Всемирная история выборов <<<

Махнач В.Л.
Демократия и охлократия

ДЕМОКРАТИЯ

Слово «демократия» у нас обычно переводят, как «власть народа» (по-гречески, «демос» – «народ», «кратос» – «власть»). Но по-гречески, «народ» – и «этнос» (нация), и «лаос» (население), однако ни этнократия, ни лаократия в древнегреческой литературе не упоминаются. На самом деле демократия – не власть народа. Демократия – власть полноправных граждан.

Демократия и право. В античных демократиях полными правами обладал отнюдь не каждый (т. е. отнюдь не каждый принадлежал к демосу). Совершенно бесправными были рабы. Были сильно ущемлены в гражданских правах и, разумеется, не имели политических прав вольноотпущенники и варвары-инородцы. Политическими правами не обладали и свободнорожденные женщины, но они могли реализовать свои гражданские права, как то: владеть имуществом, наследовать его, обращаться в суд, и пр. Не обладали полнотою прав и свободнорожденные юноши (эфебы) до их совершеннолетия.
Но был еще один весьма значительный слой свободнорожденных совершеннолетних эллинов, которые, тем не менее, не имели ни малейшего отношения к демосу, а следовательно, и к демократии. Это «метеки», т.е. изгнанники. (Правильнее было бы сказать «метойки» – от греческого «метойкос», но это «ой» не любят транскрибировать в современных языках и обычно пишут «метеки», как это и звучит на новогреческом.) В метека превращался любой полноправный гражданин, живший не в своем полисе (скажем, афинянин в Коринфе), ибо полными правами он обладал лишь в границах своего полиса и его хоры (сельской области).

А за пределами собственной хоры он терял не только политические права в полном объеме, но, в некотором смысле, и гражданские. В принципе его могли убить, ограбить или захватить в рабство просто обитатели соседнего полиса, хотя обычно никто этого не делал в силу греческой солидарности, свойственной грекам, как и любому другому этносу. Метек не мог самостоятельно выступать стороной в полисном суде, а тогда был только состязательный процесс, никакого государственного обвинения не существовало, как потом не существовало его и в Риме. Тем не менее интересы метека в суде по его просьбе, в крайнем случае, за определенную мзду, обязательно представлял тот или иной гражданин на основании договора о гостеприимстве. Такие договоры действовали по всему эллинскому миру, обеспечивая правовую основу нормальной жизни, а границы гражданства, между тем, оставались незыблемыми.

В греческом полисе изгнание было тяжким наказанием. Оно приводило к утрате большей части гражданских прав. Достаточно вспомнить суд черепков (остракизм), с помощью которого распустившаяся уже несколько греческая демократия ежегодно изгоняла одного гражданина, который, с точки зрения большинства граждан, писавших его имя на черепках, представлял наибольшую угрозу полису. И хотя каждый год изгоняли лишь одного, висел этот дамоклов меч над каждым.
Вообще, в той или иной форме изгнание существовало в любом обществе с развитыми демократическими правами и привилегиями, с развитым участием граждан в управлении, и всегда это было не что иное, как лишение гражданских прав. Изгнание знали городские коммуны Средневековья. Изгнание знала любая орда. Изгнание практиковала Домонгольская Русь – тоже своего рода страна городов-государств.

В современной России тоже есть метеки. Это – лимитчики, бомжи, а теперь еще и беженцы. Среди последних и представители этносов, образовавших за последние годы собственные государства, и представители этносов, исконно проживавших на территориях, которые сейчас отошли другим государствам. Классический пример подобного рода – месхи (отуреченные грузины). История их трагична. Месхетия находится в Грузии, но И.В. Сталин месхов насильственно выселил в Узбекистан. В годы перестройки узбеки учинили месхам погром, и М.С. Горбачев переселил большую их часть в Смоленскую область, хотя в то время обладал еще достаточной властью, чтобы вернуть месхов на исконные земли в Грузию, заставив оплатить их переселение Узбекистан. Вполне естественно, что беженцев принимают, а уж тем более их принимают христианские народы. Но если беженцам предоставляют гражданские права, значит, гражданские права украдены у коренного населения. Давайте порассуждаем на эту тему.

Что требовалось от эллина, чтобы стать гражданином своего полиса? Быть в нем рожденным (чем богаче становился полис, тем труднее было пришлому получить права полисного гражданства), достичь совершеннолетия, т.е. 20 лет (там было довольно раннее совершеннолетие), выполнять все необходимые нормы воспитания гражданина, принятые в данном полисе (приобрести элементарную грамотность и достаточное воинское мастерство, чтобы вступить в строй полисного ополчения – фаланги). Но и это не все – надо было успеть к 20 годам жениться и завести ребенка. Это тоже было условием для получения гражданских прав. Надо сказать, гражданские общества Эллады всегда уделяли внимание поддержанию рождаемости граждан. Что же касается рождаемости не граждан – метеков, вольноотпущенников и рабов, – то гражданские общества она не интересовала. Полис не пресекал и не поощрял рождаемости среди не граждан, и это логично, ибо эти люди не были включены в политическую систему, в ополчение граждан.
В отличие от эллинов, римляне были не столько социальным, сколько семейным народом. Для них главной ценностью была семья. И субъектом римского права фактически являлся отец семейства (paterfamilias). Поэтому в римской правовой системе нигде прямо не указано на невозможность приобретения политических прав, покуда у вас нет детей. Тем не менее римляне, как и эллины, были предельно заинтересованы в увеличении своего населения. Поэтому они признавали гражданские права даже за лицами, не обладавшими никаким имуществом, по сути дела босяками, от которых обществу не было никакого прока, кроме одного: будучи римлянами, эти босяки способны были рождать римлян. Их в Риме называли «пролетарии» (точный перевод с латыни – «бедные размножающиеся»). Кстати, до конца гражданских войн, т.е. до реформ Гая Мария, пролетариев в легион не брали (римляне не доверяли оружия тем, кому нечего защищать по отсутствии имущества). С реформами Мария в легионе появляются наемники. И, естественно, пролетарии не входили в трибы Народного собрания (не избирали римских магистратов).

Итак, одна из распространенных норм большинства демократий – ценность семьи. Другая – ценность собственности. Постулировалось, что демос состоит из домохозяев – людей, обладавших собственностью.

Даже Аристотель с его аристократическими симпатиями проявлял интерес к «политии» (в его терминологии «власти полноправных граждан») и рекомендовал поддерживать систему ограничений правоспособности в таком состоянии, чтобы к политической жизни были допущены «средние люди» (это – дословный перевод с греческого, а мы сейчас говорим «средний слой», или «средний класс», или «люди среднего достатка»). Интересна мотивировка этого тезиса. Аристотель пишет, что, в отличие от богатых, «средние» вынуждены работать и, тем самым, лишены возможности посвятить всю свою жизнь опасным для общества политическим играм, а в отличие от бедных, они не склонны посягать на чужое имущество. По сути то же самое отмечает в своей классической речи и известнейший позднеафинский оратор Исократ. Он долго перечисляет недостатки, пороки и мерзости богатых, а потом резко, одним штрихом подводит черту: «Богатые столь омерзительны, что хуже них могут быть только бедные».

Русский философ И.А. Ильин указывает, что общество не заинтересовано в выращивании богачей; напротив, общество заинтересовано, чтобы наибольшее число граждан было собственниками. Кстати, это и должно было произойти с нами. Если бы приватизация в России была проведена строго по именным чекам, мы все поголовно предпринимателями не стали бы, но все, за исключением безнадежных босяков, стали бы акционерами, а следовательно, собственниками (именно так была проведена приватизация в Чехословакии на наших глазах).
Исторически существует тенденция к расширению числа граждан. В мире всегда шла борьба за гражданские права. Известны войны, которые велись из-за непредоставления гражданства. Например, самниты навязывали Риму Самнитские войны вовсе не потому, что боролись за свою независимость, а потому, что вымогали предоставление латинского гражданства (гражданства второй ступени после римского). Римские плебеи 5 раз покидали город (т.н. «первая сецессия плебеев», «вторая сецессия плебеев» и т.д.). Обычно, как только над Римом нависала угроза войны, они уходили из города, и патрициям приходилось возвращать их обещаниями расширить гражданские права. Таким образом, плебеи с каждым своим уходом приобретали все больше прав и, наконец, добились фактического равенства с патрициями в IVвеке до н. э., когда первый плебей стал консулом.

В Афинах демократическое законодательство ввел Солон в начале VI века до н.э. Согласно законам Солона, граждане были поделены на 4 имущественных разряда. Все права получили граждане первых двух разрядов. Чтобы принадлежать к первому разряду, нужно было построить для Афин боевой корабль и содержать его; ко второму – иметь боевого коня и вступить всадником в ополчение. Граждане третьего разряда получили почти все права (они не могли быть только архонтами). Это были граждане, имевшие тяжелое оружие и составлявшие фалангу гоплитов. А граждане четвертого разряда – феты – вообще никаких должностей занимать не могли, хотя избирать могли. Таким образом, был введен имущественный ценз. Но уже при Перикле (конец V века до н.э.) все 30 000 афинян получили равные гражданские права, и было запрещено упоминать, что у кого-то предки были фетами.

В средневековых городах цеховые мастера боролись за равноправие с торговым патрициатом и добивались своего. В Новое время в XVIII – XIX веках шла небезуспешная борьба за снижение цензов, прежде всего имущественного, в старых традиционных системах, включавших в себя демократию (таких, как Великобритания или многие земли Германии).

Постепенно круг граждан расширялся. Однако это совсем не непрерывный процесс, при котором достигается полное равенство, всеобщее прямое равное тайное голосование, и все становятся гражданами. Закономерность проста: чем больше прав для своих, тем меньше их для пришлых. До Перикла еще можно было стать афинским гражданином, при Перикле – уже нет. При нем эллин мог быть включен в списки афинских граждан, только если афинскими гражданами были как его отец, так и мать. И это происходило повсеместно. В Средневековье стоило цеховым мастерам получить полноправие в системе городской демократии, тут же резко усложнилось вступление в цех и ужесточились требования к переходу подмастерья в мастера, т.е. тут же появились новые барьеры. Сегодня ни при каких обстоятельствах пришлый не может стать, например, подданным королевства Швеция. Конечно, выйдя замуж за шведа, женщина будет пользоваться правами, и ее дети будут шведами, но в случае развода эти права у нее тут же отберут.

Понятно, что везде ситуация разная, но, в целом, чем более демократично общество, чем больше прав и привилегий оно предоставляет гражданам, тем более оно замыкается. И никакого другого пути нет. A propos, самыми богатыми государствами на планете сегодня являются как раз те, гражданами которых вообще стать невозможно.
По числу полноправных граждан конкретного государства можно с легкостью определить, какова в нем форма власти. Если таких граждан, условно скажем, 1 % населения, очевидно, что это – аристократия или же олигархия. Если 10 или даже 50 % – демократия. Но вряд ли можно говорить о демократии в государстве с 90 % полноправных граждан. А когда гражданами объявляются все 100 % населения, в этом государстве, без сомнения, нет ни одного гражданина. Тогда это – охлократия. Если же она существует длительное время и выглядит по-прежнему охлократией, нужно искать олигархию, которая вписалась в данную систему и осуществляет реальную власть. Демократию от охлократии отделяют цензы.

СИСТЕМА ЦЕНЗОВ

В обществах Позднего Средневековья и Нового времени, как правило, действует 4 ценза: возрастной, образовательный, имущественный и ценз оседлости. Цензовую демократию можно изучать также на материале XIX – первой половины XX века (еще в начале XX века практически все демократии были цензовыми). В настоящее время из четырех цензов повсеместно действует только возрастной. Рассмотрим, как действовали цензы, для чего они были придуманы и что отражали.

1. Возрастной ценз. Если бы его не было, даже новорожденный младенец обладал бы политическими правами. Однако возрастной ценз сегодня резко снижен. Еще в 50-е гг. XX столетия во многих государствах Европы и многих штатах США возрастной ценз составлял 21 и даже 23 года. Его снижение, увы, означает шаг к охлократии и скрытой олигархии.
С возрастом человек не становится гениальнее (интеллект можно развивать, но заложен он рождением и воспитанием в раннем возрасте). И все же, одно очень важное качество – здравый смысл – человек приобретает далеко не сразу. 18-летний гражданин куда более подвержен пропаганде, нежели человек пятью годами старше. Кроме того, по молодости он еще не успел приобрести достаточное количество неформальных связей, защищающих его в известной степени от воздействия прямой агитации. ТВ, конечно, обращается сразу к многим миллионам, но для отдельного человека обычно много важнее, что скажет его друг, а не политический телеобозреватель. Таким образом, чем ниже возрастной ценз, тем выше возможность манипуляции электоратом.

Своими корнями возрастной ценз уходит глубоко в историю. В нем косвенно скрыты исчезнувшие в прямом оформлении цензы, связанные с военной службой и деторождением. Например, полное гражданское совершеннолетие в Российской империи приходилось на 25 лет. И именно к этому возрасту большинство ее подданных уже заканчивало военную службу, согласно всеобщей воинской обязанности, и успевало обзавестись семьей.

2. Образовательный ценз. Он был не столько цензом образовательным, сколько цензом грамотности и с введением повсеместно всеобщего начального образования потерял смысл. Но этот ценз был важен, пока поголовной грамотности не было, ибо на неграмотного человека, не понимающего даже, чье имя написано в избирательном бюллетене, воздействовать очень легко.

3. Имущественный ценз. Посредством этого очень тонкого ценза во всех обществах стремились отсечь именно социальные низы, а не относительно небогатых граждан. Например, в России серьезные выборы начались только с 1864 г., когда было восстановлено земское и городское самоуправления. Процедура земских выборов не обеспечивала равноправия (кстати, так же должны были бы выбирать и в Государственную думу, которую намеревался созвать, но не успел Александр II). Выборы в губернские и уездные собрания проводились по трехкуриальной системе, которая преследовала своей целью сохранение представительства сословий. Курий было три: землевладельцы, городские домохозяева и крестьяне. По действующим нормам представительства крестьяне избирали в процентном отношении от числа крестьян данного уезда меньше гласных, нежели помещики (цензы по куриям были построены с таким расчетом, чтобы крестьянская стихия не захлестнула дворянский мир). Но как раз на крестьян и не распространялся имущественный ценз, потому что каждый крестьянин имел имущество. Тем самым законы Российской империи о местном самоуправлении подтверждали функцию имущественного ценза: ограждать граждан среднего достатка от вмешательства в политический процесс социальных низов. Этим цензом отсекались не крестьяне – домохозяева и собственники, – а городское босячье.

4. Ценз оседлости. Он представляет собой видоизмененную полисную систему, отделяющую граждан от метеков. С появлением больших государств становится невозможно замкнуться в границах города и так построить законодательство, чтобы лишить человека, который не прожил всю жизнь в одном городе, возможности быть полноправным гражданином своего государства. Однако необходимое условие существования общества гражданского – устойчивость пребывания человека в обществе. Поэтому возникает измененная форма – ценз оседлости, требующий от человека либо рождения в своем избирательном округе, либо жизни в нем на протяжении 15, а то и 20 лет. Двадцатилетний ценз оседлости уже приближается по уровню к возрастному цензу.

Ценз оседлости позволяет сохранить в демократической представительной системе необычайно важный элемент неформальных отношений. Уже отмечалось, что монархия обладает исключительной способностью долгое время сохранять хотя бы частично неформальные отношения государя и подданного. Но и все три правильные формы власти успешно действуют лишь тогда, когда элемент неформальности сохраняется, и бюрократизируются с его утратой.

С увеличением размеров государства прямая демократия сменяется демократией представительной или парламентарной. Фактически эти названия синонимичны. «Парламент» – название представительной системы в Великобритании, однако почти все страны обзаводятся своим национальным названием сословного, а затем и народного представительства. Парламенты появляются в процессе объединения государств и преодоления (в Западной Европе особенно) последствий феодальной раздробленности. Парламент – всегда объединитель. Тем не менее и он действует достаточно успешно, лишь пока сохраняет элемент неформальности отношений, т.е. покуда гражданин избирает лично ему знакомого Павла Петровича, заслуживающего, по его мнению, доверия за деловые и нравственные качества, а не за принадлежность к партии коммунистов или либералов, или к любой другой.

Иными словами, решив голосовать за упомянутого Павла Петровича, я делаю это не из-за того, что его политические убеждения тесно совпадают с моими. Я просто доверяю ему представлять мои интересы в политике, как в суде доверяю представлять мои интересы адвокату. В судебной практике мы считаем это нормальным, но почему-то забываем, что в политической жизни, когда речь идет о демократии, должно быть то же самое. Ведь только при таком избрании Павел Петрович чувствует личную ответственность передо мной – его избирателем, как чувствовал ее один из депутатов Земского собора 1648  – 1649 годов Гаврила Малышев, два месяца по окончании Собора опасавшийся вернуться в Курск, ибо не выполнил предписаний своих избирателей. Царю даже пришлось выдать ему специальную охранную грамоту. В середине XVII века в России демократично мыслили о долге депутата перед избирателями!

Еще в середине XVIII века видный английский мыслитель Фрэнсис Хатчесон ставил вопрос: «Можно ли считать добропорядочным гражданином члена политической партии?» – и отвечал на него отрицательно, ибо таковой гражданин будет действовать не в интересах общества, а в интересах партии. Партия – всегда часть чего-то (от английского «part» – «часть»). Партия всегда устроена недемократично, и даже западная политология в лице ее виднейших представителей признает, что система политических партий – недемократический институт демократического общества. Более того, с позиций Аристотеля и Полибия, партия – олигархический институт, вмонтированный в демократию, что весьма не желательно. К сожалению, в XX веке этот факт затушевывается спорами о норме и пропорциональности представительства. Всерьез разбирается вопрос, каким образом сделать так, чтобы каждый гражданин имел равный удельный вес на выборах. На деле же граждане более не решают полновластно, как положено демократам, свою судьбу, а используются в качестве электората.

Чем больше избирательный участок, чем больше десятков тысяч граждан избирают депутата, тем меньше шансов, что они будут знать его лично. В этой ситуации единственный способ избежать наличия партий – пренебречь нормами представительства и вернуться, как в XIX веке, к двух, а если потребуется, и к трехстепенным выборам. Они считаются сейчас недостаточно демократичными, тем не менее, президент США избирается именно так. Его избирают выборщики, да и то на «праймериз» (предварительных выборах, в ходе которых выдвигаются кандидаты в депутаты центральных и местных представительных учреждений, кандидаты на пост президента и т.п.), что не идеально демократично. Однако это же можно сделать лучше: избирать выборщиков и доверить им избирать депутатов. Тогда будет сохранен элемент столь драгоценной неформальности, которая ограждает от того, чтобы между избирателем и избираемым протиснулась ловкая шайка (ею и является всякая партия, при любых нормах представительства остающаяся недемократическим элементом демократической системы). Во всех остальных случаях неизбежно движение к охлократии.

Есть огромная разница между гражданами, полновластно решающими свою судьбу и судьбу своего отечества, и толпой, бросающейся от одного стенда с предвыборными обещаниями к другому. Кстати, уже предвыборные обещания сами по себе являются в некотором смысле нарушением демократического полноправия – это тоже покупка голосов избирателей, только в причудливой, не улавливаемой уголовным законодательством форме. Разумеется, это не удел одних охлократий. И в демократиях это тоже бывало, а не только бывает сейчас. Но все же не следует путать гражданина и представителя электората. Не случайно «вождь народа», т. е. тот, кто что-нибудь обещает, греками назван «демагог»!

ОХЛОКРАТИЯ

Власть толпы. «Искажением» демократии является охлократия («власть толпы», по-гречески), действующая в интересах части общества, а именно, социальных низов. Конечно, ни в одном справочнике не упоминается политическая система, которая именовала бы себя «охлократией», впрочем, как и «олигархией» или «тиранией» (в принадлежности к «искажению» никто не спешит признаться). Однако посмотрим на политическую мысль нашего времени. Многие западные политологи, в частности, и провозглашающие конец истории (наподобие Ф. Фукуямы), а вслед за ними и наши социологи и политологи отмечают, что гражданское общество на Западе исчерпало себя и сменяется массовым обществом. Но «массовое общество» – вряд ли вообще допустимый термин, ибо «общество» и «массы» – различные категории.

«Массы» и «общество». Общество – сложная система. Массы – система, предельно упрощенная. По определению С.А. Левицкого, общество стремится к симфонии граждан, а массы – к унисону. Общество признает ранг и воспитывает в согражданах чувство ранга. В демократическом обществе граждан учат уважать демократическую элиту, как, впрочем, и аристократическую, если она есть. Массы категорически лишены чувства ранга, одержимы уравнительной болезнью, рождают американскую поговорку: «Выделяться неприлично», требуют от любого представителя населения «быть, как все» (определение Хуана Ортеги-и-Гассета), и, наконец, руководствуются в политической жизни моральным императивом масс, который весьма точно описал Клайв Льюис: «А я не хуже тебя»! Само собой разумеется, подобный императив – всегда ложь, потому что образованный человек не скажет недоучке, а атлет не скажет слабосильному: «А я не хуже тебя»! Так всегда говорят те, кто хуже, но не желают в этом признаться. Резюмируя, можно сказать, что за «массовым обществом» скрывается определенная подмена – массы, провозглашаемые «обществом».

Даже в сословных обществах и, тем более, в обществах несословных всегда имеет и имело место основное социальное деление на три весьма не равные по размерам категории, как то:
– элита общества, которая может быть аристократической, либо демократической, либо (чаще всего) очень сложной системой, состоящей из элементов аристократической и демократической элит, а также бюрократических кругов;
– собственно народ или гражданское большинство населения (латинское «populus» или греческое «демос»);
– социальные низы, которые тоже могут называться по-разному в разные исторические эпохи, в разных языках, в разных политических системах (в лучшем случае – «плебсом», в худшем – «пролетариатом», но есть и еще худшие варианты, когда о социальных низах говорят «чернь» или, по-польски, «быдло»).

Одна из важнейших функций как общества, так и государства – противодействовать увеличению численности категории «социальные низы», т.е. деклассации общества, что довольно сложно и требует твердого общественного сознания и подчинения государства интересам общества. Общество и государство могут эффективно противодействовать «проваливанию» личности из народа в социальные низы двумя путями.

Во-первых, это – борьба со снижением профессионального уровня.

Наша нынешняя политическая система прегрешила непротиводействием деклассации граждан так, что ее можно даже не анализировать всерьез. Причем мы наблюдаем процесс разрушения профессионального и, в значительной степени, социального статуса не только тогда, когда профессиональный рабочий превращается в бродягу, но и тогда, когда профессиональный инженер или врач превращается в «челночного» торговца (он, конечно, повышает свой имущественный уровень, но все равно оказывается деклассированным). Должен сказать, что это не прерогатива нынешнего режима. Он представляет собой производное от коммунистического режима, далеко от него не ушел, а коммунистический режим весьма много прегрешил именно этим, что показывает следующий пример.

Римляне в имперские времена очень часто применяли в строительстве бетон. Бетонная техника технологически необычайно проста, и при возведении бетонных монолитов вместо профессиональных ремесленников можно было использовать рабов, хотя рабский труд всегда невысокого качества. При разрушении рабовладельческой системы в процессе христианизации общества в позднеантичной, а затем и в византийской строительной технике все меньше встречается бетон и все больше – кирпич. Причина тому социальная: кирпичное строительство требует относительно небольших групп высококвалифицированных ремесленников, т. е. по крайней мере потенциальных граждан. Мы же, наоборот, перешли повсеместно на сборный железобетон, когда в правление Н.С. Хрущева была провозглашена кампания тотального жилищного строительства (увы, провалившаяся: с коммунальными квартирами мы «переезжаем» в XXI век)! При этом желаемого сокращения рабочих рук не произошло, но они переместились со строительных площадок на заводы железобетонных изделий (ЖБИ), благодаря чему труд квалифицированных каменщиков, плотников, штукатуров сменился трудом рабочих ЖБИ, где может работать практически любая «пьянь», ибо необходимый уровень квалификации там предельно низок.

Во-вторых, это – вертикальная мобильность (путь менее эффективный). Тут государство помочь не может, может помочь только само общество. Общество честное и ответственное предоставляет возможность представителю низов подняться в категорию «граждан» точно так же, как и гражданину добиться вхождения в «элиту». Вертикальная мобильность – норма для гражданского общества, но общество может оказывать поддержку продвижению наверх.

И все же какие бы усилия ни прилагались любым обществом и государством (а их надо прилагать!), социальные низы остаются всегда. Рискну предположить, что они были даже в традиционных обществах, которые для нас сейчас уже не воспроизводимы и почти не сохранились, а во всех остальных системах они заметны куда в большей степени.

Проблема социальных низов связана в т.ч. и с религиозностью общества. Религиозные общества лучше противостоят формированию социальных низов. Вне всякого сомнения, из всех возможных религиозных обществ христианские общества наиболее успешно боролись с этим злом, но и в них образуются социальные низы.

Что же касается термина «массы», широко распространенного сегодня благодаря ряду исследователей, политиков, публицистов, то в их понимании он означает не социальные низы, а слитые воедино гражданское большинство (т. е. народ, по определению) и социальные низы. В результате получается некое аморфное целое. Тем самым термин «массы» становится опасен, а применяемый в практический политике и преступен – он разрушителен для гражданского общества. Дело не в закономерной эволюции «гражданского общества» в т. н. «общество массовое», а в сознательном стремлении ликвидировать гражданское общество и упростить систему.

Еще раз воспользуемся определением К.Н. Леонтьева: «Всякое упрощение – всегда деградация». «Общество» всегда будет представлятъ собой более сложную систему, нежели «массы». Оно может существовать только в структурированном состоянии и в любом случае занимается структурированием. Массы же не только не нуждаются в структурировании, но и противодействуют созданию корпоративных и иных структур, исходя из основополагающего морального императива: «А я не хуже тебя»! Упрощению социума всегда нужно сопротивляться, и нейтральная позиция в данном вопросе достаточно безответственна; но уж сознательное упрощение социума, безусловно, тяжкое преступление и весьма напоминает проявление антисистем. Русские революционеры в XIX веке стремились смешать народ и социальные низы в одну категорию под лицемерным названием «народ». Их упростительную и антисоциальную деятельность следует квалифицировать как антисистемную. Однако подобное случалось в истории не только у нас, иначе X. Ортега-и-Гассет не выступил бы с серьезнейшим предупреждением европейцам в специальной своей работе «Восстание масс».

Демократия и охлократия. Когда общество подменяется массами, когда между понятиями «гражданин» и «житель» все более и более уверенно ставится знак равенства, когда гражданин нивелируется по меркам представителей пролетариата (социальных низов), демократия становится невозможна и сменяется охлократией. Большинство современных демократий Запада (может быть, за исключением швейцарской) за таковые не признали бы не только античные и средневековые историки, но и ученые-правоведы XIX века. Современные западные демократии лишь называют себя «демократиями», но, перейдя ко всеобщим прямым равным и тайным выборам, устранив цензы, они превратились в охлократии. И все же они существуют достаточно долго для охлократий. Аристотель и прочие античные авторы указывали, что охлократии недолговечны и весьма часто вызывают к жизни тирании. Осмелюсь выдвинуть мрачную гипотезу: охлократии живут столь долго потому, что везде сложились правящие их именем олигархии, которые лицемерно зовут охлократию «демократией» и подводят под нее потихоньку академическую базу в виде создания «массового общества».

Ныне история сословных систем закончилась, и только гражданское корпоративное общество с развитой внутренней структурой может обеспечить демократическую систему. То же самое относится и к составной политической системе. Например, если в системе, сочетающей демократию с монархией, гражданское общество не будет структурировано, получится не монархия с демократией, а монархия, от лица которой правит олигархия (что, вероятно, и хотели бы осуществить некоторые наши демократические публицисты, ратующие за восстановление романовской династии в виде ее нынешних, так сказать, представителей).

Рассмотрим еще несколько типологически важных элементов для сравнения демократии и охлократии.

1) Отношение к воинской службе. Для демократий воинская служба – всегда почетное право, которого они даже добивались. Причем военная служба переносила, как уже отмечалось, в демократии и чисто аристократические добродетели. Охлократия же военную службу де любит, хотя, подобно любой толпе, позволяет загонять себя в нее, а также гнать толпой в те места, где стреляют.

2) Отношение к вопросу о владении оружием. Гражданское общество, в котором граждане лишены возможности владеть оружием, не представимо. Это – не гражданское общество, и в таком обществе нет демократии. Тому есть множество подтверждений – от нашей отечественной традиции (русские люди всегда были вооружены) до таких известнейших образцов законодательства, как американский «Билль о правах» (глава 2). А охлократия оружия не любит и в своем страхе перед оружием готова согласиться на самую неприятную из всех возможных политических систем – полицейский режим.

3) Отношение к полиции и полицейской службе. Для гражданских обществ полиция – часть сферы обслуживания. Кстати, и ее название с этим связано: «полиция» – городская служба, от слова «полис». Возможно, традиции существования полиции как сферы обслуживания восходят и к более глубокой древности, но, по крайней мере, демократические Афины дают классический пример – в Афинах полицейскую службу несли 300 скифов на положении государственных рабов.

У любого гражданина вызывает естественное опасение ситуация, когда полиция вооружена до зубов, а он, гражданин, безоружен. Но когда гражданин видит еще и безоружную армию на фоне вооруженной полиции, он получает последний предостерегающий сигнал об угрозе полицейского режима. Между прочим, в Иерусалиме в условиях куда более серьезных, чем в Москве, солдаты ходят с винтовкой на ремне, а полицейские – только с пистолетами. В Москве же солдаты ходят безоружные, а милиционер смеет держать автомат вам в лицо стволом, чего никогда не позволит себе солдат!

Впрочем, гражданское общество имеет возможность обойти подобную коллизию и отнестись к полиции, как к службе гражданской, а не как к сервису в прямом смысле (на уровне уборки мусора). Такой подход восходит к римским образцам, в отличие от греческих, и представляет собой наличие выборных полицейских чинов. Например, англосаксонский и, в частности, американский шериф – должность выборная. До конца Позднего Средневековья это была и наша национальная традиция – в XVI–XVII веках русский шериф назывался «губной староста» и был лицом выборным.

Источник: В.Л. Махнач, С.О. Елишев // Политика : основные понятия : справочник, словарь / В.Л. Махнач, С.О. Елишев. – М., 2008. - С. 107-122.