на главную | назад

В. А. Емельянов
Воспитание любовью:
Нравственный потенциал творчества В. И. Белова

Русская классическая литература всегда отличалась обостренным вниманием к духовному миру человека, утверждением идеала. Восхищение человеком и душевная боль при виде его пороков, желание видеть его творцом, а не разрушителем, призыв к гармоничным отношениям между людьми и людьми и природой — вот те гуманистические принципы, которые советские писатели восприняли от своих великих предшественников, наиболее убедительно эти принципы воплотились в том мощном литературном явлении, каким явилась в 60 — 70-е годы так называемая «деревенская проза». Огромный интерес, вызванный произведениями Ф. Абрамова, В. Астафьева, В. Белова, Е. Носова, В. Распутина, объясняется прежде всего честной и мужественной постановкой проблем, затрагивающих интересы всех слоев населения как в городе, так и в деревне. Сбылись слова В. Белова об общечеловеческом, общенациональном значении тем, разрабатываемых им и его единомышленниками[1] [1 См.: Белов В. Деревенская тема общенациональна. — Дружба народов, 1970, №9, с. 254]. Без сомнения, одной из центральных в этом ряду была тема формирования нового человека на основе всего лучшего, что веками откладывалось в человеке «старом».
Какое бы произведение Василия Ивановича Белова, чье 50-летие отмечается в этом году, мы ни взяли, в центре его -всегда стоят нравственные проблемы, проблемы человеческих отношений. «Для меня сейчас очень важны проблемы семьи, вообще быта», — говорит В. Белов. О давнем внимании писателя к этим проблемам свидетельствуют и подзаголовок к журнальному варианту повести «Привычное дело» — «Из прошлого одной семьи», и замысел сборника прозы «Воспитание по доктору Споку» («хотелось поразмышлять о причинах многочисленных семейных развалов»), и любовно выписанные образы членов дружной семьи Роговых в «Канунах».
Семья, — читаем в «Ладе»,— для русского человека была средоточием всей "его нравственной и хозяйственной деятельности, смыслом существования, опорой не только государственности, но и миропорядка"[2] [2 Белов В. В. Лад: Очерки о народной эстетике. — Наш современник, 1980, № 3, с. 63. «Лад» опубликован в журн. «Наш современник»: 1979, № 10—12; 1980, № 3; 1981, № 1, 5, 6, 7]. Осуждая инфантилизм, потребительство, эмоциональную неразвитость, писатель не делает скидок на молодость или неопытность. Он убежден, что «нравственные начала... должны проявляться в человеке очень рано».
В рассказах для детей под названием «Катюшин дождик» показано, как по народному мудро, без раздражающей назидательности прививаются детям трудолюбие, любовь к природе, животным...
Справедливость авторского суждения о том, что крестьянин «времени свободного не имел, а красоте детей обучить успевал», подтверждается и рядом «детских» сцен в «Канунах».
Но что такое красота в понимании народа? «Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу от красоты», — записано в «Ладе».
Обучить детей красоте значило прежде всего обучить их радостному, вдохновенному труду. Именно так понимали свою задачу воспитателей взрослые члены работящей семьи Роговых. Терпеливо и тактично добивались они того, чтобы самый младший из них, Сережа, впервые принявший участие в молотьбе, не бросил цеп и не разревелся от неудачи, а ощутил бы, как «его молотило слилось с общим стуком» и «весь ликовал от нового, никогда еще не испытанного им восторга».
Воспитание в человеке чувства хозяина и сопутствующего ему чувства ответственности за привычное, но такое нелегкое (кормить хлебом страну) дело — вот что подметил писатель в народной педагогике.
Находясь в нерасторжимой связи с основами жизни, создавая самые что ни на есть первородные продукты, необходимые для поддержания человеческого существования, персонажи В. Белова, будь то дед Никита или Данило Пачин из «Канунов», Олеша Смолин из «Плотницких рассказов», Катерина из «Привычного дела» или Степан Михайлович Гудков из рассказа «Скакал казак», несмотря на социальные и бытовые потрясения, не падают духом, подобно бывшему помещику Прозорову из тех же «Канунов», и не задаются вопросами: «Как жить и что делать?» — на крутом повороте жизни. Главное, что помогало им выжить при любых обстоятельствах, слышится в словах деда Никиты, наставляющего растерявшегося от неудачи зятя: «Ты рази не знаешь?.. Ты за дело, а дело за тебя». Думается, не одному Павлу Пачину не дали «упасть духом, отступиться» беловский дед Никита, распутинская старуха Дарья, астафьевская бабушка Катерина Петровна.
Сердечную признательность всем этим старым крестьянам и крестьянкам, которые «в нашей литературе на время потеснили, а порой и заслонили собою других персонажей», выразил в своем выступлении на VI съезде писателей СССР Ф. Абрамов: «Нет, не идеализация это патриархальщины, не, пресловутая тоска по уходящей избяной Руси, как иной раз с такой бездумной легкостью и даже высокомерием вещают некоторые критики и даже некоторые писатели, а наша сыновняя, хотя и запоздалая благодарность.
Вместе с тем большой разговор в литературе о людях старого и старшего поколения — это стремление осмыслить и удержать их духовный опыт, тот нравственный потенциал, те нравственные силы, которые не дали пропасть России в годы самых тяжких испытаний».
Источниками, питающими могучие духовные силы народа, являются, по Белову, труд, общение с природой и та «мера ответственности перед сверстниками, перед братом или сестрой, перед родителями, перед всей семьей, деревней, волостью, перед государством и, наконец, перед всем белым светом», которая последовательно, с раннего возраста, нарастала в сознании сельского жителя. «В этом была основа воспитания», — пишет В. Белов («Лад»).
Человеком без корней, враждебным труду односельчан, показан в «Канунах» активист Игнаха Сопронов. В своем неуемном стремлении разжечь классовую вражду в деревне Игнаха не только забывает традиции предков, но и не щадит при этом самых близких ему людей. Обидно старому Павлу Сопронову видеть и терпеть то, как неуважительно обращаются с ним родные дети, как неохотно и по очереди кормят они его, точно нищего. «Прохвосты» и «сукины дети», как называет своих наследников дедко Сопронов, не. стыдятся даже общественного мнения, потому, что нет у них чувства ответственности «перед родителями, перед... семьей, деревней», и немалая доля вины за это лежит, конечно же, на их отце с матерью.
Совсем другие отношения в семье Роговых: «Семья скреплялась наибольшим нравственным авторитетом». Таким авторитетом у Роговых, без сомнения, был дед Никита, образ, воплотивший в себе мудрость и жизнестойкость русского крестьянства.
Эпизоды, повествующие о том, как дед Никита учит внука Сережу приемам сельского труда, или неоднократная моральная поддержка, оказанная им зятю Павлу при постройке мельницы, наводят на мысль о жизненно важной необходимости традиции, не только передающей навыки работы, но и формирующей личность самого работника.
Произведения В. Белова, как, впрочем, почти вся художественная литература, внутренне дидактичны (дидактичны в хорошем смысле, не в ущерб художественности). «...В одном из выдающихся... произведений современной советской литературы — «Плотницких рассказах»... из которого читатель много что узнает и поймет о таких событиях, как коллективизация, война, послевоенные судьбы деревни» (С. Залыгин), наряду с картинами поистине эпического звучания, немало места отведено, казалось бы, частным вопросам трудового и нравственного воспитания деревенских подростков. Это помогает увидеть истоки жизненных позиций главных героев повествования — плотников Смолина и Козонкова. Прослеженная с самого начала, их непростая, полная исторических событий жизнь предстает как результат тех уроков, которые каждый из них получил в детстве в семье. Олешин отец сам «работал всю жизнь до смертного часу» и сына с 13 ранних лет приучил Авинера же «отец к делу... особо не приневоливал, да и сам, бывало, не переломится на работе. Все больше рассуждал да на печке зимой грелся, а летом не столько сено косил, сколько рыбу удил».
«Яблоко от яблони недалеко падает» — эту русскую пословицу вспоминаешь, знакомясь с сознательной жизнью Авинера Козонкова. «Ты сам себя бедняком объявил, — упрекал его Смолин, вспоминая минувшее время, — а пока досыта не выспишься, тебя из избы калачом не выманишь».
Не привив сыну любви к труду, родители Авинера не смогли привить ему любви или хотя бы почтения и к самим себе. Когда читаешь о том, как во время несправедливой конфискации имущества и высылки из села семьи трудолюбивого мужика Федуленка Козонков «козырем ходит» по дому, в котором «рев стоит, бабы с девками причитают», то не удивляешься его самодовольству и жестокосердию. Нельзя ждать хорошего от человека, который с удовольствием бегал смотреть на то, как порют розгами отца за неуплату податей, да еще хвастался перед сверстниками: «...мол, видел, как тятьку порют, как он на бревнах привязанный дергался.»
С таким же восторгом Селька, младший брат Игнахи Сопронова, наблюдал за тем, как дергался на траве сваленный коновалами жеребец Ундер. И если Сережа Рогов, услышав «страшный жалобный визг» охолащиваемого коня, «весь затрясся, будто осиновый лист» и убежал, «не помня себя и не зная, куда он бежит», то Селька и не думал пугаться, схватил ведро, .куда один из коновалов бросил два кроваво-сизых комка, и, довольный, побежал их закапывать. «Что скажешь о сынке таком?» Эволюция подобных «сынков» прослежена на судьбе Авинера Козонкова, который, повзрослев, смог спокойно украсть «штуку ситца» из лавки, ударить камнем в затылок товарища...
Когда впервые были опубликованы «Плотницкие рассказы», то они воспринимались прежде всего как новое талантливое слово об одном из самых сложных периодов в жизни страны — периоде коллективизации. Судьбы двух стариков, Смолина и Козонкова, увиденные в контексте бурного времени, заслонили фигуру третьего важного персонажа — прораба Константина Зорина, человека другого поколения и другой эпохи, приехавшего в родную деревню в отпуск погостить.
Продолжая работать на городском материале, писатель создает ряд повестей и рассказов, связующим звеном которых стал не столько центральный персонаж, уже известный нам Зорин, сколько главный художественный конфликт, жизненные предпосылки которого кроются в сфере семейных отношений. Подчиняясь общему замыслу, по-новому раскрылись и «Плотницкие рассказы», самая большая, установочная, если можно так сказать, часть сборника. Проблема «человек и история», определяющая первоначальное восприятие повести, уступили место проблеме «человек и семья».
В. Белов назвал сборник прозы (в который, помимо «Плотницких рассказов», вошли повести «Моя жизнь», «Воспитание по доктору Споку», рассказы «Свидания по утрам», «Дневник нарколога», «Чок-получок») «Воспитание по доктору Споку» и, думается, назвал так не без горькой иронии. Во-первых, замечает главный герой повести, давшей заглавие сборнику, «от Спока тут ничего уже не осталось», и все эти новомодные приемы воспитания, которые усиленно пытается перенять его жена, в ее интерпретации приносят больше вреда, чем пользы. Во-вторых, в основе любой системы воспитания должны лежать доброта и любовь к детям. А о какой доброте может идти речь, когда мать бросает плачущего ребеночка на кровать, как чужого? Научитесь сначала элементарному, словно бы хочет сказать автор: любви, жертвенности, пониманию — всему тому, что испокон веку было присуще родителям и особенно матерям, а потом уже беритесь за доктора Спока.
С явным неодобрением В. Белов создает образ библиотекарши Тони, современной «эмансипированной» женщины, которая не раз жертвовала благополучием родной дочери ради своего дурацкого самоутверждения. Писателя тревожит мысль о том, что «у многих современных женщин дамское самолюбие сильней материнского чувства».
Читаешь эти строки и думаешь: а не в этом ли одна из причин наших неудач, связанных с воспитанием молодежи? Лишенные самоотверженной материнской любви, обделенные обыкновенной женской лаской и заботой, дети вырастают с холодными и жестокими сердцами. И ни одно светлое и радостное воспоминание не сделает их теплее и милосерднее по той причине, что таковых просто не было.
Проблему воспитания детей в семье В. Белов тесно связывает с проблемой взаимоотношений родителей. Обращаясь к заботам сегодняшнего дня, В. Белов говорил на встрече с читателями: «Мне кажется, современная семья терпит кризис».
Художественное подтверждение этой мысли можно найти в рассказах «Колоколёна», «Диалог» (дети не хотят заботиться о своих престарелых родителях), в сборнике прозы «Воспитание по доктору Споку» (мужья недовольны женами, жены бросают мужей). Все это есть в нашей жизни, и говорить об этом, конечно же, надо. Но, с другой стороны, сумел же В. Белов увидеть рядом с семьей Козонковых семью Смолиных, злобный Игнаха Сопронов со своей крикливой женой не заслонил от него любящих друг друга Павла и Веру, непутевые Мишка Петров и Дашка Путанка из «Привычного дела» не смогли бросить тень на целомудренные отношения Ивана Африкановича и Катерины. В «Воспитании по доктору Споку» такого жизненно достоверного противопоставления нет. Внимание писателя сосредоточено на негативных моментах супружеских связей. Эту книгу можно было бы рекомендовать для внеклассного чтения старшеклассникам в качестве литературно-художественной иллюстрации к разговору о том, как не нужно начинать семейную жизнь.
«Воспитание чувств — вот ее главная тема, — отмечалось в одной из рецензий. — Мы как бы слышим... обращение к нам: «Задумайтесь! Не отравляйте дни друг друга так, словно в запасе у каждого из вас еще пять жизней. Воспитывайте прежде всего самих себя, свои чувства» [3] [3 Михальский В. Воспитание чувств.—Советская культура, 1980, 29 июля].
Лейтмотивом цикла рассказов и повестей могли бы стать слова Смолина Олеши: «Нынче живут прохладно». С этой сентенцией умудренного жизненным опытом человека перекликаются мысли бабушки из рассказа «Свидания по утрам», возникшие по поводу второго и тоже неудачного брака дочери: «Живут как на вокзале».
Нет традиции, нет дома, являющегося средоточием культурных и бытовых достижений предков, нет очага, способствующего возникновению атмосферы понимания и согласия, — вот что, вероятно, имела в виду старая крестьянка. И может быть, права Л. Кузнецова, объясняя нервозное состояние Тони тем, что она «уже не может повторить ни судьбы, ни мировоззрения своей матери... Она вся на изломе традиции» [4] [4 Кузнецова Л. Семейная жизнь Константина Зорина. — Лит. Обозрение. 1977, №5, с.57].
То же следует сказать и о ее муже. Примечательна в этом смысле концовка «Плотницких рассказов». Удивленный и обрадованный мирной беседой Смолина и Козонкова, Зорин слушает, как они, «клоня сивые головы, тихо, стройно запели старинную протяжную песню», и замечает: «Я не мог им подтянуть — не знал ни слова из этой песни...»
Зорину мила родная деревня, он отдыхает там душой и телом, но в то же время уже многого не понимает в отношениях сельских жителей; их песни для него чужие. Порвав с деревней, Зорин не сроднился и с городом. Говоря словами поэта, его постоянно «терзают грани меж городом и селом» (Н. Рубцов).
«А счастье было так возможно...» Эта пушкинская строка вспоминается при чтении единственной страницы заключительного рассказа цикла. В сцене у костра, когда «едва уловимая нежность», проявленная героем, отозвалась в нем «вдесятеро» и заслонила картины «диких скандалов, хлопанья дверью и ночлегов на раскладушке», эти два издерганных несвойственной им жизнью человека впервые показаны добрыми, чуткими и любящими друг друга.
Что же помешало Косте и Тоне превратить один эпизод в норму супружеских отношений? Это центральный вопрос, и, чтобы ответить на него, надо разобраться, например, в том, почему Тоня «всю жизнь борется» со своим мужем, «всегда противопоставляет его себе». Возможная ссылка на унижающее и оскорбляющее зависимое положение, по мнению автора, неубедительна. «Эмансипация, — думает Зорин, — нарочно кем-то придуманная вещь. Ведь она заранее предполагает существование неравенства». «В народе,— читаем в «Ладе»,— никому и в голову не приходило противопоставлять женщину мужчине». Больше того, не принижение, а «равноправие, а иногда и превосходство женщины в семье были обусловлены экономическими и нравственными потребностями русского народного быта («Лад»).
Так чего же хочет Тоня? Писатель ничего не рассказал о ее родителях, о воспитании. Он счел необходимым подчеркнуть другое: Тоня работает библиотекарем. Она начитана, с успехом ведет окололитературные разговоры о Джойсе и Кафке. Но и она, и ее пресыщенные собеседники страдают духовным примитивизмом, отсутствием нравственного критерия. «Многие люди, — говорил В. Белов в одной из бесед, — всерьез думают, что культура —это количество знаний. На мой взгляд, культура — это прежде всего высокая нравственность».
Такой культурой, в основе которой лежит высокая нравственность, обладают муж и жена Дрыновы из «Привычного дела».
Высокую оценку получила эта повесть Белова у его учителя и старшего друга Александра Яшина. Вскоре после опубликования «Привычного дела» замечательный русский поэт и взыскательный критик писал: «Василий Белов напечатал удивительную повесть о своей деревне — простую и мудрую, трогательную до слез и глубоко правдивую. Он сумел увидеть в душе своих земляков такие лирические глубины, такую человеческую нежность и доброту, написал о близких своих с такой любовью, и состраданием, и радостью, что для сравнения на память приходят самые лучшие образцы нашей великой русской литературы... Читать эту повесть — истинное наслаждение. Язык ее чист и прозрачен, как родниковая вода в речке Сохте,— пей не напьешься. Я считаю «Привычное дело» художественным произведением такой силы, что его будут не только читать, но и перечитывать. И не ради одного удовольствия. К тому же и хочется его перечитывать, тянет...»
Совместная жизнь Ивана Африкановича и Катерины при всех внешних неурядицах отличается внутренним ладом, во многом поддерживаемым великодушием и любовью женщины. Правда, тут же возникает вопрос: почему такая ладная пара распалась', отчего в повести трагичный финал? В критике высказывалась мысль о том, что семья Ивана Африкановича «гибнет... по причине патриархальности». Нельзя не заметить односторонности этого утверждения. В патриархальной деревне «люди умели беречь себя», «самый тяжелый мускульный труд становился посильным, менее утомительным, когда обретал мерность, то есть ритм» («Лад»). Семья Дрыновых оттого и гибнет, что выбилась из ритма, который в свою очередь был нарушен не всегда оправданными преобразованиями в сельской жизни. Положение Зориных, которые тоже испытывают на себе противоречивые силы прогресса, осложняется тем, что их «осовременивание» проходит в условиях города, вдали от живительной близости родной природы. Показательно, что те несколько часов согласия и любви, которые «подарил» им автор, протекают у костра, в палатке, в непосредственном контакте с землей и небом, «с шелестом первого несмелого листопада, с прозрачностью... воздуха, с... грибной, лиственной и речной свежестью».
Зорина и его жену можно было бы назвать людьми переходного времени или, как называют их социологи, маргинальными, промежуточными личностями. Беда в том, что они оторвались от одной социальной среды я не успели еще войти в другую.
Это главное. Ну, а если отвлечься от объективных предпосылок развода Зориных н взглянуть на их отношения с житейски-обыденной точки зрения?
Какие бы определения ни выдумывали социологи, но если жена говорит мужу: «Свиньей был, свиньей я останешься!», если она «упекает» его в медвытрезвитель, а потом в больницу и на предложение врача встретиться отвечает отказом, «оправдывается занятостью», наконец, если она стыдится «неотесанности своего мужа» перед чужими людьми, мечет на него «взгляд, полный ненависти», то любому человеку и без специального образования ясно, что такая жена своего мужа не любит.
И вот тут возникает новая проблема, волнующая писателя,— проблема добрачных отношений молодых людей.
«Меня беспокоит легкомысленное, поверхностное отношение части молодежи к любви и браку», — говорил В. Белов несколько лет назад. Эту мысль он развил на встрече с читателями Ленинской библиотеки в Москве: «По радио и телевидению, в газетах и книгах говорят и пишут о любви. Это слово стало затасканным до предела. И всем, чуть ли не с пятого класса, представляется, что они обязательно должны испытать какую-то потрясающую любовь. А потом любовь не приходит, наступает разочарование, люди начинают метаться от одного к другому, третьему, четвертому, путая любовь с желанием любви, смешивая ее с сексом».
Пример ложно понимаемой свободы отношений можно найти в рассказе «Чок-получок». Знакомясь с «беспутной девчонкой, ночующей в одной палатке с двумя отнюдь не бесплотными существами», Зорин, от лица которого ведется рассказ, думает, что «многие из них воспитаны так, что они не знают, что хорошо, а что плохо... Мораль для таких дурочек либо не существует совсем, либо понятие старомодное... Что с ними делать?».
Так же, вероятно, спрашивает себя врач, наблюдая необратимый процесс разложения человеческого организма, вызванный запущенной болезнью.
Над Зориным можно подшучивать за его чрезмерную подозрительность, с ним можно не соглашаться по поводу того, что «любовь хороша и уместна лишь в молодости», но его нельзя не поддержать в стремлении видеть отношения людей чистыми.
Солидаризуясь со своим героем, В. Белов выстраданно пишет в очерке «За дальним меридианом» о верности — о верности Родине, материнской верности и особо о верности в любви, чье «высокое постоянство необходимо людям как хлеб и как воздух», без которой «рушится все на свете» и которая «утраивает сопротивляемость человека невзгодам.. делает нас сильнее, чем мы есть на самом деле».  Доказательством этих слов от противного служит раскаяние Даши Касаткиной из пьесы «Над светлой водой», испытывающей растерянность и неудовлетворенность от ошибочно начатой самостоятельной жизни.
Драматична ситуация, описанная и в рассказе «Клавдия». Формально героиня, чьим именем назван рассказ, поступает так же, как Даша Касаткина, — выходит замуж, не дождавшись парня из армии. Но вслед за сообщением о том, что «расписалась Клашка» с нелюбимым человеком, рассказывающий эту историю старый колхозник с уважением говорит: «Потом вышло, что зря я ее обматюкал. Уехала она в леспромхоз с Криулиным, получила там документы и кряду маханула к своему Ондрюшке на самую что ни наесть Камчатку». Характер героини мгновенно осветило;: новым вестом, на первый план в нем выступило чувство самоотверженной любви и преданности. Так же неожиданно раскрывается и характер Андрея, который, узнав, какой ценой досталась ему невеста, «денег дал ей на обратный путь, а разговаривать с ей не стал, видать. Нелюбо показалось, что не девкой к нему приехала...».
Личное и общественное в лучших вещах В. Белова всегда взаимосвязано. Так, история одной семьи в «Привычном деле» тесно вплетена в историю страны и во многом объяснима ею. Печальная судьба Клавдии — это, конечно, упрек мелким, душевно небогатым людям. Но она же есть следствие такой приметы минувшего времени, как паспортная проблема на селе.
Глубокое проникновение в душевный мир человека и в суть изображаемых событий позволило писателю создать честные картины жизни. Но не жалость и скорбь остаются после прочтения «Клавдии», а ощущение надежности и прочности человеческого бытия, освященного негасимым пламенем любви.
Кто-то из французских писателей, кажется О. Бальзак, сказал, что самое прекрасное в любви — это ее зарождение. Если не быть излишне придирчивым (история многолетней супружеской любви, описанная в «Привычном деле», ставит под сомнение истинность подобного высказывания), то, действительно, надо признать, что по силе эмоционального напряжения, по новизне и остроте переживаний этот период в любовных отношениях является одним из самых волнующих и запоминающихся.
Поэтичностью и чистотой первого чувства пронизан рассказ В. Белова «Люба-Любушка», где передано настроение радостного ожидания, обновления жизни. В повествование органично входят сны Любы, предвосхищающие долгожданную встречу с тем, кого ждало и призывало ее истомившееся сердце.
Прозой, похожей на стихи, пишет В Белов о потерявшей покой девушке: «Ей хотелось то ли поплакать, то ли запеть, то ли птицей взлететь с пригорка над белым туманом».
В. Белов любит и умеет употреблять сравнения. Они у него метки и живописны и совсем не осознаются как «техника». Вот Люба увидела в окошке милого — и «большим, еще неизведанным счастьем, как горячим летним ветром, опахнуло ее всю до последней кровинки...» А как просто и естественно сказано о чистоте ее любви: «Наутро выпал снег. Его первородная чистота была похожа на Любину любовь: ни одного пятнышка, ни одной соринки не заметилось на белой крыше Африхиного дома, на улице, и везде, куда ни посмотришь».
«Красота спасет мир», — говорил Достоевский. Многозначность этого изречения позволяет понимать под красотой многое, в том числе и гармонию в сфере человеческих отношений. То, что гармонично, не может быть некрасивым и неодухотворенным любовью. Мир спасет красота, рожденная любовью,— и так можно понимать высказывание великого писателя. Любовью к старикам и детям («Отношение к детям и старикам зависит от нравственного уровня всего общества»), любовью к женщине («Для душевного здоровья деревни женщина куда больше значит, чем мужик. В женской среде и традиции сохранней, и пьянства нет. И во времена народных бедствий она вера и надежда солдата»), любовью к земле, на которой вырос («Человек счастлив пока у него есть родина»), любовью к своему великому прошлому («Вне памяти, вне традиций истории и культуры... нет личности. Память формирует духовную крепость человека»), любовью к природе («Человек всегда ощущал свое единство с природой. В союзе с нею он создавал сам себя и высокую красоту своей души, отраженную в культуре труда»).
Созвучное народному мировосприятию, творчество В. Белова, далеко не чуждое всем противоречиям действительности, оптимистично по своей внутренней сути. На фоне литературных опытов, в которых моральная неустойчивость, компромиссность мыслей и поступков отдельных персонажей объясняются сложностью и противоречивостью мира, произведения Белова утверждают идеалы разума, красоты, гармонии, говорят об ответственности человека за каждый свой шаг на земле.
«Не может быть художественный образ создан бесстыжим, бессовестным художником,— писал Белов в «Ладе», — человеком с грязными руками и помыслами, с ненавистью к людям, человеком, не знающим разницы между добром и злом». Это сродни толстовской требовательности к писателю. «Признак настоящего писателя в наше беспокойное время: нестихающая совесть» [5] [5 Белов В. Груз жизненных впечатлений. — Вопросы литературы, 1977, № 7, с. 200 — 203],— утверждает Белов. Только такие нравственные качества, как «стыд, совесть, целомудрие, духовная и физическая чистота, любовь к людям, превосходное знание разницы между добром и злом» («Лад»), могут позволить художнику творить. Произведения лауреата Государственной премии СССР Василия Ивановича Белова, созданные более чем за двадцатипятилетний срок работы в литературе, дают основания считать, что все эти высокие требования он предъявляет прежде всего к самому себе.

Краткая библиография литературы о Василии Белове

Выходцев П. Труд — нравственность — искусство (о книге В. Белова «Лад»). — Русская литература, 1982, № 1, с. 32 — 46. 
Роднянская И. Встречи и поединки в типовом доме. — Север, 1980, № 9. 
Гусев В. Память и стиль.—М., 1981, с. 138—141, 324 — 333.
Залыгин С. Собеседования. — М., 1982, с. 114—131, 281—282.
Золотусский И. Монолог с вариациями. — М., 1980, с. 110—113.
Кожинов В. В поисках истины: Искусство В. Белова и проблема современности. — Литературная Россия, 1979, 14 дек. 
Можаев Б. Чувство гармонии: О сборнике повестей и рассказов В. Белова «Воспитание по доктору Споку». — Советская культура, 1980, 9 сент.
Оботуров В. Самим собою оставаясь: О прозе В. Белова. — Наш современник, 1979, № 10, с. 158—166.
Овчаренко А. Художественный мир Василия Белова. — Роман-газета, 1982, № 13—14. 
Сурганов Вс. Человек на земле. 2-е, доп. изд.— М.: Советский писатель, 1981, с. 497 — 503, 579 — 598.
Михайлов Ал. Время поисков. — Литература в школе, 1981, № 1, с. 4— 11.

Источник: Емельянов В. А. Воспитание любовью : нравств. потенциал творчества Василия Белова / В. А. Емельянов // Литература в школе. – 1982. – № 5. – С. 12–18. – (Литературоведение).