Юрий Каюров, один из корифеев Малого театра, 30 сентября отметит свой 75-летний юбилей. Сегодня мы предлагаем нашим читателям отрывок из его воспоминаний о студенческой и сценической юности, которая пришлась на 50-е – начало 60-х годов минувшего столетия.
«Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать...»
И. Бродский
Семь лет жизни в Ленинграде, городе, где все дышит историей, поэзией, где красота сопровождает тебя повсюду, куда бы ни шел, и вскинутые вверх руки разведенных мостов, кажется, благодарят само небо, а оно тревожным мерцающим светом, как прозрачным пологом, до самого утра нежно укрывает эту спящую каменную громаду... Семь лет юной, полной надежд и обещаний жизни, жизни студенческой, когда ничего не стоило пройти в любой театр и простоять все четыре часа, подпирая стенку, или приткнувшись в оркестровой яме, задрав голову, ловя каждое мгновение сценической жизни Мордвинова – Отелло, Черкасова – Мичурина, Николая Симонова – Федора Протасова, мхатовцев со всем их чеховским репертуаром, тогдашнего БДТ с неподражаемыми Полицеймако, Париковым, Ольхиной, Казико... Было, на что и на кого посмотреть, не в этом ли неравнодушном лицезрении сих великих мастеров заключалась немалая часть нашей учебы? Да, до такой степени, что потом уже, в первые годы профессиональной работы, по совету главного режиссера пришлось работать над тем, чтобы ликвидировать в речи излишний носовой звук. А ведь этот «недостаток» был присущ самому Черкасову, и расставаться с ленинградским, никак не французским прононсом было непросто, так просто это в тебя входило. Вообще, молодости свойственно подражательство, правда, потом это улетучивается без последствий, все приходит в норму. Да, наш Ленинградский государственный театральный институт имени А. Н. Островского учил студентов не только в стенах своих аудиторий, но и на подмостках почти всех ленинградских, да и гастролирующих московских театров. В спектакле Пушкинского (Александринского) театра «Суворов” роль которого блистательно играл К. С. Скоробогатов (кстати, им подписан мой диплом), мы брали Измаил. В «Адмирале Ушакове» хороший артист Корн его играл, мы в матросском строю приветствовали его громким «ура!» Сколько раз! Небескорыстно, конечно, не только из патриотических побуждений – нам, студентам, за эти баталии платили чуть ли не по 30 рублей (тогдашними деньгами). Какой приварок к скромной студенческой стипендии имели мы, чуть не каждый вечер сражаясь за Отечество с деревянными ружьями в руках. И грузином пришлось быть в постановке Товстоногова на сцене Театра имени Ленинского комсомола «Из искры...» где молодого Сталина играл великолепный мастер Е. А. Лебедев, тогда еще молодой и начинающий свою карьеру в Ленинграде актер. Но вот Малый театр привозит «Незабываемый 1919-й» и мы, надев матросскую форму, грудью встаем на защиту своего Петрограда. Патриотическое воспитание мы получали регулярно, в той, обруганной в свое время, драматургии периода так называемого культа личности.
У нас был неплохой выпускной спектакль «Васса Железнова» Роль Пятеркина, хоть и небольшая по объему, не сразу мне далась. Помог товарищ по курсу Ольгерд Тарасов, он был старше нас, в спектакле играл Прохора. Как-то на репетиции искали момент ухаживания за Людкой-полудурком, играла замечательная, деловая, энергичная Марина Лаврентьева, которая тоже любила давать советы. Ольгерд провел показ – как бы он это проделал. Весьма было убедительно и страшновато – для достижения цели Пятеркин пойдет до конца. Что-то сдвинулось, что-то было понято.
Был у нас на курсе и «Живой труп’’. Я играл старого цыгана, отца Маши. А уроки гитары, для того чтобы руководить цыганским хором, я брал у самого Сергея Александровича Сорокина – знаменитого тогда в театрах Ленинграда гитариста, настоящего знатока цыганской песни и музыканта. Успехи мои были невелики в области гитары, но, как говорится, музыки не портили, а вот грим был очень интересный. Мы часто эти спектакли играли на публике, набивая руку, а в это время решалась наша судьба, кого куда распределят.
«Где б мы ни были, ребята, все равно сюда придем, на родную Моховую, против ТЮЗа серый дом…» Это песня была такая институтская. Напротив тогда действительно находился ТЮЗ, и я помню возле своего детища – Брянцева, совсем не театрального деятеля не похожего, сутуловатого старичка с портфелем под мышкой, с белой, клинышком, профессорской бородкой. Его счастливые талантливые ученики: Нина Мамаева – Джульетта, Владимир Сошальский – Ромео. А в зале – старшие классы, на две трети девочки, на каждую реплику Ромео – гром аплодисментов! Так жаловали своих любимцев юные зрительницы начала пятидесятых годов.
Курс наш выпускной состоял в большинстве из ленинградцев, и многие сами поустраивались в разные театры на разные положения. Мне предложили Саратов.
Романы Федина «Первые радости», «Необыкновенное лето» были к тому времени читаны, полюбились, запомнились персонажи – Кирилл, Анночка, Цветухин, Пастухов, названия – Липки, Бабушкин взвоз.
В Саратов я приехал в конце августа. Жаркое волжское солнце выжгло зелень липок, свернуло листочки деревьев в жалкие хрустящие трубочки, под ногами пыль улиц, трамвай ходил от вокзала до пристани через весь город. Набережная напоминала старые биндюжные времена – горы тюков, мешки с воблой, цыганские костры, голопузые цыганята. В общем, не набережная, а какой-то табор. Приходил сверху пароход, табор шумно грузился и отбывал вниз, может, в астраханские степи, а тут как раз приходил пароход снизу, и другой табор шумно выкатывался и устраивался на теплом еще местечке. К самой набережной подступали одноэтажные деревянные дома и огороды, и все это имело вид того провинциального Саратова фединских «Первых радостей». В дополнение ко всему меня поселили в актерское общежитие по ул. Кирова, 3 (бывшая Немецкая), возле консерватории – в то же самое, где проживали у Федина и Цветухин, и Мефодий, устраивая знаменитые вечеринки. Я почувствовал себя уютно и знакомо. Сам театр старинной кладки, с труппой сильной, опытной, актерами, сделавшими бы честь любой столичной сцене, а на улицах города стайки загорелых красивых девушек, только успевай оборачиваться (какой контраст после ленинградской-то бледности), предстоящая работа – все это настраивало на боевой, задорный лад. В голове бродили честолюбивые мечты, а когда узнал, что по Волге ходит пароход, хоть и буксир, но ходит по Волге и носит имя актера местной труппы – «Степан Муратов», показалось, что жить в этом городе стоит; стоит и работать, да так, чтобы твой пароход пошел когда-нибудь в плавание. 15 лет, с того августовского дня, прожито в жарком и пыльном летом, тонувшем в белых сугробах зимой, городе. Ролей за эти годы сыграно столько, что хватило бы и на целую столичную жизнь. Тем и хороша провинция – работы актеру хватает; только успевай роли учить, но память хорошая, молодая, роли выучивались, игрались с большим или меньшим успехом, но ничто не проходило бесследно ни для тебя самого, ни для окружающих, твоих коллег по сцене, вниманием обделен не был никто. Труппа – 49 человек, все на виду у города, друг у друга.
Самая первая ролька – эпизод, солдатик-часовой караулил Радищева по дороге в сибирскую ссылку в пьесе местного автора «Сын Отечества». Надели на меня мундир, а из воротника торчит тонкая юношеская шея... Думаю, надо бы ее замотать шарфом, что ли? Ведь Сибирь, холодно... Замотал, попробовал свои немногие реплики говорить осипшим от «сибирских морозов» голосом, и сразу стало легко, интересно, появился юмор, благо и партнершей по эпизоду была знаменитая Анна Николаевна Стрижова. Вот с ней-то и общался косноязычно мой страж в таком примерно стиле: «Ты, баба, того, етого...» и т. п. Как говорится – смех в зале... ну и одобрение за кулисами. Сделан первый шаг, не упал. Скоро пойдем на более длинную дистанцию. Удачно проскочил еще пару-тройку ролей в пьесах с названиями вроде «Девицы-красавицы», «Несчастный случай» и вот, как говорится, козырная карта – пьеса Арбузова «Годы странствий» и я – Ведерников. Ставит новый главный режиссер Николай Автономович Бондарев, приехал из Владивостока, с репутацией очень крепкого, опытного, с отличным нюхом на правду сценическую, на быт режиссера. Все-таки у меня было ощущение, что роль эту я получил случайно. Должен был играть другой актер, более опытный, но что-то там между ними произошло, какая-то кошка пробежала, я не выяснял. И вот, как говорится, сбывается мечта поэта – первая роль, настоящая по глубине, по масштабу, по разнообразию, по обаянию, по содержанию – Шура Ведерников. До сих пор екает сердце при одном упоминании названия пьесы. На генеральную приезжал Арбузов – что-то говорил, по своей привычке покачиваясь с носков на пятки, но что говорил, я не помню. Конечно, спектакль еще не родился, у меня было одно желание – лишь бы не ругал. Так, кажется, и было. Как-то, размышляя о природе арбузовских персонажей, догадался, что всем им присуще одно любопытное качество – в каждом из них есть некая изюминка, есть игра, они не до конца серьезны, что ли, внешне более легкомысленны. Да и сам Алексей Николаевич был человеком легким – на улыбке, на лукавстве, кажется, был замешен его характер, его талант, а ведь персонажи его пьес сродни ему. Мы не один сезон играли этот спектакль, каждый раз вкладывая в свою игру всю любовь к этой истории, разыгравшейся между Шурой и его женой Люсей Ведерниковой, которую играла поразительная артистка Л. Шутова. Мы вместе играли много потом: она – Комиссар, я – Алексей в «Оптимистической трагедии», она – Лариса, я – Карандышев в «Бесприданнице», она – Анечка, я – Часовников в «Океане», она – Нила, я – Федор в «Барабанщице» и т. д. Актрисы такой искренности, глубины отдачи, обаяния, такой партнерши я уж больше не встречал, а партнерство в течение этих саратовских годов странствий, на сцене нашего театра, можно назвать счастьем актерским, человеческим, это факт бесспорный. А как город любил ее... В театральной кассе обязательно звучал вопрос: «Шутова играет?». И этим сказано все.
Елизавета Максимовна Бондарева – драматург; жена главного режиссера. «Соперницы», «Хрустальный ключ», «Чайки над морем», «Друзья мои» – вот пьесы, ею написанные, Бондаревым поставленные, нами сыгранные по 100 и больше раз каждая. А что? Публика ходила и ходила в наш театр, никто силой не загонял, сильным был состав труппы: Ст. Муратов, Ст. Ожигин, Арк. Высоцкий, Н. Гурская. Д. Степурина, В. Дворжецкий, Колобаев, Сальников, А. Стрижова, Карганов, Шутова, Щукин и другие – это актеры редкие, редчайшие. Саратову просто повезло, что жили и работали в нем такие прекрасные, яркие мастера. Ну и, конечно же, Н. Бондарев, опытный капитан этого мощного корабля, который мог пускаться в любое плавание, не боясь напороться на подводные рифы. (Я ведь до института служил матросом на «Авроре» отсюда и морская терминология).
Театр – корабль... И он должен плыть. Почему-то и Малый театр ассоциируется у меня с тяжелым, непотопляемым дредноутом. Да, корабль, и у него должен быть капитан. Наш саратовский капитан, Николай Автономович, ушел однажды служить «на другой флот», к нам пришел новый, ну и, как это часто бывает; не заладилось. А тут кино увело меня из театра на целую зиму, а когда вернулся в мае 1965 года домой, то театра старого, моего боевого корабля, постройки 1859 года, на месте уже не было – он открыл кингстоны и ушел на дно, выбросив, вероятно, перед гибелью сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь...» Постоял я на месте его гибели, где только прах кирпичный от фундамента остался, постоял, вспомнил, что ведь 12 лет! Двенадцать, изо дня в день – сюда. Какие драмы разыгрывались на этих подмостках, какие страсти рядом с ними, сколько отдано этому дому, которого теперь нет. На его месте будет новый, придут в него другие, повторится ли наша жизнь в них? Вероятно, в чем-то будет по-другому, иначе, лучше, наверное, но чувства, мысли, мечты, желания, все, что мы зовем своим делом и что составляет суть его, останутся ли? Повторятся? Пока на этом месте строили современную стекляшку, мы играли в клубе погранучилища, в зале, мало приспособленном для контакта со зрителем – деревянные сиденья, гулкая акустика, неуют сцены и зала, приходилось преодолевать и эти барьеры. Сыграли мы там «Физики и лирики», «День тишины» Шатрова, «Затейник» Розова, играли еще и многое иное, вроде «Марии Стюарт» но я уже готовился к уходу в другой театр. Еще три года к тем двенадцати проходили в поиске места – был неполный сезон в Воронеже, у Монастырского, успел там сыграть короля Карла в «Жаворонке» Ануя, но к весне вернулся домой. Какая разница – Саратов, Воронеж, Куйбышев?
Тем не менее в Театре имени Карла Маркса еще возникало нечто достойное, и нам не стыдно было показать свой «товар» и в Риге, и во Львове, и в Москве. А уж свою-то Саратовскую область изъездили вдоль и поперек, бывало, каждое лето на целый месяц отправлялись обслуживать сельского зрителя. Иной раз приедешь в деревню, а там и клуба нет, и спектакль наш играем на земле, в свете фар, в мелькании мотыльков и комарином писке, это уже когда коров подоят и стемнеет. Играли мы им про их жизнь, что-нибудь вроде «Соперниц» эту смешную историю, при полном внимании уставших за день людей, и далеких, чуть мерцающих звезд на темном ночном небе. Какое чувство удовлетворения испытывали мы, проделывая эту ночную веселую работу для тех, кто заслуживал, безусловно же, большего, но удовольствовался и этим малым. А ночные полынные запахи в заволжских степях, а парное молоко с горбушкой хлеба, а обветренные, до кирпичного цвета прокаленные лица людей, которые живут и всю жизнь работают на этой земле, довольствуясь таким малым, по нашему городскому счету, и дающих так много другим, – разве все это забудется? Мой Ведерников в сцене на военной переправе, жалея об уходящем времени, спрашивает: «Куда уходят дни, сержант?» Тот отвечает: «А куда им уходить? Они тут, при нас. Хорошо прожитый день и после нашей смерти жив остается». Наверное, эти люди в саратовском Заволжье не задавались вопросом об уходящих днях. У них существует еще и такое понятие, как «Хорошо прожитый день – год кормит». И когда говорят, что мы в долгу перед нашим зрителем, мне кажется, что перед таким зрителем мы действительно в долгу. Только платить этот долг надо не на словах, а конкретно – приехать к ним, и не наспех, пожить, поработать, своей профессией, своим делом порадовать, уж как они за это благодарны бывают... На следующее жаркое лето опять едем еще дальше, в степь, где миражи гуляют, сам видел цветущие оазисы в колеблющейся голубой дымке. Удивительно, но никто от этой работы не страдал. Даже такая «столичная штучка» как Нина Алисова, она работала в Саратове сезона два-три, играла вечную свою Ларису из «Бесприданницы» и еще что-то. Поехали мы с концертами по полевым станам, далеко, чуть не к казахстанским степям, верблюдов, во всяком случае, видели: и она, звезда экрана, ни разу не пискнула по поводу неудобств, жары, отсутствия воды или еще чего-нибудь. И мы честно платили свой долг, и пока еще нет ощущения, что мы его выплатили, эта работа не кончится, пока там пашут и сеют.
В Саратов я вернулся актером, сыгравшим в кино В. И. Ленина. Фильм назывался «В начале века». Популярность моя в этом городе сразу подскочила на несколько градусов. Пошли встречи в школах, институтах, рассказы о съемках. И только, видимо, никакого впечатления этот факт не произвел на любимого моего главного режиссера Н. А. Бондарева. При распределении ролей в пьесе Погодина «Третья, Патетическая» я получаю роль рабочего в картузе набок. Когда В.И. Ленин приходит на завод и идет по красной ковровой дорожке, мой персонаж произносит: «А у рабочего человека и клеенки постелить на стол нет!» И все.
Поставить меня в массовую сцену было, пожалуй, жестоковато по отношению ко мне. Только потом я оценил всю мудрость этого поступка, великий педагогический акт. И сейчас, из такого далека, я продолжаю помнить это и мысленно благодарить своего Учителя. Потом были большие роли в театре, обида забылась, не забылась только и не забудется моя первая встреча с моим первым театром, кинематографом, потом будут встречи другие...