Без имени Василия Белова невозможно представить прозу шестидесятых-семидесятых годов. Достаточно заметить, что библиографический указатель «Русские советские писатели-прозаики» (т. 1, 1971), не претендующий на полноту, зарегистрировал более шестидесяти публикаций о его творчестве. А с тех пор появились новые повести и рассказы писателя, а также пьесы, сатира и, наконец, роман «Кануны» (1972).
Каждое новое произведение В. Белова неизбежно оказывалось в центре литературной жизни. Примечательно при этом вот что: если первые критические оценки «Привычного дела» более чем скромны, сдержанны, то позднее повесть уверенно сопоставлялась с произведениями русских классиков прошлого века. А между тем автор почти не дорабатывал ее — увы, понадобилось долгое время, чтобы привыкнуть к новому явлению и по достоинству оценить его. Теперь поставить кого-то из писателей, пишущих о деревне, в один ряд с Беловым — считается же своего рода высокой оценкой. И все-таки критике нелегко с В. Беловым, нелегко привыкнуть к его «перевоплощениям», может быть, поэтому до сих пор не оценены «Кануны». А ведь это, вне сомнения, главное на сегодня произведение писателя.
Тот круг жизненных явлений, который изначально стал предметом художественного исследования в его прозе, не нов: тема деревни традиционна в русской литературе. Не сознавая этого, нельзя понять принципиальной новизны его произведений. Василий Белов сумел увидеть мир русской деревни середины двадцатого столетия в его объемности, в полноте связей и отношений.
И увидел его не глазами стороннего наблюдателя-интеллигента, но изнутри, взглядом коренного деревенского жителя — крестьянина.
В критике не однажды замечалось, что исходной традицией для В. Белова стали писатели-разночинцы, продолжившие в шестидесятых годах прошлого века опыт «натуральной школы», — Ф. Решетников, Н. Успенский. Мне не кажется убедительным это мнение. Да, Белова сближает с разночинцами интерес к обыденной народной жизни, прямота взгляда. Однако, сочувствуя крестьянину, Ф. Решетников и Н. Успенский видели его как интеллигенты-просветители, чуждые обычаям деревенской среды, крестьянской культуре, жаждущие все — без разбоpa! — переделать в деревне. И эту чуждость более всего выдает язык их произведший, перенасыщенный диалектизмами, — язык подслушанный, натуралистически воспроизведенный.
Нет необходимости объяснять, что крестьянский сын Белов, который сам вырос в деревне и немало поработал на равных со своими земляками, по естественной логике народной жизни поднявшись к высотам культуры, не утратил органичных духовных связей со своей родовой средой. Он лишь глубже понял мироощущение современной деревни, отразившееся, в частности, в стихии народного языка. Меру использования этой стихни определили живая речевая среда, непосредственность общения с ней, а также природный вкус писателя и опыт мастеров-классиков. А. Твардовский еще до 1965 года метил Белова среди молодых прозаиков, «нащупывающих свою дорогу не без помощи Бунина». Опыт Л. Толстого пришел к Белову несколько позже, с усложнением стоящих перед ним художественных задач, поначалу, может быть, был усвоен стихийно.
Непосредственные предшественники Василия Белова в современной русской прозе — Александр Яшин и Федор Абрамов («Братья и сестры»).
Безусловно, свою роль для Василия Белова сыграл и опыт В. Овечкина, Г. Троепольского и других писателей — прежде всего выработке трезвого, всестороннего взгляда на явления действительности. Мужественный опыт тех, кто шел вместе с Овечкиным и после него, Белов оценил, понял, но — как художественную систему — не принял. Ему виделись другие цели, нежели очеркистам, и требовали они иных средств отражения жизни.
Во всяком случае опыт очеркистов «овечкинской школы», опыт Яшина и Абрамова уберег В. Белова от путей, проторенных прозой о деревне начала 60-х годов (С. Бабаевский — «Сыновний бунт», А. Андреев — «Грачи прилетели», Е. Мальцев — «Войди в каждый дом», кн. 1). Заметим, повестью «Знойное лето» (1963) Белов все же отдал дань схемам хозяйственных конфликтов и заданным типажам, характерным для прозы конца 50-х годов. Но этот просчет, едва ли не сразу же им осознанный, тем быстрее позволил расстаться с чуждым ему опытом.
Писатель прочно встал на путь утверждения того, что открыла ему деревня Бердяйка.


Пронизанная светлой грустью, драматичная и в то же время жизнеутверждающая повесть «Деревня Бердяйка» цельна и гармонична. В ней отчетливо наметились те особенности прозы В. Белова, которые сохраняются и сейчас.
Мир — зримый, слышимый, осязаемый всеми чувствами, открывается для нас в восприятии ее героев. Повесть композиционно построена как серия зарисовок и массовых сцен (деревенский вечер, сенокос, праздники, перевыборы председателя колхоза). События, обыденные для деревенской жизни. Уже в самом названии произведения указан и адрес и главный персонаж: собирательный, обобщающий образ северной русской деревни конца 50-х годов (действие происходит с лета 1959 до весны 1960 года). Индивидуальные черты героев едва намечены, характеры не развернуты. Писатель, видимо, и не ставил иной цели — лишь хотел показать, как живут близкие ему люди. И сделал это просто, с той, однако, мерой достоверности, какая дается не многим.
В творческой биографии В. Белова важен также рассказ «За тремя волоками» (1965).
...Ехал человек поездом, трясся в грузовике, пешком долго шел. Шел к давно покинутой им родной деревне, которая олицетворяла для него родину там, на самой жестокой войне. И вот он выбежал на косогор. Каравайки на косогоре не было. «Кругом была трава и поле. И лишь березы у будто невидимых домов белели да старинный хмельник еще бодро топорщился пиками нескольких кольев, и хмель, словно назло безлюдью, упрямыми спиралями вился кверху:..
Но Каравайки больше не было на земле».
Пронзительное чувство утраты, с которой вряд ли сможет примириться майор и в дальнейшем, многим ведомо, и, как его ни объясняй, людям легче не будет. Исчезают деревни, высыхают истоки. Процесс этот исторически неизбежен, но, к сожалению, часто происходит он стихийно, с большими издержками. «Видимо, наше поколение—последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый», — писал позже Сергей Залыгин. Думается, В. Белов разделяет эту мысль и считает себя обязанным рассказать, какая она была и есть, русская деревня, с чем идет к будущему, считает себя обязанным сохранить в слове те духовные ценности, какими она жила и какие сберегла в самых суровых испытаниях.
Боль утраты и память — вот что определяет эмоциональное звучание рассказа «За тремя волоками». Рассказ этот пробудил у писателей интерес к родным истокам, вызвал огромное число подражаний в литературе. Конечно, жизненное явление, о котором писал Белов, было достаточно значительным, чтобы его обошли вниманием другие прозаики: Валентин Распутин, Юрий Галкин, Виктор Лихоносов. Критика зачислила некоторых из названных писателей по ведомству «лирической прозы». Правда, упорядочение это было произведено с запозданием — молодые писатели, не отрываясь от исходного жизненного материала, повели художественный поиск в разных направлениях. Уже в первой половине шестидесятых годов у Белова наряду с рассказами, действительно лирическими по интонации и характеру материала, появились жесткие аналитические произведения: рассказы «Весна», «Под извоз», да и «Привычное дело» едва ли уложится в рамки лирической прозы.
Нравственная цельность, открытость души, честность — качества, особенно ценимые В. Беловым. Именно они определяют существо Ивана Африкановича и его жены Катерины в повести «Привычное дело». Он — ездовой, не очень удачлив, не прочь выпить и частенько выглядит не в самом привлекательном свете. Она — доярка, мать большого семейства, которая, понятно, кроме дома и работы знать ничего не знает. Только если бы во всех людях было столько душевной щедрости, доброты, мир стал бы заметно светлее...
Внутренняя жизнь крестьянина, его самые интимные чувства, которые будто бы и не подозревались в нем, выражены в «Привычном деле» с проникновенной художнической силой. Потребность осмысливать окружающее, трудные раздумья о смысле жизни — неотделимое свойство Ивана Африкановича. Ему небезразлично, ради чего живет он на свете, и этим своим небезразличием, беспокойством и совестливостью, испокон веков присущей лучшим людям в русском крестьянстве, утверждает Иван Африканович свое человеческое достоинство.
Критики довольно часто упрекали беловского героя в ограниченности, пассивности, — но как бессмысленны эти упреки! Бывший-то фронтовик, способный вдвоем с женой прокормить огромную семью только с тридцати соток огорода, пассивен?.. Он, по логике критиков, для которых в «предельных ситуациях» ничего не стоит решить «проблему выбора», пассивен, поскольку не стремится изменить собственного положения. Но что значит — изменить Ивану Африкановичу свое положение? По тем временам это значит — уехать из деревни. Необходимость кормить хлебом страну — вот что было истинной активностью и гражданской совестью Ивана Дрынова, который с уделом свои примирился вполне сознательно.
Два этих характера — Ивана и Катерины Дрыновых — уже художественное открытие, которое могло бы составить имя писателю, Человек в творчестве Василия Белова всегда открывается в связи с наиболее характерными явлениями времени. Связь эта не плоская — проза писателя лишена открытой тенденциозности и утилитарности.
Духом глубокого художнического исследования отмечена повесть «Плотницкие рассказы» (1968). Действие в ней происходит в русской деревне в наши дни, лишь иногда, ретроспективно, возвращается оно в прошлое. В сознании ее героев ясно ощутимы изменения, вызванные полувековым опытом существования социализма.
На первый-то взгляд они, может быть, и забавны, отношения двух стариков, — Алексея Смолина и Авинера Козонкова. Один — двужильный работяга, свято выполнявший свои обязанности перед семьей и обществом по принципу: «Только без совести жить — не жить». Второй — говорун, склонный к лени, — в свое время односельчане проглядели это качество в Козонкове и допустили его к власти. Пусть невелика власть — секретарь сельсовета или бригадир, но если уж совести у человека нет, ждать от него добра не приходится.
Много лет прошло, а не может простить Козонкову неправды, несправедливости старый Алексей Смолин, — правда времени находит свое выражение через правду характеров: только трудолюбие, совестливость и уважение к людям — ценности истинные, и топтать их никому не дано права.
Жизнь не проста и одномерных ответов не дает. Не стремится упростить явления и В. Белов, сознавая, что добро торжествует не сразу, как в сказке, что зло принимает разные обличил и исчезает не вдруг.
Тою же неоднозначностью отличается и остросовременная пьеса В. Белова «Над светлой водой» (1970). Обратившись к драматургии, писатель не пошел по пути наименьшего сопротивления, — он не прибегает к инсценировкам, а создает оригинальные пьесы. Опыт работы в прозе здесь оказывается для него неоценимым.
Теперь пьеса поставлена более чем в полутора десятках театров, в том числе и в московском Малом. А ведь поначалу и критики скептически приняли пьесу, и театры не сразу ее оценили. «Если пьеса вызывает споры, противоположные оценки — это только хорошо: значит, есть о чем поговорить, поспорить. Я считаю пьесу интересной, своевременной, а следовательно, и современной...» — говорил народный артист РСФСР Д. С. Павлов, исполнитель роли Федора Касаткина в спектакле Малого театра. Он особо отметил: «Нельзя не восхищаться языком пьесы, его сочностью, колоритностью, образностью».
В этой лирической драме кое в чем чувствуется налет мелодраматизма, временами сказывается вялость сценического действия, почти неизбежная в первых драматических опытах. Но есть в пьесе Белова и глубокая серьезность; которая в нашей драматургии совсем не часта. И мы задумываемся о самостоятельности человека на земле (любого — не только деревенского), о его праве, решать свою судьбу. Понимаем, что это право естественно и непреклонно оборачивается обязанностью отвечать за свои поступки.

Прошло несколько лет, и в пьесе «Сцены из районной жизни» (поставленной пока только в Вологодском драматическом театре) Василий Белов во всеоружии мастерства захватывает уже гораздо более глубокий пласт действительности, умея органично воплотить свои мысли в напряженном сценическом действии.
В основе сюжета пьесы — банальнейшая история: поцапались ребятишки, вслед за ними поругались бабы-соседки, а вовлеченный в ссору мужик спьяну разбил ворота у соседа. К событию привлечен участковый, который готов примирить соседей, однако случайный свидетель — литсотрудник районной газеты, практикантка университета, поднимает шум. Опубликованный ею газетный фельетон послужил основанием для привлечения дебошира к суду. Следователь прокуратуры молод и принципиален, и нарушителю спокойствия, передовому комбайнеру, грозит от двух до пяти лет... В дело вовлекаются председатель колхоза, корреспондент областной газеты, секретарь райкома... Конфликт разрастается, захватывает все новые сферы жизни, но не ослабевает по мере удаления от «зоны первоначального возмущения спокойствия». Мотивы усложняются, поступки людей становятся все более отвлеченными, так что и сами они утрачивают представление о связи причин и следствий.

Пользуясь материалом самым обыденным, В. Белов вскрывает механику общественных поступков, стихийные законы сцепления характеров. А действуют порой эти законы независимо от нашей воли (тем более, волю-то мы сами и не «включаем», за ненадобностью, что ли). Вот в этих-то случаях и говорят потом, разводя руками: сами не знаем, как получилось. И добро бы в подобном положении оказались рядовые люди, но ведь и лица, облеченные официальными полномочиями, — тоже. Банальная житейская история дает зрителям простор для суждений о жизни, о человеке, об ответственности каждого перед собой и обществом и, наконец, об ответственности общества не только за судьбу каждого человека, но и за его душевное состояние в любых обстоятельствах, в каких бы он ни оказался. В то время, когда появились «Плотницкие рассказы», наверное, никому и в голову не приходила мысль о возможности их продолжения. Нет, не формального, как часто бывает в литературе, — свой внутренний сюжет писатель здесь вполне исчерпал. Увидеть Константина Зорина в городе мы не рассчитывали, хотя и знали, что он горожанин, инженер-строитель. 
И вот встретились читатели с героем уже знакомым — и сколько недоумения пережили, даже разочарования. Критики — самые квалифицированные читатели — пустились полемизировать с В. Беловым. А причина была, пожалуй, одна: всем казался понятнее и привычнее Василий Белов — автор «Привычного дела», художник деревенского мира. Он писал его, радуя читателя полнокровностью бытия и его духовной значительностью, но, не обманывая никого относительно своих героев, обыкновенных людей, каких много. Точнее — каких много было вчера, а сегодня в деревенских домах остаются единицы. Жив ли Иван Африканович?.. Может быть, но дети его, как и Костя Зорин, давно перебрались в город. Нашли они там себя или нет? И вот о судьбе, типичной для целого поколения, размышляет Василий Белов в «городских» повестях и рассказах.
Рисуя своих героев в новых условиях, В. Белов остается верен себе, только это понимается не сразу. Крестьянские дети заговорили другим языком, и писатель передает его с прежней чуткостью и точностью. Герои утратили деревенскую мягкость, приветливость. Кто станет спорить — люди приспосабливаются к обстоятельствам и, утрачивая одно, приобретают порой качества прямо противоположные. А писатель обязан соблюдать правду характеров, что равно жизненной правде. Стоит ли удивляться, что и характер письма Белова в «городских» повестях изменился.
Ведь и деревня не осталась стабильной, люди всеми силами стараются найти себя в изменившихся условиях. Так было недавно: вражда Олеши Смолина и Авинера Козонкова, в которой постороннему человеку и разобраться почти невозможно, отразила разные принципы и способы приспособления к новому в жизни. Так и сегодня: не найти исхода из размолвки двух мужиков в пьесе «Сцены из районной жизни». Прокурор и тот в недоумении разводит руками. А ведь все эти герои живут в мире, еще сохраняющем кое в чем черты традиционного уклада, живут и делом издавна привычным.
Что же говорить про Костю! Ему надо не столько разбираться в обстановке, сколько позаботиться о самосохранении в общественно-производственных и семейных конфликтах. Он, конечно же, не хочет плыть по течению, стремится сохранить самостоятельность ценой потери работы (хорошо, умный человек сыскался, не согласился на увольнение Зорина). Ценой утраты семьи — тут, пожалуй, кроме «самостоятельности» ничего и не останется... А уж Татьяна («Моя жизнь») и вовсе в недоумении: почему так бестолково сложилась ее жизнь. 
В. Белов исследует мир подвижный, активно меняющийся. Отсюда естественно заострение всех конфликтов, иначе художническую задачу не выполнить.
Ориентироваться в проблемах современности писателю помогло знание того же материала — жизни одной деревни и даже одной крестьянской семьи в ее сокровеннейших проявлениях. Очень важной была для него работа на историческом материале. Увидеть прошлое своих героев — это значит уже больше чем наполовину, в главном по крайней мере, понять их. Таким опытом стал для В. Белова роман «Кануны» (1972) — результат самостоятельных исторических разысканий и нескольких лет работы. Поскольку о нем писалось мало, есть смысл поговорить о «Канунах» подробнее.

... Одни из них уже ушли в небытие; другие, что были тогда молоды, доживают свои дни. Жизнь тех, кто осуществлял коллективизацию, стала для нас историей. «Сколько перепахано было земли, пролито пота? О, хлеб насущный! Многотрудный, всесильный наш!.. Господи, господи... И днем и ночью гласишь, в зиму и лето, от рождения человеческого до смертного краю... Приди в закрома! Дай силу рукам человеческим, ясную зоркость уму и торжество бессмертной душе! Младенца установи на крепкие ноги, вдовицу утешь, приласкай сироту... Недруга напитай! Пускай потухнет его лютая злоба и стихнет потрясение нестойкой души. С тобой да сгинут везде страдания и смуты...».
А горячи до сих пор древние слова, навеянные Василию Белову в «Канунах» думой о вековечных заботах крестьянина-кормильца, — этих забот и на наш век достанет...
Конечно, пока мы имеем дело с одной из нескольких задуманных книг. Ни события, ни характеры не развернуты в полной мере, но роман уже существует как цельное произведение. Потому хотя бы, что картины народной жизни рисуются широко, вольно и с выразительностью редкой, даже для нашей — далеко не бедной — прозы. И потому еще, что каждый персонаж в «Канунах», порою едва намеченный, живет своей собственной жизнью, обрел исходные черты для дальнейшего развития. Легко предположить, как повел бы себя тот или иной герой в различных ситуациях, и сам писатель обязан уже считаться с логикой характеров, силою художественного воплощения получивших самостоятельность.
В каких еще обстоятельствах проявят себя герои «Канунов» — это, будем надеяться, станет известно позже. Тон романа менялся — от умиротворенного спокойствия и веселой удали зимних рождественских праздников до шумного собрания, разделившего деревню — по классовой принадлежности. Тревожно отгудела деревня Казанскую, миновал многолюдный летний праздник между сенокосом и уборкой урожая...
Дополнительное обложение налогом крепких мужиков по осени поднимает напряжение в деревне уже, кажется, до предела...
В тревожном ожидании дальнейших перемен жизнь людей идет все же своим чередом, в привычных повседневных трудах и занятиях. Полные опасений и надежд, они прожили 1928 год... Да, мы знаем об их жизни больше их, знаем то, что им еще предстоит узнать. Но что нам дает их опыт, по-своему осмысленный писателем? Ведь история не повторяется — она существует, и ни одного камня не вынешь из прошлого, ни одного не заменишь. Не меняется история, но подвижны наши представления о ней, — время вносит свои поправки. Потому-то и теперь нас будоражат страсти той нелегкой поры. К полноте изображения жизни в художественно необходимых связях стремится В. Белов, отсюда столь разнообразен социальный состав лиц романа: крестьяне, городские рабочие, бывший дворянин, священник, партийные и советские работники. Широк охват времени и пространства в «Канунах». Действие свободно переносится из лесной деревни Шибанихи в Вологду и Москву, мы присутствуем и в кабинете секретаря губкома партии, и в приемной М. И. Калинина. Из крестьянской избы в городскую коммунальную квартиру, с игрища в контору сельсовета, со сватовства или свадьбы на рубку леса или крестьянское собрание ведет нас писатель.
Чаще всего читатель встречает тех людей, кто растит хлеб. Он посвящен и в действие тех незримых для крестьянина пружин, которые определяют ход его жизни. В соответствии с развитием действия меняются ракурсы видения: в одних случаях — глазами автора, в других — того или иного героя. Прямое следствие всего этого — разнообразие Языка и стиля повествования.
Медлителен, плавен тон беловской прозы, когда автор пишет вечер в крестьянской избе с извечными домашними занятиями (дед ложку деревянную режет, глава семейства завертки вьет, сбивает сметану его жена, а дети — один вершу плетет, другая прядет куделю), с неспешными разговорами. С полным чувством художественной меры и тактом передан грубоватый юмор в беседах мужиков. Морозная рождественская ночь в деревне исполнена тихой прелести, и в таинственном, праздничном свете открывается зимняя столица восхищенному провинциалу. Рассказывая о труде и быте рабочих московского завода или о событиях в губернском центре, писатель остается точным в изображении конкретных деталей. Появление на страницах романа дворянского интеллигента Прозорова или священника Сулоева тоже с неизбежностью влечет изменения в самом строе авторской речи. Если душевная жизнь крестьянина открывается в его слове, жесте, поступке и почти никогда — в развернутом внутреннем монологе, то для психологической характеристики Прозорова этот последний прием обычен.
По-разному пишутся и картины природы — в зависимости от воспринимающего их героя. Молодой мужик Павел Пачин отнюдь не лишен чувства прекрасного, но луг и лес — место его работы, действие и результаты своего труда он видит естественно вписанными в природный мир, что определяет другой характер восприятия природы в отличие, скажем, от Прозорова — созерцателя. А для писателя взаимосвязь природы и человека, как созерцателя, так и деятеля, — один из важных источников формирования глубинной философии «Канунов». В романе значимо каждое слово — иначе мы вряд ли представили бы себе тот, ныне почти уже исчезнувший бытовой уклад, каким жила едва ли не вся огромная крестьянская Россия.
Описание одного вечера в доме Никиты Рогова больше скажет о семейных традициях, домашних занятиях и развлечениях крестьянина, чем иное этнографическое исследование. Почувствуешь ту атмосферу уюта и благожелательности героев друг к другу, приветливость к чужому человеку, уважительное отношение к старшим и ласковую требовательность к детям. Поймешь и живое бытование сказки, в реальность которой верят едва ли не все, Кроме, разумеется, хозяина, — того положение главы семьи заставляет хранить достоинство.
Оказавшись на ухоженном подворье Евграфа Миронова, возле его двухэтажного пятистенка, узнаешь, каково дается крестьянину материальный достаток и чем занимается мужик и его семья недолгим северным летом и осенью.
Автор делает читателя наблюдателем и широкого деревенского празднества — когда каждый человек перед сельским миром оказывается на виду.
Полна удали картина традиционного рождественского забега на лошадях от деревни до деревни, когда азарт соревнования охватывает, кажется, всех. Лестно похвастаться конем, а не конем — так сбруей. Нажитое своим трудом внушает каждому особую гордость. Тут мир судит, кто каков хозяин. И в том, как ведут себя люди, глубже открываются их характеры: азарт, сломивший рассудительность Савватея Климова, едва не загнавшего свою кобыленку; обманутая самоуверенность Акиндина Судейкина; готовность Евграфа Миронова уступить племяннику, будто бы жалея лошадь («Я пешком. Мне на ней вешное пахать»).
Многие и в самом деле осторожничают, выезжая только ради традиции да чтоб на миру побыть. Ведь у крестьянина к лошади, «составляющей, — по словам Л. Н. Толстого, — не только его богатство, по почти часть его семейства», сохранялось самое заботливое отношение. Она — первый помощник в любом труде.
Немногие картины труда в романе в полной мере позволяют почувствовать, что работа занимала в жизни крестьянина первостепенное место, была целью и смыслом жизни. Такое понимание переходит от старших к младшим, из поколения в поколение. Этот взгляд усвоил от отца Данилы и Пашка Пачин. Вот почему «за свадебные дни он стосковался по крепкой, выбивающей пот работе», которая для него — радость. В труде чувствует он и содержательность времени и связь с другими людьми.
Как дело делается, как сговариваются мужики строить мельницу на паях — все это обстоятельно показывает писатель. И во всем крестьянская душа, душа работящих, сноровистых людей, приученных трудной жизнью к осторожности, осмотрительности, здоровой расчетливости. Здесь знают, на кого можно положиться, на кого нельзя.

В деревенской среде каждый знает каждого — и в достоинствах, и в недостатках. Это знание отражается в поведении, в отношениях между персонажами, в самих характерах героев романа.
Иван Рогов, Евграф Миронов, Данила Пачин — это мужики хозяйственные, хотя не равные по достатку. Евграф осмотрителен; Иван — усмешлив, не без юморка, но никогда не обидит человека даже словом; Данила — беспокойнее (впрочем, ему и судьба беспокойная выпала) и готов, если нужно, идти искать свою правду до конца.
Колоритна фигура Акиндина Судейкина, мужика азартного, разбитного, который за словом в карман не лезет. Единственное богатство его — породистый жеребец Ундер, ради покупки которого распродал он всю остальную скотину. Может Акиндин показаться злоязычным, но в то же время он отходчив и понимает людскую нужду. Клюшин Степан, «книгочей и выдумщик», Савватей Климов, Иван Нечаев — каждый из выведенных В. Беловым мужиков имеет отчетливо выраженный характер.
Особые симпатии писателя обращены к молодому мужику Павлу Пачину, одному из центральных образов романа. Черты старинного крестьянского мироощущения интересно схвачены в образе старого Носопыря, для которого, например, реален баннушко — существо наподобие домового — хозяин бани, с ним он постоянно «перебранивается». Но вместе с этой наивностью есть у него и потребность понять мир «по обе стороны, по ту и по эту», — в его сокровенных, глубочайших тайнах.
Своеобразна подмеченная В. Беловым черточка крестьянского характера, родившаяся, видимо, еще в пору патриархальности,— необходимость чувствовать взаимопонимание с другими людьми, знать, что к тебе по-хорошему относятся, — условие собственного душевного равновесия. Так, Данила Пачин не выдерживает безразличного молчания московского извозчика, беспокоится неведомо отчего, тяготится. Прост поступок, чтобы сбросить гнетущую отчужденность: Данила угощает пирогом и своего спутника и извозчика. «Все трое, жуя пшеничник, ехали по Москве, и каждому было отрадно оттого, что он не желает другому ничего плохого».
Не потому ли и Пашка Пачин прогоняет с воза незнакомого ему Игнаху Сопронова, что не чувствует в нем столь привычной ему приветливости, благожелательности?.. Зато находит он такие чувства у Ивана Нечаева — «они пели, и каждый чувствовал, как рождается у них друг к другу что-то хорошее, надежное».
Все эти черты издавна определяли культуру взаимоотношений людей в деревне. Нет в крестьянине былой покорности, он хочет быть независимым членом общества. Павлу Пачину, бывшему красноармейцу, незачем скрывать свои чувства перед заносчивым спутником. Не спускает Игнату Сопронову начальственного тона и Иван Нечаев, видя в нем ровесника, а не только представителя укома, — ведь и сам Иван пришел из армии с командирскими ромбиками в петлицах. Не видит необходимости прятать свое мнение перед представителем власти Африкан Дрынов, мужик из дальней деревни, чья буденовка напоминает о боевом прошлом: власть, которую он защищал, бывший фронтовик сознает своей властью.
Может быть, еще своеобразнее исконная гордость мужика своим трудолюбием срастается с новым для него чувством гражданственности. Данила, у которого отняли мельницу, лишив его при этом права голоса, едет в Москву с жалобой на волостной исполком. Он готов платить повышенный налог, хотя чужим трудом никогда не пользовался, но «быть лишенным прав никак не мог>. Он так возмущен, что готов с первым встречным делиться своей обидой и удивляется словам московского извозчика: «По мне так лучше бы из всех списков меня вычистили да больше не трогали». Обыватель и во все времена остается обывателем, а мужик Данила привык жить на миру и свою репутацию беречь. Своей заслугой он числит не только то, что воевал на гражданской за Советскую власть, которой он «ничего худого не сделал», но и другое: «...Меня все люди знают. Данило век свой встает и ложится с солнышком, худым словом никого не обидел, как это так? За что Данила лишать голосу? Нет, я дойду до Калинина! Чтоб голос воротили и во все списки обратно внесли». И дошел, и добился, чтоб «голос воротили»...
Новое входит в жизнь непросто, случаются моменты и драматические и комичные, но сознательного сопротивления новое не встречает. За десять лет, прошедшие после революции, мужики привыкли доверять Советской власти. Вызывает невольную улыбку, что жалобу во ВЦИК Данила пишет на старой гербовой бумаге, еще с двуглавым орлом. Забавно, что Селька Сопронов, брат Игната, начал обучать девок политграмоте с «Капитала». Они, конечно, осмеяли незадачливого агитатора в хлесткой частушке.
В изменившихся условиях, естественно, и вера в бога пошатнулась и уважение к его служителям пошло на убыль. Акиндин Судейкин с отцом Николаем не только как с ровней разговаривает, но и грубоватой поговорки не постесняется: в карты «с попом играть, что босиком плясать». Да и сам поп, здоровенный мужик, привык к своему новому положению, в компании за чаркой он вместе со всеми станет распевать: «Что с попом, что с кулаком вся беседа — в брюхо толстое штыком мироеда». Нет, не зря считают прогрессистом отца Николая по прозвищу «поп Рыжко»!
Своеобразное смешение традиционных привычек и служебных обязанностей, сложившихся в новых условиях, характеризует председателя сельсовета Николая Микулина, молодого парня, и его дружка Петьку Гирина, курьера канцелярии ВЦИКа. То ли на гулянье бежать, то ли отчет в уездный комитет писать — Микуленок хочет поспеть всюду. Вырядился покойником Петька, у которого под «саваном» — синее комсоставское галифе, а в кармане наган и четвертинка. Смешение нравов не только внешнее — оно наложило резкий отпечаток и на сознание героев. Так, за святочными гуляньями некогда Микуленку разобраться, что же в ближайшее время ждет деревню, а может, и не под силу ему понять, но предчувствует он: что-то будет.

Ожиданием перемен живет едва ли не каждый из героев В. Белова. Чувство неизбежности перемен подспудно таится в сознании мужиков, определяя во многом их поведение. Между привычными святочными разговорами вдруг вспыхнут толки о ТОЗе, о коммуне, о помощи бедным. Переговоры о сватовстве опять переходят в думы о том, как лучше приспособиться к нынешним условиям. Мужики идут навстречу всем начинаниям Советской власти, исправно выполняя свои обязанности перед государством. В случае необходимости они апеллируют к ней, надеясь на справедливость и находя ее (как, например, Данила Пачин). И в перспективе линия партии на коллективизацию, исторически необходимая, не отталкивает мужиков сама по себе, — здесь важно иметь в виду нечто иное.

Историческая необходимость обнаруживает себя в действиях людей во всех слоях общественной структуры. И Василий Белов не рассуждает об истории, о судьбах крестьянина — он показывает его жизнь, а также действия и намерения Советской власти и партии. Линия партии, четкая и определенная, реализуется во множестве частных проявлений. Здесь и трудности борьбы с троцкизмом, породившие чувство неуверенности у некоторых партийных работников (секретарь губкома Шумилов). Тут и вылазки примазавшихся к партии людей вроде Сопронова, и формализм уездного агитпропа Меерсона, далекого от жизни народа.
Все эти обстоятельства, часто взаимосвязанные, затрудняли для мужика понимание линии партии. И некоторые определяли свое отношение к ней на основании действий злобного Игнахи Сопронова или неуверенного в себе, вялого Микуленка. Односельчане ведь не знают, к слову, что Игнаха давно уж ходит без партбилета и его действия не имеют ничего общего с партийными установками. Показав эту противоречивость в действиях своих героев, В. Белов достиг выразительности и гибкости художественных решений, удивительной полноты и точности в изображении реального движения жизни.


Роман Василия Белова — это действительно кануны больших событий. Этим определен сам отбор материала и построение произведения.
Строго следуя естественному ходу событий, Белов формирует строгий в своей необходимости сюжет и на его основе — широкую, содержательную картину народной жизни. Она убедительна в любых своих мелочах, ни в чем не обнаруживается авторский произвол, чередование картин определяется логикой самой жизни. В «Канунах» Белова четко определился новый подход к изображению быта деревни той поры, — уже советской, но еще доколхозной. Крестьянин, избавленный от засилья кулака и лавочника, трудился на своей земле, полученной от Советов, для себя и своего государства и жил в новых условиях.

В 70-е годы, когда создавался роман, уже некого и незачем было убеждать в пользе коллективизации. Незачем и бичевать темные стороны старого быта — он ушел навсегда, а вот сохранить в памяти потомков его лучшие черты и традиции — есть настоятельная необходимость. 

Изображение жизни в бытовом, социальном и эстетическом планах; выявление общественной психологии крестьянской массы накануне коллективизации — эти задачи решены писателем с редкой художественной глубиной. Василий Белов дал реалистически правдивое полотно деревенской жизни, из которой, по словам Сергея Залыгина, «мы вышли без малого все и каждый».

Емким символом неистощимого трудолюбия русского крестьянина становится образ мельницы, которая на паях строится непомерными усилиями и трудовой сметкой молодого мужика Павла Пачина. Для него «там, на угоре, клином сошелся белый свет. Сошлась и сгрудилась вся земля. И нет больше ничего дороже, все здесь словно душа всей земли...». И сам Павел, как тот столп, что «держит на себе всю несметную и неощутимую теперь тяжесть». Не случайно так подробно, с поэтическим воодушевлением рисует В. Белов образы и могучей сосны и самой мельницы.
Такую жадность до работы (о богатстве не мечтает Павел Пачин) не понять никогда Игнату Сопронову. Вспомним, как он, вернувшись с заработков, на предложение жены купить у Судейкина жеребца отвечает: «Придет время, отдаст за так». А сам думает: «...не для того он маялся в детстве. Не для того вступал в партию, узнал холод и голод, чтобы снова, как червяк, возиться в земле».
Многозначительна завершающая роман жуткая сцена смертной драки, в которую Игнат ввязывает Павла.

В. Белов прав как в своем уважении к Павлу Пачину, так и в глубокой неприязни к Игнату Сопронову. Нравственные и трудовые традиции, которые наследует Павел, жизненно необходимы нашему обществу в его движении вперед.

Роман Василия Белова современен и поучителен в глубоком смысле этого слова — и не только в своей утверждающей основе, но и в пафосе отрицания. Историческая хроника конца двадцатых годов, созданная в семидесятые, когда проблемы жизненных ценностей и личной ответственности становятся ведущими в жизни, оказывается произведением, созвучным своему времени. Обращение писателя к истории в «Канунах» так же не случайно, как и к жизни нынешних горожан («Воспитание по доктору Споку»). История в произведениях В. Белова по целям и характеру исследования современна, а современность — исторична.


Вслед за «Канунами» В. Белова в наши годы появляются новые произведения о той далекой поре. Среди них «Декабрь — метели» Ивана Мележа, третья, к сожалению, незаконченная книга «Полесской хроники», и «Касьян Остудный» И. Акулова, «Кукоара» И. Чобану и «Мужики и бабы» Б. Можаева. Свидетельством живого интереса к жизни деревни служит и опыт литератур социалистических стран: например, роман Яна Козака «Гнездо аиста» (Чехословакия), посвященный теме коллективизации словацкой деревни, и роман-эссе Дюла Ийеша «В ладье Харона» (Венгрия), по материалу далекий от этой темы. Общим для всех оказывается интерес к характеру крестьянина-труженика и национальным традициям духовной культуры.

И тема эта не временная, как могло бы показаться. Прав, думается, Ю. Кузьменко, который пишет, что в 60—70-е годы «выходит на первый план мотив сохранения в качестве непреходящего достояния социалистического общества всего ценного в традициях деревни — своеобразного национального уклада, близости к природе, трудовых навыков, народной морали».

Только, наверное, одна оговорка Кузьменко слишком осторожна: хотя «этой литературе суждена долгая жизнь, вполне может статься, что ее звездный час, когда она затмила своей яркостью все остальные направления, больше не повторится, останется позади, в 60—70 годах».

Нет сомнения в том, что интерес к национальным истокам не есть уход писателей в прошлое, а прямой и непосредственный их отклик на запросы современности. Проза и драматургия В. Белова в этом убеждают вполне. Потому-то и можно утверждать, что его художественный опыт не замкнут в себе, а открывает возможность для широких художественных обобщений.


Василий Белов идет в литературе своим путем. Когда внутренняя необходимость потребовала от него выхода из привычного деревенского круга, он посетил и моздокский базар, побывал и за дальним меридианом. И в городе и в селе глаз художника не утрачивает цепкой наблюдательности.
Везде писатель находил своеобразную точку зрения и средства выразительности, соответствующие предмету исследования. Работал он и в лирическом ключе, и методом строгого социально-психологического анализа, прибегал к манере объективного изложения жизненного материала и пользовался средствами сатиры.
Всякий раз В. Белов сам разрушает стереотип, который ему стремились навязать критики, при этом в чем-то самом существенном он остается собою. По словам Л. Толстого, единство нравственного отношения к предмету есть тот цемент, который связывает художественное произведение. Таким единством отличается творчество В. Белова в целом, в контексте которого острее понимаешь и его собственные высказывания о литературе: «По моим понятиям, писатель — это очень впечатлительный человек, не обладающий естественной для человека способностью забывать и вынужденный освобождаться от непосильного груза своим способом. Писателями становятся вовсе не от хорошей жизни. Признак настоящего писателя в наше беспокойное время: нестихающая совесть. Способность прощать всех, кроме себя».
Художественный мир Василия Белова многомерен, он нелегко поддается интерпретации и социологическому истолкованию. Нестихающая совесть и есть тот фермент, который вносит неуспокоенность в произведения Белова (перед нею не устоял даже эпически уравновешенный мир «Канунов») и не позволяет ему ограничиваться внешней описательностью. И это ценят в нем читатели и критики, самые разные по своим эстетическим пристрастиям. «Белов — писатель не из философствующих, — пишет Ю. Селезнев, — но его произведения наполнены философией жизни. Она не в отдельных авторских сентенциях — их нет у Белова, а в самой системе художественного мышления писателя, в самом слове».
Это не житейская философия «бывалых» людей, а миросозерцание художника, прочно связанного с жизнью своего народа, освоившего традиции великих предшественников в литературе, обогащенного серьезным и объективным знанием национальной истории и современной ему жизни в разных ее проявлениях.

Источник: России донные ключи : страницы творчества Василия Белова : [статьи] // Наш современник. – 1979. – № 10. – С. 110–116, 158–166. – (Критика).