Титульный
лист |
Проза К. Н. Батюшкова
Е. О. Ларионова
|
|
|
Письма Батюшкова Н.И. Гнедичу конца 1800-х – 1810-х гг. являют нам блестящие образы «дружеского письма». «Дружеское письмо» – достаточно обособленная группа писем, выделяемая для начала XIX в. по целому ряду параметров, структурных, тематических и стилистических, и, кроме того, в пределах ограниченного круга корреспондентов. Его особенности были подробно описаны в научной литературе, см., например, раннюю работу Н.Л. Степанова (Русская проза. Л., 1926. С.74-101), а также монографию У.-М. Тодда (Prinston, 1976), сузившего, впрочем, понятие «дружеского письма» до «арзамасского». Сужение вполне правомерно, т.к. данный тип письма характерен как раз для эпистолярной деятельности литераторов, условно говоря, арзамасского круга. Из стилистических и структурных черт «арзамасского» («дружеского») письма назывались его адресованность не одному лицу, но более широкому дружескому кругу, многотемность и свободная связь между темами, чередование прозы и стихотворных фрагментов, умелое владение, как правило, для создания иронического подтекста, лексикой разных стилистических уровней, ориентация письма на разговорную речевую стихию. Литературный смысл этого типа письма видится исследователям в том, что оно предстает как своего рода лаборатория для выработки новых стилистических приемов, пробы новых тем, иначе говоря, для развития прозаического повествования. Письма Батюшкова Гнедичу не только одни из самых ярких, но и самых ранних и. соответственно, ставших в чем-то определявшими, примеров данного типа эпистолярного текста. К тому же эпистолярному типу тяготеют многие письма Батюшкова к П.А. Вяземскому, отпечаток «дружеского письма» лежит на переписке Батюшкова с Жуковским, Н.И. Тургеневым и др. В переписке Батюшкова представлен и тип письма – литературного разбора, также характерный для переписки арзамасцев. См., например, письма П.А. Вяземскому от 9 мая и от начала июля 1813 г. с разборов стихотворений Вяземского «К Жуковскому» и «К подруге», А.И. Тургеневу от 20-21 декабря 1814 с разбором «Императору Александру» Жуковского и т.д. Эти письма – своего рода критические статьи, они дают нам образцы определенного критического подхода к тексту, подхода, в целом соответствующего критериям так называемой поэтической «школы Жуковского-Батюшкова». Можно было бы проследить, как в эпистолярной манере Батюшкова черты «дружеского письма» вступают в соприкосновение с иными типами эпистолярного текста, к примеру, с письмом, в котором наиболее ярким, ведущим является повествовательное, описательное начало. Таковы военные письма Батюшкова из заграничного похода. Они, кроме того, еще и впрямую соотносятся с собственно литературным творчеством Батюшкова. Показательно в этом смысле предположение, высказанное Н.Л. Зориным, что письма к Д.В. Дашкову от 25 апреля 1814 г. и Д.П. Северину от 19 июня 1814 г., традиционно печатаемые в корпусе эпистолярного наследия Батюшкова, были написаны позднее указанных в них дат, и мыслились автором как путевые очерки (Изв. АН СССР. 1988. Сер. лит. и яз. Вып. 4. С. 371). Соприкосновение частного письма с художественным творчеством у Батюшкова тем заметнее, что свои прозаические статьи он, вполне в традициях позднего карамзинизма, облекал в форму писем. Поставим рядом с заграничными письмами Батюшкова его «Путешествие в замок Сирей». На произведение, не имеющее, несмотря на подзаголовок <«Письмо из Франции к г. Д<ашкову>«, признаков эпистолярного текста, неизбежно начинает падать отблеск частного письма, но одновременно возрастает ощущение художественности, литературной отделанности и подлинных эпистолярных текстов Батюшкова. Как видим даже из приведениях примеров, эпистолярное творчество Батюшкова многообразно, представлено различными типами писем, и каждое из них обладает своим литературным потенциалом. Все же сказанного будет недостаточно, на наш взгляд, для полной характеристики Батюшкова-эпистолографа. Его письма рассматриваются чаще всего сквозь призму его авторской деятельности, как некий дополнительный материал, в связи с традиционными формами, литературными жанрами и стилистическими вопросами эпохи. В то же время целый ряд проблем можно поставить только исходя из специфической природы эпистолярного текста. В настоящее время общепризнанным остается данное Ю.Н. Тыняновым определение письма как явления, которое в процессе литературного развития то приобретает, то вновь утрачивает свое литературное значение и, таким образом, стоит как бы на грани литературы и быта. Этим «пограничным» положением определены основные эстетические параметры частного письма как текста. Так, частное письмо должно быть выведено из сферы собственно литературных жанров. Ему свойственна ненормированность всякого бытового, т.е. с точки зрения теории литературы, внесистемного материала. При этом уже современники зачастую ощущают литературное значение того или иного частного эпистолярия. Можно привести суждения современников Батюшкова о «прелестном слоге» его писем, мастерстве и живости описаний и т.д. Публикация писем Батюшкова началась еще при его жизни. И хотя первые письма были отданы в печать друзьями (в 1827 г. в «Северных цветах», «Памятнике отечественных муз» и «Московском телеграфе»), отчасти готовить их к публикации начинал сам Батюшков. Исключительно важным этапом в развитии любой национальной эпистолярной традиции становится осознание частного письма как культурно значимого явления, обладающего индивидуальными эстетическими параметрами, несомненным литературным и художественным потенциалом, который оно и реализует в лучших образцах, и вполне открытого суду широкого читателя наряду с литературным творчеством. Подобное восприятие письма в наибольшей степени было характерно для Франции, страны классической эпистолографии; достаточно отчетливо оно и в других европейских традициях. В России во время Батюшкова письмо, напротив, существовало в качестве частного бытового документа, исключавшего по своей природе публикацию и широкое обнародование. Попытка нового для русской культуры отношения к частному письму справедливо должна быть прямо связана с именем Пушкина, с его собственным эпистолярным творчеством, с издательской деятельностью. Исключительно важное место в истории отечественной эпистолографии должны занять также А.И. Тургенев с публикацией корреспонденции своей «Хроники русского» и. П.А. Вяземский. К.Н.Батюшков во многом был их предшественником. Все характеристики отношения к частному письму и эпистолярной манеры Пушкина с полным правом могли бы быть применены и к Батюшкову. Это касается и постоянного художественного поиска в собственной эпистолярной практике, и литературной, творческой работы над текстов, и чуткой стилистической и интонационной ориентации на адресата писем, и тесной связи переписки с поэзией, художественной прозой, критикой. Батюшков, возможно, был бы первым из русских литераторов, кто предложил бы свои письма на суд публики. Об отнесении современников Батюшкова к его письмам мы уже упоминали. В этой связи совершенно особое значение приобретает часто цитируемая фраза Батюшкова из письма Гнедичу в марте 1817 г. в период работы над «Умирающим Тассом»: «Кончу «Тасса». уморю его и писать ничего не стану, кроме писем к друзьям: это мой настоящий род. Насилу догадался». Можно привести многочисленные свидетельства о знакомстве с той или иной частной перепиской, литераторов и не-литераторов, людей разных эпох и национальных культур. Анализируя высказывания, основанные на признании эстетической ценности эпистолярного текста, мы в общих чертах можем определить, какие параметры письма как художественного целого традиционно выдвигались в эпоху Батюшкова. Это оригинальность и индивидуальность слога, спонтанность авторской реакции, непринужденность выражения мыслей, чувств, впечатлений, иными словами – яркое и непосредственное отражение в тексте письма личности и душевного мира пишущего. Обещание не писать ничего, кроме писем, хотя и высказанное Батюшковым с известной долей шутки, относится к 1817 г. Обостренно трагическое мироощущение, подобное мироощущению Батюшкова середины второй половины 1810-х гг. всегда требует предельно индивидуализированного самовыражения. Творческое развитие Батюшкова в эти годы, думается, неизбежно должно было прийти к противоречию между новым характером переживания и любыми формами литературной условности. В поэзии это противоречие не могло быть разрешено даже по объективным причинам литературного развития. Отказ от одной формы условности здесь представал лишь переходом к другой и был связан с изменением жанровых ориентиров. В творчестве Батюшкова увеличивается удельный вес прозы, причем не беллетристической, и в этом смысле более открытой и реальному материалу и авторскому голосу. Но только частное письмо предлагало, с одной стороны, ненормированность, отказ от любых форм литературной и стилистической условности, близость к жизненной реальности, с другой – ориентацию на личность, на раскрытие в тексте внутреннего мира пишущего. И может быть, будь Батюшкову больше времени отпущено судьбой, переход к преимущественно эпистолярному творчеству стал бы для него естественной вехой литературного развития. В Батюшкове мы имели бы первого русского эпистолографа в европейском смысле этого слова. Во всяком случае, говоря о месте Батюшкова в развитии русской эпиотолографии, мы должны учитывать и этот нереализованный потенциал его литературной позиции. Источник: Ларионова Е. О. К. Н. Батюшков и становление русской эпистолярной традиции / Е. О. Ларионова // Традиции в контексте русской культуры : сб. ст. и материалов. – Ч. 1. – Череповец, 1992. – С. 84–87. |
||
