И. Рогощенков
Донные ключи
О лирике Ольги Фокиной

ОЛЬГА ФОКИНА пришла с Севера, из края со своим характерным обликом – городской индустриальной новью и уже обновленным сельским укладом жизни, но сохранившим первозданно-чистую народную речь и память о недавно еще бытовавшем многообразном народном творчестве, из края с, суровой и светолюбивой природой и людьми под стать природе: крепко вросшими в свою землю, широко открытыми всему новому и доброму. Ей от всей сердечной полноты хотелось малую свою родину, беззаветно любимую, представить в поэтической державе равной среди других, уже освоенных литературой мест, как, например, Волга, Смоленщина, Кавказ... Оттого проникновенно-взволнованны и, может быть, трепетно-пристрастны ее стихи. Например, о речке Содонге, что «жива, как ртуть, да журчать мастерица, да вкусна – не напиться!..» Или о Северной Двине:

А когда по ночам на твоих берегах
Запоют о красавице Волге,
Соберешь ты и спрячешь поспешно в рукав
Частых звезд голубые осколки.
И раскинешь туманы, от взглядов таясь, – 
Видно, песни тебя всколыхнули, – 
И росою обильной наплачешься всласть
За короткую ночку июля.
……………………………………………..
О разливах, о плесах твоих золотых
Мало песен поется в народе.
То ли люди не видят такой красоты,
То ли слов, чтобы спеть, не находят.

Повторю, нет у нее обиды на других, нет ревнивого выделения своего, но и не откликнуться на зов красоты родной природы Ольга Фокина не может. Она стремится стать голосом, словом, мыслью, в которых Север, его люди выразили бы себя... И зазвучали ее стихи, лирические песни, раскрывающие полноту жизни молодого сердца: «Насмотрись, зорька, в реченьку», «Здравствуй, речка Паленьга»…
Нравственное кредо поэтессы выражено в стихотворении «Вологодскому обкому ВЛКСМ» («Мне рано, ребята, в Европы...»), в котором некоторые критики увидели самоизоляцию, самоограничение и оторванность ее лирической героини от «мировой» жизни. Отликов на стихотворение было много, но оно не рассматривалось в связи со всем творчеством поэтессы. А необходимо было именно это. И тогда отпали бы необоснованные упреки, тогда стало бы яснее, во имя чего и на чем стремится сосредоточиться Ольга Фокина.

Мне рано, ребята, в Европы
Дороги и трассы торить:
Еще я на родине тропы
Успела не все исходить.
Исхожена самая малость!
И мне не известна пока
Ни холодность чувств, ни усталость
В стремленье к родным родникам.
Сильнее не ведаю власти,
Чем власть материнской земли!
Березы мне света не застят,
Не носят тоски журавли.
……………………………..
Твердящим, что много теряю,
Одно беспечально скажу:
«Не мыслю соперников краю.
Которым живу и дышу».

Нет ничего, как видим, обидного, пренебрежительного по отношению к «Европам»: о зарубежных странах здесь вообще ничего не говорится, кроме того, что туда ей рано «дороги и трассы торить». Почему? Не интересно? Не нужно? Из боязни утратить свое при встрече с чужим? Нет, просто потому, что для своего края мало еще сделано; не то что трассы – тропы, проложенные предками, не исхожены.

Я люблю заманчивые дали.
Что за прелесть чувство новизны!
Только мне дороже всех Италии
Белый ряд наличников резных... – 

писала Ольга Фокина в первой своей книге «Сыр-бор». И тогда, и теперь она не торопится в дальние страны не из опасения, что мрамор Италии затмит резные наличники уже только потому, что там – мрамор, а тут – дерево. Она знает: творческая сила вдохновения зависит не от материала, решающую роль играет сам творец да духовные богатства народа, выпестовавшего творца. Создания из мрамора не вытеснят из памяти резные наличники у человека, чуткого к красоте; поймешь и оценишь свое, родное – тогда тебе любой опыт на пользу, тогда еще живее воспримешь иные красоты; пренебрегая же красотами родной земли, рискуешь утратить ничем не заменимую основу своей духовной жизни, ее живые корни.
Взгляд Ольги Фокиной на свое и чужое надо признать здравым и справедливым. Она и малую родину не обособляет неумеренным пристрастием – всего лишь надеется раскрыть в творчестве лучшее и жизнеспособное, бытующее и до сих пор на Севере, стремится сделать это лучшее и жизнеспособное общим достоянием, внести самое ценное, нажитое Севером, в сокровищницу всей страны. Что же тут спорного?
Разберемся далее в более сложном и вызвавшем самые горячие возражения.

Не верю, что вся современность – 
В романтике сверхскоростей!
Храню откровенную верность
Раздольности русских полей,
Молчанию гордого бора,
Надежности сельской избы
И тем вековым разговорам,
Что до или после – косьбы.
Что до или после же – сева,
Пастьбы, молотьбы и жнитва.
Жаль, слушаем, слышим не все мы
Хорошие эти слова.
А если б успели услышать.
Да если б сумели понять,
То стали бы ездить – потише,
Пониже, поближе – летать.

Ольга Фокина вовсе не отрицает «романтику сверхскоростей» как одну из граней технического и социального развития, она только утверждает, что не вся современность исчерпывается этой романтикой, что современна и «надежность сельской избы», что сверхскоростное да и любое движение никуда не приведет, ежели оторваться от векового народного опыта («вековых разговоров») и растерять все ценное в нем, ежели забыть, оставить втуне жизненные силы общества, искони питаемые «раздельностью русских полей», – какие же сверхскорости без приложения органически присущих стране сил? Без них вообще далеко не уедешь, никуда не уедешь. Ближе держаться к народной почве, на которой мы все росли и откуда вся наша творческая энергия, призывает Ольга Фокина. Но не только быть ближе к почве и черпать из нее, – беречь и обогащать ее нашим трудом. Вот пафос стихотворения «Мне рано, ребята, в Европы...», вот его смысл.
Нет тут противопоставления деревни – городу, векового – новому, есть любовь к сельскому миру, благодарность за все, чем жизнь полна, есть боль от сознания ощутимой разницы в характере развития села и города, от сознания, что мир сельский теряет своеобразие культуры и жизненного уклада; есть, наконец, вера в возможности соединить оба полюса – мир сельский и городской – со всеми особенностями, без которых тот и другой немыслимы в единой и полной жизни. Да, Ольга Фокина горячо и полемично заявляет о предпочтении, отдаваемом родному краю («Не мыслю соперников краю, которым живу и дышу»). Одна ко же она заключает оба полюса в сердце своем, в душе своей – в чувстве и мысли в образах; город вырос из деревни, у них общее историческое прошлое, и в настоящем у них одна судьба.
Вот потому Ольга Фокина надеется и верит, что деревня и горел сблизятся органично, без утраты естественных своих особенностей соединятся в общности более высокого порядка, чем они сами, – в жизни Родины, Отечества, в осуществлении смысла бытия Родины, в достижении целей Отечества. В поэзии Ольги Фокиной единение это живое, органичное – оно обеспечено любовью к Родине, любовью, знающей, что для живой жизни нужны и «надежность сельской избы», и «романтика сверхскоростей» – без такой основы единение было бы механическим, эклектичным.
Первый и главный учитель Ольги Фокиной в поэзии – народ, народное поэтическое творчество. О фольклорных истоках ее созданий писали много и давно, еще Борис Шергин в предисловии к первой книге «Сыр-бор» (1963). И распространяться на эту тему вряд ли стоит, повторю только: у Ольги Фокиной не было никогда даже намека на подражание или стилизацию.
Язык народной песни, бытовая народная речь – все впитано, усвоено, все родное с детства. Это язык ее матери, первое, что услышала и полюбила, придя в жизнь. Стоит ли удивляться не скопированной, оригинальной и такой неподражаемо естественной в стихах интонации песенной («Скрипке – струны, речке – струи, дереву – своя листва...»), разговорной («Ничего не поносились дорогие сапоги! Не с руки кроились-шились, то ль носились не с ноги?..»). Главный же признак органичности народной интонации таков: поэту, человеку современному, доступна как внешняя, «формальная», так и сокровенная, «содержательная» стороны народной песни, народное миросозерцание, берущее начало в глубокой древности. Ну хотя бы восприятие природы. Силы природы могучие, стихийные, страшные – и в то же время находящие отклик в человеческой душе своей удалью, размахом, расцвеченные и одухотворенные потому воображением:

Свищет ветер за окном:
Все на слом! Все на слом!
От разбойничьего свиста
Зябко вздрагивает дом.
Бревна ежатся в углах,
На чердак забился страх.
Шевелится паутина...
Свищет ветер:
– В пыль и прах!
Разбегусь да толкану,
Раскатаю по бревну!
Раскидаю по щепинке – 
Не найдете ни одну!

А вот другой характер ветра, ветер – как бы продолжение физических и духовных сил человека:

Ветер волнами-волнами!
Только руки раскинь – 
Словно парус наполненный,
Туго выгнута синь.
Ветер ласковый-ласковый!
Понесло, повело
Ветра влажное, властное.
Волевое крыло.
Ветер стелется, стелется,
Ветер падает, взмыв!
Смею ветру довериться...

Наконец, главная заповедь, определяющая нравственная установка живущего в согласии с природой человека, выбор поведения в безвыходных, казалось бы, условиях:

– А лучше воровать или просить?
И мама, как споткнувшись обо что-то
И, как частушку, ласку погасив,
Сказала:
– Лучше до смерти работать.

Все, что от народа, естественно и органично у Ольги Фокиной. Но ведь и классический по форме ее стих звучит не менее органично и естественно, чем берущий начало в фольклоре:

Я совершаю мудрую ошибку,
Как тот рыбак, нехитрый старикан:
Свою любовь, как золотую рыбку.
Без выкупа пускаю в океан.

Тут отчетливо чувствуется перекличка с Пушкиным. Связь здесь не книжная, школьная, – опыт Пушкина, вообще опыт классического стихосложения, расширяет выразительные возможности и обогащает выразительные средства поэтессы.
Ольга Фокина ищет опору и в традициях демократической лирики XIX века, главным образом лирики Некрасова:

Да, мечты... словно крылья стрекоз.
Вы легки и прозрачны…, что ж проку?
Над лугами звенит сенокос,
Тихой песней летит по дорогам.
……………………………………
Брат мой! Спину скорей разогни!
Брось горячую косу горбушу!
Сколько красок в природе – взгляни!
Сколько песен повсюду – послушай!
Снисходительно-ласковый взгляд
По цветам промелькнул утомленно:
– Эх, сестренка, ладони болят!
Но уж – сено!.. Убрать бы зеленым!

Близка поэтессе и поэзия Лермонтова. «Стих, облитый горечью и злостью», демон сомнения, кажется, не тронули ее душу, зато услышаны звуки, родившиеся от прикосновения к деревенской России, звуки, выражающие сосредоточенную веру в одаренность народа. Вспомним наблюдение Николая Рубцова: «Многим стихам Ольги Фокиной в смысле формы свойственно слияние двух традиций: фольклорной и классической...». Процитировав стихи:

Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье,
Да гулкое лесное кукованье,
Да шорох созревающих полей, – 

он далее пишет: «По внешней и внутренней организации это четверостишие сильно напоминает лермонтовское «ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье», все равно напоминает, хотя оно гораздо интимней по интонации. Это было бы плохо, если бы стих был просто сконструирован по лермонтовскому образцу. Это хорошо потому, что стих не сконструирован, а искренне и трепетно передает подлинное состояние души, которое просто родствен? но лермонтовскому».
Свидетельства русской классики о прошлой жизни, пристрастия ее к тем или иным сторонам народного характера привлечены Ольгой Фокиной в современность для того, чтобы яснее стал путь в будущее, – к этому мы еще вернемся, когда нужно будет уяснить, что же больше всего ценит и любит Ольга Фокина на своей родине, в своем народе.
Сочетая традиции фольклорные с традициями классической литературы, поэзия Ольги Фокиной отличается еще и многосторонними связями с современной – русской советской – литературой.

И если враг задумает отнять
Твоим трудом взлелеянное поле.
Не по страничке, что учили в школе,
Ты будешь знать, за что тебе стоять.
Ты будешь знать, за что тебе стоять!

В этих строках, родившихся в наше – на грани войны и мира – время, вполне самобытных, нетрудно расслышать интонации и настроение предвоенной патриотической лирики, как нетрудно распознать во многих произведениях Ольги Фокиной мотивы стихотворения Михаила Исаковского «Летят перелетные птицы...». В ее стихах, где на первом плане стихия бытовой народной речи, можно уловить интонации Твардовского.
В поэзии Ольги Фокиной живо ощущаются и переклички с современной прозой. Изображение сложной и многогранной жизни русской деревни не извне, а изнутри (потому-то жизнь и видится богатой, сложной и многогранной), пристальное внимание ко всему с детства привычному-» эти моменты родственны прозе Василия Белова: тут один предмет любви, общая заинтересованность в судьбах народа, в его нравственном и физическом здоровье.
Отмеченные случаи эстетического и этического сходства созданий Ольги Фокиной с литературными явлениями прошлого и настоящего обусловлены, скорее, не прямым влиянием, а близкими душевными состояниями художников, возникшими от сходного отношения к одинаковым сторонам жизни.
В то же время границы поэтического мира Ольги Фокиной четко обозначены. Даже у близкого ей по отношению к деревенской России Николая Рубцова есть мотив, который, видимо, не найдет полного отклика у Ольги Фокиной, это – манящая, таинственная связь внешнего Космоса с космосом души человеческой, тема, путь в глубины которой освещал Рубцову гений Тютчева... К примеру, у Ольги Фокиной не найти похожих на такие вот рубцовские стихи:

Когда стою во мгле,
Душе покоя нет, – 
И омуты страшней,
И резче дух болотный,
Миры глядят с небес,
Свой изливая свет,
Свой открывая лик,
Прекрасный, но холодный.

И все-таки далекие и холодные звезды в стихах Н. Рубцова чудно близки душе человеческой, меж ними и ею есть тру выразимая и таинственная, но живая связь «в минуты потрясений» «звезда полей горит, не угасая, для всех тревожных жителей земли», и даже светят звезды по-разному в каждой стране; так, неповторимо «спокойных звезд безбрежное мерцанье» «бессмертных звезд Руси». На малой родине звезда восходит еще «ярче и полней».
Для Ольги Фокиной космос – часть ми природы, пусть очень большая, но – часть. Значение космоса в жизни человеческой осмысляет и оценивает она опосредованно через его значение для хлебородной нив «Мне звезды не надо, мне – куда с ней? Стать бы солнцем... Греющим! Сверкающим!» – так сказано в книге «Сыр-бор (1963). Космос, дальняя часть природ совсем не тайной, не таинственными влияниями, а спокойствием, незыблемостью, ровным сиянием помогает душе человеческой вернуться к себе, стать вновь собой, собрать «богатство минувших минут»:

...Не чувствуя боли.
Уже не живая пойду.
В широком и ветреном поле
Очнусь, наступив на звезду.
Она расплеснется, урвется,
Опять соберется – жива!
...И к небу от лужи метнется
Мой взгляд, забирая права
На звездность, на высь, на бездомность – 
Богатство минувших минут.
И словно тяжелые тонны
Незримо с души опадут.

Очень показательно, что звезда сначала видится отраженной на земле, в поле, то есть на той же хлебородной ниве (Рубцов ведь тоже часто засматривался на отражение звезды в полынье и, конечно, никогда не забывал землепашца: «Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы старинной короной своих восходящих лучей!..»). В книге «Колесница» (1983) «звездная тема» поэтессой продолжена искренне и с глубокой убежденностью:

Не приближай к себе звезду!
Не порывайся убедиться,
Что звездам надо – высоту,
Без высоты – им не светиться.
Не превышай свои права,
Неугомонный человече!
Есть для тебя – по грудь – трава,
Есть для тебя – цветы по плечи...

Как видим, Ольга Фокина видит мир составленным из противоположностей, но составленным гармонично, надежно и устойчиво.
Границы поэтической личности – явление вполне естественное и нужное: поэт в связях с внешним миром, с культурой прошлого и настоящего должен оставаться самим собой, сохранять свою внутреннюю независимость, внутреннее единство, главное убеждение, самую заветную любовь. Все это есть у Ольги Фокиной.
Цельность ее творчества, собранность в себе видны даже поверхностному взгляду. Кажется, она с самого начала, с первой книги, заявила себя полностью – все темы, проблемы, привязанности, надежды, главных героев... Со временем темы уточнялись и детализировались, значительнее раскрывалось их содержание, проблемы углублялись, строже осознавались их взаимосвязи и значение, привязанности и надежды прояснялись, становились горячее и тверже, герои – зрелее. Сказанное вполне подтверждает и развитие «звездной темы», рассмотренной выше.
«Образы природы поэтически связаны с образом человека, – писал Б. Шергин в предисловии к книге «Сыр-бор». – Здесь горестные разочарования, которые жалят девичье сердце, как стрелы. Но вдруг из того же преогорченного сердца начинает бить источник радости». Шергин подметил, пожалуй, самое главное в душевной организации лирической героини Ольги Фокиной. Чередование горя и радости, их как бы беспричинные смены вовсе не обличают, как может показаться, душу пусть восприимчивую, живую, но легкую и неглубокую. Нет, тут другое: лирическая героиня Ольги Фокиной так глубоко переживает горе, так переплавляет его в своей душе, что горе превращается в радость; в глубине переживания – сильного и полного – ей открывается радость истинная. Подобными творческими великодушными «превращениями» богата русская литература.
Что же определяет границы поэтической личности? Что из противоречащих друг другу впечатлений от противоречивых явлений жизни выстраивает единое и живое целое? Что превращает горе в радость? Что, вопреки видимым границам, связывает замкнутость поэтического мира с живою жизнью и наполняет этот мир ею? Любовь к правде, убежденность, что правда жива в народе. Эта любовь-убежденность выливается в беззаветную верность правде матери-Родины, Отечества, народа. Правде, воплотившейся в материнской ласке, строгом и добром строе родного дома, тепле матери-земли, матери-природы; в созданных за века материальных и духовных ценностях, в характере народа, в его духовном и физическом здоровье, в нравственных заветах, самоотверженности и удали в труде мирном, на земле, и ратном – на полях сражений.
В любом проявлении эгоистическая сила потребителя чужда душе Ольги Фокиной. Чужда как противостоящая народной правде – самоотверженности в творчестве жизни, той самоотверженности и удали, что воспевались и в древней нашей литературе (устной и письменной), и в новой – от Кольцова до Твардовского и его младших современников:

Как дорог мне и люб до гроба
Тот дух, тот вызов удалой
В труде,
В страде,
В беде любой, – 
Тот горделивый жар особый,
Что бить – так бей,
А петь – так пой!

У Ольги Фокиной в изображении труда поменьше, пожалуй, удали, но никак не меньше силы самоотвержения, – у нее по преимуществу труд женский: «Руки, на вас надия! Ноженьки, не сдавай! – Сильная ты, Клавдия! – Не городи давай...», «Ой, не беда, что вдовая, зато на все готовая: что пар пахать, что лес валить. Что стог метать, что пиво пить. Постоянная, так сказать, нацеленность на подвиг в труде («Нужда – она как кнут: стегнет – и повезешь...»), повседневная самоотдача и самоотверженность. И что же? Чем больше отдает человек, тем богаче становится духовно.
Самоотверженность и великодушие народа – качества не придуманные, не идеализация, они – вполне реальная, материальная сила, исторически вызревшая и засвидетельствованная всей историей России. Эти творческие, созидательные качества присущи народу извечно – вывод, который помогла сделать Ольге Фокиной классическая русская литература, утвердив ее собственную, от матери, убежденность. А коль так, то негоже нам пренебрегать этими качествами, этой силой – поразительным трудолюбием народным и не менее поразительной способностью к защите Родины, Отечества.
Не здесь ли корни постоянной заботы Ольги Фокиной о судьбе современной русской деревни, сквозная тема ее творчества – тема возвращения человека в деревню? Начавшись с первой книги стихотворений «Он не уехал из колхоза...», тема эта развивается в лирике всех ее книг последующих, в поэмах «Малина твоя», «Останься со мною». В последних журнальных публикациях она стала еще напряженней, возьмем, к примеру, стихотворение «Возвращение» («Север», № 9, 1983). Эти произведения неоднородны а даже неровны. Больше удач там, где герои скорее автобиографичны, чем только близки автору, значительно слабее – взятые из мира внешнего. Во втором случае чувствуется как бы торопливость, поспешность, за стремительным движением чувств и мыслей автора герой не успевает, отстает, тогда произведениям не хватает художественной убедительности.
Чтобы понять и оценить по достоинству такие стихи Ольги Фокиной, одного эстетического критерия мало – наш взгляд должен обнимать сразу, нераздельно эстетическое, нравственное, гражданственное. Тогда увидим, что на первом плане тут чувство долга, оно беспокоит, торопит: сумела ли все, чему научилась, что познала, пока земляки пахали землю, косили травы, убирали хлеб, отдать родной земле – для ее блага? Это высокое беспокойство разделяют с нею многие. В первой прозаической книге Александра Романова («Версты раздумий») читаем: «Мы, выходцы из русских деревень, душой усвоили культуру народной жизни, вернее сказать, мы успели окунуться в ее обмелевший поток, но все-таки успели. И этим обогатились нравственно, приподняли небо своей души. А города нам дали образование, специальности, толчок к умственному развитию. ...Значит, мы объединяем в себе два луча духовной энергии. Смогли ли мы направить эту энергию в свое нынешнее дело?» Последний вопрос надо понимать как призыв.
Да, необходимо творческое усилие – самоотверженное и великодушное, чтобы полноту идеала, то есть и «городского» я «деревенского» вместе, воплотить в действительность...

Источник: Рогощенков И. Донные ключи : о лирике Ольги Фокиной / И. Рогощенков // Наш современник. – 1984. – № 3. – С. 180–184.