В. Шляпин. Мои ближайшие родные

Шляпин В. П.
Мои ближайшие родные
(Вступление и публикация Г. Н. Чебыкиной)
// Великий Устюг: Краевед. альм. / Администрация г. Великий Устюг и Великоустюг. р-на, Великоустюг. гос. ист.-архитектур. и худож. музей-заповедник, Вологод. гос. пед. ун-т; [Гл. ред. В. А. Саблин].- Вологда: Русь, 1995. - Вып. 1. - С. 153-179.

Анфал Петрович Шляпин (мой старший брат)

Родился 6 ноября 1855 года в селе Покровском Грязовецкого уезда, в 20 верстах от Вологды и 20 верстах от Грязовца. Именинник он 11 декабря. Отцом крестным был у него дедушка Флегонт, а так как кругом купели ходил еще и бывший маленьким в то время (7 лет) дядя Николай Флегонтович, то и он считался отцом крестным Анфала.
Еще при жизни папаши Анфал с сентября 1866 года был записан в Вологодское духовное училище, и в 1867 году он обучался в низшем отделении училища. Одновременно с ним записан был и дьячкович Василий Добряков. Вспоминаются разговоры двух мужиков об успехах этих школяров: " Попович-то учится десятым, а дьячкович-то тот молодец - сотым учится". Представлялось мужичкам, что чем больше цифра, то тем, значит, парень лучше и учится.
Из низшего отделения Анфал перешел в среднее, а тут подоспела реформа училища, и в 1869 году его (Анфала - Г.Ч.) перевели во 2-й класс училища, из которого он уже и переходил во все следующие классы.
Реформа училища, между прочим, проявилась в следующем. До реформы училище состояло из трех отделений: низшего, среднего и высшего, по два года учения в каждом отделении, значит, нормальный училищный курс был в 6 годов. После реформы училище стало состоять из четырех классов (1, 2, 3 и 4), по одному году учения в каждом классе, значит, нормальный училищный курс стал в 4 года. Если прежде малоуспевавший ученик не усваивал курса и оставался в том же отделении на повторительный курс, то он учился в этом отделении новые два года; после реформы, если не успеет ученик в классе, то учится в нем новый один год, а не два. Прежде, бывало, в каждом отделении оставались на повторительный курс и таким образом учивались в училище по 12 годов, а иные ухитрялись проучиться в училище и больше 12 лет, доучивались до длинной бороды; теперь стали разрешать оставаться на повторительный курс в классах не более двух раз за время учения в училище, значит, в училище стало можно учиться не более шести годов. Разница громадная. С реформой учебники в училище заменены лучшими, более подробными и понятными. Например, по греческому языку введена была грамматика Кюнера, по русскому языку новый лучший учебник, по арифметике также и т. д. Объем преподаваемого расширился. Учителя стали уроки объяснять и спрашивать, а не только, как прежде, задавать да спрашивать. В обращении с учениками стали деликатнее, порки уже не употребляли, а раньше ежедневно пороли. Например, в параллельном отделении училища учитель арифметики имел кличку "Живодер", сохранявшуюся за ним от прежнего времени, между тем, после реформы он был гуманнейший учитель, ни одного ученика, что называется, пальцем не задел. Учителя остались старые, а приемы преподавания и обращение их с учениками стали новые. Вообще реформа была благодетельная. Число учеников в классах было уменьшено: прежде в классе училось 110 учеников, после реформы принята норма в 50 учеников, а впоследствии и в 45 учеников.
Анфал учился весьма хорошо и потому нигде лишка не сидел. Бывало, говаривал: "Меня всегда переводили, хоть взад да перевели". Разумелся при этом перевод из среднего отделения во 2-й класс. Но в тот год из среднего отделения некоторых перевели даже в 1-й класс училища, а во 2-й класс перевели хороших учеников. Анфал учился на так называемом штатном отделении и выделялся особыми математическими способностями. Учитель арифметики параллельного отделения с трудом решал задачи и, бывало, перед уроками на перемене летом сидит в беседке в училищном саду и решает задачи к уроку, а ученики, которые тут же в саду бегают, и крикнут ему: "Позови Шляпина, так он тебе все задачи решит".
Анфалу было 13 лет, когда помирал папаша, и все-таки он завещал Анфалу, как старшему в семействе, помогать братьям своим и сестрам, и этот завет Анфал всегда помнил и по мере сил своих старался помогать, хотя бы, например, в ученьи.
В духовном училище, которое окончил он в 1872 году вторым учеником, начитался житий святых и мечтал о христианских подвигах, умерщвлении плоти, проповедовании веры среди дикарей и страданиях за Христа. В семинарии подпал под диаметрально противоположное направление и был среди революционно настроенных семинаристов, читал запрещенные книги и политические брошюры, за распространение которых правительство ссылало попавшихся в каторгу. Религиозность его пошатнулась; в сильной степени коснулся его дух отрицания, и он решил семинарии не кончать, так как в попы идти уже не был намерен, и вышел по окончании 4-го класса, несмотря на то, что класс этот вологодским семинаристам тогда не давал никакого хода. Это было в 1876 году, после политического процесса вологодских семинаристов Дьякова и Сирякова, когда запрещен был вологодским семинаристам ход во все высшие учебные заведения. Стал Анфал жить уроками и зарабатывал больше, чем какими деньгами располагали в то время семинаристы, а жил он вместе с семинаристами. Значит, на первое время жизнь эта ему нравилась, так как он был богаче своих соквартирантов.
В 4-м классе семинарии увлекся Анфал мыслию открыть perpetuum mobile* и, узнавши закон о потере телами, погруженными в воду, столько веса, сколько весит вытесненная телами вода, решил, что вес теряет та часть тела, которая погружена в воду, а которая находится поверх воды, та сохраняет свой прежний вес; отсюда, стоит только построить вал и поместить его в ящик сбоку, налить полный ящик воды и чтобы половина вала была в ящике в воде, а другая на боку ящика наружу. Первая часть вала потеряет вес, а вторая сохранит прежний и будет потому тяжельше первой, значит, тяжелая пойдет книзу, а легкая - кверху, вал повернется и будет бесконечно двигаться. От величины вала будет уже зависеть сила движения. Все это в. высшей степени ясно и просто, и если до него раньше никто до такого открытия не додумался, то это потому, что чем вещь проще, тем открыть ее труднее. Анфал и поставил себе задачей самому устроить эту машину и так, чтобы никто о ней не догадался. Если увидают, если догадаются, то все пропадет, и ему не придется воспользоваться плодами открытия, а открытие, конечно, гениальное и обещает миллионы барышей.
По революционной настроенности и отрицательному отношению к религии Анфал в попы уже никак не мог пойти, а мечтал об университете по окончании 4-го класса семинарии. Несмотря на то, что последние мечты для вологодских семинаристов его времени оказывались несбыточными, он все-таки не стал учиться в 5-м классе семинарии и вышел из нее по окончании четвертого класса. С год жил в Вологде, зарабатывая деньги на свое содержание уроками в частных домах. Вот в этот-то год он и постарался устроить свое perpetuum mobile. Купил лист кровельного железа для устройства вала. Кружки, на которые натянул лист, устроил
___________
*Perpetuum mobile (вечно движущееся) - то же, что вечный двигатель.

сам же при помощи циркуля и перочинного ножичка. Ящик также сам смастерил. Так как железный лист велик, то вал он устроил не из цельного листа. Не будучи опытным столяром, он, конечно, не мог везде плотно пригнать и решил щели, где они окажутся, замазать салом. Устройство машины продолжалось очень долго, так как нужно было сделать, чтобы никто не видал, а если кто случайно и увидит, то чтобы не догадался, что делается. Стоял Анфал на квартире вместе с семинаристами. Они уходили днями на уроки, а он оставался дома, так как репетировал учеников же, следовательно, по вечерам, и день у него был свободный - делай, что хочешь, никто не увидит. Вот он днями и мастерил. Наконец, машина готова и нужно ее испробовать. В идею машины он посвятил одного меня и пригласил на момент пробы. Дело было летом и днем. Выбрали момент, когда у хозяев никого не было. Анфал квартировал вверху. Собрал свою машину в сенях, принесши предварительно два ведра воды. Вылил воду в ящик, она, конечно, через все щели потекла, а ящик далеко оказался не полным. Анфал скорее на колодец, вычерпнул опять два ведра и бежит к своей машине. А в этот момент как раз поп идет в нижний этаж со славой. "Анфал Петрович! Куда вы так спешите?" Куда тут, до разговоров ли?! Летит скорее вверх и бух в ящик еще два ведра. Ящик полный, вал не вертится, а вода из ящика льется, льется, внизу попа окатила. Анфал с усилием сам вертит вал, а без усилий Анфала вал ни с места, так-таки и не вертится. "Хоть и салом смазано, да туго сделано, - говорит Анфал. - А главное, поп помешал. Сейчас снизу придет вверх со славой. Нужно скорее все уничтожить, иначе поп взглянет на прибор и сразу поймет, в чем дело, перехватит открытие, ведь и поп физику-то учил". Разорвал скорее ящик, и вся вода потопом хлынула по сеням и вниз протекла. Схватил вал и к себе в комнату, чтобы никто его не видал, и здесь вал уничтожил, чтобы и признаков не было. Опыт оказался сорванным. Анфал отложил испытание машины до нового времени и на другом месте.
Наступил 1877 год, и открылись военные действия с Турцией. Анфала, как достигшего призывного возраста и нигде не учившегося и не занимающего освобождающей от солдатчины должности, забрали в солдаты. Еще в детстве, когда Анфалу было лет 9, случайно у него был поврежден один глаз, на который он ничего и не видал. На вид глаз был совершенно нормальным и бельма на нем нет, никакого изъяна не видно, а не видел он им нисколько. При приеме в присутствии Анфал заявил о своем глазе, но у доктора не оказалось инструмента, которым бы можно было глаз исследовать, а другие члены присутствия заявлению не поверили и Анфала в солдаты приняли. Пришлось испытать казарменной жизни и солдатского обучения. Поместили в загородные казармы по дороге к Прилуцкому монастырю. Приехали сюда на извозчике проведать его два дяди, священники Николай из Мишехонья и Виктор из Отводного. Как раз попали к моменту обучения, и Анфал стоит в рядах, крайний с одной стороны. .Как увидал его дядя Николай, так и заплакал, жалко стало племянника.
Что Анфал действительно на один глаз ничего не видит, убедился, наконец, приставленный для обучения дядька-солдат. Зашел он со стороны темного глаза и ткнул Анфала пальцем, Анфал не увидал его, а только тычок почувствовал. Доложил дядька по начальству. Тогда Анфала перевели сначала в писари, а потом и совсем от солдатства освободили. Во всяком случае, не один месяц пришлось ему похлебать солдатской каши.
После солдатчины решил Анфал уехать в Покровское, к дяде Филофею, отдохнуть и здесь на свободе, посвятив дядю в идею, построить машину. Здесь уже препятствий для опытов не предвиделось. Дядя вдовый, у него только три маленькие дочки, мешать некому. Сказано - сделано. И вот, точно каких два заговорщика, дядя с племянником стали делать машину. Стараются, чтобы кто-нибудь не увидал и не узнал. Тут опять-таки ввязалась кухарка Ульяна, деревенская девка, неграмотная, а ужасно любопытная. Стала спрашивать, что они делают. Они и то соврут, и другое - никак не верит, старается подсмотреть да подглядеть. Пришлось принимать меры крайней предосторожности. Машина поэтому и здесь строилась очень долго. Наконец, пришло время ее испытывать. Решили произвести опыт в бане, чтобы уже никто не помешал. Баня черная, трубы из печи нет, а над печью прямо дыра, которая перед топкой открывалась, а после топки затыкалась сделанной из тряпок затычкой. Дым при топке бани и выходил в двери да в эту дыру. Затыкалась и открывалась дыра с вышки, а на вышке поэтому пыли, копоти неисчислимое количество.
Натаскали Анфал и дядя в баню воды не одну кадку, забрались туда никому не сказавшись, потихоньку, собрали в бане машину и давай ее пробовать. Налили воды, вал не вертится. Увлеклись. Так повернут, эдак повернут. Вдруг "чих!". Взглянули по направлению чиха, а с потолка в дыру глядят на них Ульяна. Это она раньше их забралась на вышку и подглядывала, от пыли же не вытерпела и чихнула. Прогнали с вышки Ульяну, да все равно и в этом случае опыт не вышел, вал не завертелся. Впоследствии, учась в университете, Анфал узнал, что открытый им вечный двигатель уже давно открыт.
Спустя несколько времени после этого вдруг вызывает дядю секретным предписанием грязовецкий протопоп. С Анфалом дядя всюду вместе ходили и ездили. Поехали к протопопу. Он и спрашивает "по секрету", зачем у дяди живет без всякого дела кончивший 4-й класс семинарии, ходят, мол, слухи, что что-то он устраивает. А Анфалу он дал отеческий совет не жить в деревне без дела, на тебя, мол, уже полиция обратила внимание.
У Анфала еще раньше этого созрело решение уехать в Америку и попытать там счастья. В Америке в это время жил наш "дядя Федя". Вот Анфал и решил, не списавшись с дядей Федей, к нему уехать. Вызов грязовецкого протопопа только ускорил этот отъезд. После родителей на каждого из нас осталось рублей по 300. Анфал взял свои 300 рублей, выправил заграничный паспорт, который тогда давался довольно легко, и махнул в Америку, не зная ни одного языка, кроме русского, и имея в кармане только адрес дяди: Северная Америка, Канзас, Колорадо, Веллингтон, Федор Авессаломов.
11 ноября 1878 года отправился Анфал в путешествие, сев в Вологде на поезд. По России ехать было хорошо. В Варшаве случилась неприятная задержка на три дня из-за справок по телеграфу, которым сносился Варшавский полицеймейстер с Вологодским губернатором по поводу заграничного Анфалова паспорта. Но все обошлось благополучно, и Анфал получил разрешение ехать дальше. До Берлина доехал хорошо, так как знающие русский язык еще встречались. В Берлине заплатил деньги за билет в Америку, и комиссионер направил его в Бремен и рассказал, как найти здесь нужного дальнейшего руководителя. 25 ноября выехал из Берлина, приехал в Бремен. Исполняя наставление комиссионера, по выходе из вагона поднял руку с карточкой гостиницы, в которой должен остановиться, и пошел вместе с народом. Прошел по платформе, вышел на улицу - никого нет. Готов был возвратиться назад, когда один господин подошел к нему и сказал: "Шляпин?" Анфал ответил: "Я - Шляпин ", и пошли они вместе. Господин был содержатель гостиницы и держал пассажиров корабля до их отправки. Фамилию Анфала знал по телеграмме, полученной из Берлина. Привел Анфала в гостиницу, взял бумагу, выданную в Берлине, об уплате 229 марок, и выдал вместо нее билет на проезд до Вичиты (в Америке), выдал также посуду, нужную на корабле, показал спальню и отправился по своим делам. Посидел Анфал в комнате, все тихо, молчаливо, времени уже было около 10 часов вечера, и пошел в спальню. Здесь, оказывается, уже спал один австрияк, лег и Анфал на мягкую перину и окутался тяжелым пуховиком, так как одеяла не оказалось, а заменял его пуховик. Часов в 5 1/2 утра австрияк разбудил Анфала, в б часов позавтракали все бывшие в той гостинице пассажиры и отправились на вокзал и по железной дороге подъехали к самому кораблю. Вместе с другими взошел Анфал на корабль и опустился в трюм. Там отделения для холостых и семейных. В дверях "холостого" отделения матрос спросил по-немецки, холостой он или семейный. Не понимая матроса, Анфал вытаращил на него глаза, и матрос пропустил его, вероятно, удовлетворенный. С Бремена Анфал не проронил уже ни одного слова, так как не встретил человека, который говорил бы по-русски. Присматривался к тому, что делают все пассажиры, и подражал им. Все пассажиры толкуют, разбирают койки, а он смотрит, что будет далее. Наконец, видя, что все имеют по койке и положили на них кто что имел, и Анфал взял себе койку и положил на нее весь свой багаж, кстати сказать, весьма небольшой. По примеру других, выбрал матрац, устроил свое ложе, вышел на палубу. Среди многолюдства Анфал был, как в пустыне. Он никого не понимает, и его никто не понимает. И так было до самого момента, пока не прибыл к дяде Федору. Комиссионеры и помогали продвигаться вперед и вперед. 28 ноября были в Саутгемптоне, в Англии, 29 выехали в открытый океан.
11 декабря, в день своих именин, прибыл Анфал в Нью-Йорк. Пассажиры вышли на пристань и после осмотра багажа сели на маленький пароходик, на котором приехали в Депо Эмигрантское - очень большой круглый вокзал. Здесь всех переписали и стали спрашивать по именам и разводить, кто куда следует. Анфалу дали билет на проезд по железной дороге, и 16 декабря он прибыл в город Веллингтон. За всю дорогу и на все расходы он издержал 196 рублей 19 копеек.
В Веллингтоне Анфал стал разыскивать почту, ведь почтальоны доставляют дяде письма, следовательно, как-нибудь могут и его препроводить до дяди. Совершенно случайно оказался на почте сосед дяди Федора, богатый фермер и в то же время мировой судья того округа. Он взялся проводить Анфала до дяди, куда и пошли они пешком. Идти нужно было верст 30. Уже вечером подошли они к дому дяди. Анфал постучался, дверь отворилась, и в дверях появился дядя Федор. Взглянув на Анфала, он в испуге не знал, что делать: затворить ли дверь или впустить. Наконец, сказал: "Какими судьбами? Входите". Вошли. "Садитесь да скажитесь", Анфал сел и сказался.
- Зачем Вы сюда явились, с какой целью?
- В России и без меня тесно. Я оказался лишним и приехал сюда.
- Почему же Вы ничего не написали мне прежде и не спросили о здешней жизни? Я живу здесь очень плохо. Не знаю, как Вы будете. Лучше бы остаться в Руси. Ну, да уж теперь поздно об этом думать.
Анфал поселился у дяди. Месяца три с половиной изучал английский язык теоретически. Он мог быть только чернорабочим, каковым и стал. Испробовал всевозможные работы, специализировался же на выработке кирпича. Этим делом более всего и занимался. В компании с другим мастером узнавали они из газет местности, где требовался кирпич, являлись туда, устраивали кирпичный завод и делали требуемое количество кирпича. Затем завод закрывали и переносили свою деятельность в другую местность. Анфал говорил, что при устроенной им машине и при помощи лошади и подручного подростка он нарезывал по 10 000 кирпичей в день. Настолько была успешна работа. Случались перерывы в выделке кирпича, тогда принимались за другую работу, какая попадалась.
Немного спустя после приезда Анфала в Америку, дядя выехал из Америки и рассказывал о своей там работе, и говорил про себя, что уехал в Америку с деньгами и все там прожил, возвратился в Россию без денег, а вот Анфал приехал без денег, возвратится с деньгами. И действительно, через пять лет жизни в Америке Анфал возвратился домой и привез с собой 5000 долларов.
По дороге из Америки Анфал осмотрел Лондон, в котором прожил не один месяц, посещая музеи и библиотеки, а также Париж, Берлин. За время своей заграничной жизни прекрасно изучил языки английский, французский и немецкий. Двадцати трех лет поехал он в Америку и двадцати восьми воротился в Россию в 1883 году. Здесь он и приступил к осуществлению заветной мечты - попасть в университет. С этой целью и стал готовиться к сдаче экзаменов на аттестат зрелости. Принялся .снова за латинский и греческий языки, которые и изучил очень скоро, так что мог читать книги на этих языках, легко прошел гимназический курс математики и вообще к экзамену приготовился хорошо и выдержал его в 1884 году в Вологодской мужской гимназии, начав экзаменоваться с 5 мая. Было ему в это время 28 с половиной лет, так что над ним острили: зрелый муж держит экзамен на зрелость. Следуя моему совету, Анфал поступил на математический факультет. В совершенстве зная три новых языка, имея блестящие способности по математике и обладая независимым материальным положением, Анфал мог бы сделать ученую карьеру, но практическая американская жизнь наложила на него свой отпечаток. Через товарища своего по семинарии, Матвея Никаноровича Глубоковского, он поступил в сотрудники "Московских ведомостей" на отдел английской почты. Таким образом, состоя студентом университета, Анфал зарабатывал до 2000 рублей в год. Несмотря на стороннюю работу и притом очень большую, учился в университете прекрасно и в 1888 году кончил кандидатом. Полный балл, какого никто не получил, был 155, кандидатский - 139, а Анфал получил 145.
По окончании университета Анфал остался работать в "Московских ведомостях", в которых заработок его достигал до 3000 рублей, при готовой квартире, но все-таки всю жизнь газетчиком быть он не пожелал и все стремился устроиться на государственную службу. Еще на студенческой скамье Анфал обзавелся семьей, для ученой карьеры совсем не удачной: женился он на своей квартирной хозяйке, Елизавете Ивановне Багрецовой, для которой в 1887-1888 годах арендовал шляпочный магазин, так что у него - студента, работника "Московских ведомостей" - был еще и магазин на улице Петровке.
В декабре 1889 года Анфал купил с торгов очень недурное имение Ивашево, бывшее генерала Паренсова, в 34 верстах от Вологды и в 25 верстах от Грязовца, куда и послал свою семью для житья и хозяйничанья. Жизнь таким образом раздваивалась: сам - в Москве, семья - под Вологдой. Самому можно было урываться в имение на месяц в году. Приобрел сельскохозяйственные машины и работал сам на них в своем имении. Стал стремиться на службу в Вологду и в 1899 году поступил учителем математики в Вологодскую духовную семинарию на 760 рублей жалованья в год. В том же году купил он дом в Вологде. Ребята его к этому времени уже подросли и стали учиться: старший сын - в приготовительном классе реального училища, младший - в приходском училище. В 1901 году Анфал купил еще имение - село Сметьево в двух верстах от Вологды, куда с семьей и переселился на житье, где совмещались преимущества и городской, и сельской жизни. Как преподаватель математики Анфал был весьма хорош и ученикам нравился, но, случалось, удивлял их своим поведением. Привыкнув в Америке к черному труду, он не чуждался такового и в Вологде, так что, бывало, идет семинарист по городу и видит своего учителя математики, везущего на лошади воз навозу в свое село Сметьево.
По диплому и по познаниям Анфалу нужно было занять место учителя математики в гимназии, и вот, когда в Вологде в гимназии открылась вакансия учителя математики, он заявил свое желание занять ее, причем явился к директору с прошением. Директор усмотрел дефект в костюме претендента (проситель явился в нечищенных сапогах) и принять его в свою гимназию не согласился. В 1903 году Анфал поступил учителем математики в мужскую и женские гимназии в Архангельске, стал получать рублей в год. И здесь он нравился ученикам как учитель математики, потому что действительно был специалист своего предмета. В архангельских гимназиях служил до дней революции, ежегодно выезжая в свое Ивашево на каникулярное время. В летние каникулы 1919 года Анфал по обыкновению приехал в Иващево налегке, только провести каникулы, да здесь и застрял, так как Архангельск захвачен был Миллером. В Ивашеве к этому времени все было расхищено и растаскано, не осталось ни плошки, ни поварешки, и даже хлеба оставлено было на 6 человек только 8 пудов ржи на 5 месяцев, до нового урожая. Чтоб не помереть с голоду, сын Анфала Владимир продал все свое платье, меняя на хлеб в Ярославской губернии. И все-таки поели и дуранды*, и костери**. Когда Архангельский отдел народного образования вызвал Анфала на должность учителя II ступени в Шенкурске, он получил там полное истощение организма, занимаясь в холодной школе и при самом скудном питании, так как тут была прифронтовая полоса. Он взял себе отпуск по болезни, приехал в Ивашево и здесь, промаявшись года два, помер 11 июля 1922 года. О нем можно сказать: когда учился в семинарии, - мечтал о революции, желал быть деятелем революции, когда же пришла настоящая революция, - пострадал от революции и помер совершенно непримиренный и обозленный незаслуженными несчастиями. С соседями (местными крестьянами) был в натянутых отношениях. Когда Анфал покупал имения, мечтал оставить детям обеспеченное наследство, думал обеспечить свою старость ими, так как дожить до учительской пенсии не надеялся. В действительности старость его оказалась необеспеченной, сыну же от всего наследства осталось одно звание "сын помещика", которое и довело его "до сумы и тюрьмы". Жена Анфала померла 19 января 1928 года от воспаления легких.
У Анфала было два сына. Старший, Александр (род. в 1888 г.), учился в реальном училище в Вологде, затем кончил морское училище в Архангельске. Под руководством Анфала изучил английский язык, так что переписывался с ним на этом языке. Ходил на морских судах. В войну 1914-1918 годов призван в войска и был командиром подводной лодки. Умер от разрыва сердца в 1916 году холостым.
Младший сын Владимир (род. в 1890 г.) кончил Архангельскую гимназию и затем учился в Санкт-Петербургском университете на математическом и юридическом факультетах, но их не кончил. После революции жил в Ивашеве и занимался сельским хозяйством, собственноручно обрабатывая землю и не прибегая к наемному труду. Помогали, конечно, заведенные отцом сельскохозяйственные машины. Как сына бывшего помещика, в 1930 году из села его выселили с полной конфискацией имущества.
______________
* Дуранда - жмыхи, остатки семян льна после выжимания из них масла.
** Костерь - род травянистых однолетних и многолетних растений из семейства злаковых (метлик, овсяник и другие сорные травы).

Кроме того, посадили в Вологодский окрдомзак*, в котором и просидел три месяца, ежедневно находясь под угрозой смерти, ввиду предъявленного обвинения по статье 58 - экономическая контрреволюция. Из дома заключения благополучно выпустили, и он перешел на положение пролетарского рабочего. Еще в 1924 году женился он на Августе Александровне Ивановой. От них произошли Александр, Владимир, Юрий.

Валентина Петровна Шляпина (моя старшая сестра)

Родилась 2 февраля 1859 года в селе Покровском Грязовецкого уезда, у бабушки Асенефы. Кончила Смольный институт, куда поступила благодаря хлопотам дяди Федора. Была гувернанткой в частном семействе, потом учительницей в Жерноковском земском училище Грязовецкого уезда и затем начальницей Велико-устюжского епархиального женского училища с момента его открытия (1 окт. 1888 г.) и по день его закрытия (1918 г.), в течение тридцати лет. Пять лет работала при советской власти: учительницей французского языка в школах второй ступени, секретарем в губпрофобре и статистиком в губстатбюро. С 1924 года состояла на социальном обеспечении. Скончалась 2 (15) августа 1938 .года. Погребена в Устюге на Стефановском кладбище.
Является вопрос: была ли она счастлива в своей жизни?
Первые годы ее жизни, с момента рождения и по день смерти папаши (4 апр. 1868 г.), были счастливейшими годами, проведенными в счастливом и полном довольства семействе. Смерть папаши явилась великим ударом, была тяжким горем, но благодаря малолетнему возрасту и тому, что с нами осталась еще мамаша, удар этот не отразился чрезмерно тягостно, и после него жизнь опять-таки потекла в своем семействе спокойно и счастливо. Затем перемена жизненной обстановки - переезд на житье из Селезенева в Вологду, где для нас был куплен собственный домик, поступление в женскую гимназию, жизнь с мамашей в своей РОДНОЙ семье были условиями, дававшими возможность чувствовать себя более или менее счастливо. Потом новые жизненные Удары. 12 сентября 1869 года померла мамаша, 9 ноября 1869 года помер дедушка Флегонт Александрович Авессаломов, переселившийся из Покровского к нам в Вологду для нашего воспитания и обучения. Валентине в то время было 10 лет. По беззаботности
__________-
*Окрдомзак - окружной.дом заключения.

возраста и эти тягчайшие удары переносились более или менее легко. Ведь с нами оставалась бабушка Асенефа, на плечи которой и легли все заботы по нашему кормлению и воспитанию. В то время наш дядя Федя (Федор Флегонтович Авессаломов, брат мамаши) служил аудитором* в военном окружном суде в Финляндии. Главный начальник его относился к нему весьма благожелательно. И этот начальник был в прекрасных отношениях с принцем Ольденбургским - главным начальником женских учебных заведений в Петербурге. Дядя объяснил своему начальнику печальное положение своей крестницы Валентины. Начальник обратился к принцу Ольденбургскому, который сделал распоряжение о принятии Валентины в Смольный институт на Александровскую половину. Когда получено было в Вологде это распоряжение, то все в один голос сказали: какое счастье, какая Валентина счастливица. Начальница и учителя гимназии поздравляли ее с таким особенным, выпавшим на ее долю счастьем. В Питер, в Смольный, увез Валентину дядя Иван, поехавший тогда в Питер на житье. Из Вологды до железной дороги поехали в дилижансе**, так как тогда от Вологды железной дороги еще не было. В Смольном Валентина безвыездно училась 8 лет. И здесь на нее смотрели, как на счастливицу. Но эта счастливица, не подавая вида о сокрушающем ее горе, очень часто ночами спала на мокрых от слез подушках. Отрыв от родной семьи и целые 8 лет невозможность повидаться с нею особенно удручали Валентину. На Рождество, масленицу, пасху, летние каникулы товарки разъезжались по домам, а она с немногими подругами должна была все время проводить в Смольном, и только ночами смоченная слезами подушка знала, насколько счастливой чувствовала она себя в это время. Но вот учеба кончена. С какими мечтами и радостью ехала она на родину, в родную семью. Но оказалось, что семьи уже нет, все разъехались по учебным заведениям. В Смольный за Валентиной ездила мать ее крестная, тетушка Софья Петровна Брянцева. Решили, что Валентина будет жить у нее - старой девы - за дочку. Сначала все было хорошо. Но вскоре обнаружилась громадная разница в воспитании, вкусах, понятиях, идеалах, жизненной обстановке между тетушкой и моей сестрой. В Смольном Валентина воспитана была как барышня, предназначенная к жизни в большом свете. О действительной жизни, с какой она неминуемо должна была столкнуться, не было дано ей решительно никакого понятия. Даже Петербург смолянки
__________
*Аудитор - в Российской империи должность в военно-судебных учреждениях.
* Дилижанс - многоместная карета для перевозки пассажиров и почты.

видели из окон карет, когда их перевозили из института во дворец или катали по городу. У тетки Софьи вся жизнь построена была, как в мещанской семье, в мизерных размерах, на грошовых расчетах, причем громадное значение придавалось ценности каждой копейки. Окружающая среда была мелкочиновничья и бедномещанская. Кроме того, тетка Софья считала себя причастной к тогдашнему либеральному течению. Она, например, обзывала Валентину барышней и сразу же поясняла: "Смотри, барышня - это слово ругательное". А Валентина о барышне имела совершенно противоположное представление, не как о чем-то достойном ругани или посмеяния, а как о чем-то хорошем, желательном, прекрасном. Получилось полное несходство одной с другой. Валентина говаривала впоследствии: "Если бы прежде, чем брать меня из Смольного, перед окончанием, хотя бы на одну вакацию взяли меня погостить в Вологду и увидала бы я эту жизнь, ни за что бы по окончании Смольного не поехала в Вологду". Смольный устроил бы ее на подходящее к данному ей воспитанию место и следил бы за последующей ее жизнью. Таким образом, приезд в Вологду считала она своей первой жизненной ошибкой.
Менее полгода прожила Валентина у тетки Софьи. Пришлось поступать на самостоятельную работу. С 26 февраля 1879 года по 4 января 1882 года была она учительницей и воспитательницей девочки в частном доме в г. Вологде у служащего винокуренного завода, в семье, можно сказать, сред немещанской. Затем с 4 января 1882 года по август 1888 года состояла учительницей Жерноковского сельского училища Грязовецкого уезда, причем как хорошая учительница она была на виду у своего начальства.
В 1888 году вновь открыто было в Вологодской епархии Великоустюжское викариатство*. Первый епископ Великоустюжский Иоанникий ехал устраивать и открывать викариатство. В его заботу входило и открытие епархиального женского училища в Устюге. Случилось ему узнать о существовании кончившей Смольный институт и имеющей десятилетний педагогический стаж Валентине Шляпиной, и решил он определить ее начальницей епархиального женского училища. Все смотрели на новое определение Валентины как на громадный в ее жизни успех.
При этом определении Валентины случилось несогласие двух епископов. Вологодский епархиальный епископ Израиль, первый начавший дело об открытии в Устюге епархиального училища,
_____________
* Викариатство - часть епархии, пользующаяся автономией и управляемая епископом-викарием, находящимся в подчинении епархиального архиерея.

полагал его устроить в узких рамках трехклассного училища с шестилетним курсом, а не шестиклассного, т. е. как по числу учениц, так и по размерам помещения, вдвое меньшем виде. Поместить его он решил обязательно в женском монастыре, чтоб водворить в нем монастырские порядки. Уговорил он игумению Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря Флорентию построить внутри монастыря деревянное помещение для училища и обещал эту шестидесятилетнюю старуху определить начальницей училища. Пища для воспитанниц предполагалась близкая к монастырской, с отсутствием среди кушаний мясных блюд.
Преосвященный Иоанникий был совсем другого направления. Дело представлено было в Святейший Синод, причем расписаны были в надлежащем свете обе кандидатки в начальницы. Определением Св. Синода от 8 марта 1889 года Валентина утверждена была в должности начальницы Устюжского епархиального женского училища. В этот-то момент она, конечно, была счастлива.
Помещено было епархиальное училище в женском монастыре. Так как начальницей предполагалась игумения, то помещение для начальницы приготовлено не было, а только для классов и общежития. Преосвященный предложил игумений освободить под квартиру начальницы очень удобный отдельный домик внутри монастыря. Квартира оказалась хорошей. Годы, когда епископствовал в Устюге преосвященный Иоанникий, прошли для училища и его начальницы прекрасно, так как епископ заботился о благополучии училища. Состав преподавателей весь набран был с академическим образованием, равно как инспектор классов (он же и законоучитель) и председатель совета училища. Хотя училище и помещалось в монастыре, но постановка дела в нем была не монастырская, и заботы епископа направлены были на то, чтобы соорудить вне монастыря собственное для училища здание и преобразовать училище из трехклассного в шестиклассное. Со временем все это и устроилось.
Непосредственные начальники над училищем были местные епископы. За время существования училища их сменилось шесть: Иоанникий (Казанский), Петр (Лосев), Варсанофий (Курганов), Антоний (Коржавин), Гавриил (Голосов) и Алексий (Бельков-ский), причем первый и пятый имели степень кандидата богословия, второй, третий и четвертый были магистры богословия и шестой - &;lt;выпускник&;gt; духовной семинарии. Каждый из них был со своими особенностями, и, следовательно, к каждому из них необходимо было приноравливаться. Особенно благожелательно к Училищу и его начальнице относились первый и шестой епископы, а особенно трудно было жить при третьем епископе. Этот, по ученой степени магистр богословия, до получения степени магистра служил в Казанской духовной академии помощником инспектора академии и потому был довольно известен казанским студентам. И вот, говорят, что во время магистерского его диспута на двери в его квартиру появилась надпись: "Осел и останется ослом, хоть и с магистерским крестом". И вот этот-то магистр осел в Устюге изобразил почему-то, что епархиальное училище - это лишняя тяжесть на его плечах, и потому направил свою деятельность к закрытию училища. Стал сокращать прием в училище, чем вызывал ручьи слез у приехавших издалека с целью поступить в училище и не принятых в него. Затем вздумалось ему сделать училище закрытым заведением и всех воспитанниц загнать в общежитие, а не поместившихся уволить из училища. Потребовал, чтоб и городские устюжские священники поместили своих дочерей в общежитие. Опять горе и слезы, потом жалобы в Синод. Неправильные распоряжения епископа отменялись, но на все это требовалось довольно продолжительное время, которое и приходилось переживать тяжко и прискорбно вместе с удрученными и начальнице училища. Епископ Варсанофий из Устюга переведен был во вторые викарии в Вятскую епархию. Понижение очевидное, полученное им по заслугам. Когда, он уезжал из Устюга, то телеграммой известил бывшего своего начальника, Вологодского епископа: "Еду в Вятку, Сергию под пятку". В Вятке он и скончался, не дослужившись до самостоятельной епархии.
Кроме епископов, на жизнь училища влияли председатели педагогического совета училища. Среди них также попадались очень неловкие люди, с которыми необходимо было ладить. Одно время председателем был смотритель духовного училища Смирнов Дмитрий Александрович. Наружно приличный в отношениях, внутренне был он мало расположен к начальнице, что и проявил при постройке здания для епархиального училища. Когда строил он достаточно большое каменное здание для своего духовного училища, то более четверти здания отвел под личную себе квартиру, как смотрителю училища. При постройке же здания для епархиального училища он, при всей возможности построить приличное двухэтажное каменное здание, настоял и построил полукаменное, мотивируя тем, что деревянные постройки живут столетия и в гигиеническом отношении полезнее каменных. Для начальницы училища он отвел в этом здании, в нижнем, каменном, этаже, по его же представлению малогигиеничном, две мизерные клетушки с выходом окон на задний двор, чем и подчеркнул не совсем благосклонное отношение лично к начальнице. Затем, конечно, уже непреднамеренно, здание для епархиального училища он построил так, что оно непременно должно было сгореть, оно не могло не сгореть. Дело в том, что одна дымовая труба заключена была внутри капитальных стен в такой футляр, что до нее нельзя было добраться ни для осмотра, ни для поправки. Опытный плотник после постройки здания прямо предсказал, что годов пять - шесть постоит, а потом сгорит. И, действительно, здание сгорело. При посадке деревянной части здания труба дала трещины, от которых стена здания загорелась, а пожарные не могли найти место загорания, пока не обняло огнем внутренние стены училища. Отстоять здание не смогли. Пожар этот был великим ударом для начальницы училища.
Положение начальницы, как определенной Св. Синодом, было в высшей степени прочно. Держала она себя замечательно тактично и твердо, так что не было причин и оснований для открытой борьбы с нею. Но вот нашелся председатель совета, который прибег к анонимным доносам на начальницу в Синод. Доносы эти были явно лживые, из Синода препровождались Устюжскому епископу, опровергнуть их было легко, и явного вреда они не причинили, однако волновали и заставляли переживать многие неприятные минуты.
А состав преподавателей училища? Только в первые 4-5 лет он был целиком из лиц с высшим образованием, а затем в большинстве своем состоял из людей с семинарским образованием, с весьма ограниченными познаниями и громадной амбицией. Много нужно было иметь такта и выдержки, чтобы не уронить свой престиж среди подобной братвы. Где уж тут говорить о спокойной и счастливой жизни?!
А надзирательницы за ученицами? Среди них попадались несноснейшие характеры, доставлявшие громадные хлопоты и прямо настолько отравлявшие жизнь, что временами у Валентины Петровны являлось желание бросить все и уйти из начальниц на менее ответственную работу. Недаром Валентина в самое последнее время, вспоминая пройденную свою жизнь и перечисляя жизненные свои ошибки, говорила, что грубейшей с ее стороны ошибкой было данное ею согласие на занятие должности начальницы училища. Я, со своей стороны, с этим ее заявлением согласен не был. Во всяком случае, она начальницей прожила в видимом почете и материальной обеспеченности ровно тридцать лет, принося несомненную пользу своей деятельностью.
Не все огорчения были в жизни Валентины, выпадали и счастливые минуты, и совсем не редко. К таким минутам необходимо отнести, например, празднование двадцатипятилетнего юбилея училища 1 октября 1913 года, а одновременно с тем и юбилея служения Валентины в училище. При этом случае была поднесена Валентине икона Покрова Пресвятой Богородицы с надписью: "Начальнице училища Валентине Петровне Шляпиной в двадцатипятилетний юбилей 1888-1/Х-1913 г. от Съезда духовенства Великоустюжского викариатства". От сослуживцев поднесен был благодарственный адрес в бархатной папке, украшенной тремя под чернетью серебряными пластинками, с многочисленными подписями коллег.
От очень многих бывших воспитанниц училища в юбилейный день поступили письменные поздравления начальнице, в которых питомицы вспоминают приют и ласку, виденные ими в училище, благодарят начальницу за неусыпные ее труды и заботы о благе училища и за доброту души, проявленную в сердечном, материнском попечении о вверенных ей воспитанницах.
Училище дожило до дней революции и вынужденно прекратило свое существование в 1918 году*. Валентине Петровне пришлось пережить последние дни училища, видеть его постепенное разорение и окончательное уничтожение, самой же при этом пережить не одно притеснение, выселение, уплотнение, переселение. Был момент, когда приехавший на автомобиле какой-то мальчишка лет 19-20 с револьвером в руках бегал по училищу, разыскивая начальницу, а она отстоялась за дверью в подвальном этаже. Что она должна была перечувствовать в это время?!
В 1924 году Валентина вышла на пенсию как инвалид труда. Сначала получала пенсии по 10 рублей в месяц, с 1 октября 1926 года - по 20 рублей в месяц и в последние годы - по 28 рублей в месяц. Само собой понятно, что для прожития пенсии этой далеко было недостаточно, однако она весьма дорожила ею, о прибавке не помышляла, а заботилась только о том, как бы не лишиться и этой мизерной пенсии.
В конце жизни пришлось ей испытать и тюремное заключение. В 1931 году 1 июля она была арестована, увезена в Котлас и здесь, в доме предварительного заключения, продержана до 12 августа, когда освобождена была без предъявления какого бы то ни было обвинения, так что даже догадываться не могла, за что она высидела целых 42 дня. Впрочем, это сидение прошло для нее настолько легко, что впоследствии она вспоминала о нем, как о времени, проведенном "на курорте".
В последний год своей жизни она стала замечать, что психические силы ее покидают, память ослабела, и толку совсем не стало, физические силы также ослабли. С полгода она уже не спускалась вниз с мезонина, в котором жила, иногда даже просила покормить ее, так как сама не могла, да и не знала, как нужно есть. Говорила, что ничего у нее не болит, временами же жалова-
_____________
* Епархиальное женское училище в Великом Устюге располагалось на Красной горе. Ныне это здание сельхозтехникума.

лась на боль в костях, так что становилось совершенно невтерпеж, и в эти минуты хотела поскорее умереть, но желанная смерть не приходила. В последнее время недостаточность отпускаемого "пайка" вынуждала ее время от времени выкрикивать: "Жрать хочу", но на это хотение приходилось в помощь призывать терпенье.
Дожила она до библейского предела человеческой жизни, когда на долю человека выпадает "труд и болезнь".

Людмила Петровна Шляпина (моя младшая сестра)

Родилась 27 мая 1863 года в селе Троицко-Селезеневском Вологодского уезда Вологодской губернии. Одиннадцати лет поступила в Ярославский Дом Призрения Ближних - среднее учебное заведение с правами гимназии, в котором и обучалась 7 лет, живя в общежитии на казенном содержании. Окончила курс со званием первоначальной учительницы и учительницы народных училищ в 1881 году. Так как в том заведении не было тогда восьмого класса, то для продолжения образования поступила в восьмой класс Вологодской Мариинской женской гимназии, в которой училась два года, и в 1883 году окончила педагогический класс со званием домашней учительницы по истории и географии. В 1885 году получила место домашней учительницы в частном доме в Ярославле, где и служила до 1887 года, когда поступила в земскую школу в Даниловский уезд. Здесь прослужила два года. В 1889 году переехала в г. Устюг и поступила в воспитательницы Устюжского епархиального женского училища, на каком месте и была до 1902 года. В этом году открылась в селе Енангском Никольского уезда* Енангская второклассная учительская школа, куда она и была назначена старшей учительницей и преподавательницей родного языка, рукоделия и чистописания. С 1916 года при преобразовании Енангской второклассной школы в высшее начальное училище была заведующей этого училища до 1918 года, а с этого года была избрана в учительницы родного языка в Енангскую школу второй ступени. С 1921 года состояла школьной работницей по русскому языку в старших классах Енангской ударной школы и в дальнейшем - в Енангской семилетней школе по 1 сентября 1923 года, когда уволена со службы, как отнесенная к третьей категории. Медицинская комиссия признала ее утратившей сто процентов профессиональной
_________________
* С 1928 года село Енангское относится к Кичменгско-Городецкому району.

трудоспособности., почему и назначили ей пенсию по второму разряду. Сначала получала она из Великоустюжской страхкассы социальное обеспечение, ежемесячное пособие в таких размерах: 5 рублей, 8 рублей, 10 рублей, 20 рублей до 1929 года. Затем по ее заявлению от 22 ноября 1929 года назначена ей была учительская пенсия в размере 30 рублей в месяц по школе 1-й ступени, с апреля 1932 года перевели на пенсию учителя школы 2-й ступени, назначив размер пенсии в сумме 40 рублей в месяц, в последнее время получала по 50 рублей в месяц. Но как ни повышался размер пособия и пенсии, он не мог угнаться за ростом рыночных цен, так что все время приходилось постепенно ликвидировать накопленное прежними трудами добро и тем поддерживать свою жизнь, избегая голодовки.
Жизнь свою Людмила Петровна вела расчетливо и экономно. Стремление обеспечить свою старость особенно сказалось у ней во второй половине ее жизни. С 1905 года и по 28 июля 1917 года она накопила 6200 рублей, каковые в процентных бумагах и находились на хранении в Устюжской сберегательной кассе при казначействе. Кроме того, в той же кассе на 18-августа 1917 года состояло наличными 285 рублей 2 копейки. Согласно ст. 1 постановления Совета Народных Комиссаров от 26 сентября 1918 года, процентные бумаги были аннулированы, следовательно, все ее сбережения пропали, равным образом пропали и состоявшие на книжке в сберегательной кассе 285 рублей 2 копейки наличными. Когда открывалась в Енангске второклассная школа, местные жители (крестьяне), а также и близживущее духовенство не сочувственно относились к открытию женской школы. Им желательна была мужская школа. Но так как мужская второклассная школа существовала уже в г. Никольске, то в уезде этом начальство и решило открыть именно женскую. На открытие школы приезжал специально председатель Стефано-Прокопиевского братства протоиерей Дмитрий Смирнов. Он дал настоятелю Енангской церкви о. Киприану решительный и твердый совет не вмешиваться в распоряжения старшей учительницы при организации и устройстве школы, а всемерно помогать ей. Отец Киприан неуклонно и следовал этому совету. Как воспитывавшаяся в благоустроенном женском школьном общежитии и прослужившая свыше десяти лет в епархиальном училище, Л. П. знакома была с хорошими порядками общежития и постаралась ввести эти порядки и в Енангской школе. Так, завела она для живших в общежитии койки, постельное белье, в столовую - для каждой ученицы отдельные тарелки. Мероприятия эти вначале крестьянам, да и духовенству, казались излишней роскошью. Говорили, что учиться и жить будут крестьянские девицы, поспали бы они и на нарах, да и без простынь, а есть вполне могли бы из общих чаш и блюд. Однако впоследствии заведенные в школе порядки всем понравились, и крестьяне к ним привыкли. Сначала думали, что не наберется достаточный комплект учениц, но желающих учиться в школе сразу же оказалось вполне достаточное количество, и в дальнейшем школа не оскудевала числом учащихся, так что она совсем привилась к краю. Как второклассная, существовала она очень непродолжительное время (лет 14), однако успела образовать многих учительниц начальных школ, и для местного края, таким образом, школа принесла немало пользы.
С 1923 года Людмила Петровна жила в Устюге в квартире своего брата, пользуясь бесплатными помещением, освещением и отоплением, что при ее скудном бюджете имело немалое значение. Была она довольно хлебосольна. Особенно старалась день своих именин отметить, по возможности, великим празднованием. Это стремление сохранилось у нее до конца ее жизни, так что и после революции, когда во всех продуктах стала ощущаться значительная нехватка и приобретение продуктов стало сопровождаться подчас крайними затруднениями, она озабочивалась задолго до наступления дня своих именин (16 сентября) приобрести необходимые по ее расчетам продукты и заготовляла их даже за несколько месяцев до наступления дня именин. И вот наступал день именин, она оказывалась во всеоружии к нему подготовленной. Собирались гости, всего оказывалось в изобилии, так же, как бывало и в довоенное время (т. е. до 1914 г.), пиршество проходило отменно хорошо, и она успокаивалась до дня следующих своих именин. Так время и шло, от праздника до праздника, от именин до именин.
Скончалась она 3 июня (21 мая) 1942 года, можно сказать, безболезненно, настолько сохранив свои силы, что до последнего момента сама себя обслуживала. В похоронном листке болезнь показана "порок сердца". Погребена в Устюге на вновь отведенном под кладбище месте, у так называемых "двух братьев".