Именно Алексею Шилову однажды пришло в голову записать живой голос Николая Рубцова, причем не декларирующего стихи и не поющего песни под гитару, а просто разговаривающего в кругу близких ему людей за обычным дружеским застольем... За столом в тот день сидели: корреспондент областного радио Энгельс Федосеев, композитор Алексей Шилов, его жена Нина Андреевна и сам Николай Рубцов. В 1986 году А. Шилов опубликовал выдержки из этого разговора в местной газете, но в полном виде (без всяких купюр и стыдливых умолчаний) застольная беседа эта публикуется впервые.
Итак, живое слово Поэта...
HP: «...Когда я был трезвый и не пил, все растерялись; как же так, Рубцов – не пьет. Так как же вести себя?
...Я пошел в Литинститут специально, чтобы научить людей поэзии, литературе, чтобы назначить их по местам. Вот если ты приобретаешь квалификацию – газетную, издательскую, иди с богом! – но не забывай о том, что ты – не поэт, ты – не писатель. Когда я пришел туда, я был гораздо умнее, чем сейчас. Я сейчас глупее. Но тогда, когда я был умнее, меня никто не слушал. Мне приходилось бороться за каждое свое слово. А теперь, когда я стал глупее, меня слушают.
НШ: – Ну вот как вас понять, гениальных натур? Ни стихов не прочитает, ничем не порадует. Только внушает, что он гениальный. Прочитай мне хоть одно стихотворение, Николай! Разве так можно? Вы же для нас пишете!
НР: – Не для учителей мы пишем!
НШ: – Ну, мне такая заносчивость не нравится. Делаете вид, что в поэзии мы не разбираемся. Но вы ведь тоже не разбираетесь в ботанике, в арифметике. Каждому свое.
HP: – В ботанике я разбираюсь! И в арифметике – тоже. Я имел по ним пять и сдавал экстерном экзамены, в том числе и по математике. Нина Андреевна, я хочу услышать, что ты мне скажешь.
НШ: – Да ничего я не хочу сказать, я хочу услышать твои стихи!
ЭФ: – Да не гоношитесь вы!
НШ: – Мы с Колей знаем друг друга не первый год, у нас с ним и не такие перепалки были. Кстати, он за последнее время лучше стал как человек. Раньше был хуже.
НР: – Я просто был умнее...
НШ: – А сейчас? Полно, Коля! Ты же умный мужчина. Очень. Просто прикидываешься. Товариши тебя боготворят.
HP:
... И нету их в седой
Сибири дикой,
Их нету и не будет много лет,
Мы в космосе до завтрака
летаем,
Мы стали и воздушны,
и легки.
Мы Ленина на обед читаем,
А ужин... Что нам ужин,
спать уже пора!
А вот еще послушай, Нина Андреевна, такое стихотворение:
За городом вырос пустынный
квартал.
На почве болотной и зыбкой. Там жили поэты,
И каждый встречал
Другого с надменной улыбкой.
Напрасно и день светозарный
вставал
Над этим печальным болотом
Его обитатель весь день
посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в
дружбе клялись
Болтали цинично и пряно
На утро их рвало, потом,
запершись.
Работали тупо и рьяно.
Затем, вылезая из будок,
как псы.
Смотрели, как море горело,
И золотом каждой прохожей
косы
Пленялись со знанием дела.
Так жили поэты. Читатель
и друг.
Ты думаешь, может быть, хуже
Твоих ежедневных бессильных
потуг.
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой
критик слепой,
По крайности есть у поэта
И панцырь, и тучка, и воз
золотой
Тебе ж недоступно все это!
Ты будешь доволен собой
и женой
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта всмирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором,
как пес.
Пусть жизнь меня в землю
втоптала.
Я верю, что бог меня снегом
занес,
Что вьюга меня целовала.
Александр Блок.
НШ: – А вот мне, Коля, кажется, что у тебя в некоторых стихах такой слог сложный. Я как читатель тебе об этом говорю. Видишь ли, гениальность должна быть еще проста...
(А. Шилов читает стихотворение Н. Рубцова «Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны»).
(Н. Рубцов читает стихотворение «Старая дорога»).
[...] HP: ... И он начинает их все-таки не со слова «Я тебя люблю», с сюсюканья, он начинает их со слов: «На холмах Грузии лежит ночная мгла. Шумит Арагва предо мною, Мне грустно и легко, печаль моя светла. Печаль моя полна тобою». Это – Пушкин.
НШ: – Можно подумать, я не отличу Пушкина от Коли Рубцова.
HP: – Ну, милая моя. «Мы в ванные очень не лезем, Но все же нам счастье дано. Дворы у нас крыты железом, У каждого в хате говно, По праздником мясо и квас, Недаром когда-то исправник любил погостить у нас».
И между прочим, я задал однажды вопрос одной женщине: «Кого бы ты хотела увидеть из любимых поэтов – Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, и между прочим Фета я еще сказал. Блока из двадцатого века, Есенина, ну и, на всякий случай, Маяковского я еще назвал. Кого ты хочешь из них увидеть?»
И эта женщина мне тихо сказала: «Пожалуйста, пропустите ко мне Есенина». И когда я был в Константинове, а в Константиново я уехал так из Москвы: однажды приходит ко мне один член Союза писательской организации из Рязани, говорит: «Поехали в Константиново!» Это было на такси, два часа ходу.
И первый секретарь писательской организации (ну, мы переночевали там в женском общежитии студенческом, но я там ни с какой из женщин дела не имел, очень жаль, конечно) меня увидел и спращивает: «Скажи двумя словами, для чего ты приехал в Рязань?». Я на него посмотрел и сказал: «Скажу одним словом – Константиново».
И вот весь Союз писателей Рязани, у них нет машины, требуют у какого-то генерала, взяли генеральскую машину, нас было одиннадцать человек, всем мест не хватило, там кто-то плакал. Это было вот такой же смутной порой: ни зима, ни весна, ни лето. Вот как сейчас.
Ну, приехали мы туда. В домик Есенина нас сопровождала какая-то бабушка. И вот нам, как почетным гостям, предложили попить из того медного ковша, из которого пил воду Есенин. И когда кто-то пил, кто-то сказал: «Да Есенин тоже был грубый и вообще». И тогда эта бабушка сказала: «Да нет, он был очень нежный и скромный».
Там на домике было написано: «Здесь родился русский поэт Сергей Есенин». У Александра Блока В Ленинграде на Малой Невке написано: «Здесь жил Александр Блок». Вот у меня на улице Яшина написано: «Здесь родился лауреат Государственной премии...».
Ну, вот. И там нам подали книгу посетителей. Я первый взял книгу эту и написал: «Приходил поклониться родине Есенина». Ну, а вы, говорю, что хотите, то и пишите. И тут весь рязанский Союз писателей подписался под моими словами. И никто ни слова не добавил.
НШ: – Знаешь, Коля, у меня так складывается такое впечатление, что ты не даешь нам, обществу, как бы результат своего творчества. Половину слов ты пропустишь в мозгу. И нам только отдельные фразы. И мы вынуждены так внимательно следить за твоей речью! Бывает, что-нибудь невпопад спросишь у тебя, тебе-то кажется, что ты уже проговорил, для себя, а нам не выдал этого. Ты ясней выражайся тогда. Прочти лучше нам свои стихи, ты же поэт, талантливый, гениальный.
HP: – Я гениальный? Я не гениальный! Но и не бездарный, конечно {смеется).
НШ: – Ну вот и порадуй нас хорошими стихами, а то сидишь, сидишь, прозой занимаешься.
HP: –Давай, Нина Андреевна, я тебе все объясню... Не только Россия была богата талантами. Была еше очень богата поэтами Франция. Один из них, например, Верлен. Ну, там еше Рембо был, Бодлер, даже Беранже, этот мудак...
Верлен совершенно почти ничего не написал. Но он написал одно прекрасное стихотворение, которое называется «Осенняя песня», которая, кстати, слабее моей. И его назвали гениальным поэтом. И еще был один гениальный поэт – Рембо. Он написал всего-на- всего восемнадцать стихотворений. И каждое из них гениальное. Всего-то книжечка маленькая. Брошюра.
Теперь я отклоняюсь от разговора о французской поэзии, которую я знаю досконально, и перехожу к поэзии русской. Тютчев. Он прожил долгую, такую прекрасную, плодотворную жизнь. За 72 года своей жизни он написал всего двести стихотворений. И все шедевры. До одного. Шедевры лирические: «Есть в осени первоначальной», «Зима недаром злится», «Люблю грозу». И несколько стихов политического содержания. Стихов очень сильных. У Тютчева даже стихи политического содержания полны смысла, силы мысли, поэтического могущества.
И недаром Ленин, когда ездил, нередко брал с собой томик Тютчева. А вот один из наших современников, поэт политического момента, Евтушенко, издал недавно книжку стихов в двадцать печатных листов, что редко когда-либо издавал какой-либо поэт настоящий. Но это были скромные поэты, а этот никогда не был скромным, бог его обидел скромностью. Его стихи совершенно не идут в сравнение с теми, которые написал Тютчев на политические темы, которые живы и сейчас. У него нет тех двухсот лирических шедевров, какие есть у Тютчева.
Вот и гениальность. Я ведь не говорю, что гением может быть только поэт. Каждый человек должен делать свое дело, быть мастером в своем деле.
Был такой критик Писарев. Он однажды разгромил «Евгения Онегина» Пушкина, книгу, которую я считаю своей библией. Творения Пушкина я ставлю наряду с творениями Ленина. Пушкин был в поэзии гений, а Ленин – в политике. Писарев, о котором, кстати, Ленин говорил, что у него есть дерзость мысли, разгромил Пушкина. Он написал: «Вот мы говорим: Байрон, Гете, Данте. Пушкин не только не может вставить слово в разговор этих важных господ, но он даже не сможет понять, о чем беседуют эти великие господа». После этого тридцать лет было молчание вокруг имени Пушкина. Даже после выступления Достоевского на открытии памятника Пушкину в 1883 году. И что же? Памятник Пушкину стоит на Тверском бульваре. К нему приходят все великие писатели мира сего, все культурные люди, чтобы поклониться этому гению русской культуры. А что Писарев?... И все-таки женщина почему-то хочет увидеть Сергея Есенина...