С. Соломченко
Дубль! Еще дубль!

– Гешка, начнем с тебя. Приготовить Калягина в кадр! – По команде режиссера в дремлющем уголке леса на Комеле зашипела аппаратура, застучали топоры, звякнула лопата, глухими ударами отозвался лом. Пятачок у кинокамеры превратился в стройплощадку, режиссер-постановщик П. Тодоровский и оператор Л. Пааташвили – в прорабов: тут яму для «утопленника» вырыть, травки подбросить, там – избушку починить, елку установить. Под их началом – десятки тех, кого мы не увидим на экране.

А в тени кустов раскинулась походная парикмахерская. Чудодействует в ней художник-гример Виктор Мухин. Ловкими движениями выхватывает из сундука нужную баночку, скляночку, пузырек. Тут и «старость», и «молодость», и «пулевое ранение». На наших глазах бледнолицый московский школьник Гена Калигин превращается в прокаленного солнцем, чумазого Володьку Фролова – главного героя рождающейся сегодня киноленты «Зрелость» (по повести Федора Абрамова «Безотцовщина»). Гример достает кисточкой содержимое из банки с надписью «Пыль натуральная» и накладывает па лицо, шею, руки юного актера.

– Гена, в кадр!

На поляне у избушки – вся съемочная группа: операторы, осветители, художник по костюмам.

Колхозный конюх Сережа привел лошадей. Гена с мешком за спиной готов идти в кадр. Замерли, изготовившись, операторы. Режиссер озабоченно бегает от актера к операторской камере. Тоже замер. Гримеры в последний раз обливают Генку грязью (что ни на есть чернозем!). И... – Внимание! Тишина! Камера. Начал!

Герой во всей этой каше остается «один на один» с дремучим лесом, ветхой избушкой. На репетициях отработан каждый шаг, жест, взгляд. Но паровозом зашипели «дичи», затрещала камера – и впервые видит Володька тысячу раз виденную Генкой избушку, впервые остро ощущает свое одиночество.

– Стоп! Гена, позлей, позлей немножко. Дубль! И снова все сначала.

Еще дубль! С шестой попытки кадр взят. Маленькая пауза. Начинается подготовка к следующему кадру. Каждый занят своим хозяйством. А режиссер становится педагогом.

Уединившись с Гошкой и Павлом Александровичем Шальновым (исполнителем роли Кузьмы) на берегу глухого озера, он создает фундамент следующих сцен. Сейчас будет отснят важный кусок. В нем надо максимально крупно дать характеры главных героев. Камера уловит тонкий психологический момент завоевания Кузьмой ершистой, одинокой души мальчишки. В этом кинокадре каждый жест, взгляд, даже пауза несут особый смысл. Петр Ефимович объясняет актерам выношенную им нравственную идею сцены. Эта идея станет их идеей, созреет в них и воплотится в живую ткань фильма. Но это – потом. А сейчас артисты спорят, режиссер доказывает: – Не надо шума, крика. Ты по крохам, без внешних эффектов завоюй володькино уважение. Ведь нутро у парня доброе, ты только сними с него накипь, оболочку.

Незаметно спор превратился в репетицию, где осмысляется каждое слово, доказывается необходимость каждого шага, готовится внутренний монтаж сцены. Пользуясь передышкой, беседуем с режиссером.

– Прелесть абрамовской повести в ее подтексте, во внутренней речи героя. Главный нерв «Безотцовщины» в Володькиных размышлениях, в володькином видении мира. Удастся ли сохранить это? Как перевести на язык кино, язык действий?

– Характер нашего героя необычен: подросток далеко не идеален, остро чувствует и свое одиночество, и свое несовершенство. А, чтобы показать процесс роста сложного характера, потребовалось и более сложное художественное письмо, – размышляет Тодоровский. – Мы ввели два крупных и три маленьких представления, где володькина фантазия переложена на язык диалогов и действий. Эти представления чуточку сдвинуты, чуточку гротескны. Но они помогают сделать его поступки психологически достоверным.

Петр Ефимович рассказывает и о том, как долго искали исполнителя, и о том, что Гоша играет самого себя, и о том, как помогали ему деревенские ребятишки, как учили скакать на лошади без седла, управлять косилкой.

Солнышко уже давно за перевалом. Над болотом «разбойничает комар». На дощатом островке, под зонтиком-грибком осматривает позиции Робинзон в огромных резиновых сапогах – объектив кинокамеры оператора Левана Пааташвили нацелен на огромный камень. На камне, среди болота, в белоснежной рубашке сидит, покуривая, Володька. Перед ним в черно-желтом водолазном костюме – Кузьма. Сейчас начнутся съемки володькиного представления, где он мстит обидчику и даже пальцем не пошевелит, когда тот тонет. Движения давно отработаны. Дана команда «мотор». И тут начинается самое интересное –импровизация, фантазия на тему, как выразительнее «утопить» Кузьму в реке, где вода не достигает колен. Актера укладывают в яму, придерживая шестом черно-желтые ноги, обмазывают его голову грязью и ряской (у кинематографа своя мера достоверности) и просят утонуть. Гример, решив, что ряски мало, бросается с ведром в воду.

– Я возненавижу этого человека! – кричит актер и «пускает пузыри».

– Отлично! Еще дубль!

Возле «утопленника» целая группа «нянек». Над его головой, по колено в воде, стоит человек-штатив. Несколько часов подряд держит он на вытянутых руках огромный голубой подсвет, направляя отражение от него в лицо Кузьмы. «Человек-негатив» – Анатолий Юдин, мастер по свету. Его дело – в зависимости от психологической нагрузки кадра давать то мягкие полутона, то грозный, густой поток света.

Следующий кинокадр снимается у избушки. Осветители (в который раз за день!) переносят тяжелую аппаратуру. Дрессировщик пытается уломать Пуху и заставить ее пробежаться по воде. Да но тут-то было! Собачонка, единственный верный друг Володьки, «клок пестрой шерсти, подхваченной ветром», и ухом не повела. Привели лошадей. Опять непослушание. Гнедая – новичок в кино, и никак не идет на кинокамеру.

– Гена, на исходное!

Вновь и вновь проходят сцену. Укрощение строптивой так и не получилось. Сцену не успели отснять: кончилась смена. В автобусе оживленно обсуждаются подробности сегодняшнего интересного и утомительного дня. Пуха просто расцвела и лижет Гешкины руки (соскучилась, глупая, за день). А режиссер сообщает: сегодня отснято тридцать метров ленты. Зритель просмотрит их за минуту и пять секунд...