В. А. Котельников
Белов Василий Иванович

БЕЛОВ Василий Иванович [23.Х.1932, дер. Тимониха Харовского р-на Вологодской обл.] – прозаик, драматург, поэт. Родился в крестьянской семье. Учился в школе ФЗО в г. Соколе Вологодской обл., работал столяром, мотористом, электромонтером; после службы в армии (1952–1955) работал на заводе в Перми, затем был сотрудником районной газ. «Коммунар» (Вологодская обл., 1956); с этого времени начал выступать в печати. В 1958 г. был избран секретарем РК комсомола в Грязовецком р-не Вологодской обл.; в 1959–1964 гг. учился в Лит. ин-те им. М. Горького; в 1963 г. был принят в Союз писателей СССР.

Как и многие писатели советского времени, рождением и воспитанием связанные с русской деревней, с крестьянством, Б. пережил отход от «почвы» (впрочем, недолгий и недалекий) и возвращение к ней. Этот драматичный, но неизбежный эпизод обогатил его опыт и творчество, придал позже «почвенной» позиции Б. большую прочность.

В даровании Б. первой заявила о себе лирическая стихия; найдя поначалу свое выражение в поэзии, она сохраняется и в прозе Б.

Ранние стихи и поэмы Б. несут на себе следы характерных настроений 50-х гг. (период «оттепели»): душевная возбужденность в пору общественных перемен, пафос дали, новых пространств, поиски подлинно ценного в мире и в себе, с чем связан повышенный тонус существования, жажда движения, героики. В этом русле развивалась массовая поэзия того времени, с которой многообразно перекликаются стихи Б.: «Идет человек от порога, / В тревожные дали идет». Вместе с многими лириками 50-х гг. молодой Б. в «святой тревоге», в борьбе, в социальном порыве видит настоящее назначение человека, единственно достойное содержание жизни (стихотворение «Россия», поэма «Комсомольское лето»). Еще в юности Б. покинул родные места, спеша вырваться из малоподвижного уклада и замедленного темпа сельской жизни к притягательной яркости, ускоренно-разнообразному ритму жизни городской. Шаг этот казался радостным шагом к свободе, к небывалым возможностям; позже в поэме «О чем поет гармонь» Б. скажет о том: «И тогда совсем не горевал я, / Уходя из дому налегке». В «Плотницких рассказах» герой Константин Зорин (наделенный автобиографическими чертами) вспоминает, как он расставался со своей деревней: «...я всей душой возненавидел все это. Поклялся не возвращаться сюда» (Сельские повести. – М., 1971. – С.255).

Но очень скоро тяга к «отцовскому краю» становится той господствующей силой, которая определяет судьбу Б. и направление его творчества. Тема «возврата» звучит уже в первом поэтическом сб. «Деревенька моя лесная» (Вологда, 1961). «Слишком много дедовским местам / Мы с тобою, сердце, задолжали» – эта мысль с той поры не оставляет Б.

Путь сердца к родине, к «почве», к дому и земле у Б. не путь сентиментальных воспоминаний, созерцательной ностальгии. Это путь интенсивной художественной, языковой работы, в результате которой с 60-х гг. в книгах Б. воссоздается мир северной русской деревни в ее природных, бытовых, речевых чертах. Эпический по своему наполнению и по способам изображения, этот мир пронизан лиризмом различных оттенков – от скорби, горечи, грусти до нежности и мягкого юмора. В сб. повестей и рассказов «Знойное лето» (Вологда, 1963) картины сельских будней развертываются в том неспешном порядке, который подчинен деревенскому календарю, чреде домашних дел, течению беседы. Реальные подробности жизни деревни воссоздаются в общей сдержанной гамме. Стремясь к достоверности во всем, Б. прибегает почти к документальной точности в обрисовке характеров и нередко превращает рассказ в очерк («Тиша да Гриша»). Наброски знакомых крестьянских типов были уже в стихотворениях «Дед», «Свекровь»; одно из первых осмыслений своих отношений с родной землей состоялось у Б. в поэме «Белая кровь», над которой писатель работал в 1961 г. Не случайно отрывок из последней – «На родине» (День поэзии. 1981. – М., 1981) – лег в основу написанного впоследствии рассказа «Холмы». Переход от поэзии к прозе у Б. естествен и по-своему неизбежен.

Большая повесть «Привычное дело» (1967) – этапное произведение в творчестве Б.; она стала и заметным литературно-общественным событием. С ее появлением старая тема народа, крестьянства приобрела новую этическую остроту, встали новые вопросы о художественной разработке этой темы. Главное лицо повести, Иван Африканович, колхозный возчик, землепашец, плотник, человек работящий, незлобивый, по всем свойствам своим скорее сливается с крестьянской средой, чем выделяется из нее. Б. не торопится обнаружить внутренние планы этого образа. Повествование движется от внешнего бытового комизма первых страниц к трогательным семейным сценам, затем к драме ухода героя из Сосновки и наконец к последней катастрофе – смерти Катерины, жены Ивана Африка-новича. Судьба героя раскрывается автором вглубь, к ее вечным, как земля, основаниям, от которых все получает устойчивость, ценность, красоту: дом, дети, труд, охота, отдых, чувство, поступок и слово. Но когда нарушаются кровные связи с этими основаниями, человек теряет бытийные опоры. Решив уйти из деревни в поисках иной доли, Иван Африканович чувствует, как «что-то надломилось, треснуло в сердце» (Сельские повести. – С.195). И как трагические следствия роковой этой надломленности воспринимаются смерть жены героя, смерть семейной кормилицы коровы Рогули, блуждание Ивана Африкановича в лесу, едва не кончившееся гибелью, хотя события эти как будто вызваны естественными причинами или просто случайны.

Чуткость Б. к скрытому трагизму существования героев присутствовала уже в повестях «Деревня Бердяйка» (1961), «За тремя волоками» (1965).

В более сложных ракурсах эта тема дана в «Плотницких рассказах» (1968). Для повествователя Константина Зорина город давно стал своим; деревенское прошлое отделено от него годами, психологической и культурной дистанцией. Взгляд героя на деревню иногда чуть отстранен, рационалистичен, но его вопреки всему с неодолимой силой влечет к родному дому, к старой деревенской бане, отремонтировать которую он и приехал в отпуск. Как в очищающий поток, он погружается в медлительное существование полузаброшенного села, сходится с односельчанами. Он любовно живописует старого плотника Олешу Смолина, совестливого труженика, мудрого, но вместе с тем хитровато-озорного в своих бесконечных «россказнях». Только здесь, у себя дома, Зорин ощущает «первобытную, какую-то ни от чего не зависящую основательность мяса и хлеба» (Сельские повести. – С.262); для него «нет ничего лучше в мире прохладного предбанника, где пахнет каленой сосной и горьковатым застенным зноем», пахнет «таящим запахи июня березовым веником (–), родимой древностью» (Там же. – С.318). Но эта почвенная «первобытность» не противостоит высокой культуре: когда Зорин принес в баню приемник и раздались звуки шубертовской песни, он почувствовал, что «в этих естественных, удивительно отрадных звуках не было ничего лишнего, непонятного, как в хлебе или воде; они так просто (...) слились с окружающей, казалось бы, совсем неподходящей обстановкой» (Там же).

Б. ищет возможность гармонической цельности и находит ее в уютном мире «малой родины», где «тихо спят теплые ельники», где от леса веет покоем, тишиной, где так хорошо жить. Однако подобное состояние – редкость и почти недоступно современному человеку. Оно удерживается в немногих вещах Б. – таких, как рассказ «Бобришный угор», и лишь эпизодически возникает в произведениях 70–80-х гг.

Обращаясь к городским сюжетам, Б. обыкновенно застает героя в состояниях дисгармоничных. Герой болезненно переживает недостаток сердечности, любви, простоты в людях, и только неиссякшая пока вера в добро да счастливо сложившиеся обстоятельства позволяют ему не падать духом («Воспитание по доктору Споку», 1974). Рассказ о таком персонаже иногда сжимается у Б. до новеллистического изложения одной коллизии, в которой нравственная острота и психическая напряженность достигают крайней степени («Чок-Получок»). Превосходно владея приемами этого изложения, Б. создает художественно эффектную вещь, но окрашена она в весьма мрачные тона.

Мотив «надломленности» самих оснований крестьянской жизни намечен был еще в «Плотницких рассказах». Рядом с Олешей возникает фигура Авенира Козонкова, бывшего колхозного активиста, до старости не расстающегося с «руководящими» замашками.

Трагическая эпоха коллективизации оказывается в центре внимания Б. с начала 70-х гг. Писатель выходит к новому для него жанру – роману-хронике, создавая «Кануны» (ч.1–3, 1972–1984) и продолжение их – «Год великого перелома» (1989–1991). По ходу создания романа границы изображения раздвигаются, одновременно суровей становятся краски, более жесткой – кисть.

Коренное крестьянство, представленное в хронике семьями Роговых и Пачиных, делается объектом экономического и политического, а затем и физического истребления. Исполнителями этой невиданной по числу жертв, по социальным последствиям акции становятся тоже выходцы из крестьян – «братья Сопроновы, их подручные». За конфликтом социально-психологическим проступает другая великая драма. Пачины, Роговы – любимые дети земли; Сопроновы ее пасынки. Они лишены дара любить землю, людей, родину и неизбежно впадают в ненависть, одержимы «белоглазым бешенством». Здесь не борьба классов, а борьба вселенского зла с добром. Изображая носителей этого зла, Б. иногда подступает к тем пределам реализма, за которыми начинается область не эстетических, а физиологических реакций (эпизоды службы Шиловского в ОГПУ).

Книга «Год великого перелома» не воспринимается как завершение хроники. Трагический эпос о земле и крестьянстве, достигший кульминации в 30-е гг., остается не только без развязки, но и без высшего смысла. Ясно понимая это, Б. осмысление трагедии связывает с христианским взглядом на происшедшее в России. Знаменательно, что в 3-й части «Канунов» безбожник Степан Клюшин ночь напролет читает односельчанам Апокалипсис, а Новожил толкует: «Добро станет жить, а жить некому будет, никого христьян на земле не останется...» (Новый мир. – 1987. – №8. – С.69). Ольховский священник о. Ириней Сулоев говорит в романе о том, что источник всех нынешних бед в нас самих, отрицавших веру, отрицавших «церковную суть и дух православия».

Самая оптимистичная, даже праздничная книга Б. – «Лад» (1979). Мир крестьянской общины, семьи, хозяйства, мир работ и досугов, ремесла и художеств, обычаев и языка предстает в идеально «ладном» состоянии, в каком помнит его история и в каком видит его писатель. Лад порождается правильной ритмичностью всего кругооборота земной жизни.

Автор с большим тактом умеет соединить этнографическую точность с нравственной правдой. Сама его речь – где картинна, где задушевна, где мягко-иронична, но всегда крепка, ладна, отчетлива в понятиях и оценках, всегда в ней уместно народное слово.

Новую и непростую задачу поставил себе писатель в романе «Все впереди» (1986) – исследовать современную русскую жизнь, «человеческую породу» в Условиях городского смешения наций, традиций, стилей, в столкновении разных нравственно-психологических типов.

Москва – место действия романа – многосложное, противоречивое, но тоже органичное порождение российской истории. В ней еще возможны такие здоровые, сильные натуры, как Дмитрий Медведев, потомок боярского рода по отцу, по матери же – крестьянский сын. Но город обрекает эти натуры на тяжкие испытания. Москва все более подчиняется и подчиняет других противоестественному «машинному ритму жизни», все более уподобляется Вавилону. Деградация личности здесь особенно безобразна, в чем убеждает образ Натальи Зуевой и о чем скорбно размышляет нарколог Иванов – человек и верящий пока в жизнеспособность добра, и одновременно зараженный, как и большинство вокруг, скепсисом и цинизмом. Хотя автору и «жалко Москву» в ее нынешнем состоянии, он не боится ставить неутешительный диагноз городу (и городской цивилизации вообще): торжество «ненасытной гордости голого рационалистического ума» умножает зло, истребляет «уважение к великим человеческим тайнам», утверждает культ технического прогресса, которым '«заворожен обыватель». И тогда закономерен вопрос: не призрачны ли надежды на будущее, не иллюзия ли то всегдашнее наше ощущение, что «все впереди»? Вместе с тем роман подводит и к другой мысли: если в этих условиях и осуществимо возрождение человечности, духовных ценностей, то лишь в трудном, но необходимом преодолении урбанистического опыта истории.

Затронутые в романе мотивы переходят в публицистику Б., переплетаясь с основными темами его творчества – темами крестьянства, нравственного самоопределения человека, сохранения природы и национальной культуры. Яркое выражение они нашли в выступлениях Б. в качестве народного депутата СССР (1989–1992) и члена Верховного Совета (1990–1991), а также в ряде статей и книг: «Начать с личного самоограничения» (Сибирь. – 1988. – №1), «Из пепла...» (Наш современник. – 1991. – №4), «Внемли себе» (1993) и др. В своей «почвенной» позиции Б. тяготеет к философским и историческим воззрениям И.А. Ильина, чьи избранные работы он подготовил и издал с собственным предисловием (Ильин И.А. Одинокий художник. – М., 1993).

Перу Б. принадлежат рассказы для детей, юмористические миниатюры («Бухтины вологодские завиральные в шести частях»), пьесы («Князь Александр Невский», «Над светлой водой» и др.), киноповесть «Целуются зори...».

Б. – лауреат Гос. премии СССР, Лит. премии им. Л. Толстого, награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени.

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. – М., 1991 – 1993. – Т. 1 – 3 (изд. продолжается); Лад. – М. 1982; Раздумья на Родине. – М., 1986; Год великого перелома//Новый мир. – 1989. – №3; 1991. – №3, 4; Внемли себе. – М., 1993; Час шестый. Хроника 1932 года//Наш современник, – 1907. – №9–10.

Лит.: Дедков И. Страницы деревенской жизни // Новый мир. – 1969. – №3; Золотусский И.П. Тепло добра. – М., 1970; Турков А. Многозвучие мира: Заметки о творчестве Василия Белова // Комсомольская правда. – 1972. – 7 мая; Соловьева И. Жажда гармонии//Лит. Россия. – 1973. – 22 июня; Селезнев Ю. Василий Белов. – М., 1983; «Кануны» Василия Белова: Сб. ст. – М., 1991.

Источник: Котельников В. А. Белов Василий Иванович / В. А. Котельников // Русские писатели. ХХ век : биобиблиогр. слов. : в 2 ч. / под ред. Н. Н. Скатова. – М., 1998. – Ч. 1 : А – Л. – С. 150–154.