, или тридцать, или пятьдесят – я считаю, что прожил не зря... Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется. И ничего не придумывать» [1].

Даже в этой небольшой части интервью можно почувствовать, что язык Башлачёва дышит метафорами. В устной неподготовленной речи при желании легко проследить, каким образом формируется мысль, и нельзя не удивляться, как естественно, безыскусно и при этом очень эмоционально она бежит у молодого поэта (интервью длится полтора часа), насыщаясь по ходу заново рожденными или уже спетыми метафорами. Слушатель или читатель может не понимать смысла весьма необычных образов в песнях Башлачёва, но обязательно чувствует их несочиненность, неискусственность, искренность. Поэтому и читатель, и слушатель, не всегда понимая, воспринимает их как свое. Нам близко только то, что «...мы чувствуем, что это естественно, что это не искусство, что это не придумано. Главное, чтобы пела душа. А там будет видно, какая твоя душа» [2].

Призывая коллег рок-поэтов вернуться к своим корням, Башлачёв и сам ведет поиски новых способов выражения мысли через возвращение к исконно русским жанрам: частушке, русской народной песне, былине... Недаром Башлачёва шутя называли «русским народным рок-поэтом».

Родина Башлачёва, Вологодская область, богата фольклором. Специалистами собраны тома вологодских сказок, календарных и лирических песен, причетов, загадок... В том же краю в конце XIX века зародилась частушка. Впервые о ней написал русский прозаик, публицист Глеб Иванович Успенский, посетив летом 1889 года Череповецкий уезд [3]. Писатель поразился «несметному количеству» частушек, создававшихся каждый день в каждой деревне и являвшихся отражением духовной жизни народа.

А вот некоторые из башлачёвских частушек:
  

«Частушка и рок-н-ролл – я просто слышу, насколько они близки» [4], – говорил А.Башлачёв в интервью Б.Юхананову.

Удивительно сходство судьбы русского рок-н-ролла и народной песни – и то и другое было неугодно властям. Рассказывая о поисках певцов в Великом Устюге (все в той же Вологодской области) в начале XX века, Е.Линева вспоминает о встрече с городовым, который «с самодовольством верного исполнителя приказаний начальства отрапортовал: "Их нигде не найти-с! Как только где покажется слепец, мы его тотчас увольняем-с! Смута от них. Народ скопляется!"» [5]. Как это похоже на «знаменитые» слова чиновника из отдела культуры конца XX века: «У нас в Череповце с рок-музыкой все в порядке – у нас ее больше нет» (из воспоминаний А. Троицкого).

Сегодня «городовые» могут спать спокойно: с народной песней и рок-музыкой у нас окончательно «все в порядке...».

Но обратимся-таки к намеченному темой курсу: евангельские и фольклорные образы в творчестве А.Башлачёва.

Четыре стихотворения 1986 года – «Имя Имен», «Вечный пост», «Тесто», «Пляши в огне», – объединенных пометками А.Башлачёва в цикл, как раз и созданы на метафорическом переосмыслении евангельских и фольклорных образов. Остановлюсь на этом цикле, чтобы идти вглубь, а не снимать сливки со всего творчества поэта.

Есть песни, которые не теряют мощи на немой бумаге, но эти четыре нужно еще и слышать – и слышать подряд (сам автор их подряд для записи так и не спел). Башлачёв эти вещи не поет... тут другое: он воет юродивым пророком в песне «Имя Имен», требует, умоляет, клянет, клянется, заклинает, бросает вызов... в остальных. И всегда на пределе эмоциональных человеческих сил. Погружаясь во время исполнения в бездну своих песен, поэт сжигает себя: человеку не дано сил, чтобы долго нести боль мира и предчувствие его близкого конца. Но нести надо, потому что для того пришел. Его самосожжение не было бы напрасным, если бы он донес открывшуюся ему истину, но люди предпочитали заряжаться драйвом и оставаться глухими. Есть время разбрасывать камни и время собирать камни. Пришла пора собирать.

В песне «Имя Имен» (первое название «Притча») в емких метафорах переплетены две истории: евангельская о рождении Христа и горькая история России. И недаром в более поздних вариантах песня звучит с юродствующими завывающими интонациями [6]: именно юродивые – плоть от плоти народной культуры – с вызовом соединяли евангельское и фольклорное.
  

В песне произошло смелое, на грани вызова, свято-юродствующее соединение в единый миф о России и Боге языческого и сакрального, поэтому возможными стали встреча под одной путеводной звездой волхвов и витязя из русских народных сказок, превращение Девы Марии в девицу Машу в белом пуховом платке рядом с закипевшим на печи самоваром и кашей...

Иносказательно назван и Христос – он Имя Имен, то есть Слово (сакральная новозаветная метафора). В песнях Башлачёва евангельские события, притчи обретают новое имя, новую жизнь – становятся новым мифом [7] на новой Святой земле. Зачем?

Неожиданным, наверное, покажется это сопоставление, но вспоминается «Бесконечная книга» Михаэля Энде: чтобы спасти исчезающую страну Фантазию, нужно дать новое имя ее королеве, и сделать это должен земной мальчик. Так и Башлачёв ищет новые имена, чтобы «спасти», «воскресить» Бога для своего «времени колокольчиков», когда «небо в кольчуге из синего льда», когда «не слышны стоны краденой иконы»... Ведь ветшает, изнашивается не истина, а слова. Они со временем теряют живую энергию и превращаются в штампы – так простые истины превращаются в догмат, а значит умирают: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откровение от Иоанна). Люди перестают верить мертвым словам: слова либо уходят, либо облекаются в иронию и цинизм. Чтобы вместе со словами не ушло из человеческой жизни сокровенное, о нем нужно говорить иными словами. Нужно воскресить Слово, нужно найти имя имен. В этом высшее предназначение поэта и в этом одна из святых ролей юродивых: «<...> От стократного повторения вечные истины, на которых покоится обряд, тускнеют, эмоция охлаждается и превращается в обыденность. Зрелище юродства как бы обновляет вечные истины, оживляет страсть. Оно противостоит рутине» [8].
  

Такое слово рождается в муках (см. песню «Тесто») и с болью, криком, молитвой прорывается к людям.

Очевидно, что библейские образы в поэзии Башлачёва – это не притянутые за уши готовые символы, чтобы «углубить» посредственную мысль, как это нередко бывает, а творимое, рождаемое в муках Слово.

Боль поэта за ту страну, где «Бог умер» (Ф.Ницше), где Его вдова, Россия, обречена на страдания и вечный пост, – в следующей песне:
  

Так как Имя Имен стало судьбой России, то в следующей песне цикла «распинают» уже не Христа, а Россию-вдову, ей уготован «вечный пост».

Поэт, любя и страдая, несет ей «постные сухари». Для русского человека сушить сухари – готовиться к тюрьме, есть сухари – нищенствовать, а еще их носят на могилу... Во всех крайних горестях выручают черные сухари. Раскроем метафору – стихи. Горести посылает Бог, а «сухари» (стихи) носит поэт.

Эта песня – отчаянный вызов Богу, безрассудное требование «посмотреть» на страдания Руси-вдовы, потом – на унижения России-сестры. В словах и интонациях песни – мучительное, скрытое обвинение.
  

В метафорах вдовы и поруганной сестры есть общее значение жертвы и родственности Творцу, поэтому они как бы заполняют семейные ниши в сакральных отношениях «Отец – Сын».

Откуда такие страшные образы («кроют сваты втемную, в три бревна», «как венчают в сраме, приняв пинком» и др.)? Подобной русской крайности удивляется и герой из повести другого русского гения:

«– Да-а, хороши, нечего сказать! Доброта неописанная! Историю почитаешь – волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство... Былины – тоже одно удовольствие: «распорол ему груди белые», «выпускал черева на землю»... Илья, так тот своей собственной родной дочери «ступил на леву ногу и подернул за праву ногу»... А песни? Все одно, все одно: мачеха – «лихая да алчная», свекор – «лютый да придирчивый», «сидит на палате, ровно кобель на канате», свекровь опять-таки «лютая», «сидит па печи, ровно сука на цепи», золовки – непременно «псовки да кляузницы», деверья – «злые насмешники», муж – «либо дурак, либо пьяница», ему «свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить», а невестушка этому самому батюшке «полы мыла – во щи вылила, порог скребла – пирог спекла», к муженьку же обращается с такой речью: «Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои – умойся, вот тебе онучи – утрися, вот тебе обрывок – удавися»... А прибаутки наши, Тихон Ильич! Можно ли выдумать грязней и похабнее! А пословицы! «За битого двух небитых дают»... «Простота хуже воровства»...» [9].

Лирический герой Башлачёва «узрел не зря» этот корень зла в русской душе, он понял причину страданий России-вдовы, поругания России-сестры (в другой песне – печального конца Ванюши), поэтому обращается к Богу с почти покаянными словами:
  

Это покаяние кончается такой же отчаянной мольбой:
  

Последние строки апокалипсичны – предвестники начала конца.

Песня «Вечный пост» строится на переосмысленных евангельских и фольклорных образах. Однозначно истолковать метафоры Башлачёва нельзя, потому что они «туго завязаны» («Слыша B.C. Высоцкого»), то есть переросли в символ, а символ, в высшем его понимании, нужно не анализировать, а чувствовать и слушать, как музыку [10]. «Имеющий уши да слышит» (Откровение от Иоанна). «Имеющий душу да дышит» (Башлачёв). Постижение вопроса, как [11] созданы оригинальные метафоры Башлачёва, не должно быть самоцелью, важнее, пожалуй, понять – зачем.

Чтобы узнать, как отвечал себе на этот вопрос А. Башлачёв, можно вернуться в начало статьи и перечитать отрывок из интервью. Можно вспомнить слова другого поэта XX века: «Живое слово разбудит уснувшую душу» [12]. Такое «зачем» актуально сейчас, как никогда.

Башлачёв видел роль поэта в том же: будить уснувшие, греть замерзшие души. В этом плане песня «Тесто» – продолжение цикла – есть притча, говорящая о подобной чудодейственной силе Слова:
  

Далее следует диалог с Тем, Кто завещал, но не научил, как «возлюбить ближнего своего».
  

И лирический герой получает ответ:
  

И опять в почти евангельскую притчу о любви, об истинном пути, о Слове вплетается русская народная сказка. Сказка-аллегория про Колобка, давно потеряв в памяти людей свой первоначальный смысл [13], легко поддалась трансформации и переосмыслению:
  

Колобок стал метафорой слова. Напряженность образа огромна: крик на краю гибели у оврага, у «самого гроба казенной утробы» – Колобка ведь должны съесть. Там же, в утробе, рождается слово, крик, «как пар от... горячего слова». Корень «гор» многозначен, и на уровне корней начинается диалог: горячий – горе – горний (небесный)... Поэтому все не зря: испеченный из звездной мукИ/мУки, пропитанный болью, «да дракой, да поркой», Колобок-Слово погибнет для любви и света. Но...
  

Жертвенный путь Колобка становится символом смысла жизни для поэта, для любого человека:
  

Песня «Тесто» – о судьбе, кресте и жертве поэта.

Во всех трех песнях лирический герой – в пути. «Если бы Александр Башлачёв, подобно символистам, описал свою поэтическую биографию в метафорах пути, то получился бы путь взыскания смысла, ведущий через чувство небытийности сущего, через переживание реальности людской жизни и смерти – к прорыву в высшее бытие» [14]. Хорошее наблюдение С.В. Свиридова, только условный союз и условное наклонение – «если бы» – тут ни к чему.

Мотив пути есть и в последней песне цикла – «Пляши в огне»: «Ой, не лей елей, да я не пью, я пою, да нынче мне в седло». Второй вариант названия песни – «Русский рок-н-ролл». Русский «крути-верти», как однажды иронически перевел суть термина Петр Мамонов. «Пляши в огне» – метафора русского «крути-верти», только вместо иронии ощущение конца времен:
  

В этой песне много загадок: она начинается словами проповеди – благословением, при этом мир – ад, а поэт по-прежнему и жертва («На, бери меня, голого!») и бунтарь («Мне бы сотворить ворота у трех дорог. // Да небо своротить охота до судорог»)... Все образы двойственные: с одной стороны, они явно метафорические, рассказывающие о предчувствии конца конкретной исторической эпохи, с другой стороны, в христианских образах конца света всегда сохраняется их прямой сакральный смысл.

А еще эта песня про любовь, которая, если и не спасает, то придает сил поэту:
  

Картина мира в последних строчках неутешительная. Радости вообще мало в философском творчестве А.Башлачёва, даже в веселых на первый взгляд песнях, возможно, потому, что слишком сильно ощущение трагедии – своей жизни, страны, мира.

Через весь цикл сквозной линией проходит предчувствие приближающегося апокалипсиса:
  

И в финале:
  

А.Башлачёв иногда поет «громмммммммм» – слышен умолкающий звук колокола.
  

В строках последней песни цикла «Пляши в огне», есть ощущение уже наступившего апокалипсиса:
  

В предвидении конца была боль, юродствование, покаяние и мольба, а в ощущении его наступившего – бесшабашная смелость и вызов.

Удивительный факт. Три песни этого маленького цикла написаны за полтора месяца: март – апрель 1986 года, только «Тесто» – в январе того же года. А в апреле 86-го Башлачёв уже записывал альбом «Вечный пост» на даче у Александра Липницкого. Тогда же, 26 апреля 1986 года, произошла авария на Чернобыльской АЭС. После А.Башлачёв рассказывал, что в этот день слышал громкий звук трубы – трубы Ангела из Апокалипсиса.

Вспоминает Анастасия Рахлина: «1986-й, как раз, когда была эта история с Чернобыльской АЭС, Сашка был у Липницкого на даче и записывал «Вечный пост». И у них там третий Ангел вострубил» [15]. Марина Тимашева в своих воспоминаниях пишет: «Саша говорил о том дне, когда взорвался реактор. Он будто в этот день сидел с друзьями на даче под Питером, был жаркий день, пели птички, голубое небо, – и вдруг он услышал звук трубы. И именно в этот момент, как потом узнал, в Чернобыле рванул реактор».

Если просто, без попыток интерпретации и комментариев, соотнести странный факт биографии с творческим поэтическим откровением, то получится, что поэт в течение месяца пишет «Евангелие» о России, о поэте, наполняя его предчувствиями грядущего апокалипсиса, а затем слышит звук трубы и понимает, что это за труба:

«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (Откровение 8:10,11).

Есть и еще один факт истории: с февраля по апрель 1986 года над Землей в очередной раз пролетала комета Галлея. Именно в апреле она максимально (для того года) приблизилась к нашей планете.

В том же 1986 году Андрей Тарковский снял фильм «Жертвоприношение» – фильм о наступившем конце света, в котором ключевым является символ огня, как и в песне Башлачёва «Пляши в огне». 1986-й – год смерти Тарковского и последний год творчества Башлачёва. Удивительными совпадениями полна жизнь. Или случайных совпадений не бывает?

В том же 1986 году А.Тарковский и А.Башлачёв дали последние интервью, в которых говорили о своем понимании сущности искусства, о невозможности рационального творчества. Их мысли во многом похожи.

А.Тарковский:

«Художник свидетельствует об истине, о своей правде мира. Художник должен быть уверен, что он и его творчество соответствуют правде. <...>

Мне кажется, что человеческое существо создано для того, чтобы жить. Жить на пути к истине. Вот почему человек творит. В какой-то мере человек творит на пути к истине. Это его способ существовать, и вопрос о творчестве («Для кого люди творят? Почему они творят?») суть вопрос безответный. На самом деле у каждого художника не только свое понимание творчества, но и свое собственное вопрошение о нем. <...>

Подлинный художественный образ должен выражать не только поиск бедного художника с его человеческими проблемами, с его желаниями и потребностями. Он должен отражать мир. Но не мир художника, а путь человечества к истине. Простого ощущения контакта с душой, которая где-то здесь, выше нас, но тут, перед нами, живет в произведении, достаточно, чтобы оценить его как гениальное. В этом – истинная печать гения» [16].

А.Башлачёв:

«Искусство связано с любовью. Ты должен делать то, что ты любишь. Любить то, что ты любишь в этой жизни, и об этом петь. Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь – несовместимые вещи. Если я люблю, я стараюсь находить те слова, которыми мне не стыдно говорить о своей любви <... >

Тут вопрос стоит так – знает ли истину тяжкий путь познания, который нам предстоит пройти? В принципе, каждый из нас знает эту истину изначально, эту истину знает душа. И пытается тебе сообщить каждый день с утра до вечера. А ты должен ее слушать, она тебе все скажет, все даст, даст силы любовью. Твоей же любовью. Чем больше ты отдашь ей, тем больше будет даваться тебе – чтоб больше отдавал. Она тебе постарается сообщить всякими путями» [17].

Творчество и А.Тарковского и А.Башлачёва соответствует высокому понимаю ими сущности искусства.
  

Правда, эти сроки были адресованы В.Высоцкому, но в данном контексте они звучат более широко, потому что и с А.Тарковским А.Башлачёва роднит подобное «отражение неба». Для обоих творчество – это почти апостольское служение, поэтому им было открыто свыше чуть больше и поэтому они становились и еще могут для многих стать проводниками к свету.

Примечания

1 Фрагмент интервью, данного А.Башлачёвым весной 1986 года Б.Юхананову и А.Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Александр Башлачёв. Как по лезвию. – М: Время, 2007. С.199.

2 Фрагмент интервью, данного А.Башлачёвым весной 1986 года Б.Юхананову и А.Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С.197.

3 Успенский Г. Новые народные песни (Из деревенских заметок.). – «Русские ведомости», 1889, № 110, с. 2-3.

4 Фрагмент интервью, данного А.Башлачёвым весной 1986 года Б.Юхананову и А.Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С.197.

5 Линева Е. Великорусские песни в народной гармонизации, вып. II, СПб, изд. АН, 1909.

6 К такой стилизаторской манере исполнения Башлачёв пришел не сразу. Еще в альбоме «Вечный пост» (апрель, 1986) он поет «Имя Имен» в грустно-светлой тональности, слегка даже похожей на церковное пение, песня ведь и называться могла «Псалом». Позже, при записи в студии Ленинградского дома радио для документального фильма «Барды покидают дворы, или Игра с Неизвестным» Башлачёв меняет исполнение: появляются жутковатые интонации юродивого. «По источникам легко заметить, что общественная роль юродства возрастает в кризисные для Церкви времена. Нет ничего удивительного в том, что юродство расцветает при Иване Грозном, когда Церковь утратила самостоятельность, склонившись перед тираном, а затем в эпоху раскола» (Панченко A.M. Юродивые на Руси // Панченко A.M. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с. 392-407).

7 «Вспомним основной тезис лосевской «Диалектики мифа»: миф есть развернутое магическое имя. Башлачёв не ставил малых целей. Если дано слово – надо говорить об абсолютном, а лучше не только говорить, но сообщаться с ним. Высокое стремленье привело его к магическому слову, к имени, а оно – к мифу» (Свиридов С.В. Магия языка. Поэзия А.Башлачёва. 1986 год // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник научных трудов. – Тверь, 2000. – Выпуск 4, с. 72). 

8 Панченко A.M. Юродивые на Руси // Панченко A.M. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с.392-407.

9 Бунин И.А. Деревня // Собр. соч. в 4 т. Т. 2. М, 1988. С. 123.

10 См. манифесты символистов (А.Белого, Вяч.Иванова) о неисчерпаемости и музыкальности символа.

11 Башлачёв сказал свое слово в вопросе «Как». Самые оригинальные метафоры Башлачёва рождены из переосмысления устойчивых сочетаний или нарушения фразеологических единиц. Слова, выпавшие из устойчивых сочетаний, продолжают нести в себе все значения и, вступая в новые связи, очень сильно расширяют смысловые границы высказывания. Можно думать, что Башлачёв нашел простой путь к бесконечности образа-символа. Синтаксис Башлачёва эллиптический, предложение нужно «реставрировать», чтобы прочитать мысль. Каждый «реставратор» может по-разному заполнить пропуски. Например, так: «Нынче – Скудный день. Горе – (куют) горном, да (подавая) смех в меха! // С пеньем на плетень (взлететь) – горлом (выпустить) – красного петуха». Индивидуальному стилю А.Башлачёва нужно посвящать отдельное исследование.

12 С.Есенин. Ключи Марии.

13 Изначально народ заложил в сказку календарную символику – информацию о луне. В старинном варианте этой сказки каждый встреченный колобком зверь откусывал от него по кусочку. Так круглая «луна» становилась все меньше, превращаясь в месяц. Когда же дошла очередь до лисы, то от колобка-луны осталась одна горбушка. И она исчезла... Лиса – символ затмения (в других сказках – символ ночи, зимы...). С утратой мифологического сознания сказку стали воспринимать не как символическую, а как аллегорическую и дидактическую: осуждение легкомысленной неосторожности и хвастовства. Лиса – аллегория хитрости.

14 Свиридов С.В. Магия языка. Поэзия А.Башлачёва. 1986 год // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник научных трудов. – Тверь, 2000. – Выпуск 4. С. 57.

15 Из личной беседы 13 июня 2007 г., г. Москва.

16 Интервью для парижского еженедельного журнала «Фигаро-мэгэзин», октябрь 1986 г. Текст приводится по публикации «Литературной газеты» от 8 апреля 1987 года. Перевод с французского Л.Токарева.

17 Фрагмент интервью, данного А.Башлачёвым весной 1986 года Б.Юхананову и А.Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С. 198, 211.

Источник: Александр Башлачев: исследования творчества : [сб. ст. / сост.: Л. Дмитриевская ; вступ. ст.: А. Елыманов]. – Москва : Русская школа, 2010. – 141 с.