на главную | назад

А. О. Большев
Проблема народного характера в творчестве В. И. Белова 

Проблема народного характера привлекает к себе большое внимание писателей, литературоведов и критиков, нередко вызывая дискуссии. В вопросе о критериях народности персонажей до сих пор не выработано единого мнения. Чаще всего работы, затрагивающие данную тему, заканчиваются неудачей в тех случаях, когда делается попытка связать народность характера с набором каких бы то ни было постоянных признаков и свойств. К более или менее удовлетворительному итогу приходят исследователи, которые, не ограничиваясь умозрительным рассмотрением литературных героев, обращаются к существу идейно-эстетической позиции писателя. Именно этот путь и представляется наиболее перспективным. Всегда важно раскрыть то основополагающее свойство, которое для художника является главным условием народности. Эта сложная, но, как правило, достаточно определенно прорисованная мировоззренческо-психологическая доминанта и организует народный характер как структуру. Разумеется, доминанту; народного характера, которая отражает самую суть философско-этической концепции писателя, чрезвычайно трудно, а иногда и невозможно выявить при изолированном анализе персонажей.
Исследуя проблему народного характера в произведениях В. Белова, следует в полной мере принимать во внимание своеобразие идеалов этого художника. Взгляды Белова сложились под влиянием специфического жизненного уклада крестьян русского Севера. В его творчестве ведущие позиции занимает герой, в характере которого новые черты, сформированные советской эпохой, сосуществуют с традиционными качествами. В этом плане многое помогает понять книга очерков «Лад», где писателем рассмотрены основные особенности данного уклада.
Жизнь земледельцев русского Севера, которые не знали ни татарского ига, ни крепостничества, отличалась целостностью и упорядоченностью. «Столетия гранили и шлифовали жизненный .уклад, сформированный еще в пору язычества, — писал Белов. — ...Все было взаимосвязано и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось свое место и время»[1] [1 Белов В. И. Избранные произведения в 3-х т. М., 1984, т. 3, с. 4—5 (далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страниц)]. В данных условиях сложился своеобразный тип народно-национальной жизни, который в различных его проявлениях воспроизводится в книгах Белова. Основные слагаемые этого характера, в конечном счете, вытекают из общей его устремленности к гармонии с миром.
Герой, воплощающий в творчестве Белова народный характер всегда воспринимает себя в качестве элемента некой упорядоченной структуры. Он хорошо знает собственное место в жизни и стремится пройти свою дорогу до конца, не взирая на тяготы и трудности. Первым в ряду таких героев стал Иван Африканович Дрынов из повести «Привычное дело» (1966). Практически все авторы статей и рецензий, появившихся после публикации «Привычного дела», высоко оценили художественные достоинства повести. Однако образ центрального персонажа стал камнем преткновения. Ю. Селезнев справедливо отметил, что «ни об одном из героев литературы последнего десятилетия не высказывалось столько разноречивых мнений, как об Иване Африкановиче Дрынове»[2][2 Селезнев Ю. И. Вечное движение (Искания современной прозы 60-х — начала 70-х годов). М., 1976, с. 101]. Характер этого персонажа, действительно, как бы ускользал от завершающих определений.
Иван Африканович — человек скромный и самоотверженный, способный на большое чувство. Он геройски воевал и награжден боевыми орденами, умелый и добросовестный труженик. В главке «Утро Ивана Африкановича» Белов раскрывает основы миросозерцания своего героя; становится ясно, что превыше всего Дрынов ставит гармонию. Ритмичность и взаимообусловленность, царящие в природе, бесконечно радуют его: «И все добро, все ладно. Ладно, что и родился, ладно, что детей народил» (2,38). Однако в характере Дрынова воплощены и совсем иные свойства. Остро реагирующий на малейшее нарушение природной упорядоченности — будь то замерзший воробей или понапрасну каркающая ворона, — Иван Африканович до поры до времени удивительно спокойно относится к хозяйственным беспорядкам в собственном колхозе. Поступки Дрынова нередко бестолковы и бессмысленны; не случайно его жизнь откровенно соотнесена в повести с абсурдным существованием пошехонцев, героев вставной притчи, которые прыгают в портки с полатей, пихают кобылу в хомут, поливают крапиву постным маслом и т. д.
Читатели и критики 60-х годов с полным основанием рассматривали «Привычное дело» в ряду таких произведений, как «Поденка — век короткий» В. Тендрякова, «Живой» Б. Можаева, «Прощай, Гульсары!» Ч. Айтматова и др., где предметом художественного исследования стали негативные явления, осужденные мартовским Пленумом ЦК КПСС 1965 г. Основу данных повестей составляет конфликт рядового сельского труженика с обстоятельствами или лицами, воплощающими волюнтаристское начало[3] [3 Подробнее об этой категории конфликтов см.: Сурганов В. Человек на земле. М., 1981, с. 615—616]. Жизненная философия Дрынова и его психология — во многом результат деформирующего воздействия подобных негативных явлений.
В трудных условиях герой «Привычного дела» не сворачивает с жизненного пути; он выращивает хлеб, помогает семье, сохраняя гармоническое миросозерцание. Однако спокойствие покупается ценой отказа от трезвого и бесстрашного аналитического мышления. Многое в окружающей жизни Дрынову приходится не замечать для поддержания душевного лада.
В повести показано, как от элементарного естественно-природного согласия с миром Иван Африканович в конце концов приходит к подлинной гармонии и зрелому миропониманию. Путь к обретению истины оказывается для героя мучительным и сложным. Попытка уехать из колхоза приносит Ивану Африкановичу лишь несчастья.
Критикой не раз подчеркивалась смысловая соотнесенность характера Дрынова и его судьбы с содержанием сказки о пошехонцах и главы о корове Рогуле. Обращает на себя внимание, что эти вставные притчеобразные истории расположены в композиционной структуре повести абсолютно симметрично относительно ее условного геометрического центра. Они являются как бы противоположными полюсами художественного мира произведения. Пошехонство — анархическое существование без традиций, смысла и пользы. Жизнь Рогули — инстинктивная реализация своего предназначения. Эти символические образы воплощают противоположные начала, но есть у них и общий момент — бессознательность и стихийность. Пошехонство присутствует в жизни героя повести в той же мере, как и свойственное Рогуле инстинктивное стремление выполнить цель своего существования. Эти полюса создают нечто вроде силового поля, замыкая Ивана Африкановича в круг, из которого он до известного момента не может вырваться. Попытка подняться над стихийным существованием приводит его к пошехонству. Сворачивая с прежней дороги, Дрынов не обретает новую, а лишь блуждает по бездорожью.
В. Камянов точно отметил, что персонажи повести как бы выведены «на круговую орбиту»[4] [4 Камянов В. Доверие к сложности. Современность и классическая традиция. М., 1984, с. 107]. Идея жизненного круга, безостановочного круговорота бытия воплощается и подчеркивается при помощи различных художественных средств. Итог, к которому приходит Дрынов после душевного кризиса в финале — «надо, видно, жить, деваться некуда» (2,143), — тоже может быть воспринят как возвращение к отправной точке. Однако, как убедительно доказали исследователи[5] [5 Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра: Жанровые закономерности развития советской прозы в 60—70-е годы. Свердловск, 1982, с. 94; Дворяшин Ю. А. Повесть В. Белова «Привычное дело. — В кн.: Анализ отдельного художественного произведения. Сборник научных трудов. Л., 1976, с. 5—27], герой в данном случае делает свободный выбор и обретает согласие с миром на качественно новом уровне. Круг размыкается, превращаясь в виток спирали. Поднявшись до подлинного миропонимания, Дрынов ничего не меняет в своей судьбе, но жизнь его продолжается уже в ином качестве. Бессознательный, стихийный, «роевой» героизм может вызвать восхищение, признательность, сочувствие, но почти всегда — с оттенком снисходительности. Жизнь человека, который, осознав все тяготы и страдания предназначенной ему судьбы, все-таки продолжает идти своим путем, заслуживает подлинного уважения как добровольное подвижничество.
В повести «Плотницкие рассказы» (1968) в центре внимания Белова оказался герой, во многом близкий Ивану Африкановичу. В этом смысле данные произведения можно рассматривать в качестве своеобразной дилогии об определенном типе народно-национальной жизни.
В «Плотницких рассказах» традиционный персонаж исследуется в плане его соответствия требованиям сегодняшнего и завтрашнего дня. Отсюда особенности сюжетно-композиционной структуры произведения. Олеше Смолину противостоит Авинер Козонков, человек совсем иного склада. В монологах старых односельчан воскрешается сложная история их взаимоотношений, кульминация которой пришлась на годы коллективизации. В роли слушателя и посредника выступает Константин Зорин — молодой человек, приехавший из города.
Своеобразие повести заключается в той определенности, даже прямолинейности, под знаком которой развивается до заключительной сцены конфликт между многотерпеливым тружеником и бойким приспособленцем. Не случайно автор одной из первых рецензий упрекал Белова в том, что он «слишком откровенен в своих симпатиях и антипатиях» и «явно передал черной краски Авинеру и белой — Олеше»[6] [6 Перцовский В. Люди деревни. — Звезда, 1969, № 9, с. 211]. Однако парадоксальный финал — безмятежное застолье и мирное пение Смолина и Козонкова — как бы перечеркивает примитивное истолкование, которое складывается после первого ознакомления с текстом. Внимательный анализ убеждает в том, что сопоставление Смолина и Козонкова, по-видимому, не являлось главной целью Белова в этой повести.
В «Плотницких рассказах» просматривается определенная иерархия героев и их позиций. Козонков попросту «не дотягивает» до полноправного антагониста Смолина. Четко выписанная фарсовая фигура Авинера необходима Белову главным образом как средство для постижения тех важных особенностей народно-национальной психологии, которые воплощены в образе Олеши.
Неожиданный финал выдвигает на передний план развивавшийся незаметно, подспудно и казавшийся второстепенным конфликт Смолина и Зорина, героя-рассказчика. Именно эти персонажи выступают у Белова в качестве носителей относительно равновеликих (во всяком случае, сопоставимых) жизненных концепций.
Зорин в известной мере является единомышленником Олеши; вместе с тем, это человек иных жизненных принципов и ориентации, в его мышлении явно преобладает рациональное начало. В «Плотницких рассказах» писатель в завуалированной форме развернул сопоставительный художественно-философский анализ двух различных, стадиально сменяющих друг друга типов национальной жизни, один из которых был сформирован многовековым крестьянским укладом, а второй находится в процессе становления.
Наиболее отчетливо расхождение между Зориным и Смолиным проявляется в их отношении к несправедливостям и обидчикам. Зорин не склонен забывать обиды, он хранит в памяти не только серьезные оскорбления, но и незаслуженные шлепки, полученные в детстве от бабки. Вмешательство Константина в многолетнюю тяжбу двух стариков продиктовано стремлением довести их отношения до естественного, с его точки зрения, логического конца, пробудить в Олеше чувство обиды и возмущения поступками Авинера.
Параллельно перед читателем развертывается история жизни Смолина, представляющая собой по существу последовательность горьких и жестоких обид. Но Олёшино отношение к ним прямо противоположно: «А я, друг мой Констенкин, еще скажу, что сроду так не делал, чтобы, осердясь на вошей, да шубу в печь... Бог с ними. Была вина, да вся прощена» (2, 253). «...Правильно ли это, ежели ограда-то выше колокольни?» (2, 252) — спрашивает Олеша Зорина, имея в виду прежде всего неумеренное служебное рвение таких, как перегибщик Табаков. Но, благодаря присущей Олёшиной речи многозначности, слова об ограде и колокольне приобретают в контексте скрытой, но непрекращающейся полемики между Зориным и Смолиным важный дополнительный смысл: нельзя мстить до бесконечности, всякая обида должна иметь свои пределы.
Однозначно ответить на вопрос, чья позиция более правильна, трудно, но Белов, по-видимому, и не стремился к этому. Характер Смолина рассматривается не умозрительно, а в контексте послеоктябрьской истории русской деревни. При подобном подходе Олёшины слабости предстают необходимой предпосылкой его достоинств. Именно такой тип народного характера способен стойко переносить материальные трудности в периоды серьезной перестройки крестьянской жизни, ударно трудиться на лесозаготовках, успевая кормить страну хлебом. Именно такой человек — вдумчивый, умеющий понять и простить других людей, живущих и думающих иначе, был способен сохранить в подобных условиях просветленное мировоззрение, не ожесточиться. Данный характер представляет собой структуру, целостность и внутренняя упорядоченность которой исключает возможность механической замены одних элементов другими. Поэтому неудачей заканчивается попытка Зорина «улучшить» Олешу, добавив к его положительным качествам наступательную активность.
В то же время Белов отнюдь не призывает к сохранению в неизменном виде всего комплекса вековых традиций народной жизни и народного характера, олицетворением которых выступает в повести Олеша Смолин. Писатель выдвигает иную задачу: необходимо создавать на основе прежней новую систему традиций и норм, столь же стройную, но в большей степени соответствующую нынешним условиям. Этой грандиозной цели и подчинена по существу дальнейшая творческая деятельность Белова. Его настойчивый и последовательный интерес к укладу жизни северного крестьянства, результатом которого стали такие произведения, как роман «Кануны» (1976) и книга очерков о народной эстетике (1979—1982), обусловлен прежде всего стремлением создать новый лад. «Чем Белов занимается?— говорил писатель объясняя причину появления книги очерков. — Куда ни кинь, кругом клин: рождаемость в деревнях ниже, нельзя, дороги разбиты, хозяйского глаза не хватает — а он сидит себе и пишет о народной эстетике, Потому и пишу, что надо сперва разобраться, как испокон веков крестьянская вселенная устроена была. И разобравшись, к делу приступать. Да не за одно что-то браться — одну ногу подымешь другая увязнет, ведь в крестьянской жизни все было взаимообусловлено, — а все разом тянуть»[7] [7 Брагин А. Путешествие в будущую книгу. — Наш современник, 1979, № 10, с. 112].
Исследуя стержневые константы народной жизни и народного характера, Белов стремится извлечь из прошлого существенные нравственно-эстетические уроки. Созвучность исканий Белова главным задачам сегодняшнего дня предопределила заслуженный успех его произведений у читателя.

Источник: Большев А. О. Проблема народного характера в творчестве В. И. Белова / А. О. Большев // Вестник Ленинградского университета. Сер. 2, История, языкознание, литературоведение. – 1986. – Вып. 1. – С. 36–40.