Мое выступление посвящено первым итогам выявления неизвестных материалов о Ферапонтове монастыре в фондах Государственного архива Вологодской области. В центре этих поисков были источники за период 1700-1764 гг., так как именно эти десятилетия в истории русских монастырей вообще, а Ферапонтова в частности, недостаточно освещены в научной литературе. Просматривался фонд № 496 (Вологодская духовная консистория), опись [1]. Выявленные документы по тематике делятся на три группы.
Первая группа – служебная документация и переписка (копии указов Синода и царских грамот, «Книга исходящая монастырей епархии», переписка о мощах и др.).
Вторая группа – документы о «насельниках» монастыря (о монахах, служителях и иных лицах, содержащихся в монастыре, их перемещении и содержании, дела о «пришлых» людях и т.п.).
Третья группа – документы о хозяйственной жизни монастыря (дела о взимании продовольствия и денег с монастыря, о мобилизации лошадей в драгунские полки, о хозяйственном положении монастыря и т.п.).
Выявленные источники содержат чаще всего фрагментарную, порой несопоставимую информацию о жизнедеятельности монастыря, с трудом выстраивающуюся в целостную картину. Лишь сведения о личном составе братии могут дать системную характеристику эволюции монастырской корпорации накануне секуляризации. Тем не менее, попытаемся показать возможности использования и интерпретации отдельных документов для реконструкции жизни и быта Ферапонтова монастыря. Остановимся на четырех документах различного вида.
Документ первый – «Тетрадь о сборе денег с вотчин и монастырей на путешествие епископа Амвросия в Санкт-Петербург в 1736 г.» Это записи с перечнем монастырей, обязанных внести свою долю в финансирование поездки вологодского епископа Амвросия в Санкт-Петербург. Поездка епархиального архиерея представляется в качестве общеепархиального дела. К нему подключаются ресурсы 20 монастырей. Возможно, что именно эти монастыри рассматривались в качестве наиболее платежеспособных в это сложное для них время: Спасо-Каменный, Спасо-Прилуцкий, Павлов, Глушицкий, Николаевский-Озерский, Спасо-Нуромский, Инокентиев, Ефимьев, Николаевский-Катромский, Печенгский, Лопотов, Рабангский, Подольный, Песочный, Александров-на-Куште, Сямский, Кирилло-Новоезерский, Ферапонтов, Троицкий, Усть-Шехонский, Кирилло-Белозерский.
И в этой связи, по размеру суммы, возложенной на Ферапонтов монастырь, он находится на пятом месте, делит его с Кирилло-Новоезерским. Взнос Ферапонтова монастыря составлял 13 руб. 40 коп. Всего собрано 264 руб.37 коп. Больше, чем Ферапонтов, внесли монастыри Кирилло-Белозерский – 105 руб. 70 коп., Павлов - 25 руб. 96 коп., Спасо-Прилуцкий – 21 руб.30 коп., Спасо-Каменный –18 руб. 87 коп. При этом доля взноса всех монастырей колебалась в промежутке от 1 руб.50 коп. до 105 руб.70 коп. 1. Таким образом, источник позволяет сделать предположение, что епархиальные власти считали финансовое положение Ферапонтова монастыря относительно благополучным.
Документ второй – «Дело по доношению канцеляристов и сообщениям настоятелей монастырей о «пришлых» людях». Исследователям известно, как трудно обнаружить какую-либо информацию о личности иноков, их жизни до пострижения. Но данный документ позволяет приоткрыть интересные и поучительные страницы жизни одного из ферапонтовских монахов. Приведем фрагмент текста:
«Монах Яков, попов сын, 29 лет от роду, женат не бывал. По обещанию своему, за скорбию в дому, отлучился. Бродил по монастырям лет с 13-и, а в 1727 г. в марте месяце пришел от Новгородского уезда в Добрынину пустыню, и в той пустыни, по желанию и по прошению своему, строителем, иеромонахом Иларионом, в монашеский сан постригся и жил в этой пустыни годов с пять, а в 1731 г. в сентябре месяце из той пустыни, по прошению его для моления, дали ему паспорт до Соловецкого монастыря, а в 1732 г. в сентябре месяце пришел он для моления в Ферапонтов монастырь...» [2].
Данные сведения уникальны на фоне угасания практики переходов из монастыря в монастырь в XVIII веке. Известно, что Духовный регламент ее весьма существенно ограничивал. Тем не менее, как показывает документ, обычай этот еще бытовал. Монах Яков как бы включался в общий поток паломничества по знаменитым монастырям России. И важно, что свой опыт паломничества он принес в Ферапонтову обитель.
Документ третий – «Ведомость о количестве хлеба, полученного семинарией от монастырей Белозерского уезда» за 1729 и 1731 гг. Годы эти примечательны: именно тогда по всей России шло становление провинциальных духовных школ семинарского типа. Известно, что в 1729 году была возобновлена работа архиерейской школы в Вологде (закрывавшаяся в 1725 году за неимением средств). А в 1731 году школа была преобразована в семинарию. Материальное содержание семинарии стало общеепархиальным делом. Источник свидетельствует, что участие в нем принял и Ферапонтов монастырь: в 1729 году он предоставил школе рожь, овес, пшеницу. К 1731 году ассортимент провианта расширился и в семинарию из монастыря привозили рожь, овес, ячмень, пшеницу, горох, семя конопляное, солод, толокно [3].
Также в деле по обвинению игумена Варлаама имеются сведения о том, что в 1742 году монастырь поделился с семинарией одной двадцатой своих хлебов [4]. Таким образом, перед нами еще один факт включенности древней обители в важные общецерковные дела.
Документ четвертый - «Дело по обвинению игумена Ферапонтова монастыря Варлаама о служении панихид по умершим царям в нарушение порядка, напечатанного в реестре» [5]. В данном случае мы сталкиваемся с примером доносительства. В деле разнообразные документы: доношения, приказ епископа Пимена о назначении следствия, «очные ставки», допросы, инструкции, тетрадь монастыря об отправлении панихид, императорские указы, печати пищика и казначея (всего 200 листов).
Игумен Ферапонтова монастыря Варлаам обвинялся в том, что не служил панихид по умершим царям и царицам, либо служил не в те дни, когда следует по реестру «чинить помяновение», либо объединял несколько поминовений на одной панихиде. Это расценивалось как неуважение к особам царствующего дома. К доношению руку приложили 13 человек из братии монастыря. Игумен Варлаам оправдывается тем, что во всех случаях нарушения реестра он либо отлучался из монастыря по хозяйственным нуждам, либо в дни поминовений были великие праздники.
Для разбирательства на месте в Ферапонтов монастырь выехал чиновник из Вологодской духовной консистории. Там он проводил «очные ставки» всех доносчиков с игуменом Варлаамом по основным пунктам. Интересен тот факт, что все доносчики и сам игумен ссылаются на двух людей – иеромонаха Геннадия и пономаря Варлаама, которые, в свою очередь, ничего «подлинно не упомнят».
Примечателен материал и тем, что он содержит редкие сведения о внутренней жизни монастыря. Например, можно увидеть, что имело место некоторое пренебрежение высокоторжественными днями в среде монахов, а значит, и в среде прихожан. Игумен Варлаам рассматривает свои отлучки по хозяйственным нуждам монастыря в такие дни, как вполне уважительные.
Материал также позволяет увидеть, что внутримонастырская субординация была строго соблюдаема. Хоть монахи и советуют игумену придерживаться предписаний реестра, но все окончательные решения принимает он, как глава обители. В день поминовения Петра I и Петра II игумен сказал братии в ответ на их речи о том, что неприлично в такой великий день наказывать портного: «Не такой и великий день, а вора – бить!». Причем бить «плетьми жестокими до крови» перед игуменской кельей. Здесь прослеживается обычай, дошедший с древнейших времен, когда провинившегося секли плетьми на лобном месте – будь то княжеские, боярские или царские хоромы, на площади и прочих людных местах. Игуменская же келья занимала важное место в топографии монастыря.
Следует отметить, что традиции общежительного монастыря в Ферапонтовской обители в это время были уже значительно ослаблены: случаи, когда братия обедала совместно, после литургии, оговариваются на «очных ставках» особо.
Так в чем же причина этого доноса? Очевидно же, что и сами доносчики нарушали высокоторжественные дни и причем неоднократно. На мой взгляд, в этом деле есть момент личной обиды и мести со стороны иеромонаха Иосафа Шелепина, зять которого и был бит по приказу игумена. Но главное, вероятно, в том, что инициаторы дела были уверены, что подобные обвинения немедленно приведут к отстранению игумена Варлаама, как это и бывало по доношениям о «слове и деле» в 1740-е годы. Но они ошиблись – время было уже другое, елизаветинское, и порочная практика бироновщины ушла в прошлое, хотя и оставила даже в сознании монашествующих свои недобрые следы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ГАВО. Ф.496. Оп.1. Д.1182. Л.14, 24, 34.
2 Там же. Д.1072. Л.22-27.
3 Там же. Д.1301. Л.1-2.
4 Там же. Д.1396. Л.18.
5 Там же.
