С. Иевлев, А. Комендантов
Выставка одной идеи

Публикуя данную статью, журнал продолжает обсуждение принципиальных проблем мемориальных музеев, начатое в предыдущем номере статьей С. Стрижневой.

Поэты не умирают. Мы встречаемся с ними в названиях улиц и в тишине читального зала, они приходят к нам неожиданно сами, или же мы торопимся на свидание с ними. Они как воздух необходимы, с ними общаемся, с ними разговариваем, учимся у них, любим их.
Литературный музей – одно из мест подобного свидания, трепетного ожидания: придет или не придет? А вдруг не придет? Табличка на двери дома разве достаточная гарантия, что мы спешим сюда не напрасно? Как сделать музей местом встречи не с вещами, с мебелью, а с самим поэтом? Вот такой вопрос встал перед нами, когда было получено задание на проектирование музея великого русского поэта Константина Николаевича Батюшкова.

Скажем сразу, обстоятельства не позволили выполнить задуманное. То, что вы увидите сегодня, поднявшись на третий этаж старинного особняка по улице Батюшкова в Вологде, – это только эксперимент, выставка одной идеи. Какой? Вот об этом и хотелось бы рассказать.

Работая в системе Художественного фонда Союза художников РСФСР, нам приходилось выполнять самые разнообразные заказы. Некоторый опыт в решении музейных задач мы уже имели и, естественно, очень обрадовались, получив столь ответственное и серьезное поручение. Но оказалось, что радость наша была преждевременной.

Во-первых, для музея выделили всего две комнаты в мемориальном доме, занятом педагогическим училищем. Этого явно не хватало, чтобы вместить растущее количество мыслей, чувств и будущих экспонатов.

Во-вторых, за исключением стен, не было ничего мемориального. Все экспонаты подбирались по типологии, делались копии и муляжи. И это сразу лишало музей «истинности», переводило его в ранг обычных литературно-типологических музеев.

В-третьих, особая сложность заключалась в том, что Батюшков прожил здесь последние годы своей жизни в состоянии душевного расстройства и именно таким знали его стены этого дома. Нам же предстояло отразить в экспозиции весь жизненный и творческий путь поэта, не акцентируя внимание на трагическом периоде его биографии.

Началась подготовительная работа, знакомство с материалом. С каким материалом! Стихи, проза, письма поэта, воспоминания современников, исследования и статьи о нем, об эпохе и окружении. За ними стоит живой человек со сложным, противоречивым характером, жизнерадостный и склонный к глубоким депрессиям, страстный и меланхоличный, беспечный и страдающий. Сам поэт утверждал, что в нем живут два человека: белый и черный. «С рождения я имел на душе черное пятно, которое росло, росло с летами и чуть было не зачернило душу», – писал он в 1817 году. А между тем лирика Батюшкова – чудо гармонии и музыкальности, в ней нега и упоение чувств.

По определению В. Г. Белинского, Батюшков – «один из умнейших и образованнейших людей своего времени». Тем трагичнее и страшнее обрушившийся на него рок – наследственная болезнь. Она не уничтожила его физически, но лишила ощущения реальности и времени. Рассказывают, что, когда больного поэта спрашивали «который час?», он отвечал – «вечность». Мы поняли – образ поэта нельзя упрощать. Но как выразить в экспозиции эту противоречивость? Как избежать привычных стереотипов? Хотелось главного – музей должен стать необычным, встреча с Батюшковым в стенах этого дома должна состояться. И нам предстоит сделать ее яркой, запоминающейся надолго.

Два месяца продолжались упорные поиски художественного образа музея. Бесконечные споры, идеи и умозрительные предложения воплощались во множестве эскизов, рисунков, композиций. Чаще всего работа делалась для того, чтобы потом отказаться от очередного варианта и приступить к поискам новых решений. Кому хоть раз довелось побывать в мастерских художников-дизайнеров, наверняка запомнил царящую там атмосферу творческого беспорядка, в котором есть, однако, своя внутренняя логика.

В нашей мастерской происходили диковинные вещи. Белый стол свободно «парил» в воздухе; с потолка спускались золоченые рамы (разумеется, бутафорские), сам потолок был превращен в космос, где беспокойно кружил белый ангел; мы его звали просто – Константин. Какое-то время здесь жила тень императора Наполеона (в последние годы жизни поэт часто говорил о нем). Стены были увешаны чертежами, рисунками, фотографиями экспонатов. На столах – множество макетов, эскизов, книг... И бессонные ночи. Таким был творческий процесс поиска нужного пластического решения, знакомый, наверное, каждому художнику.

Стороннему наблюдателю все это может показаться легкомысленной игрой, ненужной тратой времени и материалов, но мы убедились на своем опыте, что чем сложнее путь, пройденный к цели, тем богаче, неоднозначнее становится и результат труда. Не жалейте времени на поиск!

И вот проект закончен. Многие могли видеть его на выставке в Государственном Литературном музее и на Всесоюзной молодежной выставке в Манеже. Однако ни обсуждения и утверждения проекта в Москве, ни вызванный им большой общественный резонанс не помогли нам добиться разрешения на передачу всего этажа здания для создания музея.

Тогда было решено в имеющихся двух залах сделать выставку проекта и выполнить его фрагмент в натуральную величину. И вот уже четыре года именно в таком виде и существует в Вологде странная экспозиция, которую местные жители условно назвали музеем Батюшкова. Для простоты мы тоже будем пользоваться этим названием.

Идея музея заключается в следующем. Вы проходите по анфиладе реальных, тщательно воссозданных в стиле первой половины XIX века комнат. Интерьер гостиной восстанавливается по словесному описанию очевидца – Н. Берга. На стенах – портреты, пейзажи, рисунки поэта, на столиках книги, вещи, рукописи (копии), которыми мог пользоваться поэт. Ощущение обжитости интерьера. Никакого музейного оборудования. Экскурсовод читает стихи, рассказывает о биографических фактах, об эпохе, об окружении Батюшкова.

Это один пласт экспозиции. Обычный, общепринятый. Но есть и другой, не очень привычный.
В этом совершенно реальном интерьере ваше внимание привлекает раскрытое окно, притворенная дверь, а за ними – белоснежный мир, античные образы, мебель, все невесомо и нереально, как в сновидениях или в мечтах. Письменный стол поэта под склоненными ветвями березы, рядом – чуть-чуть отставленное кресло, в нем – небрежно брошенный цилиндр, перчатки. На столе в беспорядке книги, рукописи, колокольчик для вызова слуги, письменный прибор, перо, свеча в подсвечнике. На стене – овал старинной рамы... И все это – из гипса! Что за злая волшебница околдовала этот мир, лишила его красок, запахов, движений, превратила в безжизненный гипсовый слепок? Зачем? Что хотели сказать этим авторы проекта?

Нужно заметить, что подобные вопросы у большинства посетителей не возникают. Мир за окном завораживает, воспринимается как поэтическая метафора, и посетители, готовые к восприятию поэзии, не сомневаются, что такое может быть. И все же попытаемся объяснить, откуда возникло именно такое решение.

В. Белинский писал о лирике Батюшкова: «Стих его не только слышим уху, но и виден глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки...» О пластичности, зрительной осязаемости языка поэта говорили многие. Сам Батюшков считал, что по-настоящему великий поэт «говорит... глазам». Таким образом, скульптура не оказалась в противоречии с поэтическим материалом музея. Образы, которые мы создаем в композициях, также свойственны поэзии Батюшкова.

В. Турчин в исследовании о культуре России эпохи романтизма писал, что «для человека начала XIX века действительность и искусство полны символических намеков. Они органично входят в ткань художественных образов, составляют неотъемлемую часть поэтики... И так как для всего романтизма характерен разрыв «мечты» и «действительности», то символ становится на место разрыва, делается как бы их связующим».

Язык символов, аллегорий – характернейшая черта всей культуры XVIII – начала XIX века в России, скульптуры, декоративного искусства, поэзии, книжной графики. Нам, жителям конца XX столетия, порой бывает трудно, не обращаясь к словарям и справочникам, понять значения символов, известные каждому образованному человеку пушкинской эпохи. Ну, например, знаете ли вы, что «бабочка есть знак глупости, легкомыслия, непостоянства, а иногда души или сердца, плененного любовью». Цветы мака – не только символ сна и ночи, но также символ равнодушия и неведения. Гвоздики – знак невинности. А столь любимый нами образ соловья сразу воскрешал в памяти миф о Филомеле и потому имел трагическую окраску.

Подобных «слов-сигналов» немало в творчестве Батюшкова, однако для него это не мертвые поэтические штампы, а способ возвысить речь над обыденностью, показать непростую связь лирического героя с природой и обществом. Вчитываясь в лирику Батюшкова, мы пришли к выводу, что многие поэтические, языковые конструкции его стиха можно использовать как формообразующие элементы музея.

Но «о характере певца судить не можно по словам, которые он поет... Неужели Батюшков на деле то, что в стихах?» Такое сомнение в правильности подобных идей высказал еще П. Вяземский в 1819 году. И это суждение приходилось выслушивать неоднократно. Нам говорили, что композиции, созданные в гипсе, – это стилизации, лишенные жизни, что поэт вовсе не сидел в кресле за столом в обществе Музы, создавая свои бессмертные строки, что Батюшков прежде всего гражданин, поэт-фронтовик, прошедший через три военные кампании, был ранен и в творчестве его с удивительной для того времени документальностью отражены эти события. Да, это действительно так. Но мы не ставим перед собой задачу воспроизвести сцены из биографии поэта или создать иллюстрации к его стихам. Мы пытаемся нащупать камертоны стиля эпохи. Посетитель видит за окном горящую свечу, а рядом, перед собой, в реальном мире, на реальном столе он видит такую же свечу, но угасшую. Вспоминаются строки: «Я чувствую, мой дар в поэзии погас, и Муза пламенник небесный потушила...»

Музейная композиция – не дословная иллюстрация, а разговор с посетителем о поэте на языке возвышенных поэтических символов, которые приобретают здесь объемную, осязаемую форму. Происходит вторжение в музейную среду активного творческого начала, однако без излишнего субъективизма и произвола.

Между «тем» и «этим» миром нет жесткой границы. Предметы реальные – перо, чернильный прибор или подсвечник со свечой – могут оказаться в «заоконном» мире, но там они получают новое звучание, окружаются ореолом поэтической значимости, переходят в категорию понятий, признанных художественных ценностей.

В. Турчин отмечал, что «романтический символ всегда многозначен, определяет не идеи, а чувства, мгновения личного восприятия действительности». Зритель (и мы имели неоднократную возможность убедиться в этом) воспринимает наш скульптурный мир прежде всего чувством, так, как и должна восприниматься настоящая поэзия.

...И отвечал мне оплакавший Тасса:
«Я к величаньям еще не привык,
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык...».

Так писал О. Мандельштам в стихотворении, посвященном Батюшкову. К подобному восприятию поэзии «на вкус», к осязаемости ее мы и хотели приблизиться. Пусть посетитель судит, насколько это нам удалось. Как же осуществляется этот замысел в реальных стенах реального здания?

Посмотрите на план, и вы увидите, что в центре дома имеется темный узкий коридор, в который выходят шесть дверей и арка. Вот он-то и превращается в условно-мифологический мир скульптурных образов. Посетитель, двигаясь по анфиладе комнат, пространственно не ощущает коридора, но всегда может заглянуть в него через приотворенную дверь или искусственно сделанные «окна» и «проемы» в стене. Там ждут его неожиданности. Внимание посетителя обостряется, он вступает в активный контакт с музейной средой, ведь восприятие метафор всегда процесс творческий и требует определенного соавторства от того, кто смотрит или читает. А это означает, что в нашем музее не будет скучно.

На основе анализа творчества поэта создавалась и цветовая гамма музея. Н. Фридман, наиболее серьезный исследователь поэтики Батюшкова, писал, что «в его стихотворениях доминирует цветовая гамма красно-желтых тонов, гармонирующая с радостной напряженностью эмоций лирического героя. Смотри эпитеты: багряный, пурпурный, румяный, золотой, желтый, янтарный...». Интересно, что составленная авторами проекта по субъективным ощущениям цветовая шкала почти полностью совпала с результатом исследования литературоведа.

Н. Фридман назвал Батюшкова «поэтом-музыкантом». И действительно, все писавшие о поэте отмечали чарующую гармонию и музыкальность его стихотворений.

Интересно замечание Ю. Тынянова о том, что мелодия стиха помогает Батюшкову, «спаивать, конструировать особым образом смысловые оттенки. Приравненные друг к другу единой, хорошо знакомой мелодией, слова окрашиваются одной эмоцией, и их странный порядок, их иерархия делаются обязательными».

В музее Батюшкова с успехом идут концерты камерной музыки, проводятся литературные чтения. Музей уже живет полноправной насыщенной жизнью. Только за 1986 год его посетило около 25 тысяч человек. Он пользуется известностью в кругу профессиональных музейщиков и любителей русской поэзии. Многие специально приезжают в Вологду, чтобы посмотреть экспозицию.

Но ведь музей еще не создан. Еще предстоит много трудиться, чтобы воплотить замысел, осуществить идею, жизнеспособность которой, как нам кажется, уже убедительно доказана.

	Рис. 1 План музея К. Н. Батюшкова: 1. Вход в музей. 2 – 7. Экспозиционные залы. 8. Гардероб. Пространство, где будут размещены элементы художественного оформления, заштриховано.
Рис. 3 Один из разделов экспозиции воспроизводит типологический интерьер дворянского дома первой половины XIX века.	Рис. 2 Композиция музея подчинена не иллюстрированию биографии поэта, а рассказу о его жизни и творчестве на языке поэтических символов, которые приобретают здесь объемную, осязаемую форму.