Григорий Белов
Флаг актёра

Сейчас много говорят о современности в искусстве, о современном театре, о современном актере. Когда о художнике хотят похвально отозваться, слышишь: он современен.

В чем же проявляется это драгоценное качество? В теме произведения, в исполнительской манере, в принципах постановки?

Человеческая жизнь – современная ли это тема? Любая ли жизнь представляет интерес для искусства? А если да, то почему? Если нет, опять почему? О чем рассказывать театру, какими средствами, ради какой цели? Над этим каждый раз необходимо снова и снова задумываться.

Спектакль, как и человек, в своей жизни должен пройти три «действительности»: из прошлого – в настоящее, от настоящего – к будущему.

Вот это будущее и есть то главное, что необходимо усмотреть в пьесе, которую мы ставим. Перелистайте Чехова, и вы увидите, что драгоценная вера в будущее есть в любой его пьесе: «Дяде Ване» и «Трех сестрах», в «Вишневом саде», в «Чайке».

Средства выразительности нужно искать такие, которые рождались бы необходимостью, а не произволом художника, чтобы было ясно – куда человек идет в жизни, чего ищет, о чем думает. Театр призван будить новые мысли, новые желания, новые движения человеческой души.

Недавно я слышал такое определение современности: максимум мысли и минимум выразительности. Под «минимумом» теоретик подразумевал сдержанность, требование которой он не ограничивал определенным жанром, стилевыми особенностями произведения. Это, безусловно, крайность. Ведь нам приходится иметь дело с разными характерами, с разными авторами. Ярославский театр имени Ф. Г. Волкова поставил к двадцатилетию победы над фашизмом героическую драму И. Назарова «Панфиловцы». Русский, советский характер с его непоколебимой верой в победу, с его моральной силой, беспримерной стойкостью и отвагой лег в основу наших «Панфиловцев». На мой взгляд, такой характер современен.

А попробуйте-ка «Панфиловцев» сыграть без эмоций, под сурдинку! Наше поколение пережило войну. Разве люди шли в наступление сдержанно, без эмоций?..

Гармония мысли и эмоций – вот что увлекает, зовет людей.

Актер призван лепить характеры не только на основе драматургического материала. Как выявить современное начало, скажем, в горьковской драматургии? Играя Протасова в «Детях солнца», я стремился сказать о том, что волновало меня. Талантливый человек, Протасов поднимается порой до настоящего вдохновения. Такие люди, как он, могут принести много пользы своим трудом. Но беда «детей солнца» в том, что они не видят живого человека. Спектакль об оторванности изображенных Горьким интеллигентов от народа стал современным совсем не потому, что текст, смысл драмы зритель буквально переносил в день нынешний. Конечно же, нет! Мы старались передать то великое гуманистическое начало, которое положил Горький в основу пьесы. И именно это увлекало зрителя, отвечало его мыслям и чувствам. Человек человеку – друг, человек должен видеть и знать другого человека, жить его радостями и горестями, быть соучастником его жизни. Люди – друзья! Иначе... Иначе – может произойти то, что и происходило с «детьми солнца», то, чем был глубоко взволнован Горький. Люди, одержимые наукой, искусством, интересные и даровитые, они оказались слепыми кротами, когда дело коснулось живой человеческой души.

Среди персонажей «Детей солнца» нет служителя Мельпомены, но я убежден, что и актер обязан пройти большую настоящую жизненную школу, а не быть комнатным растением, книжным человеком. Чувство современности должно жить глубоко внутри нас. Не только мыслью, умом, а всей плотью и кровью своей должен чувствовать актер окружающую его жизнь, жизнь народа.

Я прожил почти пятьдесят лет на сцене, и никогда не пытался специально искать внешние признаки, якобы осовременивающие героя. Но всегда стремился идти от жизни, от своего понимания ее. Ведь какое бы высокое мастерство ни обнаруживал на сцене «актер – комнатная душа», я знаю – ему не поверят. Не поверят его высоким речам, если чувство гражданственности не свойственно ему самому лично. Флаг актера, если так можно сказать, современность в высоком смысле – гражданственность. Это один из главнейших компонентов нашего искусства. Жить каждый день жизнью не только своего театра или даже города, но – жизнью страны, планеты, впитывать в себя время, события, людей – вот что необходимо актеру сегодня. От этого зависит глубокое и точное решение сценического характера.

В комедии А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» я играю Крутицкого. Если спросят меня, что же в этом образе современного, – я готов ответить. Зрители, умный народ,увидят махровую реакционность Крутицкого да еще тупой солдафонский ум и по ассоциации (но не по букве!) подумают: сколько же параграфов и трактатов, сколько ненужных прожектов пишут порой те, что рядом с Крутицким, что далеко от него не ушли! Спектакль смотрится с интересом, зрители смеются над этими уродами и говорят после спектакля: хорошо, что мы живем в иное время, но и у нас еще порой встречаются мамаевы, крутицкие. С ними нужно бороться, избавляться от них!

На спектакле мы, актеры, чувствуем зрительскую отдачу. И это доставляет нам большое удовлетворение. Ведь театр вовсе не подделывается под своего зрителя, а своим спектаклем он, употребляя выражение Станиславского, ведет зрителя ввысь, по ступеням большой лестницы.

Вести зрителя по ступеням большой лестницы – задача почетная. И здесь необходимо сказать о нашем больном месте – об актерской культуре. Что греха таить – мы еще далеки от совершенства. Мы говорим, что в актере должно жить острое чувство прекрасного. Мы часто повторяем это слово «должно», но не прилагаем всех сил к тому, чтобы «должно» превратилось в «есть». Молодые актеры в театрах часто предоставлены сами себе, мы еще мало думаем об их воспитании, да и сами они порой не стремятся к тому, чтобы повышать свою культуру, наполнять себя жизнью, всеми видами искусства. Нередко актеры замыкаются в стенах своего театра. Между тем от общения с народом актер обогащается, ему необходимы встречи и с собратьями по искусству, и с рабочими, и сколхозниками. Чаще и чаще.

Все то, что я сказал выше, разумеется, общеизвестно. Общеизвестно... Но довольно часто остается всего лишь мертвой буквой. Как довести эту букву до сознания?

Вспоминаются учителя, которые вели меня по актерской жизни, мои старшие товарищи.

В двадцатые годы я работал вместе с Н. Н. Синельниковым. Этот талантливый режиссер, замечательный педагог удивительно чувствовал современность, остро как-то. Чем-то он был похож на моего отца, сельского учителя, и воспитан был так же – в традициях революционных демократов. В свой бенефис Синельников обычно ставил «Лес» Островского и играл Аркашку, раскрывая в этом нищем провинциальном комике такие человеческие черты, показывая такую трагедию, что я, игравший в этом спектакле Петра, стоял, прижавшись к кулисе, забыв обо всем, думая только: вот где человек и судьба erol А ведь Аркашку часто играют ради смеха. Ценное же в театре – проникновение в глубину характера, и нечего стесняться вспоминать традиции.

В тридцатые годы было распространено мнение, будто горьковская драматургия не сценична. Так и кричали кругом – и актеры, и критики: не сценично!

А я читал горьковские пьесы – и волновался. Волновался именно потому, что они и сценичны, и современны. Вспоминаю встречу с режиссером И. А. Ростовцевым и работу нашу над «Мещанами». Смело, беспощадно разоблачал он мещанство! В последнем акте спектакля Ростовцев заставил действующих лиц говорить не друг за другом, как у Горького, а всех вместе, разом... Мы сначала подумали: не поймет зритель этого. Но наши опасения оказались напрасными. Зрители увидели самый неприкрытый, махровый мещанский скандал. И отблагодарили режиссера за интересную находку громом аплодисментов. Ростовцев и в постановках других пьес Горького вел актеров к тому, чтобы будоражить мысль зрителя, ничего не разжевывать и не класть в рот, а заставлять самостоятельно думать, размышлять и спорить.

Кажется, я переиграл почти все горьковские пьесы и на опыте убедился, что Горький всегда был, есть и будет современным. Именно потому, что как и его великие предшественники, он заглядывает далеко в будущее.

Многие наши сегодняшние пьесы прикрываются ярлычком – «современная», а сколько живет такая пьеса? Месяц, год? И вот уже зрители на нее не ходят. Потому что в пьесе нет ничего, кроме внешне броских приемов, внешней похожести на жизнь.

Местный драматург приносит в театр пьесу, написанную на основе какого-то факта. Пьесу читают, но к постановке не берут. «Почему? – обижается драматург.– Этот факт был в жизни! Я докажу!..»

Может быть, действительно, факт этот и был. Но пьеса, ограничивающаяся лишь пересказом, описанием его – еще не художественное произведение. Посмотрите, сколько их, пьес-однодневок, пьес, в которые вложен напрасный труд! Одним фактом сыт не будешь. Нужен кусок, этап жизни, который бы драматург прожил, прошел со своими героями. Нужно обобщение, философское осмысление факта. На основе вчерашнего, сегодняшнего показать дорогу в будущее – тогда зазвучат и пьеса, и спектакль...

Помню Довженко. С ним было очень интересно работать. Он красиво мыслил. Его жизнь, работа – это целая поэма. Свой кинофильм «Мичурин» Довженко растил как сад, работал над ним долго, лет шесть. В этом человеке была одержимость, какая-то неистовая жажда труда, поисков. Мичуринская одержимость! Иногда кажется: Довженко в Мичурине показал самого себя. И с актерами Довженко работал, как садовник: так же бережно выращивал с ними характеры, образы. Он не вел репетиций по шаблону. Ничего специального – ни заранее распланированных мизансцен, ни заранее придуманных интонаций, жестов, ни твердо установленного решения эпизодов у него не было, хотя все это и было им глубоко продумано. Ничего не лепил он холодно, Сухость в нем отсутствовала начисто. Как построить диалог или монолог – Довженко обычно не разъяснял. Он просто рассказывал, фантазировал, думал вслух Помню одну из таких репетиций Шел дождь, теплый летний ливень. Мы сидели в шалаше. Рас. сказывал он красочно, интересно убеждая, что правда жизни не должна превращаться в произведении в маленькую забытовленную правденку. После беседы с ним я долго ходил взволнованный. Мичурин и плоды его многолетних усилий – роскошный сад. Результаты великого труда. Простота, одержимость, поэзия... Все, чем увлек нас Довженко, впоследствии воплотилось в его «Мичурине».

Выверты, выкрутасы и прочие внешние искания были чужды моим замечательным учителям в искусстве. Их заветам я всегда и стремился следовать.

Главное для нас, художников – горячо, взволнованно думать о жизни, а не «сдержанно» рассказывать о ней. Главное – открывать нового, живого, сегодняшнего человека. Человека двадцатого века. Все остальное на сцене должно лишь помогать этому Человек – вот то, что всегда увлекало и всегда будет увлекать зрителей, современный человек с его судьбой, с его деятельностью, с его стремлением творчески вмешаться в жизнь, чтобы сделать ее богаче, лучше, возвышеннее.