Дом Сергея Петровича Багрова

ВОСПОМИНАНИЯ. ДОКУМЕНТЫ. ИССЛЕДОВАНИЯ

«Чаще всего Рубцов ночевал у Бориса Чулкова, Сергея Чухина, Виктора Коротаева, Валентина Малыгина, Льва Корешкова, да и у многих других, до сих пор неизвестных добрых людей, не привыкших кричать о своем знакомстве с поэтом. Ночевал он и у меня.
В Вологду я переехал сразу же после свадьбы, с женой. В комсомольской редакции, куда меня приняли на работу, квартир не давали, и я был вынужден сам отправиться в поиск. Нашел квартиру сравнительно быстро, правда, не в Вологде – в деревушке Маурино, в полутора-двух километрах за льнокомбинатом. Нашел квартиру на третий день, а на четвертый – шел туда после работы по теплому вечеру вместе с женой и Рубцовым.
Квартира была в виде пристроенной к дому комнаты с полом, сколоченном на траве, перья которой-то тут, то там пробивались в наше жилище. Николай ночевал тут четыре ночи. Утром мы уходили в город. Вечером возвращались. Дорога была живописной: заросший кубышками пруд, изгородь вдоль огородов, овсянки над ржами, которые начали жать, и промытая дождиками низинка, вся голубая от незабудок. Николай любил останавливаться в низинке. Однажды едва не встал на колени, провел рукой по цветам и сказал:
– Какие они неземные! Как будто пришли сюда из иного мира. Зачем? Ты не знаешь? – спросил у меня.
– Нет.
– И не надо нам знать. Достаточно и того, что мы смотрим на них долго и радостно, как на небо, и никогда нам это не надоест. Во мне они вызывают успокоение. Я даже себя ощущаю христианином, как будто я в храме и вижу то, что не видит никто...
Каждый вечер, пока светло, я занимался хозяйственными делами. Николая я ни о чем не просил. Однако он сам предлагал свою помощь. В первый же вечер сходили на жниву и там набили соломой мешки, дабы было на чем ночевать. Во второй – наловили в пруду мокрых дров, распилили и раскололи. А потом сложили поленья в клетку. В третий вечер несли на себе из города металлическую кровать.
Оставалось у нас и свободное время, и мы уходили или в ближайший лужок, или к нижним посадам деревни, откуда сквозь листья вечерних берез открывался склон освещенного красным закатом ячменного поля. Николай наблюдал, как вблизи и вдали поднимался туман, вырастая клубами, похожий на белую пыль от конницы древнего Чингисхана. О Чингисхане он говорил охотно и много, удивляясь его гениальной силе ума, беспощадности и злодейству. Сравнивал хана с Наполеоном, Гитлером, Сталиным. Отмечал у каждого какую-нибудь особенную черту. Находил в них и общее.
– Человек, – сказал он однажды, – силен своей памятью. Они хотели ее умертвить, и поэтому поплатились. Отобрать от нас память – все равно, что будущее убить. Память бездонна, а в ней от низа – а где этот низ? – до самого верху все люди и люди. Мы тоже когда-нибудь будем средь них. И нас обязательно вспомнят. Вспомнят те, кого сейчас нет. Иногда я слышу хор голосов. Никого вокруг нет, а слышу, как будто они ко мне из будущего идут. Вот к этим, еще не родившимся, когда нас не будет, мы однажды и возвратимся. И сделает это бессмертная память, какую хотели отнять у нас разные Чингисханы...
Николай погружался в глубины раздумий. И эти глубины были видны ему постоянно, и написать об увиденном, мне казалось, не составляло поэту большого труда. Стихотворение он не вымучивал. Оно давалось ему легко.
Утром он поднимался с готовой строфой, а то и целым стихотворением. Читал по дороге в город или в редакции, куда мы вскоре с ним приезжали. При этом просил указать на неточные строки. Обыкновенно никто их не находил. Тогда Рубцов садился за пишущую машинку и, отпечатав текст, давал его снова кому-нибудь почитать. «Ищите! – задиристо улыбался. – Ищите самое слабое место!» Но мы опять ничего не могли обнаружить.
В такие минуты был Николай задорен и беспечален, день казался ему счастливым. Неурядицы быта куда-то отодвигались, уходя с дороги поэта, чтобы ему не мешать.
Однако день был изменчив, счастливое исчезало, и снова к горлу поэта, пугая своей нерешенностью, лезли вопросы: у кого бы взять в долг немного деньжат? Где бы он мог на какое-то время уединиться? К кому сегодня пойти ночевать? Неурядицы были глухи к поднимавшемуся в груди поэта чувству протеста. Николай мрачнел, закуривал сигарету и шел по улицам Вологды, волей-неволей думая о судьбе. И ничего не придумывал, кроме сверкнувшей в его голове, будто молния, резкой, горячей и смелой строки».
Багров, С. П. Надвигается вечер : [документальное повествование] / Сергей Багров ; [редактор: М. Д. Рябков]. – Вологда : [б. и.], 2003. – С. 20–24.
Читать полный текст

Из стихов Николая Рубцова

ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ

Взбегу на холм и упаду в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
Засвищут стрелы будто наяву,
Блеснет в глаза кривым ножом монгола!
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг в крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя...

Россия, Русь –
Куда я ни взгляну!
За все твои старания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...

Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в твои леса и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы,
Они несут на флагах черный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.

Кресты, кресты...
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной – бессмертных звезд Руси
Спокойных звезд безбрежное мерцанье...

<1960 – 1962>