В прошлом номере «Благовестника» мы напечатали воспоминания известного вологодского священника, настоятеля храма святого апостола Андрея Первозванного протоиерея Георгия Иванова. Продолжаем печатать рассказ отца Георгия об архиереях и священниках епархии. Это – запись живого рассказа батюшки. Даты и имена редакция не сочла нужным проверять: самое важное здесь, как нам кажется, – непосредственное чувство, атмосфера того времени...
Владыка Мстислав (Волонсевич) служил здесь с 1959, лет шесть. Особого следа в истории епархии не оставил. Он был из эмигрантов. Любил молодежь, и молодежь к нему тянулась. Он такой интересный, веселый был человек, лет 60-ти. А нельзя же было молодежь в Церковь привлекать, это считалась противозаконной религиозной агитацией: хрущевское время, 60-е годы! Но он-то приехал со своими представлениями из-за границы. Его очень недолюбливали власти. В войну он претерпел большие жизненные испытания, в концлагере был, поэтому психика у него была нарушена от больших переживаний. И время было трудное – после владыки Гавриила, после такого старца! Осторожное к нему было отношение, – это я со слов знавших его людей говорю.
Владыка Мелхиседек (Лебедев) служил у нас 2 года. Человек очень хороший, доступный, простой, благочестивый. Я с ним общался. Но он очень мало был здесь. Все о нем хорошо вспоминают.
Половину церквей на Западной Украине закрыли. И оттуда ехали уважаемые протоиереи. Они пристраивались на Севере, тут нехватка духовенства была.
Владыка Мефодий (Мензак) тоже с Западной Украины, 4 года здесь служил. Хозяйственный, экономный, практичный. Он купил дом епархиальный, там разместилась архиерейская резиденция. Отец Димитрий Батрин был его келейником, он скончался в 1994 году (похоронен на Усть-Печеньге). Когда я был пономарем в соборе, мне отец Димитрий о своем духовном отце владыке Мефодии много рассказывал хорошего.
– Как жили? – спрашиваю.
– А представь себе – приехали с владыкой, домой после пасхальной службы, трапеза – картошка и кабачковая икра. Вот так разговлялись. Очень этот владыка был скромный.
Я читал о нем воспоминания владыки Никодима Харьковского. Антоний Черниговский, Никодим Харьковский и Мефодий – они с одного села, с Буковины. Владыка Никодим описывает, в какой они бедности жили, как мальчишками коров пасли, как бедствовали, голодали. Как они в семинарию ушли. Они из благочестивого народа, там до 1941 года не было советской власти. Там религию не травили, монастырей было много. Так владыка Мефодий, говорят, даже брюки носил в заплатах, насколько он был экономный и скромно жил. Домик епархиальный приобрел и сам котел топил, уголь подбрасывал. Добрый был, милостивый, скромный, простой. Его в Омск перевели, а там его убили.
Вот приехал владыка Павел (Голышев) из Новосибирска. Тоже из эмигрантов. Я лично его не знал, но у меня есть несколько знакомых из его близкого окружения. Таких архипастырей надо не знаю как и ценить! Он весь жил в Боге, предан был Церкви.
Некоторые его действия как эмигранта не входили в советские понятия. Рукоположить священника – дело архиерея. А при советских законах надо было это согласосвать с уполномоченным совета по делам религии при облисполкоме. Он не всегда это делал, считал: «Это мое право!». А священнику после этого не давали регистрации, без чего служить было нельзя.
Домна, наша прихожанка, говорит: «Я помню владыку Павла. Он даже из Ковырина, из резиденции, а епархия была на Ворошилова, 93, ездил на автобусе. И не садился никогда. Черный подрясник, сверху плащ, шляпа или скуфейка и черный портфель. И всегда на задней площадке стоял».
На моей родине служит архимандрит Павел (Кравец). Замечательный архимандрит, у него хорошая община создана. Он ученик владыки Павла, и с таким благоговением относится к его памяти! Тоже назван Павлом, он его постриженник. «Я, – говорит, – в день его смерти, прежде чем начать службу, служу панихиду по владыке Павлу, а потом уже молебен». Вот как люди благоговейно его почитают. Народ-то его возлюбил, а духовенство нет, он строговат был с духовенством. Приезжала какая-то представительная дама, врач, и букет роз под ноги владыке бросила, как он в храм зашел. Наши вологжане посмотрели: да, мы не ценим своего владыку, а из Новосибирска такие люди приезжают за ним. Но ему не дали здесь развернуться, кислород перекрыли.
Потом приехал владыка Михаил (Чуб), два года был. Его расхваливают, что он из священнической семьи. Правильно. Вот его-то я хорошо знаю. Этот владыка был добрый человек, молитвенник. Богослов – да. А руководитель он был совершенно беспомощный. Он был запуган этой советской системой. Папа – священник у него был умучен в лагерях. Владыка Михаил в 1953 году рукоположен в епископы, и всё жил под прицелом КГБ. Всякие статьи клеветнические тогда печатали. В Вологодской епархии числилось 17 церквей. Из 17-ти служили только в 12. Пять церквей на замках было! Нет священников. А он здесь за все время рукоположил только одного диакона Василия Глазова. И Вологодскую епархию после всех смятений, после всех запустений поговаривали сделать приписной к Ярославской или Архангельской. Так вот, ленинградский владыка Никодим (Ротов) сказал тогда: нельзя допустить, чтобы такая древняя кафедра утратила самостоятельность!
И из Тамбова сюда перевели владыку Дамаскина. Переводил его владыка Никодим и сказал: «Поедешь в Вологду на 5 лет, надо там навести порядок». Я при нем сюда приехал.
Это был замечательный, светлый человек. Многие видные люди – начальник визовой службы, главный прокурор, главный кардиолог – все у него тайно окормлялись. Всех сам крестил на дому. Уполномоченного Матасова «убрал», попросил власти – сумел убедить, что тот не дает работать. И «поставил» Валентина Павловича Николаева. Тот от общения с владыкой Дамаскиным в Бога уверовал! И сказал, когда умирал: «Я хочу, чтобы меня в церкви поминали».
Владыка за пять лет все вакансии восполнил. Все 17 церквей стали служить, всё процветало. Дом был отремонтировал полностью. Новенькую черную «Волгу» приобрел, владыке Михаилу (Мудьюгину) оставил. Он здесь столько добра сделал! Столько всего возродил, обновил!
Проповедь была под контролем, поэтому владыка говорил очень скромно, очень мудро, цитировал всегда жития святых. Люди с открытым ртом его слушали – не академическую проповедь говорил. Почитайте владыку Кирилла. Он описывает то время, когда проповедь на досмотр к уполномоченному надо было представлять. Так его папа, отец Михаил Гундяев, в Красном Селе служил, никогда не начинал проповедь, как положено, «во имя Отца и Сына и Святого Духа». Начнет, как обычное приветствие – «С праздником!» И дальше говорит, говорит. А если его вызывали, чтобы выговор сделать, он пояснял:
– А я и не проповедь говорил, я приветствовал народ.
Вот и владыка Дамаскин говорил очень просто, доступно. И вечером говорил, и утром. Весь собор благословлял. Люди плакали, когда он уезжал. Сколько молодых людей наставил, епархия просто задышала. И его перевели, как обещал Синод. Через пять лет в Полтаву на повышение поехал.
Архиепископ Гавриил (Огородников) управлял Вологодской епархией с 1949 г. по 1959 г.
А после владыка Михаил (Мудьюгин) был 13 лет. Этот, конечно, богослов! Академические проповеди говорил. Такой грамотный, ученый. Всемирно известный был. Экуменист, на всякие встречи ездил, на богословские собеседования. Тогда экуменизм был для Церкви необходимостью, чтоб встретиться с верующими за границей, рассказать о нашей Церкви, о духовной жизни в Советском Союзе. Не столько верили в этот экуменизм, сколько он был отдушиной. Сохранились фотографии, где владыка Михаил стоит вместе с западными кардиналами. Вот экуменизм-то зачем нужен был – чтобы иметь выезд за границу! Можно было сделать много полезного для Церкви. Владыка Никодим просил Антония Сурожского: «Говорите, говорите больше по своему Би-Би-Си, чем вы больше говорите там, за границей, тем нам здесь полегче». Вот для чего экуменизм – чтоб выбраться из изоляции. Ну конечно, не будет православный с мусульманином молиться или с протестантом. Но хотя бы не враждовали. Ведь разделение-то от врага, правда? От сатаны.
Владыка Михаил был человек добрый. Он мог и погневаться, мог и отругать – всё искренне. Искренний был во всем: во гневе и в милости. И отругает, и пожалеет. Бесконечное число примеров этого я видел в его жизни.
Восемь лет прослужил в соборе. Владыка уже немолодой сюда приехал, 68 лет ему уже было. Прослужил до 82-х.
Во время своего служения в соборе я встретил монахиню, матушку Серафиму, которая всю жизнь посвятила Господу. Она первая обратила внимание на меня, немножко мне помогала советами, некоторыми церковными святыньками.
Матушка Серафима, или Капитолина, как больше ее знали, – последняя насельница нашего Горне-Успенского монастыря. Она купеческая дочь. Рассказывала, как пришла в монастырь, как была золотошвейкой, келейницей игумении Ермионии, как большевики наслали красных курсантов, какие погромы там учинили, как закрывали обитель. Как слезно прощались они с матушкой за вратами, за Алексеевской церковью. Как она пошла к своим родителям, потом была арестована. В тюрьму ее забирали как антисоветский элемент. Мне она рассказывала, как на нарах была.
Забрали после монастыря на три года. Хорошо, что человек из надсмотрщиков жалел ее, прятал от пьяных конвоиров. Он ее пристроил в медпункт пузырьки мыть. Потом освободили, она в собор и пришла. И с 1943 года, с открытия, всю жизнь была при Богородицком кафедральном соборе. Духовная дочь владыки Иустина.
Жила в комнатке при ризнице. Она прекрасно пела на клиросе, у нее был ангельский голос. Она облачала владыку Иустина. Они ходили по кладбищам, отпевали покойников в войну и после войны. А потом, когда уже петь не могла ввиду почтенного возраста, мать Серафима алтарничала. Следила за чистотой в храме, у нее было много духовных чад, которые слушались ее. Потом жила в деревянной домушке: келейка у нее была, три на четыре.
Мать Серафима кроткая была, добрая, умница. Я с ней с 1975 года был знаком, и до ее смерти. Умерла она в 1980 году, похоронена в Кадникове, на Ильинском погосте, у алтаря. Это был божий человек. Глаза светлые и душа светлая, и человек она была светлый. Царство ей небесное. Всю жизнь свою, от юности посвятила Господу.
С отцом Василием Чугуновым я встретился в самом начале своего служения. Я его воспринимал как старого, уважаемого, доброго и образованного священника, который был готов со мной общаться, помочь чем-то. Время-то было такое, что друг друга все боялись. А с молодежью общаться... Я сам эту чашу испил, общаясь с молодыми. Сколько всякой напраслины возводили! Отец Василий не больно-то боялся.
Он участвовал в моей жизни. Приходил в гости, я тогда жил на улице Ворошилова. Я ещё алтарником был, приду утром в алтарь – отец Василий всегда поприветствует: как живешь? Скажет доброе, участливое слово, рассмешит. Когда меня уже рукоположили, он говорил, что я получил прекрасный приход. Он туда и письма написал, чтоб меня там хороню встретили, и сам приезжал. Что бы меня ни постигло в жизни – он участливо относился: письмо хорошее пришлёт, или что-нибудь утешительное скажет, или сам приедет.
Помню, он был благочинным первого округа, поехали мы с ним в Кадников, послужить на Трёх Святителей. Приезжаем, а дом церковный сгорел, там и человек погиб. Руины! У меня сгорело много личного имущества, в том числе все рясы и 30 облачений. Я в расстройстве. Едем домой. Он мне и говорит:
– Ну, ведь ты нажил ризы-то, а не они тебя. Ты ещё молод, со временем всё восстановишь, будет ещё лучше. А вот ты приедешь сейчас – тебя ждет натопленный дом, матушка, дети тебя окружат. И ты всё свое горе забудешь. Великое счастье, что у тебя такая благочестивая хорошая семья. А вот я, старик, сейчас приду домой, никто меня не ждет. Вот о чем бы надо плакать, а не о ризах твоих! Я подумал: «Да и правда. Что эти тряпки!». Лучше потом нашил. Вот пример отношения отца Василия к жизни. Сам он не унывал и другим не давал.
Это был такой народный, добрый батюшка. Он был местный, говорок тотемский, на «о», речь простая. Он пользовался любовью народа. Однажды мы в кафедральном соборе отслужили на Рождество Христово, была архиерейская служба, идём все в трапезную. Подходит бабушка какая-то и плачет горькими слезами: сын погиб, отпеть надо. Но мы-то все устали, проходим мимо. Один отец Василий остановился, говорил-говорил с ней, вернулся в храм, отпел, она пошла утешенная. Мы устали, а он не устал... Какая любовь у него была к людям! Он был очень простой и доступный.
Собирались закрывать кафедральный собор. Нашу Андреевскую церковь хотели сделать кафедральным собором, а собор закрыть под предлогом расширения железнодорожного полотна. Владыка Мефодий поставил настоятелем отца Василия: пусть при нём и закроют. Батюшка сказал Владыке:
– А если я отстою?
– Дай Бог! Но что-то не верится.
И отстоял! Собор не закрыли. Отец Василий большую роль тогда сыграл в этом деле и, как ни странно, его поддержал тот самый уполномоченный, «дьявол в человеческом обличье». Так сумел его убедить отец Василий, что он поддержал Церковь. И собор не тронули.
А его статьи я читал: как у него там написано про путешествие с владыкой Гавриилом. Всё так поэтично рассказывает: как они плыли на пароходе, как ехали на поезде, как птицы на лету пожирали майских жуков. Он имел такой дар рассказывать интересно.
А фотографии! Это же благодаря отцу Василию вся жизнь епархии отражена! Кто теперь помнит те времена? А благодаря фотографиям сейчас сохранилась вся летопись церковной жизни. Там и владыка Гавриил, и владыка Иустин – запечатлены у него все архиереи! Он ещё с академии занимался фотографией. Не один чемодан его альбомов и снимков сохранили, кому это интересно. Сам снимал «Зенитом», сам печатал. Он и мне кое-чего дарил. У меня три альбома его фотографий. Интереснейшие снимки! Что он на них зарабатывал? А сколько людей-то обрадовал. Старуха харовская посмотрит на фотографию кафедрального собора, помолится – как в церкви побыла! Я ему давал денег за снимки – может, только и хватало на фотопленку, фотобумагу, компенсировать расходы. Он ни разу не сказал, что мало. Скажет: «Спаси Господи!», и всё.
Он приходил к людям, требы исполнял, не боялся. Кому-то было неохота. А он всё равно сходит. Тогда говорят: «Чугунов пошёл зарабатывать». Иди и ты зарабатывай. Выписку-квитанцию бери в канцелярии, и иди. А если один – то пусть отец Василий. Отец Василий ездил – и в Вожегу, и в Харовскую. Когда открылись приходы, там и певчие нашлись, там и прихожане нашлись. Потому что он их окормлял духовно. Если он покрестит, то цель не в том, что угостят да заплатят. Главное – люди стали крещёные. Другие-то боялись властей, не хотели по епархии ездить. До Харовска вон надо сколько ехать!
Я сам, помню, приехал на Пошехонское кладбище. Квитанция выписана, всё законно. Отслужил, выходит женщина, я потом узнал, что это директор кладбища, и говорит: «Знаете, батюшка, нам поступил звонок: «Увидите священника, сразу нам немедленно звоните. Будем меры принимать». Я не буду звонить, вы молодой человек, у вас, наверное, семья, дети. Но вы больше не появляйтесь здесь».
Это были 1983-1984 годы. А во времена отца Василия ещё труднее было. Не то чтобы запрещалось, но очень не поощрялось. А отец Василий всё равно ехал. Где-то что-то дадут, а где-то и не дадут. Народ-то как жил! Моя мама вспоминала: «Одна была мысль, – когда же наступит время, что можно хлеба досыта поесть?». Это 1957-1958 годы. В эти годы отец Василий и служил. На стройке мама моя работала, 350 рублей дореформенных – зарплата, так это счастье было после колхозных трудодней. Так народ жил. И что они отцу Василию могли дать? На что «жировать» – то особо было!? Он купил плащ китайский в 1946 году и носил его до 1996-го. Говорил: «Дурак, что два не купил, пока хорошие отношения с Китаем были». Они с дьяконом Анатолием Макаровым жили в одном доме. Церковный дом. Какая там роскошь? Двое детишек. Матушка не работала. Она была учительница, на работу никуда не брали, раз за священником замужем.
Священников не хватало, посылали служить на приходы. В Ламаниху или в Покров Кирилловский кто поедет? Чугунов. Никому неохота пять километров по бездорожью пешком по тропочке идти. И вот батюшка берет свой дежурный чемодан, складывает туда принадлежности, и идёт, чтобы порадовать людей богослужением. У городского духовенства – у кого болезнь, у кого другие проблемы. А у отца Василия нет проблем. «Благословите!» – и поехал. Вот такой он был – безотказный!
Ещё распространяют слухи, что отец Василий был КГБ-эшником. Откуда, кто это знает? Отец Василий однажды рассказывал в алтаре, что какой-то архиерей сделал ему замечание, за то, что он что-то напутал на проповеди. Отец Василий расстроился, и говорит ему: «А вот вы знаете, как в 50-х годах, при Хрущеве, вызовут на Менжинского, поставят на двое суток лицом к стене и говорят: подписывай отречение! И стоишь до потери сознания. Не только память потеряешь. Туг можно было жизнь потерять. А я, слава тебе Господи, устоял и служу!»
В хрущевское время кампания была, чтобы отрекались священники и потом Церковь грязью поливали. Протоиерей Осипов, инспектор Ленинградской духовной академии, отрёкся, ещё какой-то. Ольга Чавчавадзе, сейчас она монахиня Магдалина, в своих воспоминаниях пишет, как она на диспут ходила к отрекшемуся священнику. Такая девчушка с предателем сражалась. Время-то какое было! Вот отец Василий был кандидат у властей намеченный. Человек с высшим образованием, Московский государственный университет, химический факультет. Образованный человек забрался в религиозные путы. И жена – советская учительница. Надо его освободить. Зачем же будет гибнуть советская семья? И вот представим советскому народу пример, когда человек попал в сети и выбрался из этой паутины. И другим говорит: оставьте, это бред! Религия – это дело умирающее, советскому человеку с ней не по пути. Вот что хотели.
А когда отцу Василию говорили так некоторые по злобе, что про тебя, мол, поговаривают, он отвечал: «Поговаривать-то про всех поговаривают. А вы скажите, кто-то по моему доносу сидит? Или расстрелян, или в тюрьме? Покажите». А нечего показывать. Он не опускался до склок, всегда мудро отвечал. Делал свое дело спокойно. Такой был человек.
