В покоях настоятеля устюженской обители Рождества Пречистые Богородицы было жарко и душно. Послушник Кузьма, живший при монастыре всего несколько дней и исполнявший работу истопника, никак не мог приноровиться к капризным печам игуменских келий. Теперь он ожидал выволочки от настоятеля Ферапонта, однако тот, мужчина тяжелый и грузный, всегда страдавший от одышки, в этот раз, войдя в свои покои и вдохнув горячего воздуха, только поморщился, но не произнес ни слова. Кузьма, получив разрешение удалиться, проворно шмыгнул за дверь. Игумен тяжело опустился на простую скамью, стоявшую у маленького оконца. На улице было зябко. Моросил нудный осенний дождь. За толстыми монастырскими стенами завывал холодный ветер. Стоял промозглый октябрь 1565 года.
Игумен Ферапонт, бывший настоятелем устюженского монастыря уже два года, в тот день был мрачен, как туча. Между тем Богородице Рождественский монастырь, стоявший на высоком берегу Ворожи, в центре города, жил справно. Кроме соборного храма на монастырском дворе возвышалась теплая церковь Иоанна Милостивого с трапезной, построенная еще по указу государя Ивана III на средства царской казны. Была при храме колокольня, а на ней чудо – часы с боем, приведенные к большому колоколу. За часами ухаживал мастер Некраско, проживавший в обители. При монастыре имелись разные хозяйственные постройки, своя просвирня, а также две игуменские кельи, шестнадцать братских и десять келий для монашек. Именно последнее обстоятельство давно уже смущало и тревожило монастырского настоятеля Ферапонта, ведь еще Священным Собором 1503 года совместное проживание иноков и инокинь было запрещено. Но куда девать монашек, ведь женской обители нет ни в городе, ни поблизости от него? Да и не желали черно– ризицы покидать монастырь, где хранилась особо почитаемая ими и всеми прочими устюжанками Смоленская икона Божьей Матери. Споры о том, кому в обители оставаться – братии или монахиням, шли давно. Писались челобитные, чинились допросы, но воз с места стронуть не удавалось. Так и тянули время, испытывая терпение Господа и новгородского архиепископа. Вот и доиспытывались!
На днях в монастыре произошло неслыханное. Молодая послушница Евфросинья родила мертвого младенца и сама скончалась от родильной горячки. Скандальную историю постарались не выпускать за монастырские стены, однако шила в мешке не утаишь. Игумену докладывали, что подвыпившие мастеровые, забыв об уважении к священству, рассказывали в устюженских кабаках скабрезные истории об общежительной обители. Что будто бы некоторые монахи погрязли в пьянстве и распутстве, а между кельями монашек и старцев-черноризцев даже прорыт подземный ход для более удобного и скрытного сообщения.
Слышать эти неправедные речи игумену Ферапонту было больно и обидно. Он ли не хранил благочестия в доверенной ему обители? Он ли не беспокоился о чистоте нравов и помыслов своей братии? Однако лукавый оказался сильнее. Молода и красива была послушница Евфросинья. В обитель она пошла не по принужденью, но и не по доброй воле. Нищие сродственники отдали подросшую сироту-племянницу в монастырь, желая уберечь девушку от лишений и голода. В послушании Евфросинья слыла умницей и скромницей, с готовностью принималась за любую работу. Монастырские старицы-черноризицы любили славную девицу и были уверены, что когда придет пора, то благословит ее отец-игумен и взденет Евфросинья монашеский клобук.
Согрешила послушница не только своим падением, но и тем, что, приходя на исповедь, утаила свой грех от настоятеля. Покарал ее Господь. Умерла Евфросинья без покаяния, метаясь в горячечном беспамятстве на соломенном тюфяке в маленькой монастырской сторожке. Ферапонту было жаль девушку, но суровы церковные каноны. Тело молодой послушницы без отпевания закопали за кладбищенской оградой. Игумен сам провел дознание, но найти совратителя так и не смог. Да, полно, был ли тот из монастырских жильцов? Однако, что же дальше?
Долго ломал голову настоятель. На следующий день послал Кузьму к устюженскому земскому старосте – городскому голове с просьбой посетить его в обители. Староста часто захаживал в гостеприимную келью Ферапонта, где старики обсуждали общие дела. Несмотря на положенную замкнутость монастырского жития, обитель все же тяготела к городской жизни. Известное дело, не в глухом лесу была поставлена. Кто поможет черноризцам поднять покосившийся амбар? Кто поправит стену сарая, подкует захромавшую монастырскую лошадь? Без городских мастеров не обойтись! А кто будет молить Бога за посадских, как не монастырская братия? Кто умеет всех искусней врачевать увечных и болящих, как не старицы с монастырского двора? Кто даст мудрый совет, как не отец-игумен? Нет, не жить городу без монастыря, а монастырю без города.
Ферапонт, не вдаваясь в подробности, поведал старосте о том, что сочинил челобитную самому государю и великому князю Ивану Васильевичу, где объяснил, что близкое соседство инокинь к монастырской братии порождает беспорядки и служит поводом «к нарушению уставов благочиния». Просил игумен вывести кельи монашек за ограду обители, потому что «игумену и братии со старицами черноризицами в одном монастыре пробыти не мочно для презорства же и нестроения». Земский староста, не подал вида, что прослышал о беде с девицей Евфросиньей, но челобитную одобрил и от имени всех устюженских посадских людей подписал. И пошла бумага в столицу.
В первопрестольной дело разобрали. Грозный царь, испросив благословения у архиепископа, приказал из устюженского монастыря стариц вывести и даже «около монастыря ограду заметом оградити». При этом новый женский монастырь указано было основать в Устюжне при приходском Вознесенском храме и содержать его с доходов мужской Богородице-Рождественской обители.
По государеву указу и по Соборному уложению дело было решено, однако ни царь, ни игумен так и не смогли справиться с тихими монашками. После смерти Ивана IV устюженский монастырь был закрыт, а вскоре в город приехали писцы-переписчики. В ревизских «сказках» они указали: «На посаде соборная церковь Рождества Пречистые Богородицы, при церкви 25 келий. В них живут старицы-черноризицы, у коих служит поп черный Геннадий, да живет один старец Михайло». Так и закончилась эта история. А что касается несчастной послушницы Евфросиньи, то пусть бросит в нее камень тот, кто сам безгрешен.
