Е. Грязнов
Из школьных воспоминаний
бывшего семинариста Вологодской семинарии
// Вологда в воспоминаниях и путевых записках, конец XVIII-начало XX века. - Вологда: Русь, 1997. - С. 151-179.

(...) Теперь оставалось подыскать для нас, учеников, квартиру. В ту пору не было общежития для воспитанников духовенства, кроме бурсы, где, как известно, содержались на казенный счет только сироты, все прочие воспитанники училища и семинарии жили по вольным квартирам по всему городу, не исключая окраин. При содействии нашего родственника-семинариста квартира вскоре же была найдена в доме причетника Кирилловской семинарской церкви Садокова, имевшего собственный домик в недальнем расстоянии от училища и семинарии (...)

Доморощенное наше кушанье, жидковатая овсянка, была знакома нам с трапезы родного дома, где она тоже была господствующим, но все-таки не единственным кушаньем, при том она большею частью сдабривалась там либо сметаной, либо маслом постным в постные дни за исключением великого поста, а на ученической нашей трапезе она была большею частью первым и последним кушаньем, притом без всяких вкусовых украшений. Достоинство этого кушанья заключается в том, что наука признает в нем и питательность, и удобоваримость, можно быть уверенным, что никогда не случится от него отягощения желудка. Но когда этот габерсуп повторяется изо дня в день неделями без всяких прикрас, воля ваша, невесело бывает на душе такого невольного постника, видавшего лучшие дни в родном доме. Бывало, Павла Леонтьевна нальет нам чашечку, полчашечки гороховой похлебки как оставшийся излишек от своей трапезы либо из жалости к ребятишкам, каким десертом покажется нам это обыденное деревенское кушанье после неизменной нашей овсянки! (...) 

Само собою разумеется, что при двадцатикопеечном приходе нашем в первый год ученичества не предстояло нам больших соблазнов, но потом, когда награды нам увеличились и остаток от обязательных расходов на учебные потребности стал побольше, искушения нередко брали верх над дальновидностью и бережливостью. Тут смущали нас не одни пряники да сайки. Например, в ярмарочное время как можно было устоять, проходя мимо картинной выставки, и не купить за гривну того или другого славного витязя на коне вроде графа Паскевича, графа Толя или храброго генерала Кульнева? И, действительно, эти отечественные герои, один по одному, бережно доставлены были домой и украшали потом стенку родительского салона. Кой-когда покупались также замысловатый ящичек, обклеенная цветной бумажкой коробочка или иная игрушка, занимавшая покупателя (...)

От содержания учеников перейдем к одежде. В ту далекую пору школьники носили в летнее время халатики с какой-нибудь опояской, дешевеньким кушачком; халатики большею частью были нанковые1[1 Нанковый. Нанка - хлопчатобумажная ткань из толстой пряжи, обычно желтого цвета.], реже из домашней крашенины, т. е. из домашнего холста, окрашенного в темносиний цвет. 

Зимой служили тулупчики, крытые нанкой или крашениной, очень редко сукном с выслужившей срок отцовской одежды, а нередко бывали ничем не крытые, нагольные овчинные тулупы. Дубленых овчин в наше время еще не знали и только под конец семинарского моего ученья появились в общежитии дубленые полушубки. В классах ученики сидели также в своих тулупах и лишь очень немногие, в старших при том классах, одевавшие тулупы поверх халатов, по приходе в класс снимали свои тулупы и складывали их под сиденье, оставаясь на время класса в халатике. Впрочем, топка классных помещений как-то удивительно соразмерялась с классными потребностями учеников, т е одетые в шубы и валенки, мы, школьники, не испытывали неудобств повышенной температуры, оставаясь по два часа на каждом уроке, но так же не могли жаловаться на недостаточность топки печей. Городской костюм - сюртуки, пальто либо шинель, встречались среди школьников весьма редко, только у городских уроженцев, которых родители были со средствами. Немало также было школьников-горожан, у которых одежда нисколько не отличалась от общего вышеописанного типа. 

Обувь. Школьники младшего возраста в летнее время являлись в класс босые, без всякого стеснения со стороны училищного начальства, и нимало не считали этого конфузом для себя. Наши сапоги, изготовляемые обыкновенно мастером в г. Грязовце к началу учебного года, к 1 сентября, стоили в ту пору 6 руб. ассигнациями (1 руб. 70 коп по теперешнему счету). В течение грязной осени и весны обувь настолько ветшала, что требовала капитальной починки, а так как гривенника либо двугривенного на починку очень часто не находилось в наличности у школьника, то оставалось щеголять в дырявых сапогах. Не проще ли ветхие сапоги оставить в покое и пользоваться ими только в исключительных случаях, например, надевать их, сбираясь в церковь? Конечно, было бы проще заказать новые сапоги на смену обветшавшим, но у родителей была своя политика необходимой экономии, особенно если в семье было несколько учеников. Родитель всегда, бывало, поворчит при виде дырявых детских cапогов: "Удивительное дело, как это им не хватает обуви на полгода, а у меня сапоги служат по пяти годов". Пока было можно, пока допускали еще упрощенные школьные обычаи, мы, школьники, обходились одной переменой обуви в год, не считая зимней обуви, домашнего изготовления валенков (странствующими мастерами), а потом, с нашим возрастом, родители должны были примириться с прогрессивными хозяйственными тратами на нашу обувь, как и на платье и на другое прочее. 

Носильное белье домашнего приготовления содержалось на городских квартирах чистенько: все наши хозяйки добросовестно исполняли принятые на себя рядные условия. Пользование баней для школьника не было событием редким, так как можно принять за правило: сколь часто пользовались баней хозяева, столько же раз и постояльцы (...) 

Казалось бы, все хорошо: и белье у школьника чистенько, и баня для него не редкость. Но будем уж откровенны, и лучше не станем входить в подробности житья школьника. Пока он мальчуган, пока у него нет еще своего уменья для надлежащего ухода за собой и пока нет возле него сердобольной родственной руки, которая могла бы восполнить неумелость его собственной руки, до тех пор положение его на чужой стороне да в убогой обстановке часто бывает жалко и некрасиво! Вспомним, что в зимнее время ежедневно, кроме праздников, он, бывало, по меньшей мере семь часов в сутки сидит в шубе, не раздеваясь и в теплом помещении; та же шуба еще сверх того в ночное время исполняет должность постельной принадлежности если не в качестве одеяла, так в виде подкладки под подушку. Много ли помогут в таких условиях чистое белье и нередкое пользование баней? (...)

В праздничные дни, исполнив обязанность свою относительно посещения церковных богослужений, ученик мог свободно располагать своим временем. В свободные часы накануне праздника и в самый праздник утром после богослужений большая часть заданных уроков бывала подготовлена, остальные часы до вечера ученик посвящал доступным развлечениям в сообществе сверстников своих, устраивая импровизированные игры где-нибудь около квартиры; в летнее время играли в бабки2[2 Бабки (игра в бабки) - русская народная игра с костями, выбивание из круга одной из бабок (битой) других, расставленных в различных сочетаниях.], в лапту, где находилось свободное место для беганья, а школьники постарше возрастом ходили своими партиями за город, где свободнее было разбежаться, а в то же время можно было и выкупаться. 

В первые годы ученичества моего в ближайшем соседстве с нашей квартирой береговая часть правого берега реки ниже церкви Богородицы (на нижнем долу) представляла пустырь; тут можно было купаться невозбранно, а потом, спустя года два-три, запретили купание в черте города, поэтому мы принуждены были ходить для купанья за город, партиями. 

К сожалению нашему праздничная трапеза у нас нисколько не отличалась от будничной. Чай, составляющий теперь повседневную потребность каждого городского нищего, не составлял для нас ни малейшей приманки в ту пору, потому что в родительском доме самовар на столе появлялся только в праздничные дни и тогда мы более довольны бывали куском сахару, чем ароматным горячим напитком; лишь впоследствии в старшем возрасте мало-помалу мы стали привыкать к этому благу цивилизации (...) 

Для уяснения бытовой обстановки и обыденной жизни семинариста в учебную пору приходится сказать и об условиях его квартирования: пусть хоть немножко видно будет, как и при каких влияниях слагалось его живое, а не книжное только миросозерцание, каким путем достигались его успехи, а иногда бывали и крушения. С этою целью мне остается продолжить и закончить описание квартирных наших условий, о которых уже была речь в начале моего повествования. Для порядка я возвращусь немного назад, к училищной поре.

После первой квартиры нашей в доме Садоковых следующую квартиру мы нашли поблизости в семействе отставного солдата, по ремеслу сапожника. Вероятно, выбор квартиры состоялся при содействии вышеупомянутого нашего ментора, потому что новые хозяева оказались вполне подходящими для нас. Довольно многочисленная семья новых хозяев, с чадами разных возрастов и внуками (зять, служащий солдат, помогал тестю в ремесле), вела степенный образ жизни, а сами мастера - что бывает редко с городскими рабочими - отличались трезвостью и трудолюбием. Не слыхать бывало в семье непристойного разговора или неприличного слова (в семье была дочь-невеста). Старуха по летам отлучалась на дальние богомолья, даже в Соловецкий монастырь, а зимой бывала дома, руководила хозяйством, которое вела замужняя дочь. Здесь мы имели отдельную комнату, жили теперь одни, в числе трех учащихся братьев, пользовались участливым отношением хозяев к нашим обыденным потребностям. С особенною благодарностью припоминается почтенная старушка, чуткая к нуждам ребятишек, заброшенных на чужую сторону, и готовая помочь в критическую минуту. Не забывается случай, как старуха вздумала погладить мальчика по голове и заметила при этом, что под волосами у него не совсем благополучно... Растужилась наша старуха! Переговорили потом женщины между собой да недолго думая и послали в аптеку за каким-то снадобьем на свои скудные гроши и вымыли мальчишке голову с помощью этого снадобья. Мы прожили на этой квартире около двух лет и продолжали бы жить и далее, если бы хозяева не переменили себе квартиры, купив свой домик на дальней окраине города.

Следующие квартирохозяева наши, чиновник средних лет Алекс. Дмитриевич и супруга его Анна Ивановна, оба происходили из духовного звания; они заняли ту самую квартиру, которая освободилась после наших хозяев-сапожников, и мы остались таким образом в прежнем своем помещении, только теперь в квартире с нами обитали два родных брата хозяйки, из них старший был сверстник мне по классу. Алекс. Дмитриевич отличался в домашнем быту редким добродушием и мягким незлобливым характером, но, к несчастью, любил выпить да так нерасчетливо, что супруга его вынуждена была сама получать жалованье мужа в день раздачи его в канцелярии; впрочем, редко жалованье это доставалось ей полностью. Дома, обыкновенно, хозяин не пил водки, шел на службу всегда в надлежащем виде, вел канцелярское свое дело усердно и в то же время успевал ежедневно и себе заработать доход, в котором в ту пору заключался, кажется, главный интерес службы. Доходы эти заключались не только в четвертаках3[ 3 Четвертак - серебряная монета достоинством в 25 коп.] или полтинниках, но также часто и в угощениях - вот и причина, что приказные делали привычку к хмельному. 

Блажен, кто мог и привык угощаться не на свои. А при слабохарактерности Алекс. Дмитриевича доходы его не спорились, коль скоро он не в силах был иногда пройти мимо питейного или трактира, чтобы не подкрепиться там в полную меру содержимого в кармане. Нечасто, бывало, Анна Ивановна находила в карманах опьяневшего супруга уцелевшие гроши. 

Нам, подросткам, бывало, смех и горе при виде домашних сцен, как мать семейства то убедительными резонами, то бранью и угрозами, а, наконец, слезами пыталась образумить пьяного супруга, обыкновенно безмолвного в таком положении. 

* Смех-горе... Сцена начиналась обыском карманов отца семейства, когда тот при входе плохо держался на ногах. Если пьяный сознавал, что в карманах кой-что уцелело, то по возможности, хотя и бесполезно, сопротивлялся обыску, и это казалось нам забавно. А потом было очевидно и нам, подросткам, что все дальнейшие усилия вразумить невменяемого человека совсем напрасны. Вообще же в этих сценах, пожалуй, даже была своя полезная сторона для нас в том, что скверное впечатление трагикомических домашних сцен служило нам, подросткам, предостережением против самого порока. (Прим. автора)


Проспавшись наутро, хозяин с видом виноватого торопливо сбирался на службу, а супруга напутствовала его убедительно: "Ты смотри же, Алекс. Дмитриевич, воздержись, побойся Бога!" А вечером поздно хозяин опять являлся домой без языка и пошатываясь. Сегодня домашняя сцена тем разнообразилась, что мать семейства в помощь себе призывала старуху, тетку Алекс. Дмитриевича, жившую в верхнем этаже того же дома, а хозяин тем временем успевал кой-как влезать на печку - позиция наиболее неприступная! Тут уж вразумление шло в два голоса, зараз или поочередно. Старуха-тетка иногда вооружалась даже ощепком и подходила ближе с решительным намерением поучить неисправимого ослушника, а тот (спасибо ему хоть за это!) невозмутимо молчит, бывало, как будто все это - шум, брань, плач - совсем не к нему относится. Лишь редко-редко огрызнется если растормошат его вразумлениями. И такая семейная напасть продолжается, бывало, с неделю, а то и больше, когда служебные доходы приказных бывали поудачливее. А потом опять Алекс. Дмитриевич долго ли, коротко ли исправный служака и добрый семьянин. 

После того мы перешли на квартиру к Марье Аверьяновне, мещанке, одинокой вдове лет под сорок; она снимала нижний этаж довольно просторного дома поближе к окраине города и сдавала по частям разным жильцам, в числе которых, кроме нас, были и другие семинаристы, а также две молодые четы, занимавшие отдельные комнаты. Хозяюшка наша раньше того обитала в г. Грязовце и оставила там по себе не совсем лестную славу и потому одна наша близкая родственница, старушка, жившая в Грязовце, встревожилась, когда узнала, кто наша хозяйка, и, конечно, осведомила об этом и нашего родителя. Я учился тогда в младшем классе семинарии и все мы не замечали ничего неприличного в квартирной нашей обстановке, а по удобствам своим это была одна из лучших наших квартир. Все же мы должны были по настоянию родителя переменить квартиру. Лишь потом, много времени спустя, я случайно узнал, что Марья Аверьяновна оказалась особой опасной и что в ее силки попался по неопытности своей один из семинаристов, гораздо постарше нас курсом, и должен был порядочно поплатиться потом, когда уже состоял в должности священнослужителя (...) 

Нельзя не сказать нескольких слов относительно одежды семинаристов нашего времени. Никакой установленной формы для одежды своекоштных4[4 Своекштный - ученик на своем или не на казенном содержании.] учеников не полагалось, каждый одевался по своим средствам и вкусам. 

По переходе в семинарию на первых порах мы продолжали еще щеголять в халатиках, а затем уже стали рядить нас в сюртучки из недорогой какой-либо материи бумажной или из дешевого трико. В старшем же классе семинарии, помнится, сюртучок был у меня вполне приличный и по материалу, и по покрою, так что я не имел повода завидовать ни одному из своих сверстников. На верхнее платье мне изготовлено было суконное пальто на вате для осеннего и весеннего времени, когда я учился в среднем отделении семинарии, а после этого мне служила шинель, тоже на вате, из сероватого недорогого сукна, по нынешнему счету в 1 руб. 75 коп. аршин, купленного, по поручению родителя, заглазно и не совсем удачно одним доверенным комиссионером. Шинель эта служила мне до окончания курса, хотя ростом своим к тому времени я уже значительно опередил ее размеры. Впрочем, в зимнее морозное время многие из нас носили тулупы до окончания курса. 

Ученики победнее, которые не в состоянии были справлять себе жилеты и манишки, обыкновенно застегивали сюртучки свои наглухо; но это последнее условие отнюдь не было для всех обязательным правилом. Кто имел средства и возможность, тот и в официальных случаях, в классах, не исключая даже экзаменов, мог невозбранно выказывать из-под полузастегнутого борта сюртука присутствие цветного жилета, манишки, цветного галстука, обыкновенно неярких цветов. Для особо парадных случаев, например, на выходы в церковь в праздничный день, а также на общественные гулянья приберегались, конечно, праздничные принадлежности костюма чистая манишка, парадный галстук. Мне помнится, у меня в старшем классе для парадных случаев на галстук повязывался черный шелковый платок с пунцовой каймой, купленный и выбранный родителем по своему вкусу. Довольно многие сверстники мои старших классов были цивилизованы настолько, что при сюртуках не обходились без перчаток Еще у нас была своя мода: франтоватые семинаристы старших классов во время летних прогулок по городу щеголяли с тросточками; однако же на общественные городские гулянья5[5 Такие общественные гулянья, кажется, в особенности поощрялись при губернаторе генерале Романусе: в праздничные дни на городском бульваре, в виде новинки, появлялся тогда хор духовой музыки от г. Рязанова и массы городской публики стекались сюда без всяких ограничений на это даровое развлечение. (Приеч. автора)] являться с тросточками, кажется, стеснялись, так как здесь, среди толпы гуляющих, воспитанники встречались со многими наставниками семинарии. 

Немногие щеголи старшего класса в парадных случаях появлялись даже в цилиндрах. В числе моих одноклассников таких щеголей в цилиндрах припоминается мне не больше двух-трех (...) 

Теперь обратимся к повадкам наших учеников зрелого возраста и познакомимся с их развлечениями. Прежде всего надо отметить куренье табаку - эту привычку дурного тона, которая, хотя и преследуется издавна дисциплинарною властью всех учебных заведений с настойчивостью, а подчас и с жестокостью, даже до сего дня и все-таки распространяется стихийным образом среди сменяющихся поколений учащегося юношества. Между семинаристами, моими сверстниками, куренье было-таки довольно распространено; впрочем, в нашем приятельском кружке завзятых курильщиков не было (...) 

Благонравное поведение наших курильщиков в стенах семинарии объяснялось довольно просто следующей причиной. В ту пору папиросы только что входили в употребление и встречались лишь у лиц высшего класса, в нашем же кругу они считались недосягаемою роскошью; обыкновенно же не только семинаристы, но и чиновники, и вообще небогатые люди даже интеллигентных профессий курили табак из трубки, и всегда с длинным чубуком. Трубка с коротким чубуком считалась принадлежностью дурного тона и встречалась только у простонародья - у нижних чинов, у ремесленников и т.п. Таким образом, привычный курильщик мог принести с собой в класс кисет с табаком, носиться же с длинным чубуком совсем было неудобно, да и закурить трубку в стенах семинарии, где-либо в коридоре, было немыслимо. Ретирады6[6 Ретирады - отхожее место.] для воспитанников были устроены особо на дворе, в значительном расстоянии от семинарского корпуса, но курить там или вообще где-либо на дворе, за углом, считалось неуместным и непозволительным не столько в силу какого-либо запрета со стороны начальства, а главным образом в силу строгого повсеместного обычая. 

Даже на квартирах курильщик, кто бы он ни был, не смел закуривать трубку где-либо на дворе, в сарае и тому подобных укромных уголках; против этого всегда восстали бы домовые хозяева из опасения возможного пожара, даже могло угрожать в подобных случаях вмешательство полиции, жалобы по начальству, тут уж беда! Таким образом, курильщики наши волей-неволей мирились с необходимостью воздержания от запретного зелья в продолжение учебных часов (...)

Другой нашей забавой, правда, не частой и случайной, бывали посещения трактирных заведений с целью напиться чаю или же чаепитие в домашней квартирной обстановке. Выше было мной замечено, на первых страницах настоящего повествования, что в родительском доме нашем в пору нашего детства самовар на столе появлялся только по праздникам, что дома мы не были избалованы пристрастием к чайному напитку, а на чужой стороне в первые годы ученья нашего праздничный этот напиток улыбался нам и еще того реже. Но затем, с нашим возрастанием, это благо культуры мало-помалу стало входить в круг наших вожделений. Немало этому содействовали случайные угощенья, изредка выпадавшие на нашу долю среди скудости и продовольственного однообразия городской нашей жизни. При выходах наших к некоторым дальним родственникам, случайно появлявшимся на городском нашем горизонте, или при посещении некоторых товарищей из городских уроженцев, бывало, чашка чаю предложенная случайному гостю-посетителю, казалась нам в ту пору и великой лаской, и сладким угощеньем. Неудивительно, что у подрастающего ученика мало-помалу являлось желание напиться чаю на свои, когда у него оказывался в кармане свободный гривенник или пятиалтынный7[7 Пятиалтынный - монета в 15 коп.]. 

А всего легче и проще такое естественное желание могло осуществиться в ту пору в трактирном заведении. Дома, на квартире, пожалуй, можно бы осуществить это желание с меньшими затратами, но в таком случае ученику самому же пришлось бы повозиться с самоваром, а в трактире он хотя побольше истратит, но зато там он гость, притом в новой заманчивой обстановке, столь непохожей на убогую обстановку квартиры (...) 

При выборе заведения принимались в расчет комфорт в обстановке, известный, более или менее приличный сорт обычных посетителей, а также предупредительное отношение к гостям со стороны служащих в заведении. Наши гости, придя в заведение, обыкновенно заказывали две-три пары чаю, смотря по компании, и всегда уже запасали к чаю что-либо съестное. Для этого школьники не стеснялись приносить с собой в трактир фунт или два баранок, а взрослые семинаристы, не желая быть вульгарными, требовали съестное из трактирного буфета - французский хлеб, сухари. А в редких случаях, когда в кармане у семинариста водились не последние деньжонки, наши кутилы в приливе разгула заказывали еще по пирожку на брата. Такие пирожки, на вид заманчиво объемистые и аппетитные, а в натуре довольно тщедушные и все-таки очень вкусные, подавались по 7 коп. за штуку. Иногда заказывали порцию селянки за 20-40 коп. сообща на всю компанию. То было уже настоящее пиршество! Среди трактирных угощений хмельного мы не употребляли даже и во время ученья в старшем классе семинарии. И, без всякого сомнения, для нашей компании это бывало настоящее праздничное угощенье и сопровождалось оно таким высокоприподнятым, жизнерадостным и счастливым настроением наших собеседников, какое, я думаю не часто выпадает на долю великих богачей, не знающих препятствий на пути своих забав и удовольствий! 

Трактирные угощения обходились нашим кутилам в школьную пору копеек в пятнадцать, а семинарист тратил на это 20-25 копеек, а в редких случаях не жалел и 40 коп. Посещение трактирных заведений не считалось в наше время в числе деяний явно запретных для воспитанников; по крайней мере то памятно, что мы, семинаристы, вступали в эти заведения без оглядки, не опасаясь соглядатайства и каких-либо дальнейших неприятностей, и лишь при первых опытах своих в училищную пору испытывали при этом некоторую робость. 

Здесь я должен оговориться. Прежние трактиры совсем не были похожи на те заведения современного типа, которые в каждом большом городе рассеяны во множестве по всем частям города, не исключая окраин, наполнены во всякую пору простонародьем, среди которого всегда уже громко заявляют о себе загулявшие, готовые в любую минуту поднять ссору, столкновение, а подчас и буйство; тут же обыкновенно трутся одинокие женщины, выжидающие поживы. Прежние трактиры, существовавшие в губернском нашем городе в числе пяти-шести, все располагались в центральной части города, около базара, мало различались между собой по внутреннему убранству, не щеголяли комфортом, отличались старинною мебелью с потемневшими от времени картинами на стенах. Во всех трактирах собирался одинаковый по общему виду сорт посетителей: большею частью встречались там мелкие торговцы, лавочники, разные городские промышленники, совершавшие за чайком или графинчиком свои сделки, литки8[8 Литки - обычай угощения покупателем или вообще участником юридической сделки своего партнера и свидетелей.] могарычи9[9 Могарыч (магарыч) - существенная принадлежность торговопромышленных сделок и договоров. Вещь тогда считается проданной, а договор ненарушимым, когда выпит могарыч.]: встречались разночинцы, приказные со своими клиентами, изредка прежние члены причта10[10 Причт - состав лиц, служащих при какой-то церкви: священники, дьяконы, псаломщики и пр.] и разные сельские дельцы. 

Эти последние иногда являлись в трактир с женами или с семьями, а за исключением этого женщины-горожанки положительно никогда в трактиры не заглядывали! Посетители обыкновенно в трактирах не засиживались; музыкальных и иных приманок в ту пору в трактирах еще не водилось. Простонародный элемент со включением городских чернорабочих в трактирах не встречался, в некоторых трактирах для этого класса были особые отделения с отдельным входом 

Таким образом теперь, издали, припоминая наши трактирные похождения из учебной поры, я не чувствую особого смущения или конфуза. Сколько раз ни случалось мне бывать в трактирах, все казалось нам там чинно-благовидно (...) 

Однако же нельзя замолчать и того, что в исключительно редких случаях появлялась и водка на столе в товарищеской домашней нашей компании. Так, из времени ученья моего в старшем классе припоминаются мои торжественные именинные угощенья со включением водки. Именины мои приходятся после святок, в январе, когда родительское жалованье, отпущенное довольно щедрой рукой по льготному для духовенства сезону и соответственно зрелому моему возрасту, еще не совсем бывало израсходовано и давало возможность мне справить угощенье для приятельской компании с приличной торжественностью. 

Приготовляясь к этому празднику, виновник торжества делал про себя заблаговременно смету, запасался чаем, ассигновал приличную сумму на пирог домашнего приготовления и прикуску к чаю. По важности случая тут уже запасалась бутылка водки, помнится, неполная. Водка появлялась в данном случае совсем не потому, что те или другие приятели мои из числа званых гостей любят рюмочку, она должна была главным образом свидетельствовать перед гостями о полноте хозяйского моего угощенья, довлеющего вполне зрелым молодцам - моим гостям. Очевидно, деревенские взгляды, что угощенье красится водкой, уже мало-помалу входили в наше мировоззрение, в наше житейское правило. И так среди угощенья в течение вечера распивалась эта бутылка водки (неполная) в нашей компании званых гостей в числе шести-семи человек. Притом некоторые из моих гостей, как хорошо мне помнится, от подносимой рюмки отговаривались они-ста перепьют, ни разу не пили. Конечно, в нашей компании не было назойливых упрашиваний и приставаний к этим неизведавшим водки товарищам, чтобы навязать им во что бы то ни стало лукавый пробный опыт знакомства с спиртными напитками. А в результате, смею уверить читателя, наше пиршество носило вполне благовидный и совершенно безупречный характер от начала до конца, а в нашей праздничной компании не бывало гостей захмелевших! Прошу читателя поверить мне в этом на слово (...) 

К ряду уже скажем об увеселениях учеников старших классов и в городской их обстановке. Как известно, по условиям общежития среди местного городского населения учащееся юношество в нашу пору не было ограждено запретными стенами, стало быть, знакомства юношей с девицами были естественны для тех, у кого имелись налицо собственные природные таланты. Подобные знакомства приобретались либо через квартирных хозяев, либо при частных случайных встречах по близкому квартирному соседству. 

В нашем приятельском кружке главным источником таких знакомств с городскими девицами послужила семья бывших квартирных наших хозяев, именно, упомянутых на предыдущих страницах чиновника Алекс. Дмитриевича и супруги его Анны Ивановны. Когда я учился в старших классах семинарии, эта чета занимала квартиру поблизости от нас, в доме городского священника на окраине города; в этом самом доме были четыре отдельные квартиры и в каждом квартирном жилье, не исключая домохозяев, были в семействах взрослые девицы-невесты, а в некоторых семьях даже по две девицы. В ту пору квартировали в семействе названного чиновника родные братья хозяйки, а старший из братьев, Н. И. Дубравин, был мой одноклассник-приятель. Ко всему этому надо добавить, что Анна Ивановна, еще не старая женщина, при своем веселом общительном характере любила принимать живое участие в интересах молодежи, поэтому и девицы-соседки заглядывали в ее квартиру охотно. Немудрено, что товарищи, навещавшие своего приятеля в квартире Анны Ивановны, рано ли, поздно ли один за другим заводили знакомства с девицами-соседками, а через них мы знакомились с другими ближайшими их подругами в соседней местности. 

Знакомства наши облегчались еще тем, что в продолжение всего семинарского курса мне привелось занимать квартиры в одном и том же участке города; многие обитатели и обитательницы соседних местностей, часто встречавшиеся в разных житейских положениях, были известны не только в лицо, но отчасти даже и по некоторым подробностям их бытовой обстановки. То же продолжительное квартирное соседство с некоторыми товарищами-одноклассниками было ближайшим поводом к взаимному сближению товарищей в интимный приятельский кружок с своими особливыми местными интересами, дававшими компаньонам пищу к неистощимым разговорам насчет общих городских знакомств, совместных развлечений и пр.

Таким образом мы, сподвижники приятельского кружка, к концу курса насчитывали с десяток общих знакомых нам девиц из ближайших городских кварталов. Это были девицы частью из духовного сословия, частью - дочери мелких промышленников, местных домовладельцев и т. п. Знакомства наши с девицами были не таинственные какие-либо, а открытые, гласные, вообще благопристойные, и все-таки это были знакомства по большей части, так сказать, уличные, т. е. молодой человек, знакомившийся с девицей, не видел надобности вступать в знакомство с семейством знакомой девицы. 

Без всякого сомнения, в компании знакомой молодежи речи о забавах и увеселениях занимали не последнее место, и надо полагать, что молодцы и девицы заодно и сообща мечтали о том, как бы устроить вечеринку. 

Городские увеселительные вечеринки как одна из забав и увеселительных собраний зрелой молодежи, с общепринятыми играми и танцами, передавались от поколения к поколению и в нашу пору бывали нередким и обычным явлением в доступном нам кругу общества. 

Припоминая личный свой опыт по этой части, могу сказать, что первый случай увеселительной вечеринки привелось мне наблюдать в городской обстановке, когда я учился еще в училище такая вечеринка составилась раз на нашей ученической квартире. В семействе вышеупомянутого чиновника, Алекс. Дмитриевича, ежегодно после святок, в известный сезон выставки невест, во время ярмарки приезжали гостить сестры хозяина и хозяйки, подгородные поповны-невесты. Вот по просьбе этих невест в угоду им и составилась вечеринка- хозяева уступили под собрание салон своей квартиры, позваны были по указанию девиц знакомые им семинаристы старшего класса, предполагаемые женихи, а те пригласили с собой своих приятелей; были позваны еще немногие знакомые девицы. Мы, школьники, наблюдали тогда это невиданное зрелище из соседней комнаты в качестве сторонних зрителей. Тогда это было для нас лишь редкое даровое зрелище, мало нас волновавшее, а для молодежи переходного возраста подобные увеселительные собрания, очень естественно, заключали в себе уже притягательную силу и заманчивость, и потому молодые люди обоего пола, имевшие случай и полную возможность наблюдать подобные увеселения, не уступали своим предшественникам ни в стремлении к веселью, ни в предприимчивости. 

Почин в устройстве вечеринки, первое слово или гласное желание высказывали по большей части молодцы, а девицы общим советом улаживали все материальные приготовления задуманного увеселенья. Наибольшая трудность задачи заключалась в том, где добыть подходящее помещение для собрания. Обыкновенно вечеринки устраивались в доме или в квартире какой-либо из знакомых девиц, поэтому надо было рассчитать квартирные условия, а главное, податливость и сговорчивость родителей, которые согласились бы принять на себя беспокойство и стеснение семьи на целую ночь, с уступкой большой половины своей квартиры под собрание. За исключением квартирного вопроса, прочие статьи приготовлений уже не представляли затруднений. Никаких угощений гостям не полагалось, даже угощенье чаем было не в обычае. Иногда появлялся в антрактах вечера простенький десерт собственно для девиц, например, кедровые орешки, дешевые конфеты. 

Скоро ли, долго ли все приготовления улаживались и получалась в заинтересованных кругах весть, что вечеринка назначается там-то и тогда-то, обыкновенно в ближайший праздничный день. Сборы к предстоящему торжеству бывали несложны. Девицы едва ли когда затруднялись своими туалетами ради вечеринки, а кавалеры заботились лишь о том, чтобы в готовности была к назначенному времени чистая манишка; да еще подговаривали заблаговременно какого-либо скрипача или гитариста из своего же товарищеского кружка, и наши доморощенные музыканты, обыкновенно в одной персоне, не отказывались помогать общему веселью по мере своих талантов. А в крайности, когда нельзя было рассчитывать на содействие своих известных музыкантов, собравшаяся на вечеринку веселая компания не унывала, довольствуясь на этот раз запасом общеизвестных песенок, под звуки которых исполнялись танцы и игры. 

Вечеринки наши по квартирным условиям не могли быть многолюдны; набиралось танцующих пар шесть-восемь и едва ли когда бывало свыше десяти пар. Гости сбирались часам к восьми вечера, девицы являлись пораньше и занимали особнячком места в передней половине салона, тогда как молодцы толпились в задней половине поближе к выходным дверям, и такая группировка сохранялась обыкновенно в продолжение всего вечера. В антрактах между играми в каждой группе велись свои разговоры в полголоса несмотря на то, что почти все наличные гости были уже раньше между собой знакомы; к общим салонным разговорам наши кавалеры и девицы были непривычны. Других гостей-зрителей среди молодежи не было. Даже хозяева-домоправители, предоставившие свою квартиру под собрание, старались не стеснять гостей своим вмешательством и оставались в качестве посторонних зрителей. Итак, по части увеселительной практики молодежь предоставлена была самой себе. В качестве посторонних зрителей иногда заглядывали на вечеринки соседки - маменьки знакомых девиц, участвовавших в вечеринке, и мне кажется, поводом к таким посещениям бывало больше любопытство к редкому даровому зрелищу, чем скрытный родительский досмотр. Припоминается, впрочем, чадолюбивая старушка, которая дежурила на вечеринках долгие часы и дремала где-либо в укромном уголку, чтобы не помешать гостям и домохозяевам, а перед окончанием вечера уводила с собой дочку домой под своей охрано11[11 Кстати будет здесь отметить, что это именно девица, А.К., самая интересная, быть может, невеста из число наших знакомых, в течение трехлетнего нашего знакомства ни разу не показалась где-либо на городских улицах одна без провожатых-родственников (на вечеринках она бывала большею частью в сопровождении своей маменьки). Так внимательно, неутомимо и дальновидно бывало в нашу пору в подходящем кругу общества родственное попечение, оберегавшее покой и добрую славу девиц! Такою же приблизительно охраной были окружены и прочие знакомые наши девицы (девицы духовного звания, впрочем, держали себя как будто несколько свободнее, самостоятельнее). (Прим. автора)].

Читатель, надеюсь, не посетует на меня за то, что я воздержусь от описания подробностей игр и танцев, исполнявшихся на наших вечеринках по общепринятому обычаю: едва ли из такого описания вышло бы что-либо достойное внимания. 

В добавление бытовой стороны я должен сказать, что на вечеринках наших участвовали почти одни и те же знакомые между собой кавалеры и девицы, и новое какое-либо лицо в числе танцующих появлялось редко, например, случайная гостья-родственница которой - либо из знакомых девиц или же наш товарищ, случайно узнавший о предстоящем увеселении и напросившийся в компанию (раз напросился к нам на вечеринку товарищ даже вдвоем вместе со своею сестрой, зрелой невестой, приехавшей в гости в город из подгородного села). 

Подобных вечеринок в продолжение всего зимнего сезона, до масленицы, бывало у нас три-четыре. 

В летнее время никаких увеселений в городе не было, зато были гулянья в загородных местностях в известные праздничные дни. Первое гулянье было в Троицын день в селе Ермолове в расстоянии 7-8 верст от города. Потом в Иванов день, 24 июня, было гулянье в Слободе, в двух верстах от города; были еще гулянья в приходе Михаила Архангела и в с. Турундаеве, тоже в верстах двух от города. Первые два гулянья были для нас интереснее тем, что бывали там знакомые наши городские девицы вместе с другими девицами духовного сословия из окольных приходов; на последних же гуляньях сбирались по большей части совсем незнакомые девицы из окольных приходов, встречавшиеся в первый и последний раз, и лишь в виде исключения появлялась та либо другая из знакомых городских девиц. В числе танцоров тоже встречались на гуляньях ученики разных классов, малознакомые или совсем незнакомые между собой, при всем том молодежь, связанная случайным единством увеселительного ремесла, отдавалась общему веселью дружно и без малейшей розни. 

Хороводы на гуляньях (некоторых) бывали многолюднее, чем на вечеринках, так что набиралось, пожалуй, танцующих пар десятка полтора, и едва ли когда больше этого числа. Игры устраивались на открытом воздухе где-либо на улице, возле домов церковников, а в барской усадьбе с. Ермолова для танцующих предоставлялась открытая беседка. 

На гуляньях в ближайших к городу местностях, например, в Слободе, набиралась еще порядочная толпа зрителей из великовозрастных учеников разных классов. Эти молодцы, быть может, привлекаемые сюда заманчивым зрелищем веселящихся сверстников или же просто искавшие в загородной праздничной прогулке только отдыха и освежения после долгих дней трудовой ученической жизни, обыкновенно небольшими партиями подходили из города поздним вечером к месту праздничного увеселительного собрания, теснились около хоровода полчаса-час и более и, когда уходили затем в город, на смену их приходили другие партии любопытных и т.д. до поздней ночи. Игры на гуляньях оканчивались обыкновенно перед восходом солнца и тогда гуляки наши расходились по домам, бывало, порядочно усталые (...) 

В заключение мне остается еще отметить характер взаимных отношений юношей и девиц нашей приятельской компании: этот характерный финал припоминается мне теперь не без удивления. Несмотря на продолжительное наше знакомство, в течение двух лет и более, с девицами, несмотря на частые встречи в случайных компаниях и в увеселительных собраниях (на вечеринках, гуляньях), несмотря на всегдашнее взаимно приветливое ласковое обхождение, со всеми без исключения одинаково приязненное, все-таки обособленных частных сближений между юношами и девицами почти не было. Во всей этой веселящейся толпе молодежи едва-едва к концу курса можно было указать одну-две четы, в которых обозначалось существование взаимной склонности между юношей и девицей, да и в этих случаях едва ли можно было говорить о глубоком чувстве привязанности тех и других. Как будто молодежь наша, встречавшаяся в обществе, любовавшаяся и красовавшаяся друг перед дружкой, занята была только своим счастливым веселым времяпровождением, счастьем минуты, не думая и не загадывая о чем-либо другом, дальнейшем. 

Других развлечений-увеселений, с характером образовательным или эстетическим, в ту пору для семинаристов совсем почти не представлялось. Посещение театра, здание которого выстроено было на наших глазах, семинаристам было не по карману. Мне случилось быть в театре всего два раза, когда я учился в старшем классе, и оба раза по даровым билетам. На спектакли с благотворительною целью тогда билеты раздавались главным образом при содействии разных городских канцелярий, и старший брат мой, определившийся на гражданскую службу, оказал мне протекцию доставлением даровых билетов. На первом, виденном мной спектакле шла пьеса с патриотическим содержанием "Дедушка русского флота" и затем какой-то водевиль. От второго спектакля ничего не сохранилось в моей памяти. Вообще же вынесенное мной из театра впечатление было очень умеренное, так что я пришел к заключению, что не стоит тратить собственные гроши ради такого удовольствия. Едва ли и другие мои товарищи по семинарии бывали в театре чаще, чем это выпало на мою долю. 

Раз в год в ярмарочное время обыкновенно случались более доступные для нас зрелища, например, панорамы разных местностей, занимательные по содержанию и образовательно-полезные по своему характеру и доступные по цене. 

В тот же сезон даровыми и притом занимательными зрелищами бывали для нас временные ярмарочные балаганы с картинами и с книгами. Ежедневно после классов мы, бывало, выстаивали час или полчаса, смотря по степени мороза, разглядывая вывешенные картины или даже и перебирая кипы выложенных на прилавке картин, что не возбранялось нам, так как после нескольких пересмотров все же приобреталась иногда та или другая недорогая картина. В старшем возрасте уже не занимали нас лубочные генералы или нарядные кавалеристы, а выбирались, например, виды понравившихся местностей, городов или какая-нибудь романическая сцена. Так, помнится, долго прельщала меня своим оригинальным видом литография "Венецианская ночь", приличная по сюжету группа в гондоле, и наконец приобретена была в собственность за 20 коп., да на отделку картины в приличную рамку потребовалось потом копеек 40 или 50, зато художественное произведение это украшало собой скудную нашу квартирную ученическую обстановку и доставляло немалое удовольствие обладателю этой собственности (...) 

Еще напрашивается на страницы моего повествования одно бытовое явление. Все наши знакомые девицы подходящего общественного круга отличались большим трудолюбием. Праздно шатающаяся ради своего удовольствия городская девица прямо-таки была немыслима в том кругу общества; чувствительная к общественному мнению своей среды, девица боялась худой славы. 

Худа славушка пройдет,
Никто замуж не возьмет:
И ни барин, ни купец,
Ни крестьянский молодец;
Отцу-матери бесчестье,
Роду-племени укор,
Стыд, головушка долой! 

В этой песенке, которая в старину выпевалась нами на вечеринках хором с особенным одушевлением как по музыкальному своему мотиву, так и потому, что под звуки ее проделывался танец с особенными выкрутасами, есть общежитейский смысл. 

Наши знакомые городские девицы по рукоделью своему все были кружевницы. Насколько усердно они занимались своим рукоделием, может дать понятие, например, следующий факт. Весной и летом в самые долгие дни, с наступлением сумерек, когда в комнатах по квартирным условиям бывало мало света, труженицы юные, беднейшие или более ретивые, выходили со своим подручным рукодельным снарядом на открытый воздух, потому что освещение, как и у школьников, по сезону не полагалось, и там продолжали трудиться. Например, в одном семействе знакомых девиц при квартире была низенькая хозяйственная пристройка с довольно плоскою крышей, и вот тут на крыше (было здесь светлее) кружевницы-девицы пристраивались поудобнее со своим рукодельем и бренчали коклюшками своими часов до одиннадцати ночи, пока можно было разбирать сколок узора, по которому заплеталось кружево на подушке, с пособием булавок, механическая же игра коклюшками у наторевших мастериц производилась с закрытыми глазами. Спрашивается, кто понуждал их к такому усидчивому труду? Родители их заведомо к тому не приневоливали. Прежде всего тут сказывается традиционное трудолюбие наших рукодельниц; к тому же рукоделье давало им небольшой заработок, который служил им на пополнение нарядов. Несомненно, между знакомыми девицами было также большое соревнование, так сказать, спор в их рукоделье. Если одна из них отнесла свою готовую десятку (аршин или метров) комиссионеру, заказывавшему и принимавшему работу от всех кружевниц, а другая отставала по каким-либо домашним хозяйственным условиям, то уже, наверно, эта последняя изо всех сил постарается, чтобы наверстать свою отсталость. 

Или, может быть, наши рукодельницы сегодня засиделись так долго за своею работой потому, что не в пример другим дням они улучили перед вечером часок времени или даже более на случайную прогулку. Весенняя природа, как известно, выкликает на улицу, на прогулку всякое живое существо, тем более молодое; быть может, после усидчивого дневного труда девицы-соседки сговорились между собой устроить маленькую прогулку в ближайший квартал к качели, где можно встретить иногда кой-какое общество и развлечение Кстати, для этого особых нарядов не требовалось для девиц, стало быть, приготовления и сборы были ничуть не хлопотливы, удовольствие выходило сподручное, а срочную работу свою потом можно наверстать (...) 

Эти качели как сезонная довольно безгрешная и безвредная забава сослужили свою службу для молодежи ближайшей местности, внося свою долю утехи, радости и разнообразия в довольно-таки бесцветную трудовую жизнь юношества. 

Забавы эти напоминают также специально ученические сезонные развлечения, наравне с рекреациями, только более частые и сподручные; памятны некоторые из них по личным свойствам зачинщиков таких развлечений. Например, когда я учился в младшем классе семинарии и квартировали мы в приходе Ильи Пророка, в близком от нас соседстве в ту пору процветала игра в городки12[12 Игроки делились на две партии, каждая партия вычерчивало но земле по квадрату одинаковой величины, и на передней линейке каждого квадрата расставлялись стоймя по одиночке городки - кругляшки толщиной вершка в два, о в высоту - вершка 4-5. Надлежало с известного расстояния выбивать палками эти кругляки из черты четырехугольников. Которая из партии раньше выполняла эту задачу на своей стороне, та и считалось победительницей. Проигравшая сторона платилась тем, что каждый участник должен был провезти на своих плечах соответственного. (Прим. автора)].