Титульный лист
Собрание сочинений
Общие работы
Современники о Батюшкове
Жизнь поэта
Творчество
Батюшков и ...
Батюшков в школе
Венок поэту
Память
Библиография
Альбом

П. Гревениц
Несколько заметок о К. Н. Батюшкове

7 июля скончался в Вологде Константин Николаевич Батюшков. Не существуя уже для литературы, Батюшков с 1821 года жил в кругу ему родственном, будучи постигнут тяжким недугом. В 1817 году он оставил военное поприще, где провел лучшее время своей жизни. Нездоровье и семейные обстоятельства были главною тому причиною. Вскоре затем он назначен был Почетным Библиотекарем Императорской Публичной Библиотеки и отправился в Одессу, где под лучшим небом надеялся восстановить упадавшие свои силы. Недолго пробыл поэт и на юге России, и будучи назначен Секретарем Русской Миссии в Неаполе, с радостию получил это известие и полетел в Петербург. Письма его того времени к сестре, сохранившиеся доселе, носят особый характер восторженности, которая рождалась в поэте при мысли увидеть страну, доставившую ему лучшие часы его вдохновений.

Все в то время улыбалось К. Н., все его радовало, и бодрый духом, он отправился к месту своего назначения. Вот отрывок из письма его по приезде в Неаполь, к родной сестре Александре Николаевне, с которою он был связан узами нежной дружбы. "Неаполь, 1-го Апреля нового стиля 1819 г. Здоровье мое изрядно, зимою страдаю от холоду и усталости. Теперь погода прекрасная, так как у нас в июне до жаров. Из моих окон вид истинно чудесный, море усеяно островами. Оно рассеивает мою грусть, ибо мне с приезду очень грустно. Говорят, что все иностранцы первые дни здесь грустят и скучают. Часто думаю о тебе, милой друг, и желаю тебе благополучия от искренней души. Надеюсь обнять тебя в счастливейшие времена и надеюсь, что ты сохранишь меня в памяти твоего сердца. Мы много перенесли с тобою горя, и это самое должно нас тесно связывать. Всякая дружба изменяется, кроме дружбы родства". Между тем здоровье поэта начало поправляться, и нервный недуг, которым он страдал в Петербурге, сдался усилиями гостеприимного неаполитанского климата. Вот что говорит об этом сам К. Н. в одном из других писем: "О себе скажу только, что начинаю быть доволен моим здоровьем, хотя климат Неаполя не очень благосклонен тем, которые страдают нервами. Впрочем, надеюсь, что здоровье мое укрепится; я веду род жизни самый умеренный, не принимаю никакого лекарства и хожу пешком очень много" [Оба этих письма сохраняются в рукописи у Г. А. Гревениц].

Здесь, в пиитической Италии, Батюшков предался глубокому изучению того языка, которым писал вдохновенный Тасс свои божественные, по выражению самого К. Н., стихи. Все окружающее переносило поэта в мир фантазии. Живя в Неаполе, он видел Сорренто, колыбель того, которому одолжен, по собственному сознанию, лучшими наслаждениями жизни; но служебные задания Батюшкова поглощали всю его деятельность и весьма вероятно, что кроме стихотворения "Надгробие русскому младенцу, умершему в Неаполе" и красноречивых писем Уварову, Тургеневу и Жуковскому, К. Н. не оставил никаких произведений этой эпохи своей литературной жизни. В письмах к друзьям он сам сознавался, что мало занимается поэзиею, но в то же время говорит, что составляет записки о древностях Неаполя. Содержание их неизвестно, потому что неизвестно, куда они девались. Некоторые предполагают, что Батюшков сам сжег все свои бумаги в припадке душевного расстройства, но это одно предположение; скорее, надо думать, что оне или затеряны или похищены, равно как и его богатая библиотека, тем еще более замечательная, сколько известно, К. Н. любил при чтении делать собственноручные заметки в тех местах, которые в особенности останавливали его внимание. При скудости материалов для биографии Батюшкова эти заметки были бы драгоценны.

Надобно было думать, что путешествие в Италию возвратит Батюшкова Отечеству, друзьям, литературе; довольство собою и выздоровление служили, казалось, залогами новой и еще лучшей деятельности К. Н., находившегося в центре той сокровищницы, из которой он черпал свои звучные, задушевные октавы. "Какая земля! верьте, он выше всех описаний для того, кто любит историю, природу и поэзию", - вот как выражался об Италии Батюшков. Казалось, что места, где жили Тасс, Петрарка, Ариост, должны вдохновить нашего поэта и, действительно, восторг его от пребывания в Италии выражается в каждом из его писем, единственных памятников тогдашних чувствований, мыслей и желаний Батюшкова. В семейной переписке того времени видна вся теплая, нежная любовь его к меньшим брату и сестре, которые после смерти отца остались сиротами, на руках сестры-девушки. Входя во все подробности их воспитания, К. Н. почти в каждом письме просил, чтобы не забыли его крошку - Помпея и малютку Юлию. Заботливость его доходила до таких мелочей, что будучи в Италии, он назначал цену и цвет платья, которые приказывал купить для маленькой сестры. К. Н. был рожден для дружбы. Его нежная привязанность к родным и особенно к одной из сестер обрисовывает всю его душу. Живой, впечатлительный, он, впрочем, часто был огорчаем разными семейными неудачами и горько сетовал на судьбу; но и тут находил утешение в дружбе и часто писал о тех лицах, с которыми был в тесных отношениях.

Никто не думал, чтобы нервная болезнь, которою страдал Батюшков, могла когда-нибудь повергнуть его в ужасное нравственное расстройство, которое открылось после непродолжительного пребывания Батюшкова в Италии. Глубокая задумчивость и упорное отчуждение от общества были предшественниками болезни. В половине 1820 года К. Н. задумал возвратиться в отечество и отправился в Петербург. Здесь он оставался недолго; по совету врачей и по собственному желанию он поехал в Крым, думая там найти здоровье и силы. Но Провидению угодно было иначе, и с этой эпохи Батюшкову стало день ото дня все хуже и хуже, и вскоре начали у него обнаруживаться признаки душевного расстройства. В Симферополе, вдали от друзей и знакомых, страдал Батюшков; но, к счастию, недолго. Один из его родственников отправился туда и почти насильно привез К. Н. в Петербург. Кажется, что свидание с друзьями, которые посетили его тотчас по приезде, имело некоторое влияние на К. Н.; но, несмотря на это, он поселился вдали от шумной столицы, на Карповке, вскоре отказался видеть знакомых и погрузился еще в сильнейшую меланхолию; сестра его Александра Николаевна при первой вести о прибытии брата из Симферополя прилетела в Петербург и предложила ему отправиться заграницу, в надежде, что лучший климат, рассеяние и нежная ее заботливость отвратят от обожаемого ею К. Н. тот смертельный удар, который ему грозил. Пожертововав всем, она повезла брата, по совету врачей, в Зонненштейн и Дрезден. Думала ли эта бескорыстная женщина, что по возвращении из Саксонии и она подвергнется той же злой участи, жертвою которой сделался К. Н.! Через год после возвращения из чужих краев у Александры Николаевны открылись тоже припадки морального расстройства, от которых она надеялась исцелить брата. Память ее незабвенна для друзей и почитателей таланта Батюшкова. Между тем два года, проведенные вне отечества, не принесли облегчения Батюшкову; ни нежные заботы сестры, ни советы лучших дрезденских врачей, ничто не могло восстановить К. Н.; он погиб в цвете лет, в лучшую эпоху развития своего таланта. Видя, что все старания напрасны, Александра Николаевна пустилась в обратный путь в Россию. Это произошло в конце 1928 года; Батюшкова, или лучше сказать, тень его, привезли в Москву и поместили у доктора Килиани, под надзором тетки несчастного страдальца, К. Ф. Муравьевой; но Килиани, сам больной человек, не хотел, или лучше сказать, не мог надлежащим образом исполнить свою обязанность. В это время здоровье и моральные силы К. Н. находились в самом печальном состоянии, тем не менее, по приезде родного своего брата Помпея Николаевича, страдалец узнал его, спрашивал о прочих родных и снова впал в то же положение; часто говорил со своим камердинером о родственниках, и когда слышал, что они далеко от него, то горько плакал. Бывало время, что болезнь его принимала страшный оборот, и в эти минуты проклятия сыпались на все, что было мило и дорого Батюшкову в другое время и при других обстоятельствах. Нравственное его расстройство усиливалось постоянно, чему много способствовало и дурное содержание и совершенное одиночество. Ему нужно было беспрестанное рассеяние и довольство, которые хотя несколько успокоили бы и без того расстроенную и страждущую организацию. Наконец, в начале 1833 года один из его племянников Г. А. Гревениц приехал в Москву и, убедившись, что для К. Н. необходимы постоянные и неусыпные попечения, с согласия родного дяди его Павла Львовича Батюшкова и К. Ф. Муравьевой, принял на себя успокоить страдальца, который и перевезен был им в Вологду, где и оставался постоянно до своей кончины, выезжая из города только на летнее время, которое он любил проводить в деревне.

Между тем, с приезда из Италии Батюшков все еще считался на службе в Министерстве Иностранных Дел и получал прежнее жалованье. В 1833 году он был совершенно уволен от службы и по милости в Бозе почивающего Государя Императора Николая Павловича получал по смерть пенсион в 2 т. р. сер. Вот в каких выражениях Министерство Иностранных Дел уведомило об этой Монаршей воле покойного дядю поэта, Сенатора Батюшкова: "Государь Император, по всеподданнейшему докладу Г. Вице-Канцлера в 9 день декабря сего (1833)" года, Всемилостивейше повелеть соизволил: "числящегося при Миссии Нашей в Неаполе Надворного Советника Батюшкова, и находящегося ныне по болезненному состоянию в России под опекою, не считать в ведомстве Министерства Иностранных Дел, а в вознаграждение прежней его 16-ти-летней усердной службы как военной, так и гражданской, и бытности его в 1806, 1807, 1808, 1809, 1813 и 1814 годах в походах и сражениях и полученной им раны в ногу, пулею навылет, и заслуг, оказанных им Русской литературе, производить ему по смерть из Государственного Казначейства сумму, равную достоинству оклада жалованья, которое он получал по Неаполитанской миссии". Жуковский принимал немалое участие в исходатайствовании этой последней милости своему столь рано отжившему другу.

С этого времени Константин Николаевич до самой своей кончины жил в доме своего племянника Г. А. Гревениц, который нежною заботливостию старался облегчить участь несчастного страдальца. В последние двадцать два года жизни нравственное состояние К. Н. значительно изменилось к лучшему, бывали дни, в которые казалось воскресал прежний Батюшков; но как скоро рождались эти надежды, так же скоро они и улетали, оставляя себе одно сладостное, неизгладимое воспоминание во всех окружавших. По приезде его в 1833 году, К. Н. был почти неукротим и сильно страдал нервным раздражением; малейшая безделица приводила его в исступление; но постоянное, кроткое, предупредительное обхождение постепенно смягчали старца. Душевное его расстройство было так велико, что он боялся зеркал, света свечи, а о том, чтобы увидеть кого-нибудь - не хотел и думать, и в эти печальные дни бывали с незабвенным К. Н. ужасные пароксизмы, он рвал на себе платье, не принимал никакой пищи и только спасительный сон укрощал его возмущенный организм. Но лет десять тому назад начала в нем обнаруживаться значительная перемена к лучшему, он стал гораздо кротче, общительнее, начал заниматься чтением и страсть его к чтению постоянно усиливалась до самой кончины. Любимыми авторами его были М. Н. Муравьев, Карамзин, Измайлов, Крылов, Капнист и Кантемир. Очень часто случалось, что он цитировал целые страницы Державина на память, которая ему не изменяла до последних дней. Говоря о своих походах, он всегда вспоминал о Денисе Васильевиче Давыдове, превозносил похвалами его историческую отвагу, с грустью говорил о бывших своих начальниках-генералах Бахметеве и Раевском и в особенности о последнем. Из друзей своих чаще всего упоминал о Жуковском, Тургеневе и князе Вяземском, и всегда с особенною любовию отзывался о Карамзине и обо всем его семействе, которое называл родным себе. Неизменный в любви своей к природе, он не переставал жить ею, собирание цветов и рисование их с натуры составляло любимейшее его занятие. Иногда выходили из-под его кисти и пейзажи; но что-то печальное отражалось на его рисунке и характеризовало его моральное состояние. Луна, крест и лошадь - вот непременные принадлежности его ландшафтов. Глубокое знание языков, французского и итальянского, не оставляло его никогда и весьма часто, сидя один, цитировал он целые тирады из Тасса.

День его обыкновенно начинался очень рано. Вставал он часов в 5 летом, зимою же часов в семь, затем кушал чай и садился читать или рисовать; в 10 часов подавали ему кофе и в 12 он ложился отдыхать и спал до обеда, то есть часов до четырех; опять рисовал или приказывал приводить к себе маленьких своих внуков, из которых одного чрезвычайно любил и, когда тот умер, то горевал очень долго о потере, как он сам говорил, "своего маленького друга". 

Малютка этот похоронен в Прилуцком монастыре, куда К. Н. часто ездил гулять и дышать чистым воздухом. Живя летом в деревне, он одну ночь проводил дома, все прочее время постоянно гулял, и это движение много способствовало тому прекрасному состоянию его физического здоровья, которым он пользовался до последних дней своей жизни. Нынешние события чрезвычайно занимали К. Н. и, читая газеты, как русские, так и иностранные, из которых особенно любил l'Independance Belge, он часто разбирал политику нынешнего властителя Франции, называл ее вероломною и постыдною, а в особенности бранил турок, которые, по мнению его, возбудили нынешние кровопролития. Имея пред собою карту военных действий, К. Н. шаг за шагом разбирал все действия союзных армий. При этом он вспоминал свои походы в Финляндию и любил говорить о сражениях под Гейльсбергом и Лейпцигом. В первом  из них он был ранен в ногу, во втором - потерял своего друга, Петина.

Тифозная горячка, которая унесла в могилу К. Н., началась 27 июня; но никто из окружающих его не мог думать, чтобы она приняла такой печальный исход. В период времени от начала болезни до дня кончины, К. Н. чувствовал облегчение, за два дня до смерти даже читал сам газеты, приказал подать себе бриться и был довольно весел; но на другой день страдания его усилились, пульс сделался чрезвычайно слаб, и 7 июля он умер в 5 часов пополудни. Конец его был тих и спокоен. В последние часы его жизни племянник Г. А. Гревениц стал убеждать его прибегнуть к утешениям веры; выслушав его слова, К. Н. крепко пожал ему руку и благоговейно перекрестился три раза. Вскоре после этого К. Н. уснул сном праведника. 10 июля он погребен в Спасо-Прилуцком монастыре со всеми почестями, приличными его таланту и известности, и положен рядом с малюткою внуком, которого так нежно любил.

Вот простой, безыскуственный рассказ некоторых подробностей о жизни К. Н., на которого мы с юности привыкли смотреть как на главу нашего семейства. Утрата его еще слишком свежа для нас, и это да послужит нам оправданием в глазах тех, кому интересно узнать о последних годах жизни и предсмертных минутах Батюшкова, о котором можно сказать, выражаясь его же словами: "Погиб певец, достойный лучшей доли".

П. Гревениц