на главную | назад

А. Карпов
Тепло родного дома:
О творчестве Василия Белова

На русском Севере затеряна в лесах Вологодской области деревня Тимониха. Одна из тех русских деревень, что ничем особенным не прославили своего имени. Но именно на них всегда лежала основная тяжесть истории народа и государства. Плодородной эту землю не назовешь — своего хлеба крестьянину часто не хватало до нового урожая. Но и бедной назвать ее нельзя — она кормит человека, одаривает его красотой, служит для него источником духовной силы. В таких вот деревнях живут, отсюда выходят люди, которые, без всякого преувеличения, творят историю.
Земля эта исстари богата талантами. И доказательство тому не только замечательные памятники архитектуры, что и сейчас поражают всякого своим совершенством. В жизни, в быту живших и живущих здесь людей так часто встречаешься с проявлением одаренности народных мастеров — ткачей, гончаров, печников, столяров. А как не вспомнить живущую в этих краях протяжную русскую песню, озорную частушку, сказку, веселые бухтины... А чистая, образная, полнокровная русская речь Вологодчины, народный язык, который является основой духовной культуры нации...
Здесь, в Тимонихе, родился и на всю жизнь остался верен этому родному для него уголку земли писатель Василий Белов.
Сыновняя преданность родному краю отзывается в каждой написанной им строке. Отзывается ощущением счастья от новых и новых встреч с милыми сердцу местами, когда замирает от восторга сердце. «Утро долго не кончалось, полдневный ветер еще только зачинался в сосновых лапах. Высыхающая роса в союзе с солнцем рождала в лесу радужно-золотую мглу. Радостно и отрешенно пели вокруг птицы. Совсем рядом несколько раз принимался щелкать соловей. Словно боясь быть веселее других, он дважды, не сдержав, видимо, собственного восторга, переходил на пение и тут же, будто от застенчивости, замолкал».
Но переполняющее писателя чувство любви к родной земле может отозваться и чувством резкой горечи, когда взору открываются следы запустения, плоды неразумного хозяйствования. И тогда проникновенный лиризм, который так свойствен писательской манере Белова, акварельная нежность красок сменяются гневом, появляются слова, которые хлещут, как пощечина.
Меньше всего заслуживает писатель упрека в ограниченности, в суженности кругозора. Постоянно живя среди народа, среди героев своих книг, Белов всем своим творчеством утверждает общенародные ценности, общенародную точку зрения на мир и все, что происходит в нем, и потому является писателем народным в самом точном— и высоком! — смысле этого слова.
Родился Василий Иванович Белов 23 октября 1932 года и по сей день часто и подолгу живет в родной деревне: здесь истоки его духовной жизни. Отец Иван Федорович (погибший в 1943 году под Смоленском) был крестьянином, а еще прекрасным плотником, уходившим с артелью на заработки вплоть до Москвы. Без устали работала всю жизнь и сейчас по мере сил продолжает работать и мать писателя Анфиса Ивановна: оставшаяся в детстве круглой сиротой, она не сломилась, а когда пришла для нее тяжкая вдовья пора, сумела одна вырастить пятерых детей. Не по книгам узнавал будущий писатель, что такое жизнь, каким тяжким трудом достается человеку счастье.
Василий Белов рано — еще мальчишкой — начал работать в колхозе, помогая матери поднимать на ноги младших, а окончив сельскую семилетку, уехал весной 1949 года в город Сокол, где получил специальности столяра и плотника. Работать строителем пришлось ему недолго, но этой первой своей — доставшейся по наследству от отца — профессией писатель гордится и по сей день. Потом он освоил еще и специальности моториста-дизелиста, электромонтера, во время службы в рядах Советской Армии выучился на радиотелеграфиста. Но, как обнаружилось очень скоро, подлинное его призвание — писательский труд. Об этом он еще, может быть, и думать боится, но пишет — очерки, статьи, становится сотрудником районной газеты. Охотнее всего пишет стихи. И когда по совету замечательного поэта-земляка А. Яшина подает заявление в Литературный институт, то идет туда именно со стихами.
Поэтом Белов не стал, хотя первой его книгой, появившейся в 1961 году, был сборник стихов «Деревенька моя лесная». И в том же году была напечатана повесть «Деревня Бердяйка», открывшая того Белова, которого знает сегодняшний читатель.
Где бы ни был — жил, работал, нес армейскую службу — будущий писатель, неодолимо тянула его к себе родная земля. После окончания в 1964 году Литинститута он вернулся в Вологду и с той поры живет в этом старинном русском городе, в облике и жизненном укладе которого особенно отчетливо обнаруживается богатство духовной жизни народа. Богатство его традиций и обычаев, отнюдь не являющихся помехой на пути нового. А еще живет писатель в Тимонихе, в родительском доме, любовно обихоженном его руками, не отвыкшими от плотницкого топора.
Русскому Северу в отечественной литературе посвящено немало прекрасных строк. Скромная, но столь милая сердцу красота этого края всегда влекла к себе писателей, художников, композиторов. Но и на этом фоне не затерялись рассказы и повести Белова о земле, где все для него родное, близкое, понятное. Секрет обаяния этих рассказов и объясняется в первую очередь тем, что на мир, который открывается здесь, писатель (а вслед за ним и читатель) смотрит не со стороны, знает его во всех подробностях, любит беззаветно. Стихов Белов больше не публикует (если не считать пьесы «Бессмертный Кощей»), но он остался поэтом. И не только потому, что смог донести до читателя очарование северного пейзажа, создать наполненные лирической силой картины родной природы. Писатель сделал больше: в написанном им открывается сила и красота живой жизни, торжество которой утверждает Поэзия.
Но ощутить эту красоту дано лишь человеку, духовно богатому.
Прошедший суровую жизненную школу, писатель знает, что жизнь не балует людей. И его герои погружены в повседневные заботы, более всего думая о том, как прожить сегодняшний день, как лучше сделать то дело, к которому каждый из них приставлен. Торопится до вечера сметать стог сена Мария («На Росстанном холме»), с усилием пашет поле старик Иван Тимофеевич («Весна»), затемно начинает свой рабочий день Иван Африканович Дрынов, торопясь и дров нарубить, и сети проверить, чтобы его ребята, проснувшись, могли в теплой хате поесть свежей ухи («Привычное дело»)'.
Но будничные заботы не вытесняют из сердца человека интереса к миру, что раскинулся вокруг, не лишают способности ощутить, как прекрасен этот мир. На высоком полевом холме над речкой Росстань вспоминается Марии, как много лет назад встретилась она здесь с тем, кто очень скоро стал ее мужем, как потом вместе с ним — молодые, радостные — косили здесь траву, как прощалась на холме с мужем, что ушел на войну, чтобы уже не вернуться. «Постарелая и обессиленная Мария долго, трудно осмысляла и этот запах травы, и эту лунную, без жизни золотую смуту». Печаль оттого, что прожит уже человеком его недолгий век, оттого, что уже не дождаться любимого,— печаль эта не проходит. Но по лугу, что раскинулся у реки, бредет теперь рука об руку с парнем юная дочь Марии, и в ее руках — как когда-то в руках ее матери — желтый венок из купальниц. И Мария словно бы глядит «сама на себя, молодую и рожденную заново». Горечь воспоминаний о том, чего уже не вернуть/ и сладостное ощущение «отрадной тоски», оттого что жизнь не прерывается, продолжаясь в дочери, в ее затаенной радости и еще не понятной ей самой тревоге.— все это, сливаясь, вызывает в душе чувство светлой грусти, ощущение приобщения к вечному движению жизни.
Необходимо сказать и о благородной сдержанности, целомудренности чувств, которые в высшей степени свойственны писательской манере Белова. Строка его нигде не рассчитана на эффект, краски приглушены, слову громкому, надрывному предпочитается слово, сказанное вполголоса, раздумчиво. Но от этого повествование отнюдь не становится бесстрастным — оно всегда насыщено энергией высокого напряжения: писатель не скрывает своих пристрастий и антипатий, откровенно любуясь, печалясь, негодуя.
У каждого из тех, с кем встречается читатель в рассказах и повестях Белова, свое лицо, но вместе они позволяют судить о свойствах народного характера. И главное тут —естественное для человека, каким видит и любит его писатель, трудолюбие, честность в отношении к себе и людям, способность постоянно ощущать себя частицей мира (в широком, толстовском смысле этого слова).
Герой лирической миниатюры «Холмы», оглядывая родимые с детства места, куда теперь он, постаревший, приехал гостем, вдруг с пронзительной резкостью ощущает «какое-то странное, радостное и грустное чувство причастности ко всему этому...». До конца своим чувствует себя человек на земле, где нашло вечный покой не одно поколение его предков. И — поразительная деталь: на глухом сельском кладбище герою рассказа встречаются лишь женские имена — мужчины, защищая родину, сложили голову далеко от родного порога, лежат под сенью «памятников на великих холмах».
С родиной, с родимой землей связано для писателя представление о самом дорогом в жизни человека. Идиллий Белов не пишет — он обнаруживает красоту в той жизни, что является привычной для его героев. А в ней есть место и радости, и тоске, и печали.
Белову свойственна объективная манера повествования, а повествование у него, как правило, пронизано лиризмом. И заботится он более всего о правде. В большом и в малом: при постижении сути характерных для нашей эпохи процессов, при изображении деталей и подробностей жизни, которой живут дорогие его сердцу люди. Нет, не бытописателем северной деревни выступает Белов, но поэтом, воспевающим мир, с которым связана вся его жизнь, в котором крепки устои русского национального характера.
Чтобы еще раз убедиться в этом, достаточно, например, прочесть небольшой рассказ (подлинно, поэму в прозе) «Бобришный угор» — признание в любви родной земле, которая поражает красотой, «врачуя своим покоем наши смятенные души», как сказано об «отрадном дремотном лесе», что «был с нами добр, широк, был покоен и неназойлив, от него веяло родиной и покоем, как веет покоем от твоей старой и мудрой матери...».
Эпиграфом к «Бобришному угору» стали строки из стихотворения Александра Яшина: «Добру откроется сердце, | И совесть будет чиста». Образ этого замечательного человека и прекрасного писателя, которому столь многим в своей позиции в жизни и в искусстве обязан Белов, встает в этом— посвященном ему — рассказе. Здесь восхищение, которое может привести к потере чувства времени, к полному растворению собственного Я в окружающем, к «слиянию с рекой, с кустами и травой, с небом, ветром и птицами», ведет не к расслабленности, не к умилению. Оно порождает напряженные раздумья о важнейших нравственных принципах, о проблемах, диктуемых временем. О честности, которая доступна лишь сильному человеку,— чем обеспечена эта сила? О том, как дорого обходится новому поколению, упрямым и гордым юнцам, высокомерное пренебрежение опытом предков. А главное, о том, как, двигаясь вперед, строя новое, не утерять, не разрушить лучшее из того, что уже было, что осталось человеку в наследство от ушедших поколений.
Полнота бытия, образ родного писателю мира воссозданы им в повести «Привычное дело». Свободно переходя от повествования к сказу, охотно давая слово персонажам, владеющим меткой русской речью, обильно вводя в повесть песни, частушку, сказку, Белов дает возможность читателю не со стороны увидеть тот мир, в котором прожили всю свою жизнь колхозник Иван Африканович Дрынов и его односельчане. Один только раз на несколько лет расстался Дрынов с родными краями: ушел защищать родину и вернулся израненный, со «Славой» — солдатским орденом, который дается за лично совершенный подвиг.
Измена этому миру оплачивается дорого. По-человечески жаль беспутного Митьку: хоть и рассказывает он, приехав на побывку в село, о больших заработках на Севере, только счастья ему эти шальные деньги не приносят. Но еще больше жаль Ивана Африкановича, когда, не зная, как прокормить семью, соблазнился он митькиными рассказами о длинном рублей отправился за ним в далекий Мурманск. Ни с чем вернулся он домой, застав там свежую могилу жены.
Белову очень важно утвердить в читателе уверенность в справедливости законов народного бытия. Жизнь героев повести подчинена извечному распорядку, что определяется свойственным самой природе человека чувством долга. Приходит пора — и нужно пахать, сеять, убирать урожай, заготавливать дрова на зиму. Нужно семью завести, детей на ноги поднять, о близких позаботиться. Тут нет места сомнениям, рефлексии: привычное дело, как говорит Дрынов.
Но неправ будет тот, кто назовет эту жизнь неосмысленной: в ней есть высшая справедливость, «лад».
Иван Африканович живет по совести. Праведной жизнь его никак не назовешь: может он и лишнего выпить, а во хмелю —буянить, нелепо хвастаться. Смешон он, когда пытается выступать в роли свата, откровенно не понимая, почему «невеста» выгоняет его вместе с незадачливым «женихом» из дома. Но сам сильнее других будет корить он себя за слабохарактерность: живет в нем совестливость, которая не позволяет преступить извечные, прочно усвоенные законы нравственности. Никогда не знавший достатка, вечно испытывающий нужду в деньгах на самое необходимое для семьи, Иван Африканович нежаден и не может согласиться с тем, что все на свете может продаваться и покупаться: ему неподкупного хочется. Совестливый он человек, и ничем не истребима в нем эта черта.
Как бы жизнь не трепала Дрынова, он остается верным самому себе и тому миру, который является для него своим. За его мужественным терпением и незлобивостью, за привычкой (и слава ей!) тянуть свой тяжкий воз, да не вскачь, пропуская мимо ушей звучащие со всех сторон понукания,— за всем этим открывается огромный пласт народной жизни.
И иное следует иметь в виду: за Иваном Африкановичем встает тяжкое послевоенное лихолетье, когда главной заботой было выжить, выстоять, не растеряв себя. В Дрынове нашли глубокое выражение исконные качества народного характера, которые всегда обеспечивали ему цельность, устойчивость, способность вынести все.
Эти свойства характера покоятся на прочном основании — на чувстве своей органичной, кровной принадлежности миру, окружающей человека жизни. Прочно стоит на земле Иван Африканович. И это потому, что она для него родная: здесь его семья, близкие ему люди, здесь все, чем жива его душа. Вне этого мира ему попросту нет жизни: как только он покидает родное село, с ним происходят всякого рода нелепые истории. А здесь, дома, даже мысль о неизбежности смерти не порождает горькой думы о бессмысленности человеческого существования — всему свой черед: останутся на земле дети, «и озеро, и этот проклятый лес останется, и косить опять побегут... Выходит, жись-то все равно не остановится и пойдет, как раньше...»
А чувство своей причастности миру отзывается желанием осмыслить его, найти для себя ответ на те главные вопросы, которые неизменно и неизбежно встают перед человеком. Это только на первый взгляд Иван Африканович может показаться пустословом, болтуном: он, действительно, плетет словеса, многое в его поведении и от наивности, и от хитроватости, которая тоже помогает выстоять, уйти от ответа на вовсе неразрешимые для него вопросы с помощью привычного присловья. Но, оставаясь наедине с собой, он способен подняться до философского (это слово уместно здесь) осмысления жизни. До понимания ее необоримой живительной силы. «Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись. Женки вон печи затопили, канителятся у "шестков — жись. И все добро, все ладно. Ладно, что и родился, ладно, что детей народил. Жись, она и есть жись»,— скажет он. И мысль эта, возникнув, поддержит его в самые тяжкие минуты, когда после смерти любимой жены он ощутит острую тоску, которой давит его к земле одиночество.
Самые проникновенные страницы повести те, где рассказывается о высоком и прекрасном чувстве, связывающем Ивана Африкановича и его жену Катерину. Красивых слов они не произносят — вроде бы даже стыдятся их,— просто нет ему без нее жизни, и для Катерины один он на всем белом свете. Со смертью жены жизнь теряет для Ивана Африкановича смысл, но остаются дети — надо жить ради них, надо их поднимать на ноги. И глубокой печалью, а вместе с тем неизбывной любовью наполнены слова, которые произносит Иван Африканович над дорогой для него могилой: тут и будничный рассказ о самом насущном («Картошку выкопал. Корову заведем новую»), и безысходная, смертная тоска вконец осиротевшего человека («Я уж... да. Это, буду к тебе ходить-то, а ты меня и жди иногда... Катя... Ты, Катя, где есть-то? Милая, светлая моя, мне-то... Мне-то чего... Ну... тепериче... вон рябины тебе принес... Катя... голубушка...»).
Писателю оттого и дорог мир, в котором живут герои повести «Привычное дело», что здесь сильны связи, соединяющие человека с живой жизнью. И тут далеко до гармонии, но этот мир еще не утратил целостности, и, лишь принадлежа ему (напомню, что миром издавна называлась также и общность людей), человек чувствует себя подлинно сильным, чувствует себя, на своем месте.
Связи эти могут ослабевать и даже рваться, и это тревожит писателя. О том, что происходит с человеком, покинувшим привычный, родной ему мир и не сумевшим пустить глубокие, прочные корни в новом, В. Белов рассказывает в повестях, составивших цикл «Воспитание по доктору Споку». Все повести объединены общей проблематикой и единым героем — Константином Зориным, чувствующим себя неуютно в городе, в своей семье. Лишь в родной деревне отдыхает он, убежденный, «что только здесь такие светлые речки, такие прозрачные бывают озера. Такие ясные и всегда разные зори. Так спокойны и умиротворенно-задумчивы леса зимою и летом». Но вернуться сюда он уже не может — тут он чувствует себя только гостем. Выразительная деталь: слушая, как поют старики старинную протяжную песню, Зорин не может подтянуть им — он «не знает ни слова из этой песни».
Писатель вместе со своим героем проходит по его жизни, чтобы обнаружить, когда, почему появились в ней те трещинки, которые потом, разрастаясь, разрушили ее. Начало этому восходит ко времени войны, отнявшей у Константина детство, обездолившей его, оставившей глубокую рану в его душе.
Разрушает душу и превратно истолкованное желание свободы, что с такой силой овладевает теперь — в сытое, спокойное время — человеком. Свободы от долга перед людьми, от ответственности за свои поступки, просто от желания видеть дальше переживаемого сейчас мгновения. С осуждением думает об этом Зорин, меньше других пораженный болезнью эгоизма, индивидуализма. Но ведь дело именно в той обособленности от людей, которую испытывает и он, но которая особенно сильно — и отвратительно — обнаруживает себя в облике и поведении Тони.
Жизнь, которой живут герои повестей, напрочь лишена поэзии, красоты. Здесь люди озабочены мелочным, суетным, предпочитают согласию раздоры, подменяют любовь простым сожительством. И самое страшное, что этим заражена женщина, которая по самой природе своей должна служить воплощением живого начала — женственности, материнства... Но как мало подходят такие слова для характеристики бывшей жены Зорина, лишенной сердечности, не способной любить людей, охотно жертвующей благополучием дочери «ради своего дурацкого самоутверждения».
Стремясь понять, что служит основанием подлинной человечности в жизни народа, в жизни каждого отдельного его представителя, Белов обращается к традиционным формам крестьянского мироустройства, воплотившим Б себе многовековой народный опыт. Так возникает книга «Лад» — собрание очерков о северной русской деревне, раздумья о северной народной эстетике и одновременно поэма о русском крестьянстве, о русском человеке. Поэма, в которой находят воплощение его представления о том, как жить на земле.
Лад — это мир, согласие, гармония человека с миром. Лад — это красота. Недаром ладой называли в старину милую, возлюбленную, а она обращалась к любимому с тем же словом. И ладить — значит не только жить в согласии, дружно, но также приводить в порядок, хорошо делать свое дело. Каждое из этих значений слова вспоминается при чтении книги Белова.
Она рождена благодарной памятью человека, живущего всегда по тем самым законам, что изложены здесь. Но еще — стремлением утвердить эти законы в качестве единственно достойного основания человеческой жизни. Потому-то описание, повествование здесь вовсе не бесстрастно: писатель советует, разъясняет, убеждает, стремясь укрепить в сегодняшней жизни устои той, что сформировалась веками трудовой жизни народа.
И главное здесь — мысль о естественности и гармонии, об упорядоченности, красоте, которые и определяют образ жизни крестьянского мира.
Писатель рассказывает о быте и культуре, сложившихся на русском Севере. Жизненный круг, который проходит здесь человек, подчинен определенному ритму; всякое нарушение ритма болезненно сказывалось на человеке. А отсюда ощущение гармонии: «Гармония как духовная и физическая по отдельности, так и вообще—это жизнь, полнокровность жизни, ритмичность. Сбивка с ритма — это болезнь, неустройство, разлад, беспорядок».
Главный вывод, следующий отсюда": «Все было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. Красоту нельзя было отделить от пользы, а пользу — от красоты». И это позволяет писателю представить жизненный уклад, о котором идет здесь речь, как своего рода идеальный, способствующий наиболее полной самореализации человека.
Автор «Лада» и опирается на собственные воспоминания, говорит со слов матери —этим обусловливается и достоверность повествования, и отчетливо ощутимый лиризм его.
Белов не только стремится закрепить в памяти читателя приметы жизненного уклада, который уходит в прошлое; писатель хочет сказать свое слово о том, какой была, а главное, какой должна быть жизнь человеческая. «Лад» — произведение философское, произведение о законах мироустройства, в основе которых лежит стремление к упорядоченности и устойчивости.
«Мир для человека был единое целое»,— замечает Белов, и живущий и таком мире был человеком цельным, течение трудов и дней своих сообразовывал с круговоротом природных явлений, сам умел делать все, что нужно в его жизни.
Народная эстетика, какой предстает она в «Ладе»,— порождение трудовой жизни крестьянства. А трудится крестьянин на земле, живет в согласии (точнее, в единстве) с природой: «Это в союзе с нею он создавал сам себя и высокую красоту своей души, отраженную в культуре труда». И — добавим мы — в порожденной ею эстетике труда: по словам самого Белова, «мастер назывался художником, художник—мастером».
Труд — даже тяжелый и на первый взгляд однообразный — не только является для человека главным условием его существования, но еще и естественной потребностью. Более того, источником радости. А такой труд воспринимается как поистине одухотворенный. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть страницы «Лада», где рассказывается, например, о труде гончара, которому нужны не только глина и вода, но и «фантазия. И терпение. И еще что-то, что не имеет пока названия».
Жизнь, какой открывается она читателю книги Белова, развивается по спирали. И чрезвычайно существенной ее особенностью оказывается необходимость хранить и преумножать опыт, достающийся каждому новому поколению в наследство от уходящего или уже ушедших. Отказ от такого наследства может (и история давала тому немало примеров) весьма драматично сказаться на судьбе человека. Традиции, верность которым составляет одно из надежных оснований человеческой жизни,— это не нечто застывшее, косное. Они обладают жизнетворной силой, ибо именно благодаря им обнаруживает себя жизненно необходимое, коренное, устойчивое. «Все, что было лишним, или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям,— все это отсеивалось временем».
И вот еще что важно: обусловленные строем жизни крестьянина, живущего в согласии с природой, традиции задают этой жизни ритм, который, по Белову, и является одним из ее условий.
Писатель не упускает из виду и того обстоятельства, что жизнь движется, развивается. Не остаются неизменными и традиции: они оказываются жизнеспособными в той мере, в какой открывают возможность выявления творческих начал, позволяют человеку осуществить его нравственную обязанность — «найти свое лицо». И речь тут не только о собственно художественном творчестве: Белов глу-бого убежден — «артистом можно быть в любом деле, художником тоже». И замечательно, что свойство жизни — ритм, ритмичность — является, по мнению писателя, и основным свойством художественного образа.
Жизнь и творчество — понятия, если и не вполне совпадающие, то весьма близкие по своему содержанию.
Тут— объяснение исключительного значения, которое издавна имело (и продолжает иметь) в судьбе народа его собственное художественное творчество. Будучи частью быта, оно в то же время не только служит украшением жизни — в нем, в этом слове, существенно отличающемся от слова книжного, находит выход народная самодеятельность, осознание своей эстетической самостоятельности. В таком —- ярком, образном — слове особенно отчетливо сказывается власть здравого смысла, который является результатом опыта поколений. Но еще тяготение к идеалу, к совершенству, что всегда живет в народе. «Дело в том, что слово приравнивалось нашими предками к самой жизни. Слово порождало и объясняло жизнь, оно было для крестьянина хранителем памяти н залогом бесконечности будущего. Вместе с этим (и может быть, как раз поэтому) оно утешало, помогало, двигало на подвиг, заступалось, лечило, вдохновляло. И все это происходило само собой, естественно, как течение речной воды или как череда дней и смена времен года».
Потому-то образное слово и — шире— народная художественная культура, столь полно и выразительно охарактеризованная в «Ладе», несет в себе высокий, жизнеутверждающий смысл. Уходящая корнями в глубокое прошлое, культура открыта сегодняшнему дню, благодаря утверждению ею подлинно гуманистических идеалов...
В. Белов — художник, который работает в разных жанрах. Так появляются озорные и мудрые по сути своей «Бухтины вологодские», где господствует буйная народная фантазия, с помощью которой здравый смысл, что называется, выворачивается наизнанку, но именно так обнаруживается суть того, о чем весело повествуется здесь. Появляется роман «Кануны» (опубликована первая его книга), который - служит началом широкого художественного исследования жизни советской деревни в переломную для нее эпоху конца 20-х годов. В эпоху, когда прежние устои жизни разрушались, а новый миропорядок лишь формировался и многое еще было неясно, находилось в процессе становления, еще должно было пройти проверку временем. Отсюда острота конфликтов, в том числе в душе крестьянина, глазами которого смотрит на мир писатель.
В недавно увидевшем свет романе «Все впереди» Белов вновь обращается к «городской» жизни, стремясь разобраться в том, почему эта жизнь лишена подлинного лада, гармонии. Почему столь мелочно, суетно существование людей, не обделенных ни интеллектом, ни свободой в выборе цели и жизненных позиций, ни, наконец, достатком? Роман пронизывает острое неприятие писателем столь распространенных в изображаемой им среде претензий на значительность, тщательно прикрываемого красивыми фразами эгоизма, ослабление — вплоть до исчезновения— чувства патриотизма.
Рушится поначалу казавшееся завидно прочным семейное счастье Любы и Дмитрия Медведевых. Но и выйдя замуж за того, кто давно — еще со школьных лет — обожал ее, Люба не находит душевного покоя. Странные, а точнее сказать уродливые, отношения складываются в семье Славы Зуева, которая тоже разваливается. Героев романа не спасает и работа: «без пяти минут лауреат» Дмитрий Медведев оказывается в заключении, а выйдя на свободу, решает не возвращаться к прежнему делу. Несчастье неотвратимо настигает Зуева — вконец спивается его жена Наталья. И даже врач-нарколог Иванов срывается, попадая в какую-то сомнительную компанию, а затем и в медвытрезвитель.
Словно злой рок тяготеет над героями романа. Лишь один из них Михаил Бриш, чувствует себя в этой обстановке как рыба в воде. Писатель не скрывает своей неприязни к этому ловкому человеку, умело обделывающему свои не очень чистые дела, всегда обеспокоенному лишь собственным благополучием и при этом ничуть не стесняющемуся в средствах его достижения.
Не приходится сомневаться в подлинности боли, которую испытывает писатель, видя, как все более уверенно чувствует, все более нагло ведет себя зло в окружающей нас жизни. Отвратительно многоликое, умело мимикрирующее. Пьянство и наркомания, приспособленчество, взяточничество, попрание человеческого достоинства— эти и другие болезни получают в наши дни угрожающее распространение. И не списать их, как это делалось когда-то, в разряд пережитков прошлого: дают о себе знать негативные процессы и явления нашей собственной жизни.
Роман «Все впереди» порожден тревогой писателя за судьбу человека в условиях, когда нравственный климат общества ощутимо портился. Приметы этого губительного процесса предстают на многих страницах: увлечение модными ритмами и насаждаемая с экранов (в том числе телевизионных) непристойность, измельчание, опошление человеческой души и многое-многое другое. И все это результат разрушения подлинных устоев человеческой нравственности, в основе которой у человека лежит ощущение своей причастности людям, миру.
Автор романа встревожен, он бьет во все колокола при виде того, как все чаще в окружающей нас жизни торжествует всесокрушающая наглость, ничем не прикрывающий себя эгоизм, бессердечный расчет, сдобренный изрядной долей цинизма. Видя, как все увереннее чувствует себя Михаил Бриш, не только ставший мужем Любы Медведевой, но претендующий на отцовские права по отношению к детям Дмитрия.
Тут действительно впору кричать, чтобы заставить читателя разобраться — пока еще не поздно — в том, что происходит с нами.
И, однако же, роман оставляет чувство неудовлетворенности. Потому прежде всего, что не всегда убедительной выглядит здесь логика развития характеров. Недостаточно весомой оказывается причина, заставившая Дмитрия Медведева покинуть горячо любимую жену. Чрезмерность авторского «нажима» особенно ощутима, когда на страницах романа появляются Бриш и его явный антипод Женя Грузь: каждое слово, каждый поступок первого обличают в нем себялюбца, циника, созревшего для предательства Родины, тогда как рано погибший молодой ученый воплощает в себе лучшее в человеке.
Именно Грузь формулирует столь важную для Белова мысль: «Опасность идеализации прошлого тоже есть, но она несоизмерима с идеализацией будущего». 
Сказано с вызовом, но согласиться с этим странным противопоставлением трудно: не лучше ли вовсе обойтись без идеализации, воздав по заслугам прошлому и взглянув в будущее с оптимизмом, который, право же, не всегда заслуживает ярлыка «мнимый». Роман «Все впереди» написан страстно, резко, но мысль писателя часто не находит достаточно убедительного художественного решения.
Новый роман В. Белова вызвал яростную журнальную полемику. Голоса спорящих размежевались диаметрально: или практически абсолютное неприятие, или столь же безоговорочная апологетика произведения. Время постепенно расставляет все оценки на свои места. И сейчас, спустя год после публикации, ясно: роман — значительное явление не только литературной, но и общественной жизни, мимо которого (принимая или не принимая его) не пройдешь. И еще раз следует повторить: острота спора свидетельствует в первую очередь об остроте и злободневности поднятых писателем проблем.
Василий Белов из того, всегда немногочисленного разряда художников, которые говорят с читателем лишь о самом главном в жизни, об ее устоях. Но самое глазное и есть самое нужное, насущно необходимое. Белов погружает читателя в течение дней, тщательно выписывает подробности той жизни, которая у его героев всегда часть жизни народной. Но менее всего озабочен писатель мелочным правдоподобием создаваемой им картины — ему важно разглядеть суть. И потому, поэт по складу своего дарования, он активно вмешивается в жизнь, защищая ее от ретивых администраторов, неуемных прожектеров, одержимых манией грандиозных преобразований жизни, природы.
Василий Белов смог встать в ряд с крупнейшими современными русскими писателями, потому что сказал свое слово о том, чем дорога человеку родная земля, О том, сколь пагубно для него желание порвать соединяющие его с нею связи. Наконец, о том, как оскудевает его душа, когда самонадеянно отказывается он от опыта, накопленного поколениями людей, до него живших на земле.
И сказано оно, это слово, писателем не второпях, всегда по убеждению, по велению сердца. Всегда рождено стремлением утвердить верность человеку его высокому человеческому призванию.

Источник: Карпов А. Тепло родного дома : (о творчестве Василия Белова) / А. Карпов // Литература в школе. – 1987. – № 4. – С. 21–29. – (Литературоведение).