Титульный лист
Собрание сочинений
Общие работы
Современники о Батюшкове
Жизнь поэта
Творчество
Батюшков и ...
Батюшков в школе
Венок поэту
Память
Библиография
Альбом

Писатели рисуют: 
К. Н. Батюшков

В 1815 году в программной статье с подчеркнуто непритязательным названием «Нечто о поэте и поэзии» К. Н. Батюшков писал: «Дар выражать и чувства, и мысли свои давно подчинен строгой науке. Он подлежит постоянным правилам, проистекающим от опытности и наблюдения. Но само изучение правил, беспрестанное и упорное наблюдение изящных образцов недостаточны. Надобно, чтобы вся жизнь, все тайные помышления, все пристрастия клонились к одному предмету, и сей предмет должен быть Искусство. Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека». И тут же кратко формулировал: «Живи, как пишешь, и пиши, как живешь». В этом требовании содержалось самое настоящее открытие, определявшее эстетическую перспективу целой эпохи, вплоть до Гоголя и Лермонтова. И как мы теперь знаем, эта программа единства жизни и искусства в индивидуальной судьбе в тех условиях была чревата трагическими последствиями. В первую очередь – может быть, наиболее обнаженно – в судьбе самого Батюшкова, большие и разносторонние дарования которого остались неосуществленными.

Живопись играла в его творчестве большую роль, он много способствовал ее сближению с поэзией и в этом отношении также открывал дорогу другим. Его обширные знания в области изобразительных искусств, его дружба с художниками С. Щедриным, О. Кипренским, президентом Академии художеств А. Олениным и, главное, его статья «Прогулка в Академию Художеств», которую справедливо считают началом русской художественной критики, стали прообразом того тесного взаимодействия искусств, которым отмечена первая половина XIX века.

Среди его собственных рисунков мы находим почти все распространенные жанры альбомного рисования: портреты, шаржи, иллюстрации к своим и чужим стихам. Особенно примечательны его зарисовки в альбоме С. Д. Пономаревой, мягкой живописной манерой несколько напоминающие рисунки Тропинина. Но два жанра преобладают – они влекли его самого, они же наиболее интересны нам – автопортрет и пейзаж.

В альбоме С. Д. Пономаревой два его автопортрета. Между ними всего три-четыре года, а это как будто два разных человека. На первом, относящемся к 1818 – 1819 годам, самом известном, можно сказать, каноническом батюшковском самоизображении – он в модном цилиндре, с вьющимися волосами, с любезной полуулыбкой и чуть скошенным взглядом. «Эпикурейскому» облику поэта отвечает и надпись, взятая из поэмы А. Ф. Воейкова «Искусства и науки»: Роскошный Батюшков!.. Овидий сладостный, любимец муз Гораций, Анакреон и ты, вы веруете в Граций. Это Батюшков, только что издавший «Опыты в стихах и прозе», в расцвете таланта и славы, как будто весь отдавшийся успеху. Хотя примечание к рисунку снижает тон: «Рисовал сам себя в зеркало: не похож».

На втором автопортрете, относящемся, по-видимому, к 1822 году, волосы коротко острижены, а небольшая бородка и усы только подчеркивают какую-то обнаженную неподвижность лица, приближенного вплотную. Это Батюшков по возвращении из-за границы, отказавшийся от литературы, уничтоживший рукописи, погруженный в мрачные предчувствия надвигающейся душевной болезни. Его пристальный и отсутствующий взгляд – это взгляд, погруженный в самого себя. Рисунок кажется выражением той последней свободы от условностей, которую уже невозможно скрыть какой-нибудь иронической надписью. Подчеркнутый фас изображения – кратчайшее расстояние между портретом и оригиналом – отрицает присутствие постороннего, к зрителю обращена только надпись: «Он верно лучше многих!» Это прощание поэта с самим собой. Это лицо – почти посмертная маска, эта надпись – почти эпитафия.

Пафоса бог, Эрот прекрасный, На розе бабочку поймал И, улыбаясь, у несчастной Златые крылья оборвал. «К чему ты мучишь так, жестокий?» –  Спросил я мальчика сквозь слез. «Даю красавицам уроки», –  Сказал – и в облаках исчез.

Есть и еще один, потрясающий автопортрет, сделанный в 1830 году, в том году, когда врачи окончательно отказались от попыток лечения, когда Пушкин в последний раз видел Батюшкова, и тот его не узнал. Но это уже автопортрет «с той стороны», где, как писал Вяземский,

Он в мире внутреннем ночных видений
Жил взаперти, как узник средь тюрьмы.

Автопортретом можно было бы считать и одну из зарисовок Батюшкова в том же альбоме С. Д. Пономаревой – мужчина с конем в поводу и бродячие акробаты. Однако здесь лучше говорить не об автопортретности, а о лиризме. Здесь вообще уместнее понятия литературные, чем живописные, и вернее всего было бы определить его жанр как элегию. «Все пройдет!» – написал поэт на обороте рисунка, как бы подводя итог всем своим медитациям, от ранней «Мечты» до «Изречения Мельхиседека» и стихов, вписанных в альбом Жуковскому в ноябре 1821 года: Жуковский, время все проглотит, –  Тебя, меня и славы дым, –  Но то, что в сердце мы храним, В реке забвенья не потопит!

После этого Батюшков уже не писал. Почти единственным его занятием было рисование и почти всегда – один и тот же элегический пейзаж: кони, деревья, одинокий дом или замок, луна, птицы... В этих удивительных «стихотворениях для глаза» – иначе их не назовешь – чувствуется напряженность и смятение души и вместе с тем какая-то призрачная гармония.

"Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком, каких много!.. Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров, то болен, при смерти болен. Сегодня беспечен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра – ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока. Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянно. Он тонок, сух, бледен, как полотно. Он перенес три войны, и на биваках был здоров, в покое – умирал! 

В походе он никогда не унывал и всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию, которой сам удивлялся; в мире для него все тягостно, и малейшая обязанность, какого бы рода ни было, есть свинцовое бремя...

В нем два человека... Оба человека живут в одном теле.
Как это? Не знаю; знаю только, что у нашего чудака профиль дурного человека, а посмотришь в глаза, так найдешь доброго: надобно только смотреть пристально и долго...
...Он благословен, он проклят каким-то гением. Три дни думает о добре, желает сделать доброе – вдруг недостанет терпения, на четвертый он сделается зол, неблагодарен: тогда не смотрите на профиль его!.. Заключим: эти два человека или сей один человек живет теперь в деревне и пишет свой портрет пером по бумаге. Пожелаем ему доброго аппетита, он идет обедать. Это я! Догадались ли теперь?"

К. Н. Батюшков. Из записной книжки «Чужое: мое сокровище»