Он сам точно не знает, сколько ролей уже сыграно им в кино, вернее, не подсчитывает. Да и зачем? Ведь в конечном счете дело не в количестве, а в тех извечных что и как сыграно...
И объективности ради следует сразу же заметить, что трезвости в этом вопросе он никогда не терял.
– Работу свою люблю. И чем дальше, тем сильнее, хотя далеко не все свои роли считаю удачными. Могу назвать пять-шесть, за которые не стыдно: вестовой Крапилин в «Беге», капитан Цветаев в «Освобождении», Селиванов в одной из самых дорогих мне картин «Долг», Берт Симпсон в «Бешеном золоте», майор Топорков в телефильме «Обратной дороги нет». Были у меня роли, о которых не хотелось бы вспоминать. Я на удовлетворен, к примеру, своей игрой в фильмах «Секундомер», «Ночной мотоциклист», «Мир хижинам, война дворцам»...
Так утверждал Николай Олялин десять лет назад – уже тогда один из популярных артистов советского кино, которому писали люди, прошедшие войну,– они обращались к тридцатилетнему актеру, как к своему фронтовому другу; писали школьники, создавшие « Клуб майора Цветаева», писали те, кто просто хотел поблагодарить за правду характера.
Но вот что особенно хотелось бы оттенить: несмотря на популярность, актерскую славу, не появилось в нем тогда и малейших признаков «премьерства», высокомерия и зазнайства. Он прекрасно понимал разницу между удачей и успехом.
– Удача приходит сама собой, – утверждал он в одном из тогдашних интервью, – успех надо отвоевывать Пядь за пядью на этой неведомой земле по имени Кино. Сейчас очень хочется сыграть современника, причем в комедии. Хочется уйти от прочно закрепленного за мной в кино своего рода «амплуа фронтовика», пока совсем не надоел зрителям... Но оказалось, что это не так просто... уйти даже невозможно...
Он родом из Вологды. И с городом этим, родным и милым, связано многое, особенно первое – первый самостоятельный шаг по земле, первый класс, первый выход на сцену еще мальчишкой в первой роли в жизни в самодеятельном спектакле «Сын полка».
Что же это – случайное стечение обстоятельств? Почему именно «Сын полка», а не «Бесприданница» Островского, скажем, или еще что-то из сугубо гражданского репертуара?
И в дальнейшем? Отец настаивает на поступлении в военное училище. Семнадцатилетний Николай «успешно проваливается». А на следующий год он уже студент Ленинградского института театра, музыки и кино. Казалось бы, все – ушел, забыто.
Нет, не тут-то было. Первое приглашение на роль в кино – роль военного летчика в картине Киностудии им. А. Довженко «Дни летные». Были и другие причины, более сложные, как считает сам артист, морально-этические – он не имел права разрушить легенду, которая для многих стала дорогой.
Так семья Степановых – мать и дочь – прислали артисту письмо, которое трудно читать без волнения и сейчас, много лет спустя. Интимное, как самому родному человеку: «Первым нашим движением, когда мы вас увидели на экране, было: сесть в самолет и лететь в Киев. Так вы похожи на нашего отца. Он тоже был майор. Мы жили вблизи границы, когда началась война, отец побежал в часть, и больше мы его не видели... Конечно, мы понимаем, что вы не наш отец. Но, может быть, вы наш Славик?».
Трудно уйти, невозможно, если верят, пишут.
И это тоже ноша, ответственная и драгоценная. Нужно найти в себе силы пронести ее с честью, нужно уметь отождествить себя «с тем парнем» и все-таки для себя остаться самим собой, а для других тем, кого они увидели в нем.
– Я понимаю, что это фильм и вы артист... – звонок женщины из Ивано-Франковска – и в слезы. – Но я стольких потеряла во время войны и сейчас вот говорю с вами... Поймите меня правильно, звоню и артисту, и человеку, которого вы играли, – хочу удостовериться, что вы не погибли, вы живы...
Как можно было уйти от этого? Получалось само собой, что роли эти, а точнее, жизнь этих героев, свою жизнь выбрал не он сам, выбор сделала судьба и проверяла его на прочность, на чистоту и душевную щедрость. И каждый день, каждый час ему нужно было сдавать экзамен и за себя, и за других, за тех, кто не успел дойти, долюбить, дожить...
Кто-то должен иметь отвагу на жизнь, эту высшую человеческую отвагу... У вас есть искра в сердце, огонь в душе. Это, может быть, не дает счастья, зато дает что-то большее и высшее, чем счастье, что-то такое, чему нет имени на человеческом языке... – кажется, так хорошо и точно относились бы слова эти к Николаю Олялину, что-то проясняли бы, а может быть, наоборот – что-то еше больше запутывали. И сказаны они были ему, Николаю Олялину, вернее, его персонажу Сергею Мержинскому – Лесей Украинкой. Это была философия счастья великой поэтессы, с которой не соглашался умирающий друг Сергей Мержинский, это была та жестокая сторона творчества, про которую сама героиня сказала: «Если бы меня кто спросил, как я из всего этого живая вышла, я бы тоже могла ответить: я из этого создала драму. Это очень страшная судьба, ибо она превращает дела в слова!..».
Фильм «Иду к тебе» складывался сложно. Вначале его снимал молодой режиссер, успевший заменить нескольких исполнителей главных ролей, но так и не сумевший снять даже половины картины. Но... Потом, когда у актрисы Аллы Демидовой осталось 20 свободных дней, а смета практически израсходована, съемочная группа уже не верила вообще в исход этого мероприятия, к съемкам приступил режиссер Николай Мащенко.
Начались новые будни, киномаховик набирал свои обороты, и вдруг выясняется: исполнитель роли Мержинского не может, не хочет и не будет играть роль так, как этого требовал сценарий, замысел, будущая кинолента. И опять растерянность, смятение...
В этот момент на пороге съемочной группы появился Николай Олялин и заявил:
– Я хочу играть эту роль... У меня есть свободных 12 дней и ночей...
Но положение у него оказалось белее сложное, чем он предполагал. Возникли проблемы не организационные, а творческие. Условность картины как прием, позволяющий обнажить скрытые процессы внутренней жизни Леси Украинки, ее мысли, монологи, все было направлено в сторону героини, к тому, чтобы выразить ее поединок с судьбой, в котором, по сути, и создается личность. А что же остается Мержинскому?
– Понимаете, – говорит ему Леся,– стыдно, что у меня на руках цепи, а сердце и мысль свободные, может, свободнее даже, чем у других...
Мержинскому остается реагировать на ее монологи, слушать музыку, скрывать свою боль... Но как все это выразить, как сыграть на уровне партнера, будучи прикованным к постели, неподвижным и смертельно больным? Как ни парадоксально, но практически в цепях оказался исполнитель роли Мержинского. И артист идет на риск. Во время одного из немногих своих монологов, на глазах съемочной группы Мержинский – Олялин стал задыхаться самым естественным образом, на глазах выступили слезы, лицо серовато-мертвенного цвета, губы посинели... Стоп! – крикнул режиссер Мащенко. Тогда Н. Олялин отбросил одеяло и все увидели туго завязанный шарф, концами которого он почти душил себя во время монолога...
– Актер не просто убедил своей игрой, он отбросил возможность иного решения этого образа. Николая Олялина в этом фильме без преувеличения можно назвать открытием – открытием для зрителей, художников и для него самого, – писала газета «Культура i життя».
Прочитал написанное и подумал: «А дальше?». Трудный вопрос, многоаспектный и сложно разрешаемый. Перечислять, а тем более пытаться анализировать последующие работы Н. Олялина нет смысла, тем более что он сам, как и раньше, количеству их внимания не уделяет. Ну, а качество? Есть ли брак? Встречается и брак, Олялин, не стесняясь, признает и свои, и чужие промахи, исповедует, как и прежде, формулу: кто ничего не делает, с тем ничего не случится.
Опереться на свой личный опыт в работе с актером неловко; наша совместная работа по картине «Пробивной человек» была небольшой и далеко не показательной для его творчества. Был, правда, в нашем сотрудничестве один немаловажный нюанс – роль эта, по замыслу сценарному, несла сама по себе одну незначительную функцию. Актер настоял, потребовал четкости и ясности, и мы совместно с авторами (А. Бориным и В. Черныхом) вынуждены были пойти ему навстречу – прописать ее подробнее, чтобы за функцией возник человек, личность.
Писать о том, что он стал более солидным, уверенным внешне и совершенно зрелым мастером в творчестве – тоже как-то более грустно, чем радостно, не говоря уж о том, что явление это далеко не односложное. Прочитал я в одной статье о нем: «Длинным студийным коридором идет Николай Олялин. Походка легкая, шаг широкий – душа широкая, талант глубокий...» И сразу захотелось не согласиться...
Проблема моя разрешилась совсем неожиданно и будто даже сама собой. На одном солидном концерте, в котором принимали участие популярные артисты эстрады и кино, вырисовалась любопытная закономерность. Каждого очередного исполнителя публика встречала горячо, как самого любимого актера. Но концерт явно «не пошел», как говорят специалисты. Нервничали его организаторы, суетились и терялись артисты, недоумевала публика. И вот диктор объявил: народный артист республики, лауреат премии Николая Островского Николай Олялин... Нет смысла пересказывать, как читал артист (и свои стихи в том числе), что он говорил, где держал «мхатовскую паузу», а где обрушивал гражданский пафос...
Была в этой личности такая надежность, рожденная природой, но и воспитанная собою и временем, его героями... А в его «медальном профиле» и в «его широких шагах» действительно просматривалось что-то большое и глубокое, чувствовались трогательность и гнев, нежность и воля...