на главную | назад

В. Ганичев
Нестихающая совесть писателя 

С Василием Ивановичем Беловым мне довелось познакомиться на земле Тихого Дона, когда в 1967 году Михаил Александрович Шолохов встречался в Вешенской с группой молодых писателей. Скажу честно, бросился он в глаза не сразу: ведь все мы старались не пропустить слова и жеста великого писателя да окружали плотным кольцом первого космонавта Земли, неведомо по каким законам «везенья» оказавшегося здесь. Все было интересно, вдохновляюще и как-то по-особому радостно. Помню, как украинец, Юрий Мушкетин, сорвав веточку чебреца, вдохнул и обронил светлую слезу, глядя на излучину Дона: «А ведь я все здесь знаю,— тихо сказал он,— не был ни разу, а все родное...» И все-таки в этом светлом состоянии Василий выделялся каким-то постоянным напряжением, он как бы все время порождал вопросы к собеседнику, переспрашивал, сомневался, кипятился в споре и, казалось, был все время чем-то недоволен. И только позднее, ближе познакомившись с ним, я понял, что он и не мог быть удовлетворен тем, что было естественным для всех там, на Дону, что мыслью своей он был на вологодских землях, где еще немало следовало приложить сил, ума и средств, чтобы в деревне жизнь была такой же нормальной, как здесь, на юге России. Наверное, и в этом тоже была его писательская натура, о которой он позднее писал:
«По моим понятиям писатель — это очень впечатлительный человек, не обладающий естественной для человека способностью забывать и вынужденный освобождаться от непосильного груза своим способом. Писателями становятся вовсе не от хорошей жизни. Признак настоящего писателя в наше беспокойное время: нестихающая совесть. Способность прощать всех, кроме себя».
В прошлом, да иногда и сейчас, читая некоторые газеты и книги, не раз приходилось по-хорошему завидовать читателям и зрителям тех наших национальных республик и областей, в которых писатели и кинематографисты с искренней любовью и восхищением показывали свой народ, добрых, простых, трудолюбивых людей, их быт и чувства.
Иной же наш «изобразитель народного быта» представлял на газетной полосе, вольно или невольно, русских людей как скопище пьяниц, ворюг, врунов и подхалимов, способных поклоняться только рублю, бутылке водки, напропалую кутить, сибаритствовать и бездумно удовлетворять свою похоть... И все это выдавалось за глубинный реализм, который-де восторжествовал после десятилетий приукрашиваний и розовости в нашей литературе, журналистике, кино.
Нет, не реализм это, а в лучшем случае непонимание, растерянность, неумение разобраться во всей сложности социальных, нравственных, психологических причин времени, нежелание увидеть за непритязательностью быта, еще во многом не устроенной жизнью истинное лицо ее хозяина, а часто и просто нелюбовь к нему — этому русскому человеку, спасшему мир от фашистского ярма и заработавшему право трудиться, жить и любить на своей земле.
Василий Белов принадлежит к тем писателям, которого при всем желании невозможно отнести к лику сусальных иконописцев. Жизнь в его рассказах и повестях встает во всей сложности и противоречивости. Его герои не двигаются в жизни по накатанной мостовой. Да, нередко и сама цель — смысл их движения,— к которой двигаться приходится через все дантовские круги «трех волоков», вдруг внезапно рассыпается, исчезает в лихолетье времени. Может показаться сначала, что вообще далекая Каравайка, к которой рвался майор,— «фата-моргана». «...Каравайки больше не было на земле. Где-то за тремя волоками неслись поезда и свистели ракеты, а здесь была тишина, и майору казалось, что он слышит, как обрастают щетиной его напрягшиеся скулы.
Опять покрякал дергач, а луну пополам разрезало плоское слоистое облачко. Никто не услышал, как на гулкий широкий лист лопуха, теряя свинцовую свою тяжесть, бухнулись две холодные слезы».
Но не только сожалеет об уходящем автор, не только понятная печаль и горечь овладевает им при виде заколоченной избы, потухшего очага, заброшенной деревеньки. Он находит силы в себе и у своего лирического героя, чтобы жить. Ведь не ответишь же сразу на все вопросы, которые задает тебе жизнь. Ведь не решишь же все задачи, которые она ставит перед тобой. А не ответив на все и не решив все, разобидеться на нее, безвольно опустить руки? Или, наоборот, громить все сущее во имя отрицания прошлого и утверждения еще не осмысленного будущего?
«Ко всему прочему мы порой ограничиваем борьбу за новое всего лишь разрушением старого. Потому что, чтобы разрушить, задастую требовалось меньше ума, чем сделать новое, не разрушив того, что уже было. Ах, как любят многие из нас разрушать, как наивно уверены в том, что войдут в историю!» — так мыслит герой из рассказа «Бобришный угор». Этот едва ли не самый светлый и философский рассказ проникнут жизнеутверждающей верой. Куда как наивной кажется-, на. первый взгляд, мысль героя: «Нет, надо просто жить, раз родился, и нечего спрашивать, зачем родился, жить, жить, жить»... Но она не есть отрицание творческого отношения к миру,— она утверждение жизнелюбия и человеческой веры, пропущенной сквозь огонь испытаний. Далеко не каждому дано было бы сохранить подобную выдержку, человечность, готовность делать что-либо для людей, пройди они школу жизни Ивана Африкановича из «Привычного дела» или Олеши Смолина из «Плотницких рассказов». Нервные окончания истории как бы заканчивались на них, «рядовых великой армии труда». Через них входили в организм страны животворные токи, они первые совершали действие, первые же ощущали боль и пламя эпохи.
Образ их жизни выглядит далеко не идеальным, их речь не точна и далеко не изящна, поступки вроде бы нередко нелепы, но ведь именно они, а не их суровые критики, живут в Нечерноземье, именно они пашут и сеют на небогатых тамошних землях, именно в их семьях внуки, сохраняя мастерство предков, рубят новые избы. Конечно, сейчас уже много изменилось и в этих областях. Но ведь мы помним, что первые публикации В. И. Белова кое-кем были встречены как анахронизм, попытка возродить патриархальщину, как неумение видеть перспективу. В. И. Белов, как и многие другие русские писатели, сумел своим творчеством преодолеть как недоумение некоторых критиков, так и трудности собственного творческого роста. Сейчас уже нет сомнения, что в нашей русской советской литературе утвердился большой, самобытный, нравственно чистый писатель. Хотя, если быть откровенным, то изредка и сегодня звучат литературоведческие голоса, снисходительно упрекающие писателя в местничестве, преувеличенном увлечении говорами, приковывающие автора разнообразных повестей и рассказов к деревенской прозе. Ох, уж это желание рассадить всех по сусекам, отодвинуть в далекую областную норку, чтобы не смел высовываться местный увалень на вселенские просторы, чтобы не претендовал на роль «выразителя», а еще пуще на книжные томики. Вот что касается последнего, то тут В. Белов щепетилен, и книг его выпущено, к сожалению, мало.
Его первая книга «Сельские повести», выпущенная в центральном издательстве в 1971 г. стотысячным тиражом, разошлась, как и последующие, мгновенно. Поэтому доброе дело сделала «Дружба народов», помогая вновь встретиться всесоюзному читателю с творчеством В. И. Белова.
Сейчас уже ясно, что В. И, Белов не деревенщик, его перу подвластны и городские темы («Воспитание по доктору Споку»), и заграничные коллизии («Око Дельфина», «Дама с горностаем» и др.), он человеколюб, и ничто человеческое ему не чуждо.
Нелегка жизнь у героев Белова, порой кажется, что на последний излом пробуют их обстоятельства. Не до смеха тут, даже улыбка вроде бы противопоказана. Но нет, бурлит острословие, крепка деревенская шутка, не раз попадает в конфузное положение поддавшийся на «розыгрыш» горожанин. Известны всем «Бухтины» В. Белова. Не под силу они еще нашим конферансье, которые ищут предмет для своих шуток в парикмахерских и зоопарках, салонах эстрадных артистов и у постов ГАИ. «Бухтины завиральные в шести томах» — истинный кладезь народного юмора, но ведь ;рядом с ними и невероятные истории Ивана Африкановича и всеиспепеляющая схватка Олеши Смолина с Авениром Козонковым из «Плотницких рассказов», заканчивающаяся перед оторопелым героем мирным чаем. Да, не боится автор и его герои выглядеть нелепо, даже смешно. Права критик И. Стрелкова, когда писала в статье «Со смехом многое понимается»: «Не побояться рассказать о себе с невыгодными подробностями, выставить себя в невыгодном свете — черта русского характера, причем далеко не простая (возьмите хотя бы сказочного Ивана-дурака), однако многие со стороны и посейчас ошибаются именно на ней».
Действительно самобытные и яркие характеры героев В. И. Белова немыслимы без лукавого вприщур взгляда на жизнь, без ядреного завирального слова, без доброго юмора, которые помогают им бороться с равнодушием, безразличием и бездуховностью.
И еще об одной теме, которую по праву иногда соотносят с вологодскими писателями. Малая Родина. Не так уж давно на страницах литературных изданий провозглашалась несостоятельность этой идеи, а ее носители близорукими безмасштабниками. Но литературная практика, да и сама жизнь, отстояла это право: воспеть свою малую Родину, чтобы через нее еще глубже постичь великий размах нашего Отечества, бесценность великой нашей Родины.
Все чаще и чаще возвращаются герои В. Белова к истокам, прилетают на ,самолетах, едут на машинах, идут пешком к тем тихим лесам, малым речкам, небольшим деревушкам, скрытым за поворотом большой дороги. Раньше они за постоянной суетой забот и дел и не думали об этом, а просто ощущали «ровно и постоянно», что где-то есть их Каравайка. Душу писателя не могли не тревожить боли родной земли. Он вместе с другими своими честными собратьями по перу, партийными работниками и специалистами не переставал обращаться к теме возрождения центрально-русского села. И позднее, когда вышло постановление Центрального 'Комитета нашей партии по Нечерноземью, как оказалось, были правы те, кто не лил елей и патоку благополучных сообщений о состоянии дел в этих многострадальных районах страны. И в этой борьбе за преобразование Нечерноземья тоже есть тяга к истоку, которой сильны наши люди! «И хотя мы покидаем родные места, все-таки мы снова и снова возвращаемся к ним, как бы ни грешили знакомством с другими краями. Потому что жить без этой малой родины невозможно. Ведь человек счастлив, пока у него есть родина...»
Но эту родину надо обустраивать, работать на ней, семьи крепить, а далеко не везде на селе все в порядке. И отсюда та острота, непримиримость к недостаткам, к тем, кто хотел бы походя их разрешить, забывая об уроках истории. В одной из бесед Василий Иванович сказал:
«— Вне памяти, вне традиций истории и культуры, на мой взгляд,— нет личности. Память формирует духовную крепость человека. Только и память разная бывает. Иной всемирную историю вызубрил, а про славу своей деревни не слыхал — не интересовался. Это, пожалуй, сегодня один из самых распространенных видов невежества». Вспоминаю, как мы ходили по Вологодскому краеведческому музею и как заинтересованно, с полным знанием рассказывал Василий Иванович об одежде и быте жителей, о древних обычаях и культурных традициях края, о ремеслах и умельцах. И в этих знаниях своих представал он ученым-историком, исследователем-этнографом, знатоком-лингвистом, зорким экономистом, заинтересованным хозяином.
Несколько лет назад в издательстве «Молодая гвардия» мы с Василием Ивановичем Беловым просматривали красочный альбом «Поэзия народного костюма», подготовленный энтузиастом-искусствоведом Марией Николаевной Мерцаловой. Автор со своими коллегами побывала в архангельских, костромских, липецких, рязанских, воронежских селах, краеведческих музеях, извлекая из заветных сундуков и выставочных стендов то, что еще недавно (а в некоторых местах и ныне) составляло народную, повсеместно распространенную моду. Богатство народной эстетики, раскрывшей языком цвета, формы и орнамента многие сокровенные тайны в законы красоты народа, еще раз поразило нас в то время. Тогда в «Молодой гвардии» утвердилась вызревавшая у писателя, по-видимому давно, идея создания книги о северной народной эстетике. Каждый, кто прочитал ее (в «Нашем современнике». 1979 г., № 10—12), обратил внимание, наверное, и на название очерков: «Лад».
«Все, что было лишним, или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям, все это отсеивалось временем». Авторская идея о стремлении народа к совершенству и целесообразной простоте и красоте в жизненном укладе, как никогда, своевременна и плодотворна. Ведь «вколачивание» в наш быт чужеродных неестественных предметов, ритмов и традиций только затрудняет жизнь, а не облегчает ее. А попытка узкой группы завладеть эстетикой быта, вывести ее из разряда всенародного творчества опустошительна и приводит к деградации красоты. Глубоко интересно наблюдение автора «Лада»:
«Все было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу от красоты. Мастер назывался художником, художник мастером. Иными словами, красота находилась в растворенном, а не в кристаллическом, как теперь, состоянии».
Конечно, мы должны четко осознавать всю социальную и временную ограниченность многих традиций, но должны помнить и ленинские слова: «Не голое отрицание, не зряшное отрицание, не скептическое отрицание, колебание, сомнение характерно и существенно в диалектике.., а отрицание как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного, т. е. без всяких колебаний, без всякой эклектики». То есть мы должны и обязаны взять из культуры прошлого, из традиций народа тот «момент развития», то положительное, что дает новый толчок быту, искусству, творчеству.
Могло показаться странным, зачем В. И. Белову, писателю высочайшего нравственного потенциала, остро переживающему все боли времени, пытающемуся активно способствовать улучшению сегодняшней жизни вологодского крестьянина, понадобилось углубляться в отвлеченный мир искусства и воспоминаний. Но он сам и отвечает на этот давно им уже продуманный вопрос:
«Чем Белов занимается? Куда ни кинь, кругом клин: рождаемость в деревнях ниже нельзя, дороги разбиты, хозяйского глаза не хватает — а он сидит себе и пишет о народной эстетике. Потому и пишу, что надо разобраться, как испокон крестьянская «вселенная» была устроена. И, разобравшись, к делу приступить. Да не за одно что-то браться — одну ногу поднимешь, другая увязнет, ведь в крестьянской жизни все взаимообусловлено,— а все разом тянуть».
Так неожиданный поворот в творчестве писателя уже не выглядит странной прихотью, а тем витком, выводящим его мысль и образ на новую вершину, откуда открываются еще более далекие горизонты, проникнуть за которые, я надеюсь, нам удастся с помощью Василия Белова.

Источник: Ганичев В. Нестихающая совесть писателя / В. Ганичев // Повести и рассказы / В. Белов. – М., 1980. – С. 596–602.